Игра не по сценарию

Однако Герда предчувствовала, что её пребывание в Германии может задержаться на неопределённый срок. Было ясно одно, что её ребёнок, маленькая Аделаида – Ада опять должна остаться с родителями.

– Вы одна такая, фрау Герда, – сказал Артур Христианович, – под своим настоящим именем и фамилией поедете. На Ваш имидж будут работать родственные связи со знаменитой актрисой. Ещё раз напоминаю, что первоначальная задача – прижиться в стране. Рассчитывайте на знания и действия людей умных, и постарайтесь всегда быть «на шаг впереди». Ваша красота и профессия будет открывать перед Вами различные двери, но Вы сосредоточьтесь на том, чтобы войти в прочный контакт с кем-нибудь из влиятельных и заинтересованных лиц в правительственных, промышленных, военных или аристократических кругах Запада. От Вас потребуется информация о политических течениях и партиях Германии, а так же о возможных проблемах для России. Одним словом, постарайтесь общаться с людьми облечёнными властью. Вам надо будет определить: насколько они способны, и заинтересованы сотрудничать с нами. Узнавать их настроение, а так же желание или нежелание иметь с нами дружественные отношения и их настоящие возможности содействовать нашим разносторонним и, в том числе, экономическим интересам. А также выяснять, кто приходится нам другом, а кто врагом, и каковы намерения наших недоброжелателей. От Вас потребуется только информация, всё остальное будем делать мы.

Затем, Артур Христианович объяснил ей некоторые тонкости её пребывания в Германии, не поддающиеся разглашению.

* * *

– Должно быть, опять загуляла, – с сокрушением жаловалась тётя своей подруге, не зная, что ей в подобной ситуации делать.

Когда шестнадцатилетняя Герда сбежала из дома, в первый раз, а потом все узнали, что девчонка неожиданно вышла замуж, да ещё и за известного артиста – Михаила Вишневского, знаменитая тётя испытывала ту же растерянность. Сейчас она, пожалуй, была единственным человеком, не понимающим, что происходит. На самом же деле, её подруга Ольга Сергеевна Бокшанская, работающая во МХАТе машинисткой и секретарём у Немировича-Данченко, и, не раз восхищавшаяся дивной красотой её племянницы Герды, как-то упомянула о молодой прелестнице, при разговоре ни с кем-нибудь, а с Иосифом Виссарионовичем Сталиным. В тот период Иосиф Виссарионович был увлечён Бокшанской и часто бывал у неё дома.

Сталин же, обладая прекрасной памятью, и сам отлично помнил действительно потрясающе красивую девочку, а потом и девушку, дочь горного инженера, с которым он познакомился в Тифлисе.

Но сам, напрямую, он действовать не хотел, а вот соответствующие распоряжения сделал. В этот период, у Иосифа Виссарионовича уже началась непримиримая борьба с Троцким. У того везде были свои люди. И, по мере возможности, свои замыслы и их осуществление Иосиф Виссарионович держал в тайне. Он уже начал делить сподвижников «на своих» и «троцкистов».

Сейчас, пытаясь успокоить тётю, Герда говорила ей, что учится. Ведь она же действительно училась. Но, тётя не верила.

– Должна же я хоть что-то уметь делать! – возмущалась Герда, когда тётя её ругала за поздние возвращения домой.

По словам Герды, она изучала делопроизводство, машинопись, ходила в студию ваяния и театральную студию. Приходила поздно вечером и валилась с ног от усталости, как будто целый день таскала на себе камни.

– Да, догадываюсь я, где ты так «уходилась»! – с сарказмом, ворчала тётушка. – Наверное, опять в этой «непутёвой» голове только одни ухажёры! А дочь, беспутная ты мамаша, кто воспитывать будет?! Опять родители?

Так что, версия Михаила Абрамовича (отправиться Герде вслед за её австрийским мужем), подходила, как нельзя лучше.

«Родная бабушка Герды, – гласил его вывод, – была фрейлиной её Императорского Величества, и манеры агента Мелинды соответствуют тому, чтобы свободно общаться на самом высоком уровне. К тому же, благородная приставка к девичьей фамилии её матери (баронессы Луизы Фридриховны фон цу Гилза), говорит о высокородном происхождении».

В Советской России знали, насколько этому придаётся большое значение в Германии.

Мысль о разлуке с любимой дочерью, сама по себе, Герде была невыносима! Но дочка Адочка, за время нахождения родителей в Сибири, от родной матери отвыкла, и воспринимала бабушку, как свою маму.

А тётя открыто называла племянницу авантюристкой.

И всё-таки, любимая тётя «пошла на поводу» у «этой упрямой девчонки» и выхлопотала у Луначарского поездку в Германию для своей «невозможной гулёны» на полтора месяца.

– Я тебя предупредила, – сказала она, – если что… – не плачь!

Семья и не пыталась её отговаривать. И всё-таки, Герда очень переживала, даже, не за своё решение, а о том, сумеет ли она оправдать возложенное на неё доверие (?)

От проводов она отказалась.

На глаза, невольно, наворачивались слёзы, но Герда проявила выдержку, не позволяя себе расслабиться.

Нормального железнодорожного сообщения пока ещё не было. Один-два раза в неделю ходил состав с военнопленными – немцами, австрийцами, венграми. Этот состав шёл на Запад, увозя из России тех, «кто пришёл на неё с мечом». От случая к случаю, с ними могли выехать и гражданские, те, у кого было на это разрешение.

Герда отправилась в Германию под покровительством мужа подруги (по московской учёбе). Он был начальником немецко-австрийского состава с военнопленными.

Движение поезда неумолимо сокращало время пути, а Герда, в предвкушении неизведанного, и хотела перемен, и страшилась их, одновременно. Мысль о том, что Россия позади, отозвалась в сердце горечью и грустью. Что ждёт её в Германии?

Прибытие в Германию

На вокзале её встретила подруга юности – Анна Ланге, ещё два года тому назад вышедшая замуж за австрийца, и выехавшая в Германию через комиссию по репатриации. Сначала, увидев Герду на платформе, она её не узнала, и, только когда та сняла платок, кинулась на неё с объятиями. Подруга была поражена худобой Герды!

– Да, видно, что там, в России, тебе жилось не сладко! – констатировала она. – Ты действительно нуждаешься в лечении. Ну, да ничего, все твои трудности – позади. Здесь, всё будет по-другому, – заверила она Герду.

В Берлине было ещё очень холодно, и старое мамино, перелицованное, пальтишко совсем не грело, а сапоги Герды были на картонной подошве, что поначалу приводило её в смятение. Но, обернувшись и посмотрев по сторонам, она увидела, что простые немцы не очень-то от неё отличаются. После войны, люди, и здесь тоже, испытывали трудности. «И всё же, – думала Герда, – это несравнимо с тем, что происходило в России».

Над собой она насмешничала: «А что, собственно, ты хотела? Что вот приедешь ты сейчас в Берлин и встретит тебя приветствующая и ликующая толпа?» Герда даже представила себе, как бы это могло быть.

«Смирись, – мысленно сказала она себе, – и приготовься к тому, что пока твоё настоящее будет очень и очень прозаичным».

Подруга помогла Герде поселиться в одной из комнат типичного берлинского пансионата на Гроссбееренштрассе, у хозяйки-вдовы, потерявшей мужа в прошедшей войне.

По отношению к Герде, вдова вела себя сдержанно и сухо, но прислуге приказала делать, для вновь прибывшей фрау, отвары из ромашки, «это поможет ей восстановиться».

Самой серьёзной и совершенно неожиданной проблемой для Герды оказалось то, что ей было чрезвычайно трудно воспринимать немецкую речь на слух. Это стало непредвиденным и неприятным испытанием! Если говорили быстро, то Герда вообще ничего не понимала! Она вынуждена была переспрашивать или просить:

– Извините, но говорите помедленнее, пожалуйста.

Длительное отсутствие разговорной практики сделало своё «чёрное дело»! Выяснилось, что немецкий язык, за то продолжительное время, что её предки жили в России, настолько трансформировался, что стал ей непонятен. Выяснилось, что хотя она немка, но немецкий разговорный язык знает плохо. У неё ужасный акцент! В общем, в первую очередь, ей предстояло заняться языком.

Опять, спасибо подруге. Это Анна – милый и добрый ангел, помогала, переводила (когда это было необходимо), одним словом – опекала.

Что же касалось других впечатлений, то Герду не удивила мрачная помпезность Берлина. Ведь, в её жизни был Санкт-Петербург (он же Петроград). Она про себя отметила, что у немцев, как у русских и французов, есть пристрастие к триумфальным аркам. Гуляя у Бранденбургских ворот, а потом, направляясь в парк – Тиргартен, расположенный поблизости, она чувствовала себя, как дома. Не «Летний сад», конечно, но всё же… и лебеди, и утки плавают, и вязы высоченные, есть и скульптуры. Отличием от Петербурга (с Петроградом сравнивать не хотелось) являлось то, что Берлин выглядел более монолитно. В Петербурге, на взгляд Герды, было больше пространства, лёгкости что ли. Но и там было, правда, одно единственное здание, дающее полное впечатление обо всей архитектуре Берлина, и это было – здание германского посольства, рядом с Исаакиевским собором. А в Берлине почти вся архитектура была такой. После дождя мокрые фасады домов становились ещё темнее, выглядели ещё тяжелее и действовали на Герду гнетуще и удручающе. Разве что она сама себе никаких ностальгических настроений не позволяла. На это просто не хватало времени, заполненного и изучением языка, и знакомством с городом, и хождением по разным театрам, и чтением газет и журналов. На уныние времени уже не оставалось.

* * *

В России Герде уже довелось испытать много жизненных трудностей (две революции, две войны, мировую и гражданскую, холод и голод). У неё выработалось своё отношение ко всему, и даже к самым негативным событиям. «Надежда на лучшее никогда не должна покидать человека. Самое страшное из того, что может быть – это смерть. Всё остальное можно попытаться исправить. И, даже если ничего исправить нельзя, надо научиться с этим жить. Не смириться, нет! Надо осознать, что за ночью всегда приходит день и верить, что всё изменится к лучшему или у тебя появится возможность что-то изменить. Пока человек жив, он просто обязан надеяться на лучшее».

А ведь Герда помнила ещё и революцию 1905 года. Правда, тогда она была ещё ребёнком. Поэтому, когда в России произошли последующие две революции, её восприятие было уже совсем иным. Сейчас она всё же пыталась анализировать. После октябрьских революционных событий 1917 года, она стала матерью, и надо было заниматься ребёнком. Тогда многое Герда так и не смогла ни осмыслить, ни понять. Теперь же, она сознательно и очень внимательно следила за тем, что происходило в Германии. Абсолютно всё для неё было интересно и не только потому, что она имела пытливый ум, и считала, что должна, как можно больше, узнать о стране, в которой предстояло жить. Теперь, находясь в Германии, она не только учила немецкий язык, но ещё и вникала в различные политические формирования. Своей первостепенной задачей Герда считала, что действительно, как можно скорее, она должна здесь обосноваться. «Не менее важно понимать, что происходит в стране, при этом, анализируя происходящие здесь политические события», – обосновала она свою программу.

Именно в 1921 году (8 августа) в Германии образовалась НСДАП (Немецкая Национально-Социалистическая Рабочая партия), в то время, ещё мало кому известная. Это произошло от слияния трёх партий: Немецкой Рабочей партии Дреклера с Немецкой Национальной Социалистической партией Юнга, а так же с Немецкой Социалистической партией Штрейхера. Главным агитатором новой партии был Адольф Гитлер, в то время мало кому известный. Однако впоследствии именно он стал единоличным лидером партии нацистов. Позднее, он будет говорить: «люди, в большинстве своём, всегда учатся у своих врагов». И он, не стесняясь, говорил, что посещал митинги коммунистов и кое-что брал от них себе на заметку. А его ближайшие соратники по партии, изначально, вполне искренне считали социалистический путь развития Германии – самым верным. Да, и Ленин, тогда ещё здравствующий и питавший к Германии самые нежные чувства, из России прилагал очень даже значительные усилия (пропагандистские и денежные), чтобы в Германии развивались большевистские идеи и настроения.

Примечание автора:

Позднее, спустя годы, Гитлеру особенно стали импонировать массовые репрессии, проводимые большевиками, особенно – Троцким и его сподвижниками. Он считал, что, в этом деле, у них было чему поучиться. Ориентируясь, именно на подобный печальный опыт, он потом применит его на практике.

Уже тогда Герда заметила, что национал-социалисты ведут более активную пропагандистскую деятельность, чем другие партии. Главной отличительной чертой нацистов от других партий было то, что они открыто заявляли: «все свободы, за которые они борются, только для немцев».

Сразу же, после Первой мировой войны, в обескровленной Германии, богатые представители еврейского народа, банкиры, торговцы, разномастные спекулянты, опять же евреи, стали (за бесценок!) скупать у обнищавшего немецкого населения всё, что только можно. На центральных улицах германских городов еврейская речь была слышна чаще, чем немецкая. К тому же, богатые евреи (кайзеровским решением) были освобождены от участия в военных действиях Первой мировой войны. В итоге, Гитлер и большая часть немецкого народа, в силу объективных причин, на евреев затаили обиду.

Ещё с октября 1916 года, когда получив отпуск после ранения, ефрейтор Адольф Шикльгрубер (именно эту фамилию носил Гитлер, пока не взял фамилию отца) посетил Берлин и Мюнхен, то был чрезвычайно удивлён и раздосадован пораженческими настроениями немцев, решив, что это всё происки и пропаганда еврейства! Евреи же, и на самом деле, живя в Германии, не стеснялись выражать свои симпатии врагам – Англии и Франции! Не удивительно, что этим они опять же вызывали крайнее возмущение немцев:

– А ничего, что эти иуды сочувствуют врагам нашего Отечества!? – возмущались немцы. Для воюющих и раненых на войне германских солдат и офицеров, это было нонсенсом! К тому же вопиющим! Взывающим к чему? Да, к отмщению!

Все, кем восхищался новоиспечённый лидер партии НСДАП, были антисемитами (Шопенгауэр, Ницше, Вагнер, Шёнерер…)

– Евреи считают себя избранным народом! – возмущённо кричал Гитлер. – Избранный народ – это мы, немцы! Германию надо освободить от этих осквернителей!

У него даже появился термин – «еврейская плутократия».

В первую очередь, он стал отстаивать национальные интересы своего народа, немцев. За это и был поддержан такими же, как и он, озлобленными и, крайне, раздосадованными соотечественниками. Мало того, простые и порядочные немцы выражали Гитлеру свою признательность и благодарность, они поддерживали его в своей ненависти к евреям.

Выступая в начале 20-х годов в мюнхенской прокуренной пивной, тридцатитрёхлетний Адольф Гитлер завораживал посетителей своими речами. Возмущённый итогами Версальской конференции, он открыто говорил, что немцев обманули.

– «Это не мир – это только перерыв на 20 лет!» – повсеместно и мстительно заявлял народный трибун, воочию видя, что он, как никто, находит понимание и отклик в сердцах и умах тех, кто пришёл в эту пивную. Несмотря на то, что находилась она на окраине мюнхенского рабочего квартала, немцы шли сюда, чтобы воодушевиться его проникновенной речью. Ведь этот молодой человек говорил всё то, что они уже так давно хотели услышать. – Германия, пробудись!

Примечание автора:

Потом, уже через девять лет, всё осмыслив, Рудольф Гесс напишет необычную, по тем временам, программу, согласно которой, партия НСДАП должна будет претворять всё намеченное в жизнь. Необычность программы заключалась в том, что в ней будут такие интересные разделы, как «Воздействие» и «Внушение». Вторым пунктом программы будут – «Мистические ритуалы». Ибо во всём происходящем будет увиден Перст Судьбы и Высшая справедливость, ниспославших Германии своего Мессию.

Рудольф Гесс, как раз был одним из тех, кто по достоинству оценил ораторский талант Адольфа Гитлера. Этот неприметный трибун покорил Рудольфа. Всецело! Он стал, буквально, одержим этим человеком. И, очарованный Гесс рассказал о необыкновенном ораторском таланте Адольфа Гитлера своему учителю, профессору Карлу Хаусхоферу (не так давно снявшему свой генеральский мундир). Профессор не только его внимательно выслушал, без тени иронии, но и проявил к молодому человеку неподдельный интерес.

– Я уже о нём наслышан, – сказал профессор, – от историка нашего университета Карла Александера фон Мюллера. Он тоже был настолько восхищён этим молодым человеком, что познакомил с ним капитана Майра. А тот, в свою очередь, уговорил молодого Гитлера стать инструктором, для поднятия морального духа в армии среди новобранцев и старшего состава.

Впоследствии, оказалось, что не только Гесс испытывал самый настоящий эмоциональный взрыв, который вызывал в нём своими речами Адольф Гитлер, в этом же признавались и другие….

– Это было какое-то реальное погружение в нечто такое, чему пока ни я, да и никто другой не мог найти ни объяснения, ни определения, – признавался Рудольф Гесс. – Слушая Гитлера, я с удивлением отметил, что замолкали разговоры и споры, обычные в таких местах. «Наконец-то, нашёлся человек, которого все мы так долго ждали!» – я слышал этот шёпот со всех сторон. Но и сам я думал: «Боже, какой надрыв! Сколько экспансии! Это чудо! Чудо!». Так, не скрывая своего воодушевления, рассказывал он профессору. – Я давно не испытывал подобного восторга. И самым примечательным было, то, что мне не с чем это сравнить. Сказать, что я был удивлён, это значит не сказать ничего. Я видел и понимал, что слушая Адольфа, немцы испытывали чувство эйфории и необычайного единения.

Для немцев это было чем-то непознанным, но, как им казалось, чем-то безмерным и, безусловно, Великим!

Поэтому-то профессор Карл Хаусхофер и выразил желание познакомиться с оратором, однако, идти в пивную со своим бывшим учеником, наотрез, отказался.

И тогда Гесс обратился к Кароле Хоффман, пожилой поклоннице молодого таланта трибуна-пропагандиста. Эта солидная фрау, не взирая ни на кого и ни на что, всякий раз, посещала пивную одна. Конечно же, пожилая и благородная на вид, фрау очень выделялась в зале пивной, где за кружками пива сидели в основном мужчины.

Карола считала, что её возраст позволяет ей относиться к Гитлеру, как к приёмному сыну. И поэтому для встреч предоставила в его распоряжение свой загородный дом. Там и состоялось знакомство Гитлера с Карлом Хаусхофером, а немного позднее, и с его сыном Альбрехтом Хаусхофером, тоже профессором. Все трое – Карл Хаусхофер, его сын Альбрехт и, конечно же, Рудольф Гесс были членами тайного мистического общества «Туле».

Одним из руководителей общества «Туле» был Рудольф фон Заботтендорф, занимающийся теоретическими построениями того, что германцы относятся к высшей арийской расе. Ещё в 1920 году, когда воссоединение партий только замышлялось, он подарил будущим нацистам еженедельную газету «Фёлькишер беобахтер» («Народный обозреватель»), вскоре превратившуюся в главный нацистский партийный печатный орган.

Что касается профессора Карла Хаусхофера, то именно он придумал название тайной организации – «Туле». Ещё до Первой мировой войны Карл Хаусхофер побывал в Индии, Корее, Манчжурии, Японии и России, где интересовался всевозможными сокровенными знаниями и артефактами.

Так же, постоянным членом этого общества являлся Альфред Розенберг. Все они изучали труды Ланса фон Либенфельса, ярого антисемита и редактора австрийского журнала «Остара». Либенфельс сделал свастику (древний символ солнца у индоариев) эмблемой германского Гения. Он создал орден «Нового Храма» и, ещё перед началом Первой мировой войны, приглашал всех желающих в свой старинный замок Верфенштайн (расположенный на берегу Дуная) на лекции и ритуальные церемонии.

Впоследствии же Гитлер, самолично, свастику доработал, с его точки зрения – художественно, поместив чёрный символ в белый круг на красном фоне, но, поскольку в эзотерике он разбирался плохо, то тем самым нарушил вибрационные движения свастики, как действующего сакрального знака. Его свастика – это четыре квадратуры, ослабляющие вибрационное воздействие, а не придающие силы.

Судьбоносные знакомства

В это самое время в мюнхенском театре шли спектпкли знаменитого режиссёра Оскара Шлеммера – общепризнанного мастера перфоманса. Все его постановки шли при полном аншлаге зрителей. И, в первую очередь, он уделял внимание положению человеческой фигуры в пространстве.

Герду заинтересовали его постановки. Поэтому через месяц, в сопровождении подруги Анны Ланге, они вдвоём отправилась в Баварию. Анна решила взять на себя ещё и устройство карьеры любимой подруги. Она настояла на поездке в Мюнхен, чтобы познакомить Герду со знаменитым режиссёром.

После спектакля, когда Герда была уже представлена светилу Мюнхенского театра, подруга, как бы, между прочим, сообщила режиссёру, что Герда приходится родной племянницей знаменитой русской актрисе (да-да, той самой), ещё до войны, гастролировавшей и выступавшей на самых прославленных сценах Европы.

– Фрау Герда, – простодушно заявила подруга, – имея такие великолепные гены, могла бы стать не менее известной, чем её тётя, здесь, в Германии.

На что Шлеммер, смеясь, ответил:

– Милая фрау Анна, природа иногда на детях «отдыхает», и тем более на племянниках и племянницах.

Но, взглянув на подруг, с юношеским задором, вдруг и совсем неожиданно, режиссёр предложил им отправиться в гости к его знакомым и, получив их согласие, позвонил по телефону и договорился о встрече.

– Я приглашаю вас на приём, милые дамы, к одной интересной супружеской паре, – торжественно провозгласил режиссёр. – Они недавно вернулись в Германию из Америки. И, как раз сегодня, у них в гостях находится чрезвычайно интересная личность. Я хочу, фрау Герда, чтобы Вы его послушали.

– На приём? – чуть ли не в один голос, воскликнули дамы. Испугавшись, обе решили, что их хотят отвезти на какой-то светский раут. Они-то надеялись поужинать в узком кругу, и приём явно не входил в их планы.

– Он что, тенор? – спросила подруга.

– Нет, – сказал Шлеммер и загадочно подмигнул Герде. – Он интересный и странный индивидуум, – сказал режиссёр. – Тому, как он заводит толпу, мог бы позавидовать любой артист. Уверяю Вас, фрау Герда, Вам стоит на это посмотреть. Это даже могло бы помочь Вам в дальнейшей работе. Вам, возможно, тоже надо научиться играть так, чтобы благодетельная публика сопереживала вместе с Вами, внимала Вам, боясь упустить каждое, сказанное Вами слово, трепетала от восторга или негодования. Вот ему, это удаётся!

Ещё по пути, режиссёр рассказал молодым женщинам, что супружеская пара Ганфштенгль, к которой они едут – немцы, и что Елена, хозяйка дома, родилась в Бремене, но большую часть своего детства провела в Нью-Йорке, а Эрнст, её супруг, сын одного крупного издателя и что у них есть малолетний сынишка, которого зовут Эгон.

– Скорее всего, что в это время малыш уже спит.

По прибытии в Уффинг (в районе Штаффельзее), где молодая семейная пара, недавно купила домик, их встретил двухметрового роста хозяин и потрясающей красоты женщина. После того, как знаменитый режиссёр представил им своих спутниц (по всему было видно, что он в этом доме частый гость), хозяйка сказала, что все уже собрались и ждут только их. Быстро раздевшись, они заторопились в зал. «Сейчас собирается выступать молодой оратор Адольф Гитлер», – успела шепнуть хозяйка.

Посередине гостиной скромно стоял худенький молодой человек, в костюме из синей саржи. Выставив впереди себя стул, словно отгородившись от присутствующих импровизированной трибуной, он тоже ждал только их появления.

Герде он показался чем то расстроенным, или разочарованным.

Когда Гитлер заговорил, у всех присутствующих, интерес к этому молодому человеку значительно возрос. Правда, начал он не вполне уверенно, как бы прислушиваясь не то к слушателям в зале, не то к самому себе. Сначала негромко, но, постепенно, делая акценты на определённых словах и, временами, усиливая свой низкий голос, он, наконец, переходил на крик. Уже хрипя, он взволновано говорил: о Германии, о поруганной чести, о достоинстве и свободе. Его речь была пронзительна. Она была настолько искренней и убеждённой, что её можно было воспринимать как угодно, но, однозначно, реагировать равнодушно на этот вопль его души – было нельзя! Он, испытавший на себе грязь и смрад верденских окопов, видевший горы трупов и на всю жизнь запомнивший лица своих погибших друзей, изъяснялся очень простыми и доходчивыми словами.

– А? Правду я вам говорил? – глядя на своих спутниц, тихо произнёс режиссёр. – Вы слушайте не то, что он говорит, а как он говорит. В каких местах делает акценты, где понижает голос, где повышает, а где срывается на крик. То, как он играет голосом, заслуживает особого и отдельного внимания. Сколько в нём нюансов и энергии! Сколько в нём экспрессии! О, я вас уверяю, вокруг него ещё будет ажиотаж!