Секундант Его Императорского Величества

К концу подготовительного периода Гребнев, лично изучая материалы и читая справки, подготовленные для него работниками КПП, получил некоторые знания не только о событиях дуэли Пушкина, но и о других, связанных с жизнью поэта. Он не претендовал на глубину своих познаний, но вполне понимал суть вопросов, по которым вели разговор профессиональные историки и пушкинисты. Для политического консультанта этого было достаточно. Гребнев почувствовал результативность проделанного труда и посчитал себя готовым снимать кино.

Он отправился к режиссёру и, сделав пояснения о своей роли в работе над фильмом, показал ему составленное описание дуэли. Прочитав описание, режиссёр сказал Гребневу, что изучал материалы уголовного дела над участниками дуэли, консультировался по этому вопросу у сведущих специалистов и осознаёт важность и значение судебных выводов – данная концепция заложена в сценарии и его стараниями воплощается в ленте. Консультант и режиссёр отметили общность задач, стоящих перед ними, и договорились о взаимодействии.

– Обращайтесь напрямую, – сказал режиссёр, передавая Гребневу визитку со своим номером телефона и пожимая руку.

– Постараюсь добиться выдающегося результата, – с улыбкой ответил Гребнев, вручая ему свою визитку.

«Что он про меня думает? – спрашивал себя Гребнев. – Прислали из министерства поприсутствовать для видимости? Мешать не буду, пригожусь ещё для продвижения картины?»

У консультанта начались рабочие будни. Технические и организационные вопросы съёмок решались оперативно. Творческая сторона процесса уверенно направлялась режиссёром. Гребнев чувствовал себя частью команды. Не вмешиваясь, он наблюдал, как замысел картины воплощается в экранную драму.

В своё время, когда выделялось государственное финансирование, сценарий фильма рассматривался в министерстве и вместе с деньгами получил одобрительные отзывы. Гребнев же со своими работниками изучал и его, и уже смонтированные материалы, которые ему предоставлялись по распоряжению режиссера. Обнаружить идеологический подвох он не рассчитывал, но к работе относился добросовестно и требовал того же от помощников. Работники КПП отслеживали хронологию событийного ряда, рассматривали идеологическую составляющую образов и социальных типажей, смысловые акценты эпизодов, проверяли озвучку, занимались другими делами.

Затруднительных ситуаций в отношениях с режиссёром и его командой по ходу работы у Гребнева не возникало. Общаться с самим режиссёром было интересно, а их отношения носили дружеский характер. Стараясь не досаждать, Гребнев иногда вежливо спрашивал его о чём-нибудь, связанном с историей дуэли, и в ответ слышал что-то для себя новое, потому что рассказывал талантливый человек и незаурядная личность. У режиссёра вопросов к Гребневу не имелось.

Съёмки кинофильма проходили по графику. Новых заданий проработать дополнительно какую-нибудь тему Гребнев помощникам не давал. Внешне казалось, что невысказанных мыслей у консультанта кинофильма Гребнева по работе не имеется, однако это было не так. В действительности у него сложилось личное понимание дуэльной истории, которое своей неопределённостью вызывало если не беспокойство, то неспокойствие. Его скрытая озабоченность проступала мелким, плохо читаемым шрифтом на полях составленного им же описания дуэли, но об этом никто не догадывался.

Невидимое для окружающих напряжение возникло у Гребнева по основаниям, которые открылись при изучении дела. В судебных документах замечалась обобщённость в описании событий и сделанных выводах. Использовав общие фразы, суд не вдавался в подробности и опускал детали. В материалах имелось начальственное распоряжение «дело сие окончить сколь возможно поспешнее». Выполняя его и никак не нарушая закон, суд не углублялся во что-либо несущественное для процесса. Но Гребнев не мог согласиться, чтобы в ходе полноценного по всей форме расследования без конкретных ответов были оставлены два важных вопроса, хотя в документах о них говорилось. Они относились к причинам и обстоятельствам, приведшим к дуэли. Кроме того, существовала и ещё одна неясность, которую только условно можно было назвать недостатком расследования, но знание об этой детали по ряду аспектов меняло, по мнению Гребнева, представление о дуэльных событиях, описанных в деле, весьма существенно.

Первый пробел, формально заполненный словами, заключался в неясности мотивов действий Дантеса. Объясняя действия подсудимых, генерал-аудиториат указал следующие причины: «неудовольствия» между Пушкиным и Геккереном и полученные поэтом «безымянные равно оскорбительные для чести их письма», а также непосредственный повод к дуэли – направление Пушкиным после получения безымянных писем письма от 26 января 1837 года отцу Геккерена с оскорбительным содержанием. Под «неудовольствиями» между подсудимыми следовало понимать отношение Пушкина к Геккерену, которое привело к осознанию, что Дантес оскорблял честь жены и его.

Гребнев внимательно посмотрел, каким образом в материалах упоминается об этом. В первый раз об оскорблении Пушкина говорится в письме самого поэта к министру нидерландского двора барону Геккерену от 26 января 1837 года, приобщенном к делу 10 февраля, в котором он уличал Геккеренов в недостойном поведении. Письмо не оставляет сомнений в недостойном характере поведения адресатов и в том, что Пушкин считал себя оскорблённым. На следующий день 11 февраля секундант Данзас в показаниях подтвердил это, а в рапорте от 14 февраля 1837 года сообщил, что и сам полагает, что Пушкин оскорблён Геккеренами, но как именно, не указал. Других материалов об оскорблении чести поэта в деле нет.

Подсудимый Геккерен давал показания четыре раза. В последних – от 12 февраля – он утверждал, что своим поведением не мог дать повод для распространения слухов о Пушкине и его жене или спровоцировать Пушкина на написание оскорбительного письма. Комиссия приняла за достоверное содержание письма Пушкина, подтверждённое в общей форме лишь показанием другого подсудимого, однако ничего не сделала, чтобы уличить Геккерена во лжи. В результате отрицавшего сам факт своего недостойного поведения Геккерена о его мотивах не допрашивали и они не были установлены. Другими словами, в материалах изложена одна версия с приведением доказательств, оказавшихся минимально возможными, иные версии не изучались, и, соответственно, очевидные противоречия между версиями не рассматривались и не устранялись.

Посмотрев на ситуацию в целом, Гребнев сделал вывод, что суд не выяснил, чем Геккерен руководствовался в своих действиях.

Второе обстоятельство, порождавшее неопределённость, заключалось в полной неясности всего, что связано с анонимными письмами.

В том же письме от 26 января 1837 года Пушкин писал: «…я получил безымянные письма и увидел, что настала минута, и я ею воспользовался». В показаниях от 11 февраля Данзас сообщил, что, по словам поэта, тот получил «письма от неизвестного, в коих он виновником почитал нидерландского посланника, и, узнав о распространившихся в свете нелепых слухах, касающихся до чести жены его, он в ноябре месяце вызвал на дуэль г-на поручика Геккерена, на которого публика указывала». На допросе 12 февраля Геккерен показал, что ему «неизвестно, кто писал г-ну Пушкину безымянные письма в ноябре месяце».

Аудитор Маслов в рапорте в Комиссию военного суда от 14 февраля 1837 года в первом же пункте предлагал потребовать от жены Пушкина объяснение: «не известно ли ей, какие именно безымянные письма получил покойный муж её, которые вынудили его написать 26 числа минувшего января к нидерландскому посланнику, барону Геккерену, оскорбительное письмо…» На момент проведения процесса и вынесения приговора никто из членов суда не видел и не знал содержания анонимных писем, полученных Пушкиным. Наиболее вероятно, что это касается и генерал-аудиториата. В итоговом определении по делу он указал на письма как причину дуэли, потому что доказательства этого имелись в материалах и игнорировать их было невозможно. Подданный Нидерландов, дипломат барон Геккерен, секундант-француз д’Аршиак и Наталья Пушкина, которые могли дополнительно прояснить вопрос с письмами и не только его, по разным причинам остались не допрошены. Что это за письма, кто их написал, каково их содержание, есть ли возможность их обнаружить и приобщить к делу – сведений в материалах не имеется. Известно только то, что они оскорбили Пушкина, и больше ничего.

«В наше время так дела не делаются», – решил Гребнев. Он посчитал, что любой, кто имел представление о расследовании уголовных дел, после изучения материалов военно-судного дела о дуэли мог утверждать, что Комиссия не принимала меры к выяснению мотивов неподобающего поведения Геккерена и обстоятельств, связанных с «анонимными письмами». Да, именно «не принимала меры к выяснению». Хотя оба вопроса имели первостепенное значение в раскрытии истории дуэли, поскольку относились к обстоятельствам, имевшим прямую причинную связь с трагическим концом.

Размышляя над ходом произведённого судебного разбирательства и его очевидным пробелом, Гребнев признал, что выявление причин дуэли не являлось задачей расследования. Предъявленные подсудимым уголовные статьи не требовали от суда устанавливать причины поединка. Не было об этом и распоряжений начальства. Участие в дуэли признавалось противоправным и наказывалось само по себе, вне зависимости от обстоятельств, к ней приведших, или каких-либо причин и поводов. Причины выяснялись из-за необходимости дать приемлемое объяснение поступкам подсудимых – этого правосудию было достаточно. В конце концов Гребнев подумал, что и сегодня профессионализм следствия определяется полнотой информации, собранной при его проведении, а достаточность проверяется возможностью для суда сделать на её основе вывод о виновности подсудимых. Если суд выносит приговор, то следствие свою работу выполнило. Иные цели, например удовлетворение общественного интереса, могут приниматься во внимание, но решающего значения не имеют. Поскольку приговор подсудимым по делу о дуэли вынесен и утверждён императором, можно считать, что расследование проведено на должном уровне.

Третье обстоятельство, которое вызывало напряжение, относилось к описанию событий ноября 1836 года. В судебных материалах они упоминались сжато и без подробностей, в то время как в хрониках, составленных командой Гребнева, были существенно дополнены. В результате общая картина происходившего тогда выглядела по-иному.

Генерал-аудиториат указывал, что в это время Пушкин первый раз вызвал Геккерена на дуэль, но затем вызов «уничтожил», узнав, что «Геккерен решил жениться на свояченице его, фрейлине Гончаровой». В хрониках события ноября излагались развёрнуто.

2 ноября (предположительно) Наталья Пушкина по приглашению И. Г. Полетики приехала в её квартиру в Кавалергардских казармах, где застала одного Дантеса. У них состоялась встреча наедине.

4 ноября Пушкин получил по почте экземпляр анонимного письма на французском языке с оскорбительными намёками в адрес его самого и его жены. Такие же письма пришли на имя семерых близких ему людей. Вечером Пушкин послал Дантесу по городской почте вызов на дуэль.

5 ноября на квартире у Пушкина барон Геккерен-отец просил его отсрочить дуэль на сутки. Пушкин согласился.

6 ноября дипломат вновь на квартире у Пушкина просил отсрочку поединка. Пушкин согласился подождать ещё две недели.

17 ноября Пушкин, узнав по слухам о намерении Жоржа Геккерена объявить о решении жениться на Екатерине Гончаровой после дуэли, написал своему секунданту В. А. Соллогубу письмо, содержащее отказ от вызова. Вечером того же дня было объявлено о помолвке Дантеса и Екатерины Гончаровой. В обществе возникло мнение, будто Дантес пожертвовал собой, спасая репутацию возлюбленной.

21 ноября Пушкин написал два письма: Геккерену – оскорбительное, другое – неустановленному адресату, возможно, главному начальнику Третьего отделения Собственной Е. И. В. канцелярии А. Х. Бенкендорфу или вице-канцлеру графу К. В. Нессельроде, где объясненял ситуацию Граф В. А. Соллогуб рассказал об этом поэту В. А. Жуковскому. Были ли письма отправлены, не установлено.

22 ноября Жуковский рассказал императору о сложившейся ситуации.

23 ноября Пушкину дана личная аудиенция у Николая Первого, на которой император взял с него слово «не драться» и «в случае чего» повелел обратиться прямо к нему.

Последовательность событий ноября приводила к Николаю Первому. Император оказывался посвящённым в дело самим Пушкиным и даже отдавал распоряжения по существу вопроса.

Напрасно было бы искать в материалах суда указание на то, что Николай Первый состоял в кругу лиц, причастных к дуэли. Он в ней никак не участвовал, а за длившимся конфликтом наблюдали многие, не один император. С другой стороны, знать, что он осведомлён от самого Пушкина о назревании скандала, важно: император являлся той самой властью, чьё ви́дение дуэли изучал Гребнев.

Сведения о личном участии Николая Первого в развитии дуэльной истории и его знании всех важных её обстоятельств дополняли общую картину, но ничего не прибавляли к официальной оценке дуэли. Поразмыслив, Гребнев решил, что оснований для включения событий ноября и, главным образом, упоминания о Николае Первом в составленное им описание нет. Дополнять и тем существенно редактировать выводы суда он не должен и не может, но не мешает эти сведения поместить в справке отдельно и помнить о них, исполняя обязанности консультанта. Так Гребнев и сделал.

В представлении политического консультанта Гребнева картина дуэли выходила за рамки следственного дела и рисовалась в перспективе большого временного интервала. Следствие установило, что дуэль состоялась, Пушкин умер в результате ранения, и, не выясняя причин дуэли, суд лишь обозначил направления, по которым причины произошедшего следовало домыслить. Публике в апреле 1837 года «Сенатские ведомости» и другие издания сообщили, что Дантес разжалован в солдаты и выслан из России с жандармом за то, что дерзким поступком с женою Пушкина вынудил последнего написать обидное письмо отцу Дантеса и ему, а он за это вызвал Пушкина на дуэль. Это всё, что рассказали официально. В июне в первом после смерти Пушкина выпуске журнала «Современник», разосланном нескольким сотням подписчиков, напечатали письмо Жуковского отцу поэта с коротким рассказом о последних днях и самой кончине Пушкина, но без деталей о причинах дуэли. Рассказ этот позднее исследователи признали во многом не соответствующим истине. Такие «подробности» мало что объясняли.

Возникла проблема удовлетворения публичного интереса к делу. Неконкретные выводы суда, как и судебные материалы в целом, не могли быть использованы для доказательства объявленных причин гибели поэта – их требовалось существенно «подкрепить». Дополнительная информация появилась уже после официального расследования. Обнародованные сведения не являлись предметом изучения и проверки по следственно-судебной процедуре, что порождает сомнения в их достоверности и ущербно для истины. В поддержку утверждения о частных причинах дуэли внимание общественности акцентировали на страсти как мотиве действий Дантеса, а также представили оскорбительное содержание писем, вероятно, полученных Пушкиным. Мотив страсти – одна из версий, в которую по желанию можно верить больше или меньше. Версия страсти не исключает наличия иных мотивов, оставшихся скрытыми.

Что касается анонимных писем, то обнародованное содержание – это минимум информации, которую можно раскрыть, не сообщив ничего важного. Тайной остаются вопросы: кто это сделал, почему и зачем? Без ответа на них нельзя утверждать, что дуэль имеет бытовой межличностный характер, а не что-то совсем другое. Тут ещё и император был в курсе всего и раздавал распоряжения, а в результате поэта, названного гением ещё при жизни, убили. Что со всем этим делать?

Что делать, Гребнев знал точно: помалкивать.

Олег Петрович помнил, что года два назад общественность с удивлением узнала о депутатском запросе руководителю следственного комитета с предложением провести новое расследование обстоятельств дуэли Пушкина и Дантеса. Новость жила не больше суток, и развития история не имела – сослались на отсутствие юридических возможностей и оснований. Чем вызвано обращение депутата, Гребнев уточнять не стал, но сделал для себя заключение, что говорить об этом как минимум неактуально, высказывать сомнения не стоит и задача его другая. Будущий кинофильм никаких намёков не допускает, и спровоцировать им дискуссию о невыясненных обстоятельствах гибели Пушкина не получится, а смотреть драму захватывающе интересно и в плане идеологии полезно.

Однако на этом Гребнев остановиться не мог. Как политолог он старался предусмотреть, возникнет ли всё же проблема и для кого, если вопрос, которым он занимался, попадёт в фокус общественного внимания и начнётся его обсуждение с разных политических позиций. Гребнев заботился прежде всего о себе, пытаясь не допустить собственных ошибок или попадания в трудную ситуацию. В принципе, он считал, что любая ошибка, двойственность или неясность в выводах аналитика представляют угрозу, потому что будут использованы оппонентом, а это навредит тому, кто занимался анализом. В данном случае – Гребнев, ему и отвечать. Поэтому он пытался прогнозировать неблагоприятное для себя развитие ситуации.

Предвосхищая будущие проблемы, Гребнев обыкновенно задумывался о возможности заимствования его выводов в недружественных целях; а по некоторым явно политизированным темам или обстоятельствам продолжал анализ, чтобы определить, можно ли по делу, которым он занимался, выдвинуть альтернативные, конфронтационные точки зрения. В случае с работой консультантом на съёмках Гребнев решил, что такой анализ является лишним: всеобщее внимание будет привлечено к драматизму истории в целом и красоте внешней формы. Всматриваться, стоит ли кто за силуэтом стреляющего Дантеса, не будут. Поэтому он пошёл привычным путём – постарался понять, создаёт ли картина, нарисованная собственным воображением, неблагоприятную перспективу: можно ли использовать известную историю гибели Пушкина хотя бы для сочинения теории, направленной на компрометацию власти.

Размышления Гребнева над политическим аспектом дела тоже возникли не сами по себе на ровном месте. Толчком задуматься послужили ставшие заметными в программах на телевидении, ресурсах интернета и материалах печати акценты на исторических параллелях настоящего времени и XVIII–XIX веков – времени правления российских императоров Петра Первого и Николая Первого. Гребнев отмечал эту тенденцию, знакомясь с новостными дайджестами. Внимание аудитории обращалось на общность задач по развитию и укреплению государства и власти, которые решались тогда и решаются сейчас. До телезрителей эта мысль доносилась посредством передачи визуальной информации, то есть нужной картинки. Например, Олег Петрович читал в сообщении информационного агентства о репортаже, в котором президент показал журналистам свою «тайную комнату» в Кремле – кабинет для приватной работы или небольшого отдыха. На кадрах было видно, что на стене в кабинете висит портрет Петра Первого, и в головах зрителей фигура хозяина кабинета удачно совместилась с образом конкретного исторического лица.

Гребнев подумал, что известная активизация внешних недружественных государству сил в попытках обострить общественно-политическую ситуацию в стране допускает использование радикальных взглядов вообще и на историю в частности. Совпадение по времени пушкинского юбилея, который отмечается на высоком государственном уровне, и, например, выборов может навести враждебные элементы на мысль о выстраивании концепции противостояния Пушкина и государственной власти. Гребнев не ожидал, что произойдёт именно так, и старался упреждать в анализе возможные события. Какой он специалист по политическим консультациям, если заранее не подумает над вопросом, актуальность которого бросается в глаза. Благо что по стечению обстоятельств он участвовал в подготовке к празднованию пушкинского юбилея – 225-летия со дня рождения, которое совпадает по времени с избирательной кампанией на президентских выборах.

Размышляя, можно ли на теме «о неустановленных причинах смерти Пушкина» раздуть в сегодняшних условиях политический конфликт, Гребнев предположил, что теоретически такое возможно и следует заранее подумать, как этого избежать.

В ответ на свои вопросы он сказал себе, что политическим оппонентом и тем более оппозиционером Пушкин не был. Подобные определения и термины не к месту и не ко времени. Однако есть основания считать, что расследование его убийства проведено неполно: дуэль описана односторонне в виде истории с частными причинами; общественное положение поэта или его место в культурной жизни общества того периода в материалах не отражено; версия о спланированном устранении «заговорщика-либералиста» не рассматривалась, как и другие возможные версии. Учитывая, что частные причины дуэли в достаточном виде не конкретизированы, а иные мотивы или побудительные обстоятельства поединка не изучались, главная и единственная версия смерти Пушкина выглядит не полностью достоверной и может порождать сомнения и в достоверности известных событий. Ситуацию спасает то, что ни в деле, ни в самой истории нет фактов, которые говорили бы о том, что власть имела заинтересованность в устранении политического или общественного деятеля – своего противника. Вывод получался такой: официальная версия о частных причинах дуэли обоснована, широко распространена и укоренилась в умах людей. Возможные утверждения о политических причинах смерти Пушкина будут восприниматься как фальсификация истории, клевета на власть и вымысел – одним словом, фейк. Серьёзно ставку на это никто не сделает, да и отбить такие вбросы нетрудно. Актуальность темы по времени тоже небольшая, через полгода сойдёт на ноль. Копать в этом направлении желания нет.

Выходило, что киноконсультант Олег Петрович не видел препятствий снимать кино, а политконсультант Гребнев напрягся – беспокоиться вроде как не о чем, но в то же время есть повод. Решения принимал политконсультант Гребнев, он и разобрался с вопросом.

Если бы Олега Петровича прямо спросили, что он думает о причинах трагической смерти Пушкина, то Гребнев не задумываясь сказал бы, что в процессе официального расследования дуэли установлено, что её причинами являются неприязненные отношения, сложившиеся между двумя дуэлянтами из-за оскорбительного поведения Дантеса, полученных Пушкиным анонимных писем и дерзкого, уличающего Дантеса письма, написанного поэтом. Про себя же Гребнев думал, что причины смерти не выяснены, иные версии события не проверялись, из-за чего результаты расследования имеется возможность подвергать сомнению и оспаривать. Так он и трудился: говорил о трагической гибели поэта и воспитательных уроках, которые следует извлечь из истории дуэли, одновременно в мыслях допуская, что цена этих рассуждений небольшая.

Олег Петрович, думая, что не один он такой умный, уверял себя, что переписывать историю и делать открытия в прошлом не его задача. Специалисты всё знают, и за прошедшее время новой истории ими не представлено. Его же дело конкретное: удостоверить, что в фильме о дуэли раскрыта официальная позиция. Так это и было, и он готов подтвердить.

До вчерашнего дня Олега Петровича устраивало объяснение своей роли. Вчера же, когда он получил новое задание, успокаивающий эффект самовнушения о малой значимости собственного труда прошёл. В первый момент Гребнев не обратил на это внимания. Ну получил он задание в развитие того, которым занимался, – новую серьёзную тему, и дальше будет заниматься серьёзно, как делал всегда. Однако изменение его личной роли всё-таки произошло. По пути из офиса домой Гребнев ясно понял, что раньше он проверял чью-то работу на соответствие интересам государства, а теперь сам должен предлагать и обосновывать, что для государства будет хорошо, а это не одно и то же.

Открыв утром глаза, Гребнев почувствовал необычную ответственность за порученное дело, которая стимулировала и бодрила. Теперь она не только побуждала к прилежанию, но и висела над головой дамокловым мечом. Требовалось время, чтобы привыкнуть к новому ощущению. Хотелось быстрее погрузиться в работу, вновь увериться в собственных силах и избавиться от неожиданной тревожности, поэтому он сидел утром на кухне со справкой в руках. Желания отказаться от полученного предложения не возникало.

Просмотрев несколько страниц, Гребнев выбрал, что хотел зрительно освежить в памяти – извлечения из показаний Дантеса, писем Пушкина и показаний секунданта Данзаса.

Дантес на допросе 6 февраля отрицал, что оскорбил Пушкина, и настаивал, что Пушкин в письме оскорбил его и отца и что подтверждающие его показания письма находятся у императора. Письмо Пушкина нидерландскому посланнику барону Геккерену от 26 января 1837 года, подтверждающее показания Дантеса, вручено председателю Комиссии вице-канцлером графом К. В. Нессельроде.