Карго поле

Александр Корнилов

Карго поле

В лето 6654-е.

880-летию Каргополя посвящается

«В лето 6654 пришли на Белоозеро чудины жители сих мест… нападали на белозерские селения… всё на ходу пожигали и опустошали, и сие дотоле продолжалось, доколе князь Вячеслав, собрав войска, отразил нападение чуди и, победя, гнал оную до берегов Белого моря.»

Г. Р. Державин

Глава 1.

…Войско шло ладьями по Свиди*, шло спокойно, река и земля считались своими. Князь Вячеслав Белозерский вел дружину в поход на местную чудь, поквитаться за прошлогодние набеги. Разведка была ни к чему, и так было ясно, где искать чудские поселения да стоянки – на мысах при впадении речек и ручьев. Наверно и выше по течению на речках были селения, но все всё равно не сыскать. Да и не желал никто совсем чудинов искоренить, только к покорности привести, данью обложить, да чтобы не резались друг с другом чудские роды, а к князю на суд ходили. С того князю прибыток, а, значит, и дружине.

Князь Вячеслав стоял на носу второй в караване ладьи – опытен был в лесной-речной войне, не подставлялся дуром ради похвальбы на первой. Да и княжеский плащ – корзно красное сменил на кожаный доспех, надетый поверх мелкой кольчуги. Если бы не выправка, выдающая мужа не только битвы и совета, но и власти, от простого воина не отличишь. С тихой гордостью оглядывал ладьи. Всего пять, в каждой по двадцать человек, вот и вся сила белозерская. Зато все как на подбор. Некоторые, и таких много, ведут роды свои еще от Синеусовых варягов, что пришли с далекого берега Варяжского моря с Рюриком Соколом по призыву деда Гостомысла чтобы ряд на земле словенского языка хранить да от лихих находников край этот оборонить. Эти и есть старшая дружина, все рослые, длинноусые, хоть и не бреют бороды, а только подстригают коротко. Давно уже, больше ста пятидесяти летов как приняли Веру в Христа отважные воины Севера. Потому хоть и подстригают волосы и бороды, но уже не жертвуют их Перуну, а просто сжигают. Каждому известно, что среди чуди сильные колдуны попадаются, такие через волосы на весь род черную порчу наведут.

Да не так чтобы боялись храбрые русичи колдовства чудского. Расшиты рубахи и порты обережными узорами, посолонью да коловратами, доспехи и оружие в церкви освящены перед походом, у многих и кресты на шеях не простые, а энколпионы, то есть с мощами внутри. На каждой ладье прапорец* небольшой с иконой вышитой. У каждого большого десятка – своей.

А еще идут в поход трое монахов из Ростовского монастыря. Правда, инок, который их перед походом ко князю привел, с глазу на глаз обсказал, что и в монастырь они из Киева пришли, а в Киев – аж из Корсуня, который византийцы называют Херсонесом. Один, темный волосом, но ясный глазами – болгарин из-за Дуная, двое – русичи. Будто бы особо обучены против нечисти и колдовства воевать, но и обычному бою очень хорошо обучены. Посохи у них железом окованы, а четки как кистени. Видел князь, как на привале на берегу монах затаившуюся на сосне рысь увидел. Молча метнул четки и оглушил зверя, попал в голову. Рысь как в себя пришла, сразу в лес кинулась, а монах четки подобрал и к костру подошел.

– Пошто не прибил? – спросил его полусотник Ярополк в крещении Яков.

– Божья тварь, – последовал краткий ответ.

А так – монахи не настырные, в души к воинам не лезли и с проповедями не нудили, хотя сами ели только хлеб, рыбу да еще немногие поспевшие ягоды. Вот так и шли вниз по Свиди, ожидая вскоре выйти в озеро Лача*. Тут князь становился серьезен и задумчив. Велено было ему в озерной веси, в Галатинке, где жили люди странные, вроде и нашего языка, но кельтами-галатами* себя считающие, взять с собой человека не своего, стороннего.

А человек этот был ох как непрост! По слухам был он княжьим человеком в малых чинах, да почто-то прогневался на него князь. Да ладно бы какой, а то аж сам! Юрий! Суздальский! Сын Владимира Мономаха Киевского. Уже сейчас, хоть был князь еще не стар, недруги его Долгоруким прозвали. Руки у него долгие и вправду. Ему до Белоозера дотянуться – невелика труднота, да князь Вячеслав свое место знал. Платил Юрию дань необидную и жил своей волей. Иной раз и воинов своих два-три десятка Юрию отправлял. Пусть в дальних походах умений новых воинских наберутся и остальных выучат.

С берега заорали, выскочили трое в кожаных доспехах с луками, но увидев прапорцы белозерской дружины споро вытолкнули малый челн из зарослей на берегу. Один сел грести, второй встал на носу, а третий остался на берегу, хоть и лук опустил. Князь даже разглядел, что луки – не охотничьи однодеревки, а составные, воинские.

Воин с челнока ловко запрыгнул на борт второй ладьи (опытный, знал, где князя искать), подошел ко князю, коротко поклонился.

– Здрав буди, княже* Вячеслав! Боярин наш Хотен Блудович, во крещении Григорий, челом бьет и передохнуть у него в усадьбе зовет. Окажи, княже, милость, тем паче, что дело судное есть для твоей чести.

– Что за дело? – поинтересовался князь, – неужто весские* роды смуту затеяли?

– Хуже, княже. Колдун сильный среди чуди объявился, вроде в сумских* землях в учении у тамошних шаманов был. А другие бают*, што у биармов* на Двине-реке*…

– Добро. К берегу! – отдал князь команду, – десятников ко мне.

Первая ладья осталась на реке, вторая ткнулась в берег, за ней третья и четвертая. Воины попрыгали в воду, подтянули княжескую ладью бортом к берегу, с ладьи кинули на берег сходню – широкую, в локоть, доску с поперечинами, и князь упругой походкой воина спустился на землю. Следом спустились трое десятников с причаливших ладей, обступили князя.

– Ну, други мои, порядок прежний: – две ладьи на реке, три у берега. Меняться. На берегу тож дозором встаньте с Хотеновичами* вместях. Со мной малый десяток гридней и двое святых отцов. Как тебя, вроде Радим? – обернулся князь к старшому из Хотеновичей.

– Так, княже, Радим. Память у тя…

– С моими молодцами дозоры выставь и будь тут, о смене с провожатым, что с нами пойдет, договорись. Как до Хотеновой усадьбы добираться будем?

– Так это…княже, десяток коней вас дожидаются под седлами.

– Добро, веди.

Князь, семь воинов-гридней, княжеских телохранителей, да двое монахов тронулись по тропинке в сторону от берега, выйдя вскоре на поляну, где щипали травку оседланные кони под седлами. Князь присмотрелся: – кони небольшие, но не местные, как-то не похожи.

– Хотен Блудович по твоему слову с князем Юрием в степь ходил, княже, пригнал оттуль* десяток половецких – трех кобылок, да семь жеребцов. Ох добры кони! – пояснил проводник.

– Я погляжу, ты вроде не здешний?

– Бачко* мой торк*, а мать здешняя весинка.

– Вот я и гляжу, што гутаришь как весин, хоть и чисто по-русски. Слова весские.

– Ну так матушка баять учила…последние слова утонули в незлом хохоте дружинников, князь тоже ухмыльнулся.

– В седло, други! – скомандовал князь, и когда все вскочили в седла, махнул рукой: – Скачи впереди, баяльник!

– Ха-ха-ха-ха-ха! – Князь тебя прозвищем наградить пожелал. Как звать-то?– сквозь смех спросил гридень Кован, во крещении Борис.

– Никола я, сразу в младенчестве крещен в Торческе.

– Вот и будешь теперь Никола Баяльник, ха-ха-ха-!

Так с шутками и разговорами проехали перестрела три по широкой лесной тропе и выехали на поляну. Бывалый воин Хотен построился как можно ближе к реке, но чтобы с реки не видно было. Опасности не было большой, это при Гостомысле и сюда шайки викингов-норманнов добирались грабить, а ныне лет полтораста их видели только как купеческих охранников да и то редко. Чуди Хотен не боялся: была у него своя дружина – большой десяток, да столько же на усадьбе мужей могли оружие в руки взять при нужде. Стены терема крепки, тын высокий, ворота надежные. Стрел, сулиц и камней на настилах запасено.

Сейчас ворота были распахнуты, видно было построенных в ряд воинов Хотеновичей, за ними и по бокам толпились люди невоинского вида. Сам хозяин – крепкий рослый муж лет сорока пяти в зеленой шелковой рубахе и в плаще-кисе красного сукна стоял в воротах. Рядом с ним – женщина в дорогом убранстве с ковшом в руках.

Князь не чинясь спрыгнул на землю, за ним спешились остальные. Въехать во двор на коне князь, конечно, мог, ведь Хотен его боярин. Но чуть большая толика уважения к хозяину, олицетворявшему в округе его, княжескую власть и присылавшему отнюдь не бедную дань, не вредила, а наоборот.

– Здрав буди, княже! – зычно гаркнул боярин и поклонился в пояс, но чуть –чуть менее низко. – Гостем будь нашим ты и дружина твоя! Вперед шагнула женщина и протянула с поклоном корец: – Испей, княже, вина заморского !

В корце и правда было дорогое привозное вино. Князь с удовольствием выпил, перевернул корец, подал женщине и вошел в ворота. Хотен показывал дорогу, как и полагается радушному хозяину. Войдя в гридницу*, расселись за столы – вместе и княжьи, и боярские воины. Проворные слуги-подростки наполнили всем кубки и чаши. Боярин поднялся со своего места и произнес здравицу князю, пожелав здоровья, долгих лет и неуязвимости в битвах. Гости выпили стоя, закусили, налили по второй. Князь встал, поблагодарил хозяина и пожелал ему, его семье и его вотчине благополучия и процветания. После третьей чаши за удачу в походе торжественно-официальная часть закончилась, все размякли и стали беседовать о своем. Приглашенный гусляр – нестарый еще муж в атласной рубахе и воинском поясе, однако, без левой ноги, которую заменяла деревяшка, совсем неплохо исполнил былины про Илью Муромца и Идолище поганое, а потом про женитьбу Хотена Блудовича на дочери некоей вдовы Чусовой. Вдова не хотела отдавать дочь за Хотена и выставила против него аж девять своих сыновей. Опытный воин Хотен победил их в рукопашном бою и женился-таки на дочери вдовы. Все, в том числе и сам Хотен одобрительными выкриками подбадривали гусляра. Пир продолжался до сумерек. Несмотря на обилие выпивки, никто не упал под стол, и гости, и хозяева сильно навеселе, но на своих ногах разбрелись– кто домой, а кто в молодечную*.

Князя боярин увел в свои покои, туда же слуги принесли кувшин с квасом.

– Ну сказывай, боярин, что за редкую птицу изловил, – начал князь деловой разговор.

– А и правда твоя, княже, птица и есть. Чудин этот вороньим волхвом себя именует, птицегадателем. Плащ из вороньих перьев, чучело вороны на голове, не ворона, а серой вороны. Я не велел ничего отбирать, дабы ты, княже, оного волхва во всем убранстве позрел.

– Он что, у сумских или у биармийских шаманов в учении был?

– Брешет. Ни те, ни эти ворону не почитают. Я вот мыслю – как бы не у нурманов* он обретался и по их делам сюды пришел. Те как раз ворону почитают.

– Ворона черного, а не поганую серую. Утром судить будем.

– Я на завтра с утрева народ и велел скликать, особливо чудинов и весь местных. Пусть поглядят и опаску имеют.

– Вот и ладно. Со мной два монаха, обучены с нечистью воевать. Им и судить, а уж мы приговорим потом.

– Добро, княже. Почивать пора, Ангела-хранителя тебе в сон.

– И тебе, боярин честной, того же.

Уснула боярская усадьба. Ни огонька, только два факела светят: на воротной башенке да у красного крыльца. Светла северная ночь, как день белый, только солнца не видать. Однако, ради безопасности эти факелы и горят. Во всей усадьбе не спят трое. Не спит Никола-торк, ворочается. Думает, как бы с князем в поход пойти. Не любит он на одном месте сидеть, любо ему по новым местам побродить, мир Божий поглядеть. Не спит страж воротный на башенке. Молодой еще парень без доспехов, но с рогатиной тихонько меряет шагами площадку на башне. И не спит княжий гридень Радивой, в крещении Родион. Самый старый из тех, кто ныне с князем в походе, шестой десяток разменен, но крепок еще, телом, могуч, нету былой стройности и гибкости, но есть огромный опыт боев и походов, есть чутье, позволившее выйти победителем во многих опасных делах. Вот и сейчас тревожно что-то ветерану аж сразу после пира стало. Потому и кольчуга на нем, и меч в изголовье. Тихонько поднялся Радивой, обулся, выглянул в открытое по летнему времени волоковое оконце. Видно, как ходит страж на воротной башне, рогатиной в пол постукивает, доски поскрипывают под шагами. Ой не ходил бы ты, парень, стоял бы, дремал, опершись на копье, слушал ночь. Факел потрескивает, тени от огня чуть шевелятся…ох ты, одна тень не так, как от огня, шевельнулась,..вот еще одна, вот тень под навесом у тына медленно двинулась к воротам. Схватил Радивой меч с ножнами, сунул в сапог верный нож, с грохотом хлопнул дверью и рявкнул разбуженным медведем:

– Сполох*! Враг на подворье!

Сам кинулся на двор, увидел, как мешком валится с башни тело стража, как трое каких-то засов из проушин у ворот вынимают. Рядом в перильце сразу стрела воткнулась, вторая над головой свистнула. А Радивой уже бежит к воротам через двор, меч в правой, нож в левой руке. Метнулся какой-то от тына с круглым щитом и топориком, одетый в мех, наперерез. Радивой извернулся, пропуская мимо, отсек мечом руку с оружием. Дико заорал чужак, бросил щит, схватившись за культю. Тут же свистнул брошенный Радивоем нож, и один у ворот выгнулся, получив клинок в горло. Но ворота уже открыты, в них мохнатые, с размалеванными рожами, с копьями и топориками лезут. Подхватил Радивой брошенный щит, завертел мечом, встал напротив ворот – не обойти. Страшно и подходить, но бросились сразу трое, уставя копья. Принял копья на щит Радивой, крутанул круглой деревяхой, в которой копья застряли, достал мечом одного, второму ногой по голени врезал, третьего толкнул щитом так, что тот еще одного сбил, падая. Бросил щит с воткнутыми копьями, да как начал своим длинным мечом узоры смертельные выписывать! Двоих сразу добил, еще одному голову снес, набежавшего с мечом ворога по плечу полоснул.

А во двор уже боярские воины и слуги выскакивают, правда, и чужаки с тына прыгают. Вроде как больше их и гораздо. Судя по раскрашенным лицам и светлым волосам – весь. Воины свирепые и легко на смерть идущие. Кое на ком и кольчужки, и кожаные доспехи с железными или костяными пластинами, на большинстве лишь кожаные рубахи да толстые безрукавки из медвежьих шкур. Рычат, кричат на своем, рвутся к отдельно стоящему амбару, вот аж трое подскочили, толкнули дверь – да новгородские замки и не такие удары выдерживают. Принялись топорами дверь рубить, дело небыстрое и безтолковое, подпятники надежные, да и замок дверь держит. Тут их Хотеновичи и взяли в копья, всех троих.

Большая часть веси к крыльцу ломанулась, в терем рвутся. А там казна, оружие, боярыня с детьми, есть чем поживиться. Но там сам боярин рыкнул по-медвежьи и встал на верхней ступеньке. Четверо воев его с боков прикрывают щитами и копьями, стена! Об эту стену и бьются веские воины. Пытался один товарищам на плечи встать и перепрыгнуть стену щитов, да крыльцо под крышей, места нет. Тут дверь с грохотом распахнулась, и вымахнули две размазанные черные тени, рыбкой прыгнули через боярина с воями, с кувырком, вскочили. Это монахи с посохами вышли поглядеть – кто шумит ночью. Встали спина к спине, завертели вокруг себя посохами не хуже, чем Радивой мечом, отражая удары и нанося их. Это смешало атаку, бой закружился на месте, боярин со своими стал спускаться на нижнюю ступень, а из дверей уже вышел князь с двумя мечами в руках. Его гридни тоже с боков прикрывали. Теперь численный перевес нападающих сошел на нет, тем более, что на земле в лужах крови уже лежал десяток убитых весян, да четверо оглушенных монашескими посохами.

Тут-то и раздался грохот, да какой! Дверь амбара вылетела наружу, сбив с ног троих весян и бившихся с ними двоих воев. Из тьмы амбара выпрыгнуло странное, если не сказать страшное существо: – раскинув крылья из черных перьев, оглушительно каркая, на человеке, прямо на голове махала крыльями огромная серая ворона! Боярские воины шарахнулись от этакого бесова отродья, но монахи тут же сменили позицию и бросились прямо на чудище. Шагов с пяти оба метнули четки, затем посохами ударили по ногам монстра. Одни четки снесли ворону, улетевшую назад в амбар через дверной проем, вторые ударили в открывшийся лоб человека, а теперь стало видно, что это человек. Посохи ударили по ногам, человек рухнул под ноги монахам. Один сорвал с него плащ, обшитый перьями, а второй навалился сверху и связал ему руки за спиной ремнем. Рядом выросла не менее страшная фигура – Радивой, забрызганный кровью с мечом в руке.

Вопль горя и ярости вырвался из глоток нападавших, они бросились к пленнику со всех сторон.

– До смерти не бить! – загремел над двором голос князя, – глушить и вязать!

Гридни и Радивой первыми бросились выполнять, нанося удары плашмя, следом люди боярина кинулись, отбирать оружие, снимать пояса с ножами. Этими же поясами и вязали. Тем, кто пытался не даться, добавляли оголовьем меча или обухом топора.

Вскоре все весины были повязаны и согнаны в угол двора и взяты под стражу, ворота заперты, стража выставлена. Из терема на крыльцо вынесли скамейку, накрыли куском красного бархата. Князь уселся, вложив мечи в ножны. Рядом с одной стороны встал боярин Хотен, с другой – монах. На ступенях крыльца встали воины, на верхних – княжеские, ниже – боярские. Боярин огляделся:

– А где Лучко?

– Вон лежит, – ответил его воин, указав в сторону ворот, – убит.

–Та-а-ак, – протянул боярин, но тут князь поднял руку.

– Милостью Божией аз есмь князь ваш, начинаю сыск о татьбе. Святой отец, – обернулся к монаху, – благослови.

– Во Имя Отца, и Сына, и Святаго Духа! – громко возгласил монах, – благословляются Именем Господа все, зде предстоящие, на дело богоугодное, – перекрестил князя, боярина, дружину и всех во дворе.

– Наперво, – начал князь, – надлежит храбра, что умом своим и отвагой спас нас всех, достойно наградить. Радивой, ты где?

Некое шевеление прошло по толпе у крыльца, кто-то куда-то метнулся, и вскоре хмурый седой витязь встал перед князем. Князь встал, спустился по ступеням, следом – боярин.

– Ну, Радивой, – начал князь, но углядев кровь на доспехах и в волосах, тревожно спросил: – да ты не ранен ли?

– Спаси Христос за заботу, княже, куда этим пням лесным ранить-то меня! Только вот беда: – у одного лешака шлем добрый оказался, я его мечом плашмя огрел, а меч сломался. Семнадцать годов мне верно служил, суздальской работы меч, – и Радивой вынул из ножен половину меча.

– Вот, а мы думали – чем пожаловать тебя! Боярин Хотен, вечор* узрел я в оружейной клети твоей меч добрый. Не продашь ли его мне, дабы достойно наградить воина?

– Княже, – ответил Хотен с приличным гневом, – пошто обиду хошь мне, боярину честному, чинить? Я сам воин. Не возьму за сей меч ни злата, ни серебра, ведь Радивой и меня, и семью мою, и имение мое спас ныне. Возьму лишь его сломанный меч, дабы и дети, и внуки мои помнили, кто их род спас.

– Быть по сему! – подытожил князь, – дари, Радивой, свой сломанный меч боярину.

Тут же предстал перед боярином торк Никола, подал ему на вытянутых руках с поклоном длинный меч в ножнах. Боярин так же передал меч князю, который повернулся к Радивою, протягивая меч. Радивой, склонив голову, принял дар и вдруг молниеносным движением выхватил меч и вскинул над головой:

– Князю – слава! – гаркнул во всю силу.

– Слава! Слава! Слава! – загремело во дворе, взметнулись вверх руки с оружием. Радивой убрал меч, еще раз коротко поклонился князю и встал на верхнюю ступеньку напротив десятника Ярополка.

– Ныне же вершим суд, объявил князь, снова сев на скамью, – други, вон того татя ведите сюды. Он указал на немолодого чудина, стоящего впереди всех. Боярские люди тут же подвели его к крыльцу, подталки ваяя древками рогатин.

– Разумеешь по нашему? – вопросил князь.

– Так, – ответил чудин.

– Какого ты рода, здесь ли ваш вождь и кто он?

– Мы рода бобра, вождь здесь, вон лежит, – это об его шлем твой воин меч сломал, ну и убил вождя обломком, однако.

– Тогда кто будет голосом вашего рода?

– Я и буду, я братан* вождя, у наших отцов была одна мать.

– Добро, а звать как?

– Налим.

– Отвечай, Налим из рода бобра: – знали ли вы, на кого оружие подняли?

– Так, однако.

– В чем ваша обида на честного боярина Хотена Блудовича? Или вы, прознав, что я тут буду, дерзнули на своего князя ополчится?

– Я, Налим из рода бобра говорю от всего рода: – нет у нас на тебя обиды, светлый князь, не знали, што ты тут. И на боярина обиды не было, покуда он нашего великого шамана, защитника от злых духов в поруб не посадил. Так ли, люди рода бобра?

– Так – так, однако, – закивали пленники.

– Ответь, Налим, как сей шаман вас от злых духов боронит, давно ли?

– Пришел он два новолуния назад, по весне, со стороны заката от людей суоми. Наш шаман, однако, совсем старый был, хотели они бороться, но старый ночью к предкам ушел.

– То есть, кроме победы над старым шаманом, этот, – кивок в сторону поставленного на ноги пленника, – ничего сделать не успел?

– Так. Пошел он, однако, к боярину, сказал, что сделает так, чтобы дань больше не давать, а все продавать и менять будем. Ушел и не вернулся, однако.

– Боярин Хотен Блудович, так было?

– Истинно так, княже. Пришел он ко мне на двор, повелел…именно повелел слугам меня позвать, а ожидаючи стал моих людей стращать, дескать, беги те отсюда на полдень*, да подале, бо с полуночи* черная смерть*, а за ней волки-людоеды, а за ними – враг лютый. Только те и спасутся, кто убежать успеет. Я вышел, он и мне начал тем же грозить, да я мигнул робятам. Лучко его кистеньком приложил, а парни в амбар заволокли. Пока там сидел – хлеб и рыбу вареную ему давали, не обессудь, княже, не с моего стола, – хохотнул боярин, а остальные весело заржали.

– На пытку ставили или еще как утесняли?

– Нет, княже, не ставили и воду давали, тебя ожидаючи, был ведь гонец от тебя.

– Налим из рода бобра, наказывал ли шаман вам что, уходя к боярину? Наказал ли идти отбивать его у боярина?

– Так, однако, – потупился чудин, – велел ждать до сей ночи, а потом идти выручать его, даже и силой.

– Все ясно! – торжественно возгласил князь, поднявшись со скамьи, – люди рода бобра позволили чужаку обмануть себя, за что род понес справедливое наказание: – убит вождь и четырнадцать воинов, ранено еще два десятка, из них пятеро стали калеками. Дабы род выжил, велю вам, люди рода бобра, из своего лесного селища нынче переселиться к реке, построить избы, ловить и коптить да вялить рыбу на зиму. Буде охота – мясо такоже коптить и вялить. Этой осенью дани с вас имать не будем, но, слышишь, Налим? – виру за убитого Лучка нынче заплатить, сроку – неделя. Место для селища боярин Хотен Блудович укажет, селище назвать – Хотеново. Да будет так!

– Что рты раззявили? – рявкнул на весян десятник Ярополк, – благодарите князя да боярина за милость! Жить будете, а добра наживете еще.

Весины нестройно загомонили, вразнобой закланялись. Не верили, что живы остались.

– Княже, – обратился к князю монах, – надлежит сих овец заблудших для бережения от сил бесовских ко Христу, к Вере нашей привесть. Для того, боярин, возведи храм в новом селище, а пастыря из Ростова пришлют.

– А и верно, – согласился боярин, – не пожалею ни времени, ни казны, а поставим храм Божий.

– Быть посему, – заключил князь, – строительство храма дозволяю. И треть твоей дани, боярин, за три года на сей храм жертвую.

– Аминь, – закрыл монах тему.

– Ну а что же нам с татем, выдающим себя за шамана, делать? Надо бы расспросить, да расспросные речи записать, да В Суздаль отослать. Сдается мне, что сей тать – соглядатай от свеи или данов. А вернее всего – от папежников* латинских, – вслух помыслил князь.

– Княже, – заговорил боярин, – есть у меня умелец, идола деревянного разговорит, а не то что этого….ну и придется тебе еще сутки погостить. Монах твой грамоте обучен, поди, он и записи распроссные сделает.

Как порешили, так и сделали. Монахи и человек боярина в допросах умелыми себя показали, много чего рассказал за день фальшивый шаман, действительно оказавшийся послушником католического цистерианского ордена* из шведского монастыря. Времена викингов ушли в прошлое, а христианским королям нужны были не разовые грабежи и набеги, а новые земли и новые данники. Вспомнили о Белозерье, но оттуда надо было сперва русичей как-то вытеснить. Война – способ надежный, но затратный и в чем-то убыточный, ибо новых данников приходится искать и принуждать, жертвуя частью своих вассалов, ибо войны без потерь не бывает. А русичи – это вам не трефинны – лопари – саамы с костяными копьями и каменными топорами. Сами кого хочешь нагнут. Вот и решили попробовать взбунтовать чудь. Вроде даже и получаться начало, ведь прошлогодние нападения на белозерские деревни не сами по себе случились, Всю зиму приморским чудским родам новые шаманы выгоды от такого набега объясняли. Правда, сейчас чуди князь отомстит, но ведь это чудь, а не подданные короля, чудь и не жалко. Только кое-что в словах подсыла странно было. Очень он спокойный был, даже веселый иногда. И секреты выдавал легко, не дожидаясь пытки. Как будто силу некую чуял за собой, уверен был, что ничего ему не грозит.