Карго поле

– Ну слушайте, – начал князь, – иду я с дружиной в поход по всей реке до моря Дышащего. Все селища, кои не захотят повиниться за набег прошлым летом, буду наказывать – виру дикую брать. А коли кто дерзнет оружие поднять на мою дружину – тех буду бить до смерти. Знаю, что река – новгородская, но монахи из Ростова мне грамоту привезли от князя Юрия, чтобы именно так сделать. А об остальном я в свое время должен узнать. Когда – самому неведомо. Пото и стою тута, на якорях, да вино заморское с вами пью, други мои. Надо бы и на реку идти, да жду знака. Буду три дня стоять, если не дождусь ничего – сам пойду, а там как Господь даст.

– Княже, погост наш крепок, да дружина мала, всего десяток. Одначе, двоих моих кметей с тобой в поход исполчаю. Сам, не гневайся, не могу. У сына свадьба в голове, не уследит за хозяйством. Да и от суми да корелы с Андомского кряжа надоть опас иметь.

– То сумь, то корела, – подсказал Ерш, – да так то разница невелика. Княже, семь наших мужей на малой ладье с тобой в поход идут. У них кровные счеты к чудинам после летошнего набега. Так что за «языками» их не посылай.

– Добро, Чурило. Нехай твои вои на первую ладью идут. А ваших когда ждать?

– А наши у устья речного тебя встретят, княже. Ныне же дозволь мне на свою ладью идти и вертаться до дому.

– Ээ неет! Никто никуда сей день не уйдет. В устье Ковжи спокойно?

– Спокойно, княже, наши воины там седьмицу назад ходили и ничьих следов не нашли.

– Вот туда и пристанем, там и пировать будем ноне. Ярополк!

– Тута я, княже.

– Вели в устье Ковжи править, к берегу приставать, костры разводить. Пировать в честь дорогих гостей будем. Припасов не жалеть!

– Добро, княже.

– Да кликни Радивоя.

Ярополк громко проорал нужные приказы, дружинники, весело переговариваясь, разобрали весла, ладьи двинулись на восход, где в озеро впадала река Ковжа. Ловко перешагивая скамьи с кормы пробрался Радивой.

– Звал, княже?

– Звал. Пировать и ночевать тут будем, на Ковже. Как уговорено было – так и делай.

– Добро, княже.

До устья речного – рукой подать. Вот и высыпали кмети на бережок, толково, без суеты, поставили шатер княжеский, а недалече – еще один, заметно меньше. Кто-то уже дрова волок и костры разводил, другие с бреднем вдоль берега прошлись, свежатинки на уху добыли. Споро связали из кольев ивовыми прутьями козлы*, уложили на них щиты – вот и столы. А сидеть – бревна сухие из лесу принесли, всё не на земле. С ладьи Ерша-старейшины принесли лосиную полть, жарить на костре на вертеле. Двое Чуриловых воев принесли в бураке* обложенное от мух травами мясо медведя. Чудины медвежатину не едят, для них медведь – священный зверь-прародитель. А вот дружинники-русичи напоказ бывает едят, из медвежьей шкуры шубы да безрукавки теплые шьют, черепа медведей, коли найдут, топорами раскалывают. Дабы поняли глупые чудины – кто теперь хозяева, чей Бог сильнее.

Обильно получилось застолье – рыбное да мясное. Зато хлеба – в обрез, да и то сухари. Хозяйки заботливые, снаряжая мужей в поход, насушили. Ну и бочонок с княжеской ладьи – это уж как водится. Первые чарки гостям и князю, потом пошла братина* по кругу раз, другой, третий…кто-то уже и песню затянул, остальные – кто подхватил, а кто и носом заклевал. Тех, заклевавших, сразу стали в шалаши уводить, какая-то толкотня началась, незаметно и князь с гостями в шатер скрылся. За столом из щитов совсем мало дружинников осталось, да и те еле языками ворочали.

С недалекой лесной опушки все это было хорошо видно, тем более, если привычно глазам высматривать. Рослый пожилой воин в меховой безрукавке, кожаных наручах, с секирой в руке и второй – такой же рослый, но тонкий в кости, в меховом плаще из шкурок крота на голое тело, лежали и внимательно наблюдали. После того, как костры один за другим погасли, кроме одного в центре, и вечерняя заря вот-вот должна была превратиться в утреннюю, человек в меховом плаще сделал своему напарнику знак – уходим. Не треснул ни один сучок, не колыхнулась нигде трава, когда они отползали за деревья. Там поднялись на ноги.

– Что, почему мы должны уходить? Русь спит, почти все пьяны, самое время напоить их кровью наше оружие, – тихо, но внятно произнес воин с секирой.

– Неужели ты не видишь, что это ловушка? Разве не заметно было, как вроде пьяные русичи ползком выбирались из шалашей и окружили свой лагерь. Да, спят, но с оружием, в доспехах и по очереди. А их вожди, думаю, вовсе не спят. Ты зря погубил бы своих и так немногих воинов, вождь. Уводи их на восход, туда эта русь и галаты не пойдут. В этот раз не пойдут. Бегите на реку на восходе и по ней плывите в Онегу, предупредите других вождей – русь идет.

– А ты?

– А я вас лесом обгоню, но сперва нагоню на них страх.

Вождь кивнул, вскинул секиру на плечо и скользнул в лесные сумерки. То там, то тут как бы из ниоткуда появлялись воины в безрукавках, в доспехах из шкур лося, со щитами и копьями. Так же безшумно, как и вождь, они уходили вглубь леса.

Человек в меховом плаще терпеливо выждал некоторое время, затем вытащил из кустарника большой как щит бубен и деревянную колотушку в руку длиной. Начал тихонько постукивать в бубен, казалось, в ритм бьющегося сердца. Очень медленно бубен набирал громкость, и вдруг зарокотал так, что испуганно вспорхнули птицы. Несколько ударов в том же ритме – и вдруг пропуск удара, а вместо него из глотки человека вырвался оглушительный звук, нечеловеческой силы и громкости. От него, казалось, вздрогнули даже лес и озеро…но не русичи, сразу вскочившие на ноги и сбившиеся в строй. Звук, казалось, исходил отовсюду, но кто-то опытный, не иначе ведун, выстроил стену щитов так, что копья смотрели в ту сторону, где находился источник звука.

Человек не стал ничего ждать, не стал медлить, свистнул громко, и через несколько мгновений перед ним из зарослей вымахнул громадный лось с седлом на спине, подогнул ноги, опустившись на землю. Человек прыгнул на спину лося, уселся в седло и щелкнул языком. Лось плавно поднялся на ноги и вместе с наездником нырнул в чащу – как в воду канул.

Лагерь дружины князя Вячеслава, разбуженный так безжалостно и так неожиданно, впрочем, никакой панике не поддался и никакого страха не изведал, как будто ждал чего-то подобного. Постояв некоторое время в стене щитов, кмети тройками рассыпались по поляне и опушке. Вскоре с опушки донесся призывный возглас. Князь, боярин, старейшина, монахи и Радивой пошли на зов, Ярополк остался прикрывать их. На опушке стоял Никола-торк с луком и наложенной стрелой в руках. Кивком указал в сторону и вниз. Все подошедшие увидели примятую траву, как будто здесь лежали два-три человека. Ерш обернулся и махнул рукой. Тотчас из лагеря к нему бегом бросились двое его людей.

– Княже, это хорошие охотники, очень хорошие, – объяснил Ерш и кивнул своим, – ищите следы.

Охотники коротко кивнули и медленно тронулись вперед, жестом остановив князя с остальными.

– Могут быть ловушки, – кивнул на лес Радивой, обратившись к князю.

Охотники отошли на бросок копья и помахали – можно подойти. Подошедшим объяснили:

– Вот тут двое разделились. Один побежал дальше, а второй отошел в сторону. За кем пойдем?

– Радивой! За тем, кто побежал иди. Монахи – за отошедшим. Один из вас, – обратился к охотникам, – с Радивоем, второй с монахами. Идти сторожко, ни с кем не ратиться, что найдете – сразу назад. А мы – к ладьям.

Тем временем дружинники уже свернули шатры, разобрали и повесили на борта ладей щиты, расселись на скамьях для гребцов. Только стрельцы* с изготовленными к стрельбе луками и самострелами продолжали оглядываться по сторонам. Князь поднялся на борт, боярин и старейшина разошлись по своим ладьям. Солнце уде поднялось высоко, когда из леса показались монахи. Подошли к княжеской ладье, по веслу поднялись на борт.

– Ну, – требовательно вопросил князь, – что видели?

– Видели место, где беглец на лося сел, коли по следам судить. Верно, тот

и есть колдун рогатый, который полоняника выручил с Хотенова подворья. Лось на восход поскакал, да вышел на тропу лосиную. Там и потеряли мы след.

– Добро. А где…

Но тут из леса выскочил Радивой с провожатым охотником и бегом

кинулся к ладьям, вбежал по веслу на бот.

– Княже, к этому одному чудину еще человек десять подошли, все вместе пошли на восход, пошли ходко, налегке идут. Мы их не догнали, да и не старались. Вернулись упредить. До Чурилова погоста им неблизкий путь, да и пошли не в ту сторону, а вот по сему берегу озера могут к Галатинке выйти. Недалече тут. Побить не побьют, но на вред что-либо сотворят.

– Слыхал, Ершович? – громко окликнул князь старейшину, – а ну как правда в твои края подались? Тут верст десять всего, к вечеру дойдут, а то и раньше.

– Да и пусть, – махнул Ерш рукой, – там мужей три десятка, да сыновья мои, Ершовичи, встретят как полагается. Милостью вашего Бога у нас железного оружия довольно, а кольчуги – на каждом втором воине. Одначе, поспешу. Прощевай, княже. У устья Онеги ладья с нашими воинами к тебе пристанет.

– Да и мне, княже, пора, – молвил Чурило, – доброе у тебя вино, давно такого не пивал, да пора и мне.

– Друже, – ответил князь, – так прими в дар недопитый бочонок, не побрезгуй.

– Княже, что говоришь-то? Мы с тобой в прежние года из одной братины пили, в блюде пировали*, с чего вдруг побрезгую? То дар для меня любый. Спаси тебя и дружину Христос, удачи вам в походе, – и Чурило в пояс поклонился князю. Гребцы оттолкнулись от борта ладьи, боярин еще какое-то время соял с поднятой рукой, а потом опустился на скамью и перенял правило у кормщика. Кельтская ладья отошла еще раньше.

–Охти мне, – опечалился князь, – ничем Ершовича не одарил. Как бы обиду старый не затаил.

– Ништо, княже, – обратился к нему монах, – я ему в дар от ростовского епископа крест-энколпион передал. Серебряный, на серебряной цепи.

– Слава Тебе, Господи! – истово перекрестился князь, – спаси тя Христос, отче. Други, отходим! Идем вдоль восходного берега, но не близко, на три стрелища. Да навались, навались! Мало ли что, а вдруг галатам подмога нужна.

Ладьи тронулись, набирая скорость, на мачтах поднялись паруса, гребцы осушили весла, только одна пара осталась в готовности.

– Радивой, – позвал князь, – сказывай, чего я не знаю или забыл.

– Да все ладно, княже, монах с Чурилой уплыл, чтобы паству окормлять на погосте. Вои Чуриловы на передней ладье. А человек Даниил – вон на

корме под присмотром, вроде бы и не мается, веселый, кметей веселит.

– О как! Давай кличь его сюда, да догляди, чтобы лишних ушей рядом не было, я с ним говорить буду.

– Добро, но ты, княже, пасись. У него сума невеликая, не отдал и заглянуть не дал. Не вашего, говорит, ума дело.

– Кличь уж.

А в это время на корме ладьи Даниил продолжал очередную байку:

– Ну вот, значит, а хмельной новгородец и закручинился. Я, говорит, на чудь ходил, но никто меня воином не зовет. Домину себе поставил – не хуже иного терема. А никто меня плотником не зовет. А стоило по пьяному делу один раз на свинью упасть да за окорока ее ухватить, как все меня….

Кем назвали пьянчужку, дружинники сразу догадались, хохот грохнул такой, что чайки с криком шарахнулись от ладьи в стороны. Даже подходивший Радивой ухмыльнулся.

– Складно брешешь. Потешил – и хватит, князь кличет.

– Сей миг, – подхватился Даниил и, придерживая на боку сумку, двинулся за Радивоем.

– Ну сказывай, Даниил – княжий ослушник, пошто* Князь Юрий разгневался на тебя, за какие вины аж сюда отправил? – князь остро взглянул на подошедшего.

– Про вины мои, княже, ты у Юрия и спроси. А дозволь и мне спросить, ведомо ли тебе слово Которосль?

– Ведомо. А ведомо ли тебе, человече, какое слово я должен ответить?

– Ведомо, реки, княже.

– Клязьма.

– Здрав буди, князь белозерский Вячеслав. Ведаю, что просьбицу мою ты в ум взял и выполняешь со всем тщанием. Мой человек Даниил прозвищем Заточник тебе грамоты нужные передаст и словами все обскажет. Его слово – мое слово, как бы я сам говорю. Тако велено князем Юрием обсказать тебе. А вот и грамота от Святополка Мстиславича новгородского, в коей князь указывает новгородцам препон твоей дружине на Онеге не чинить и дать путь чист до самого Дышащего моря и обратно. А буде возжелаешь где градец малый срубить – то дозволяется, но не более одного. Вот грамота от господина моего князя Юрия, в коей указано тебе, княже, подыскать место для града невеликого, град срубить и малую дружину там посадить. Ежели же доможирич новгородский станет препоны чинить тебе в делах сих, то князь дозволяет деять сильно. А то ведь сам, княже, ведаешь: – холоп без хозяйского пригляда себя мнит равным господину.

– Неужто? Доможирич новгородский – холопского звания?

– Истинно. Холоп* архиепископский. Владыко новгородский, дабы смуту среди бояр не множить, принудил всех согласиться, что доможирич из его рук ставится.

– И бояре стерпели? Что-то не верится.

– А им все равно, ибо с того погоста на кормление князя с дружиной дани идут, боярской доли там нет.

– Хм…жирный кус для князя. Жемчуг в реках попадается, про зверя да рыбу и гутарить нечего, так ведь на Дышащем море…

– А вот морской промысел в кормление не попадает, то исконно новгородская доля.

– Ну тогда не столь и лаком кус сей. А что князь Юрий тебе повелел, когда грамоты мне передашь?

– Повелел с тобой идти в поход, все, чему буду видоком*, описать и ему потом привезти. Но не надзирать за тобой, княже, не сомневайся. Задумал Юрий дело небывалое: Онегу-реку и Обонежье по тихому прибрать к рукам. Дело это небыстрое, но нужное. Сам ведаешь – половцы спокойной жизни в порубежье* не дают, смерды бегут на полночь. Князья киевский, черниговский, переяславский, да и рязанский от того в гневе великом, ибо в некоторых городках и живут только псари да половцы*. Требуют смердов тех имать и на прежние места возвертать. Вот князь Юрий и удумал убеглых куда подале отселять, чтобы и слуху о них не было.

– Дельно Юрий замыслил. Ежели смердами-русичами здешних чудинов, весян да емчан разбавить, глядишь, и эти начнут нашим побытом жить. И крестить, крестить всех надо, без понуждения, но настойчиво.

– Пото к тебе и монахи посланы, осмотреться да прикинуть – что да как. Поди, немало еще по лесам русичей-нехристей таится?

Князь вдруг сгреб Даниила за ворот рубахи и, притянув к себе, злым шепотом выдохнул ему в лицо:

– А вот русичей-язычников – не трожьте,без них мы много чего не узнаем, да и потеряем немало. Не вразумил их еще Господь, не просветил светом Истины, так не нам, грешным, их к лицемерному крещению понуждать. Забудь. Понял ли?

Надо сказать, что Даниил и в лице не переменился, и никак не попытался высвободиться, пока князя не дослушал. А дослушав, вдруг неуловимо быстрым движением освободился от хватки.

– Понял, княже, и согласен с тобой. Никакой ябеды от меня про язычников не будет, ни князю моему, ни епископу. Ты прав. Пусть между вами и чудью будут посредниками русичи-язычники.

– Они себя родянами величают, бо от бога Рода сотворены. Он у них верховный, а требы кладут Волосу да Макоши. Ну знают еще Перуна, дочь его Магуру. А кое-какие ихние боги – взаправду на демонов похожи. Ты про Купалу слыхал?

– Слыхал. На Купалу язычники и в Суздальской земле игрища свои творят, через костры скачут парами, купаются голышом. Девки венки по воде пускают…да много чего творят.

– А как у ваших самого Купалу представляют?

– А вьюношем прекрасным со свирелью. Вьюнош сей на рыжем коне босой и без стремян, с венком на голове скачет.

– Вот! А здешние русичи, кои роды свои от варягов Синеусовых ведут, его не Купалой, а Кополой кличут. Он у них тоже молодой, но седой как старец. И конь под ним белый. Ездит он голышом, только волчья шкура на нем. Через одно плечо тул со стрелами и лук в налуче, через другое – гусли. В полнолуние, когда навьи чудища выходят из Нави в Явь, Кополо в ночи выводит волчьи стаи на охоту на нечисть. И нечисть его и волков боится. Мне про то Радивой рассказывал. Их род давно Христа принял, но слышал я, что как-то раз приезжие дружинники его не Радко, а Войко звали. Вроде как и он из тайной дружины Кополы. А воин – первейший! По ратному искусству да по опыту давно бы полусотником был, но отказывается. Я, говорит, княже, тебе и так послужу.

– Про такое я не слыхал ни раньше, ни сейчас, княже. Ты поведал мне, как рыбу ловят на здешнем озере и сколько могут дани рыбой той давать.

– Верно ты все понял, Даниил. А понял бы неверно…

– Вот только грозить мне – лишнее. Ты, княже, свою заботу имеешь, а я свою службу правлю. Аз, грешный, написал два «Слова» своему князю, пускай бояре почитают да и поверят, что в опале я. Ну а за князем служба не пропадет. Глядишь, и через некое время объявлюсь где-нито .

А сейчас дозволь, княже, удалиться, а лучше прикрикни на меня, без гнева, но построже. Навроде как опальному дозволяешь вины свои в походе искупить, но жаловать меня не собираешься прежде времени.

– Ну добро. Ступай, ступай! – громко приказал князь, – покажи ратную свою справу моему десятнику, да служи, коль напросился. Поди!

– Слушаю, княже, – поклонился Даниил князю, – сей же миг справу явлю Ярополку.

А солнышко уж и к закату покатилось, вот-вот скроется за далеким берегом, который едва виден, а кое-где и совсем не виден. Немалое озеро Лача, поменьше Белого, но и тут простору много. Вот на восходе на видимом берегу показались частокол да башенки галатского селища. Все спокойно – ни шуму, ни дыму, видать, не захотели весины остроту бронзовых мечей кельтов проверять. Ну и то добро. Скоро и речное устье покажется. Широка река Онега, не сразу и поймешь, где все еще озеро, а где уже река. Но тут из-за мыса парус показался – то галатская малая ладья с семеркой воинов, не иначе. Так и есть: – галатские воины в клетчатых плащах-накидках, с овальными щитами, подошли к ладье князя. На носу встал коренастый воин.

– Наши приветствия тебе, могучий князь! По слову наших старейшин идем с тобой в твой поход, дабы видел ты нас в битве, дабы узрел воотчию нашу отвагу и верность тебе. Говорю я, Вторак Ершов сын.

– Радостно на душе видеть столь храбрых воинов, да к тому же и вежество* явивших. Уж не сын ли ты Ерша Ершовича?

– Так и есть, второй сын, потому имя мне по вашему – Вторак. Прошлым летом, когда мы тоже отбивали набег чуди, я принес две отрубленные головы наших общих врагов домой – весина и емчанина.

– А разве емьские воины в набег тоже ходили? Мы их ни среди убитых, ни среди плененных не видели.

– То они до вас не ходили, они с весинами нам пришли долг крови вернуть. На восход отсюда есть река, не малая, но и не великая. На ней стоит малый градец, в коем люди вашего языка живут, однако, требы старым богам кладут. В честь своего Волоса они реку эту зовут Вол-га*, дорога к Волосу. Некие наши молодые там себе невест подыскали, пошли сговариваться о свадьбах, а тут с Няндомского кряжа ватага татей и налетела: – весины, емчане, чудины, сумь…всякой твари по паре.

Русичи их достойно копьями встретили да мечами попотчевали, ну и наши удальцы, дабы перед нареченными невестами не опозориться, с одними ножами да луками некое число татей побили, как раз емчан.

– С ножами и луками?

– Так ведь не на войну шли, женихаться. А было то два лета тому назад. Вот емские мужи и пришли долг вернуть. Только, как у вас говорят, пришли по шерсть, да ушли стрижены.

– Что же, никто еще ваших воинов трусами не называл. Скажи-ка, Вторак, мы уже на реке, или еще на озере?

– В самом устье, княже. Недалече отсюда, версты три, место есть – называют Горка. Там люди разного языка живут, дань никому просто так не дают, а только ежели за данью оружно приходят. Однако, между собой мирно живут.

Услышав эти слова, подошел поближе Никола-торк и, дождавшись окончания речи Вторака, произнес:

– Дозволь спросить, княже – будем ли приставать к берегу на Горке или мимо?

– А что тебе за печаль?

– Живет там сестра побратима моего Лучка, мужа ее вода озерная взяла, не успели и деток народить. Сговаривался я с Лучком, жениться на ней собирался, да никак не мог собраться к ней наведаться.

– Добро. Так и быть, пристанем на ночь, поглядим, что за Горка.

Рыбкой копченой в дорогу подзапасемся. А из утра дальше пойдем. Чуется мне, что никого нам искать не придется, кто хочет – сами нас найдут. Течение, хоть и слабое – да все попутное, парус на такой шири тоже не стали спускать, и когда на закате солнце коснулось горизонта, ладьи причалили к левому берегу, где почти у самой воды стояло с десяток изб и столько же сараев.

– А и правда, вроде горка, только невелика, – обратился к князю Ярополк, – да и селище невелико. Вон, вроде как и встречают.

К причалившей прямо к берегу ладье подходило с разных сторон человек десять. Кого там только не было! Но первыми шли пошатываясь, в обнимку, двое: – один типичный новгородец, однако, не смерд, а какой-то ухорез-ушкуйник*, о чем ясно свидетельствовала далеко не новая и грязноватая зеленая шелковая рубаха и добротный нож-косарь* на поясе. Шапка на молодце была кунья, а серьга в ухе – серебряная. Второй, высокий, смуглый, со светлыми волосами, завязанными в хвост, был еще живописнее. Кожаные штаны, спущенная с одного плеча замшевая рубаха, на шее – крест и волчий клык на тонкой серебряной же цепочке, короткий, в полтора локтя, меч на боку. Все тело изукрашено синими узорами татуировок и белесыми шрамами. Воин племени емь, ушедший от своего народа.

Подойдя к ладье, они остановились, как будто впервые увидели чужой кораблик, огляделись по сторонам.

– Глянь, Коготь, каких к нам гостей река принесла! – воскликнул русич, – никогда таких тута не бывало со стороны озера. Што за люди такие? Пошто до нас пришли?

– Скажут, – спокойно произнес емчанин Коготь.

– А что на берег не выходят? Поди, ты своей размалеванной рожей перепугал их, ась?

– А вот я сейчас так испужаюсь, что мало вам не покажется! – и с борта спрыгнул Радивой, – кто тут такой спьяну гундосит непотребно?

– Ишь, молодечь, каков, – с новгородским выговором произнес русич, – прям ежа да голой ж… напужааал! А ну сюды поди! На-ко, подержи! – снял с себя пояс с ножами и отдал емчанину. Сам же пригнулся, выставил вперед кулаки.

– Не испужался еще? – глумливо спросил Радивоя. Тот не ответил, а шагнул вперед каким-то плавным шагом, подняв руки на уровень пояса. И вдруг прямо с места прыгнул, левой ладонью влепил новгородцу хорошую затрещину, а когда того швырнуло в сторону, правой как клещами сжал ему горло. Новгородец попытался, молотя кулаками, достать Радивоя, но почти сразу прекратил эти попытки и поднял руки. Радивой сразу выпустил своего противника из захвата.

– Пошутковали – и будя! И чего тебе неймется? Вроде не отрок давно, а все лезешь силушкой меряться, Мирон. Пора бы уж зарубить на носу, что кметь не по зубам ловцу. Иль ты опять в ушкуйники подался?

– Да ну тебя, Войко, вечно ты верх берешь. Хоть бы по дружбе разок поддалси. Уважил старого знакомца. Вон Коготь – и тот тако мыслит.

– Ты все время за меня баять норовишь, – укоризненно произнес Коготь на чистом русском, – а ведь у меня свой язык есть. И своя голова на плечах. Здравия тебе, Войко. Далёко ли собрался и с кем?

– Куда надоть – туда и идем с князем нашим.

– Неужто сам Вячеслав белозерский тута?

– А то!

– Ооой ёёё… – оба, Мирон и Коготь, отступили назад и спрятались за спины троих солидного вида мужей, шагнувших вперед. Как только они подошли, как по сигналу с ладьи были спущены сходни, и на них вступил князь.

– Здрав буди, княже! – громко провозгласил тот, что был в середине, – путем-дорогой здравствуй.

– И вы здравы будьте, люди добрые. Сказывайте, как живете-можете?

– Так, княже, сойди на наш бережок с воями, мы котлы под уху греем, скоро и ушка* добрая поспеет. Переломи с нами хлеб, не погнушайся трапезой с людьми простыми. А там и сядем рядком да поговорим ладком.

– Добро. Ты у них набольший? Как зовут тебя?

– Нету у нас набольшего, все на вече решаем, да дела меж собой делим. Я вот народом поставлен переговоры всякие вести, а это – видоки, чтобы потом обсказать народу о разговоре безо лжи. А зовут меня Тарас, а прозвищем – Порог.

– Занятное прозвище. Отчего так прозвали?

– Так шуму от меня много, гласом Господь таким наградил, гремит как порог на Онеге.

Князь повернулся к Ярополку и вполголоса отдал несколько распоряжений. Порог разобрал только « по трое на ладью» и « сменить молодцов, чтобы поснедали»*

Дружина сошла на берег, всей ватагой повалила в центр селения, где между домами горели костры, от котлов на кострах шел пар и тянуло запахом вареной рыбы. У котлов суетились какие-то люди, помешивая варево, добавляя в него какие-то травы, резаную репу Вскоре котлы были сняты и установлены прямо на земле, а вокруг котлов уселись вперемешку и гости, и хозяева. Какое-то время царило молчание, все насыщались. Уха и вправду была хороша. Наконец князь, сидящий в окружении монахов и Даниила, облизал ложку и убрал ее в чехол на поясе.