Ковчег

Иван не терпел обид, он молча повалил языкастого парня на землю и стал избивать здоровенными кулачищами. Лицо Димы опухало и заливалось кровью на глазах, он и пытался было прикрыться руками, но от кулаков Ивана особо не прикроешься. Мужики окружили их, но не вмешивались в воспитательный процесс, потому как боялись Ивана сами. Петровский уже перестал сопротивляться, и неизвестно, чем бы закончилась драка, если бы на шум не прибежал Константин. Не без труда оттащив Ивана, он велел мужикам отнести Диму к Повитухе, чтобы та вставила парню все его ребра на место.

– Что ж ты так, Ваня, – пожурил старшего друга Константин, – из-за бабы чуть хлопца не пришиб, – он мельком взглянул на Марию, а ту внезапно бросило в жар.

Иван тяжело дышал, лицо его было перекошено от ненависти:

– Маша – моя жена, я не позволю марать ее честь и честь Капустиных. Это послужит остальным предупреждением. Убью, если кто на нее еще спакусится, ‒ он погрозил кулаком в воздух.

А Мария смотрела на Константина, любовалась его обнаженным торсом и волосами цвета спелой пшеницы и не могла понять, где ж он прятался все это время. Константин снова взглянул на нее, и в этом взгляде Марии почудилось предостережение.

***

– Ань, темно уже, сходи, надо подключиться к подстанции, – попросил Константин жену вместо того, чтобы зажечь лучину. Анна выплыла из дома. Иван вскинулся:

– Электричество тратите? Почему никому не сказали?

– Вчера только показатели проверили, – спокойно ответил Константин. – ГЭС4 накрутила сверх нормы, появился излишек, теперь в темное время суток вся вёска может пользоваться электроэнергией часа три.

– Так, Костя, что за дела? Сразу нужно было мне передать! – в голосе Ивана послышалась досада.

– Да мы вчера бабе Маше сказали, думали, она уже всей вёске разнесла, да, видимо, все, что не сплетня, для нее не новость, – Константин развел руками и виновато улыбнулся.

Под потолком зажглись две тусклые лампы. В помещении посветлело. Вернулась Анна. Иван прокашлялся:

– Так вот, собственно, пришел я о мужиках наших поговорить, чтоб пить не начинали. Покос закончился, пора и за ковчег приниматься: просмолить его да починить там кой-чего. Осенние дожди уж не за горами, а правый борт под ватерлинией пропорот в одном месте, когда мы весной лес огибали.

– С завтрашнего дня созовем мужиков, – согласно кивнул Константин.

– И вот еще, брата твоего, Ань, Петровского, нигде не видать, а у нас лишних рук нет.

Анна хворостиной стеганула нахального кошака, залезшего на самый припек и сунувшего усатую морду в горшок с едой. Кот обиженно мявкнул и неловко сиганул с печи, развернув задними лапами горшок. Картошка радостно заскакала по полу.

– Да с твоими Васькой и Пашкой лежит где-то дровами, упившись, – ответила женщина раздраженно, схватив метлу да удачным шлепком под зад вышвырнув кота из дома.

– За языком-то следи! Василь с братом от весковых работ не отлынивают, а Димы твоего я уж месяца три не видел! Может, награбленное уже где хоронит, а ты его тут покрываешь! – Иван вспыхивал резко как спичка, много ему не требовалось.

– Своих будешь уму-разуму учить, а жену мою не тронь! – Константин нахмурил светлые брови.

– Вань, да что ты, я неудачно выразилась, найду Димку, отправлю на ковчег. Костя, я ж не обиделась, хлопцы, ну сядьте вы за стол, я вам еще бутылку принесу, – Анна почувствовала нешуточную угрозу, появившуюся в этом прямо-таки наэлектризованном воздухе, и всеми возможными своими женскими силами пыталась сгладить обстановку. Но ее усилий отчаянно не хватало.

– То есть тебе жену мою трогать можно, так получается?.. – произнес Иван очень тихо, медленно, но отчетливо, отчего в доме воцарилась гробовая тишина. Анна смертельно побелела. Константин молчал. О покойной жене Ивана речь не заводилась уже вот как шестнадцать лет. Он чувствовал свою вину, но сделанного было не воротить…

***

Константин не искал встреч с Марией, он был верным мужем и хорошим другом. Вот только синие глаза жены Ивана прожгли его сердце и поселились в мыслях. В отчаянии, чтобы укротить свое тело и дух, он, не жалея себя, работал в поле и на ковчеге, уходил из дома рано, приходил поздно, ел молча. И чувствуя смутную вину перед женой и маленьким сыном, старался даже не смотреть на них, чтобы не выдать себя.

Анна же поняла все с первой секунды: муж охладел к ней, значит, появилась соперница. После родов прошло полгода, она с трудом приходила в себя и, видимо, такой миниатюрной, какой она была, когда Константин брал ее в жены, ей уже не стать. Но это не означало, что Анна перестала пытаться. Она ждала мужа по ночам, когда маленький Руслан засыпал, надевала те вещицы, которые муж так любил видеть на ней до родов (что-то пришлось расшить), но Константин отводил глаза да все твердил, что устал.

Мария. Это была она, ведьма! Она приворожила всех мужиков в вёске, даже ее Константин попал под злые чары, провались она пропадом!

А Мария перестала спать по ночам. Молодой (ей едва исполнилось двадцать) женщине было скучно с Иваном. Тот был старше ее на восемь лет, но был серьезен не по годам. Первый восторг от его силы, уверенности в своем праве принимать решения за других быстро прошел. Мария бы хотела снова почувствовать на себе эту силу, как тогда, когда он увез ее из отцовского табора, но в семейной жизни Иван был ласковым, как котенок. Поворачивать Ивана в нужную сторону не составляло труда: ей стоило лишь чуть намекнуть, чуть вскинуть тонкую бровь, как муж тут же бежал выполнять все ее прихоти. Вот только это вызывало у Марии презрение. Ей хотелось добиваться мужчины, влюблять его в себя вновь и вновь… А Иван стал похож на мужиков в этой вёске: они все смотрели на нее восторженными щенячьими глазами.

Все, кроме Константина. И он стал ее навязчивой идеей. Почему же он не ищет с ней встреч? Неужели устоит перед ней? Неужели она, первая красавица вёски, не терзает его мыслей, сердца и кое-чего пониже?

Мысли о нем не давали ей покоя. И она стала интересоваться жизнью вёски, вернее, делать вид: ходила везде за Иваном, как можно чаще старалась попадаться Константину на глаза. Но тот усердно их отводил.

Именно тогда Мария сошлась с Повитухой. Вот та была настоящей ворожеей. В вёске ее боялись, ею пугали детей, но к ней же бежали за помощью, когда никто больше помочь не мог. Повитуха ставила на ноги самых безнадежных больных, она была отличным хирургом, шептухой и травницей. Молодые девушки же ходили к ней за приворотами, отворотами и… абортами.

И Мария не удержалась, пришла в дом на отшибе, криво повисший на вбитых в землю балках.

– А я все ждала тебя, долго же ты искала ко мне дорогу, – хитро улыбнулась старуха, отворяя ей тяжелую дверь. По обеим сторонам от дверного проема висели внушительные связки чертополоха – отгонять нечисть или лупить ими больных – тут уж как повезет.5

– Что так? – Мария осмотрелась и сморщила точеный носик: в маленьких сенцах воняло протухшей капустой пополам с заплесневевшими травками, половицы были давно не крашены и визгливо скрипели под каждым шагом, с потолка свисала метровая паутина, призванная вселять в посетителей правильный настрой.

Из сенцев девушка прошла в темную кухню с закопченной сажей печью. Мария ожидала увидеть ожерелья из дохлых мышей или огромный чугунный котел для зелий. Но ничего подобного в старом доме не оказалось.

– Так в вёске говорят, что ты ведьма, коллега, значится. Вот ждала, когда придешь поболтать о наших с тобой профессиональных секретиках, – старуха вошла в дом вслед за девушкой.

Ростом Повитуха была вровень с высокой Марией, а вот в кости много шире, сильные узловатые руки и по сей день легко таскали тяжеленные ведра с водой. Ее седые патлы неопрятно торчали из-под цветастой косынки, а черные живые глаза казались неуместными на ее некрасивом морщинистом лице – слишком юные, слишком подвижные. Цепкие глаза эти сейчас тщательно ощупывали, проверяли молодую гостью.

– А тобой детей пугают, так что же, ты и впрямь по ночам на метле летаешь? – хмыкнула Мария и прошла к дальней стене, где на полках аккуратными рядами стояли банки из непрозрачного стекла. Девушка открыла одну и принюхалась:

– Отвар папоротника? Этим ты привораживаешь? – Мария коротко хохотнула.

– Отваром папоротника лечится ревматизм, деточка, – устав притворяться, сурово отрезала Повитуха. – Заканчивай хамить, ближе к делу. Чего тебе надобно?

Улыбка сползла с лица Марии, девушка нехотя бросила:

– Приворот.

– А сама травок собрать не можешь? – Повитуха удивилась по-настоящему.

– Меня учили, как обманывать доверчивых горожан, – фыркнула девушка. – Не чета я тебе. Мы с табором ведь сотни вёсок объездили, везде хватает своих шептух да травниц. Да вот только ты – ведьма особенная. Все эти травы – антуражик, – Мария обвела рукой мрачную кухню. – А внутри – кабинетик медицинский, и инструменты имеются, – девушка выразительно посмотрела на неприкрытую дверь, из которой блеснула сталь. – А значит много в тебе знаний, особенных знаний, вот только скрываешься ты, присыпаешь их простецкими заговорами, да людей отпугиваешь своим характером и небылицами. Никогда еще не встречала я таких, как ты: тех, кто сумел мудрость народную и знания современные объединить. Потому и пришла к тебе. Не помогут травы в этом деле. Опоить я его все равно не смогу.

Повитуха крякнула от такого напора молодухи, с трудом спрятав довольную от лести ухмылку. И неожиданно серьезно предложила:

– Сядь за стол, Маша.

Девушка послушно опустилась на стул и, положив руки на колени, сцепила их в нервный замок. Повитуха вышла из кухни и вскоре вернулась с кожаным мешочком для трав. Она какое-то время держала его в старческих руках и пронзительным холодным взглядом сверлила Марию. И, наконец, с глухим бормотанием, в котором с трудом можно было различить «чему быть, того не миновать», села напротив и положила мешочек в центр стола.

– Что это такое, знаешь?

Мария кивнула, облизнув губы и не отрывая вожделенного взгляда от мешочка.

– И как пользоваться, тоже знаешь, и что платить придется, помнишь?.. – черные глаза старой ведьмы прям-таки гипнотизировали.

– Да знаю я, знаю! Сколько я должна?

– Не торопись. Здесь не приворот, касаточка. Здесь решение его проблем. И прежде чем прибежишь ко мне в следующий раз, хорошенько подумай, как ты обошлась со своим отцом и не нужно ли тебе наладить с ним отношения… Прежде, чем ты все разрушишь.

– Тьфу! Вспомнила тоже! Сама уж разберусь, у кого просить прощения, а кто сам должон передо мной извиняться! – Мария всплеснула руками.

– До чего эти молодухи самоуверенны: им хоть кол на голове теши, но старших слушать не будут! Не нужен тебе приворот, Маш, сама знаешь, а вот за последствия отвечать все равно придется! У меня же все будущее твое как на ладони, я все про тебя вижу. Понадобится тебе набор, как пить дать, понадобится. Но ты не бери, не надо, лучше с отцом помирись, барон любит тебя, он простит тебя, он примет тебя и твоего ребёнка!

– Ладно, ладно, старая, хватит меня поучать. Поняла я, – Мария вздохнула тяжело, посмотрела на мешочек и, так и оставив его на столе, покинула покосившийся дом.

К чужим советам Мария редко прислушивалась, предпочитая иметь свою голову на плечах. Но теперь, по крайней мере, она точно знала, что ей делать.

Точно выбрав день и час, она подошла к Ивану:

– Милый, мне в город надо. Если отец еще не уехал, успею с ним повидаться и повиниться. Плохо без его благословения мне, тягостно.

Иван тяжело вздохнул. Момент жена выбрала крайне неудачный. В этот день Иван был загружен по самые уши: ремонт ковчега в самом разгаре, и без него мужики бы не справились. Но в примирении с отцом не откажешь, поэтому Иван лишь вздохнул:

– Поезжай с Костей, он как раз собирался в город за смолой и парусиной.

Когда телега отъехала от вёски на приличное расстояние, Мария перебралась ближе к Константину. Будто невзначай она дотронулась до его плеча:

– Костя… Хватит нам уже бегать друг от друга…

Он сжал ее руку в попытке сопротивления, но битва была проиграна еще там, в поле.

В вёску они вернулись с большим опозданием.

***

– Иван, – Константин сделал успокаивающий жест рукой. – Я бы не хотел поминать давно забытое прошлое. Не нужно ссоры.

В любое другое время Иван бы остыл и успокоился, но не сейчас, когда все чувства обострились под воздействием самогона:

– Я ничего не забыл! – он вскочил и грохнул по столу кулачищем.

– Ваня, родненький! Ну не надо, ну прости его, дурака! – запричитала Анна, схватив Ивана за рукав.

– Не трожь меня, женщина! – взревел мужчина, отмахиваясь от Анны. Не желая того, он толкнул ее, отчего женщина не устояла на ногах и упала.

– Аня, выйди, – коротко бросил Константин.

Константину было жалко видеть ее такой: рыдающей и умоляющей. Женщина послушалась, поднялась и на дрожащих ногах, тихонько вслипывая, вышла из кухни, плотно закрыв за собой дверь.

– Ваня, послушай, я не хочу, чтобы Мария снова встала между нами. Мы оба любили ее, но давай оставим все в прошлом.

– Ты! Очернил честное имя Капустиных! Ты! Трахал мою жену! Какое тебе прошлое?! Какое прощение?! Почему я не убил тебя тогда?!

– Хватит! Все! Уходи из моего дома! Поговорим на рассвете, как проспишься.

Иван в бешенстве перевернул стол. По полу зазвенели осколки. Сжав кулаки, мужчина двинулся на бывшего друга.

***

Душа и тело Марии пели: их с Константином тайная любовь вернула ей остроту ощущений и вкус к жизни. Они скрывались от глаз и ушей на ковчеге, в лесу, уходили в поля вниз по течению. Они дарили друг другу любовь так, будто встречались каждый раз, как последний, а расставаясь, не могли дождаться свидания. Влюбленным хотелось бы со всеми поделиться своим счастьем, но в их тайне была опасность – она щекотала нервы и заставляла наслаждаться каждой секундой, проведенной вместе. Однако Константину и Марии не было страшно: в их душах цвела весна и весь мир лежал у ног.

– Как я жила без тебя?.. – задумчиво шептала Мария ему, словно кошка щуря глаза от лучей закатного солнца.

– Маша-Маша, не жила ты вовсе, – хохотал Константин, щекоча ее обнаженное тело травинкой. – И я не жил, а теперь живу, – и с заново возрастающим желанием принимался целовать так любимое им тело, вновь и вновь доказывая свою любовь.

– Маша, – Константин однажды предпринял попытку серьезного разговора. – Нельзя так скрываться, будто мы воры какие.

Лежали они на своей излюбленной опушке, забравшись далеко-далеко в леса.

– Так мы и есть воры. Крадем друг у друга поцелуи, крадем друга друга из семьи, – засмеялась Мария, переворачиваясь на живот. Встретившись с его глазами, она вдруг посерьезнела. – Мне хорошо с тобой, что же не так?

– Пора заканчивать это. Пора… Пора мне заявить о своих правах на тебя.

– И что же? Ты бросишь жену и сына? Придешь к Ване да так и скажешь: «Моя Машка, трахаю ее уже год»? – язвительно усмехнулась девушка. – Сломанный нос тебе не к лицу.

Константин сел. Помолчал. Смахнул с ее атласной ягодицы ползущего жучка.

– Давай убежим. В город, в другую вёску, к цыганам. Я брошу все ради тебя. Я не могу, не могу думать, как ночью ты ложишься к нему, как он прижимает тебя… – голос его задрожал от злобы.

– А ты не думай. Я не уйду от него.

– Почему?!

– Меня все устраивает, – девушка пожала плечами. – У меня есть дом, хозяйство, статус – я ж Капустина жена. А с тобой нас выгонят из вёски, не посмотрят, что ты Дудков. Хоть и голова ты, но я-то – разлучница. Я не хочу начинать все заново и не хочу, чтобы ты терял все, – Мария села и провела рукой по его отросшим волосам. – Ш-ш-ш… Иди ко мне…

И он сдавался. Каждый раз сдавался ее чарам. Ведьма.

Счастье других вызывает зависть, настораживает и заставляет искать его причину. Два плюс два первым сложил Дима Петровский и, радуясь тому, что наконец сможет отомстить проклятой бабе, не постеснялся оповестить Ивана, что недоступная-то Машка на передок слаба. Того как обухом по голове огрели: жена, умница и красавица, ласковая кошечка и кто?! Друг, друг детства, поддержка и опора… Нет уж, им так просто это с рук не сойдет. Убить! Убить обоих! А самому… Самому-то как жить после этого?

Не подозревая о нависшей над ними беде, влюбленные возвращались в сумерках, пробираясь огородами каждый к себе домой. Но их уже ждали.

Константина Иван отвел за околицу. Прямым ударом сломал ему нос, да еще добавил пару кулаков под дых и, еле сдерживая гнев, процедил согнувшемуся в три погибели бывшему другу:

– Обходить Марию будешь за версту, еще раз увижу с ней рядом, еще хоть раз дотронешься до нее – убью. Ты понял меня, паскуда?

Полночи Иван избивал жену. Медленно, тщательно рассчитывая силу, стараясь не оставить следов. Мария уже не могла кричать: она сжалась в дрожащий комочек боли около печи и только чуть слышно стонала после каждого удара. Самые болезненные приходились в живот и грудь, голова звенела от сочных пощечин.

– Я не притронусь к тебе полгода. Если обрюхатишься ублюдком – утоплю в реке обоих, – прошипел он, схватив ее за горло. Девушка болталась в его руке, словно тряпичная кукла, обреченно выслушивая приговор. – С завтрашнего дня идешь с бабами в поле с рассветом. Попробуй только отлынивать от работы, – и он с силой швырнул ее о печь.

После того как Иван оставил ее в покое, Мария скрючилась на полу и потеряла сознание.

***

– Руслан, я ж не знала, – Женя обвила его руками и уткнулась носом в шею. – Это все в прошлом, и это их дела, не наши… Пойдем искупаемся? – она бы заглянула ему в глаза, если бы что-то видела в этой темноте.

Руслан усилием воли подавил непрошеную обиду и взял девушку за руку:

– Идем.

Теплая летняя ночь обнимала их запахом клевера и непрерывным стрекотанием кузнечиков, звезды перемигивались в безоблачном небе: умиротворение природы можно было пощупать руками. Костер и друзья остались далеко позади.

Руслан стянул с себя футболку, легкие штаны, затем, озорно подмигнув Жене, отправил в кучу одежды и нижнее белье, разбежался и рыбкой сиганул с обрыва в реку.

– Негодяй! – Женя возмущенно цокнула языком и, только секунду помедлив, решительно сбросила с себя всю одежду и с пронзительным визгом ухнула в воду вслед за ним. Прогревшаяся за день вода встретила их теплыми объятиями. Наплескавшись и насмеявшись, они выплыли на мелководье и замерли, обнявшись. Что-то тяжелое и сладкое замерло в груди у обоих, они начали целоваться все более жарко и жадно. Руки Руслана гладили ее спину, бедра… Девушка уперлась руками в его твердую грудь и испуганно распахнула глаза, физически почувствовав желание Руслана. Сердце Жени бешено колотилось: она и жаждала того, что должно было произойти, и страшилась. Он прижал ее к себе еще теснее, и начал покрывать жадными поцелуями шею.

– Ру-усла-ан! – разнеслось по лесу искаженное эхо.

Влюбленные замерли, надеясь, что ищущий проскочит мимо. Но эхо приближалось. Они выскочили из воды как ошпаренные и помчались к брошенным вещам. И только успели одеться, на обрыв, путаясь в рясе, выбежал дядька Руслана – Юра Дудков:

– Отец твой, – он задыхался, – умирает.

Во дворе и около забора дома Дудковых собралась, казалось, вся вёска. Родственники и соседи тихо переговаривались, растревоженные новостями, никто не понимал, что происходит. Оставив Женю снаружи, Руслан ворвался в дом. Возле печи рыдала мать. Повитуха уже была здесь: она штопала Константина прямо на обеденном столе. Мужчина был в сознании, наркотические травы еще не успокоили его разрывающееся от боли тело, так что Повитуха оперировала на живом. Константин ругался и шипел сквозь зубы. Руслан так и застыл в дверях: окровавленный, в лохмотьях кожи правый бок отца будто порвал дикий зверь. Повитуха по локоть в крови что-то еще видела своими подслеповатыми глазами: точными, выверенными движениями она зашивала рану.

Анну трясло: не отрываясь, она смотрела на мужа и рада была бы уйти, но к печи ее будто приковали. Позеленев, она согнулась пополам: ее вырвало.

Константин сквозь пелену боли увидел Руслана:

– Уведи мать… – сказал одними губами и, наконец, потерял сознание.

За спиной скрипнула дверь:

– Что случилось?! – широкая спина Руслана загораживала обзор, Саша попыталась его обойти, но парень попятился, выталкивая сестру из дома. Вернулся за матерью и силой вывел ее на улицу: женщина упиралась нечеловеческой силой, крича, что должна остаться с мужем.

Иванова дочь приковала ее взгляд, и Анна бросилась на нее:

– Ты! Из-за вашего адова племени! – Анна жестко, будто железными тисками, схватила девушку за плечи и с ненавистью отшвырнула от себя. – Он убил его! Убил! – женщина взвыла и упала в траву.

Соседи шептались, ничего не понимая. В темной ночи вязко висел гул из непонимания и догадок.

– Мама, – Руслан присел на корточки. – Кто его так? Что произошло?..

– Иван, – выдохнула Анна, – ударил осколком в живот.

Во дворе повисла тишина, вязкая, липкая, впивающаяся в сердце. Руслан медленно, словно в тумане, поднял голову и встретился взглядом с округлившимися от ужаса глазами Жени. В них плескался животный страх. Потрясенная, она отступала назад и, оказавшись на улице, припустила со всех ног прочь.

Отец был дома и даже распахнул дверь, приглашая ее внутрь. Девушка стояла в квадрате света в самом низу лестницы и колебалась, не решаясь подняться. Инстинкт самосохранения приказывал бежать куда глаза глядят, разум же твердил, что, кроме отца, у нее нет родных. И она поднялась в дом. Отец смотрел на нее секунду и с размаха влепил такую пощечину, что голова девушки дернулась:

– Ты где была?

– Папа… – голос девушки дрожал.

– Я же тебе запретил! – он еще раз ударил дочь.

– Папа, пожалуйста… – заливаясь слезами, Женя упала на колени и обвила руками ноги отца. – Ты убил Константина… Как так?.. Как так, папа?!

Иван остолбенел.

– Я не убивал его! Не убивал! Он еще живой был! – отшвырнув дочь с дороги, он выскочил в ночь.

Женя добралась до кровати и всю ночь вздрагивала от шорохов, боясь, что отец вернется.

Иван не появлялся дома двое суток.

Глава 3

Повитуха сделала все, что смогла, но даже она не обещала выздоровления Константина: у него были повреждены внутренние органы и начался сепсис. Константин в глубоком бреду провалялся в постели три дня, и к концу недели главы рода Дудковых не стало.

Во взбудораженной вёске только и разговоров было, что об убийстве. Ни для кого уже не было тайной, что именно Иван убил Константина. Вот только мало кто понимал за что. Кто-то думал, что из-за Марии, но эта версия казалась неправдоподобной: все-таки столько лет прошло. Кто-то склонялся к мысли, что Ивану не понравилась новость о помолвке дочери и сына бывшего друга. Кто-то цинично заявлял, что всему виной раздел ресурсов и влияния между головой Константином и его наместником Иваном. Каждый следующий мотив был мудренее предыдущего. Вёска гудела, как растревоженный улей.

Иван стал тише воды, ниже травы. Его сторонились, его провожали презрительными взглядами, за его спиной шептались. Полномочий засунуть его в острог не было ни у кого: после смерти Дудкова-старшего Капустин Иван становился головой вёски. Но стал он ею лишь формально. На деле же – изгоем. О былом уважении нельзя было и говорить. Тень преступления падала и на Женю, дочь убийцы. Руслан избегал ее, но Женя не обижалась: она сама от себя спряталась, если бы могла. А потому превратилась в затворницу, старалась не показывать носа на улицу и даже с отцом не оставалась в одной комнате.

Константина с честью похоронили всей вёской: Юра Дудков с трудом читал над братом заупокойную молитву, повергая всю вёску в уныние. Далеко из-за оврага, из лесу, доносился тягучий, отчаянный, пробирающий до мурашек волчий вой. Иван с Женей стояли в отдалении, и не было среди весчан желающих подойти к ним. Плот с горевшим на нем костром и телом отправили вниз по реке: такого обряда требовали предки, чтобы во время наводнений плохо закопанные останки не всплывали на поверхность. Правило соблюдалось повсеместно уже лет двести. Вспыхнули в небе залпы поминальных огней.

Работа в вёске застопорилась. Происшествие выпало на тот самый неудачный момент, когда большая часть заготовок на зиму уже сделана, а к починке ковчега еще не приступили. Все, что касалось лодки, требовало жесткой руки управленца. Обычно работами заведовал Константин ‒ капитан корабля, а Иван как старпом доносил его указания до весчан. На деле иерархия не соблюдалась: Капустин и Дудков плечом к плечу строгали, пилили, смолили, штопали парусину наравне со всеми. Уж так было заведено.

Ковчег послушной собакой стоял в поле между вёской и лесом. Это была огромная деревянная парусная лодка около ста метров в длину и с четырехэтажный дом в высоту. На пяти палубах ковчег вмещал в себя всю вёску со всем ее хозяйством, включая живность, годовые запасы зерна и воды. В трюме находились загоны для животных и хранились провизия и оборудование, на второй и третьей палубе располагались технические помещения, машинное отделение, мастерские, склады, в жилом отсеке на третьей и четвертой палубе для каждой семьи была своя каюта, притом оборудованная с удобствами: многие годы семьи проводили в них как минимум месяц – во время осеннего и весеннего разлива реки. Технически ковчег мог отправиться в плавание на долгие годы, и если еще два поколения назад это было обычное парусное судно, то сейчас лодка стала полностью механизирована: весчане установили в ней небольшую гидроэлектростанцию, генерирующую энергию от тягловых пропеллеров, двигатель, систему очистки воды. Во время разлива реки вырабатывалось так много электричества, что весчане даже подключали технику прошлого: радио, холодильник и плиту на камбузе, каюты и коридоры заливал электрический свет.