Секундант Его Императорского Величества

«Ясно, что любовная лирика поэта никого не интересует, а о чём он писал ещё?..» – опять подумал Олег Петрович.

Искать ответы при недостатке информации Гребнев не любил – начинал действовать и вскоре, когда новые сведения дополняли неясную картину, начинал думать, кто и что от него ожидает, и старался удовлетворить заказчика.

– Александр Сергеевич, вас приглашают… – обратился он к бюсту Пушкина, выделив интонацией слово «вас». Ответа не последовало. Про себя Олег Петрович отметил: «Давно пора найти себе папу, а то по собственной бестолковости можно оказаться на казённом содержании в сиротском доме».

Олег Петрович откинулся на спинку кресла и посмотрел время на наручных часах. Следовало собираться к семье, но уходить из кабинета не хотелось. Полученное задание занимало мысли, в уме начался обычный процесс обдумывания вопроса. Гребнев знал, что теперь не сможет отрешиться от дела и переключиться на Новый год, особенно если предложенная работа его заинтересовала – голова будет занята не относящимися к празднику размышлениями.

Он не затягивал паузы, собираясь с духом. Когда поставленная перед ним задача приобретала очертания, Гребнев, не откладывая, принимался за просмотр имевшихся под рукой материалов, чтобы настроиться на тему и набросать план действий. И в этот раз он чувствовал, что не хочет отказываться от рабочей привычки и ему не терпится перечитать некоторые документы, которые находились на столе прямо перед ним.

Решив, что время ещё есть, Гребнев опять поискал среди бумаг в открытой папке и достал стопку листов, скреплённую зажимом. Затем он убрал папку обратно в ящик, снял зажим и, положив листы перед собой, начал читать.

В кабинете стояла тишина, направленный свет любимой лампы давал мягкое контрастное освещение.

На первой странице вверху указывалось название документа, далее шёл текст.

Обстоятельства смерти А. С. Пушкина по материалам военно-судного дела

Дуэльный поединок между Пушкиным и Геккереном:

Время: 27 января (8 февраля по новому стилю) 1837 года, между шестнадцатью и семнадцатью часами дня.

Место: окраина Санкт-Петербурга по Выборгскому тракту за Комендантской дачей (Комендантское поле – участок, находившийся в ведении коменданта Петропавловской крепости) близ Новой деревни в роще.

Участники:

– Георг Карл де Геккерен (Жорж Шарль де Геккерн Дантес, правильнее д’Антес) – поручик Кавалергардского её величества полка, барон, 25 лет, из французских дворян, воспитанник французского Королевского военного училища Сант-Сир, на службу поступил корнетом 8 февраля 1834 года, на верноподданство России не присягал, женат, жена – баронесса Геккерн (27 лет, фрейлина двора Её Императорского величества, в девичестве Екатерина Гончарова – старшая сестра Натальи Пушкиной), детей нет, произведён в поручики 28 января 1836 года;

– Пушкин Александр Сергеевич – титулярный советник (9-го класса, что соответствовало званию капитана военного ведомства), камер-юнкер двора его императорского величества, 37 лет, из дворян, женат, жена – Наталья Пушкина (24 года, в девичестве Гончарова), несовершеннолетних детей четверо.

Секунданты:

– Лоран Арнольд Оливье Демье, виконт д’Аршиак – секундант и двоюродный брат Геккерена, атташе французского посольства, 25 лет, после дуэли покинул Санкт-Петербург 2 февраля около двадцати часов;

– Данзас Константин Карлович – секундант Пушкина, инженер-подполковник Санкт-Петербургской инженерной команды по строительной морской части, 37 лет, из дворян, на службу поступил из Императорского Царскосельского лицея прапорщиком 7 ноября 1817 года, холост.

Вид поединка: дуэль с приближением, то есть на пистолетах с расстояния двадцати шагов, так, чтобы каждый имел право подойти к барьеру на пять шагов и стрелять по сопернику, не ожидая очереди; в случае безрезультатности поединок возобновляется на тех же условиях.

Исход поединка:

– Пушкин получил пулевое ранение в живот справа, скончался в четырнадцать часов сорок пять минут 29 января 1837 года. Факт смерти в материалах не доказывается, принимается как общеизвестный;

– Геккерен получил пулевую проникающую рану на правой руке…

Гребнев прекратил чтение и, отстранив листы на расстояние вытянутой руки, посмотрел на текст, стараясь освежить в памяти информацию. Документ он хорошо знал – лично участвовал в его написании вместе с работавшим в КПП аналитиком Алексеем. Вдвоём они составили справку по материалам официального расследования и суда над участниками дуэли, произошедшей между Пушкиным и Дантесом. Документ являлся служебно-справочным текстом и содержал факты и сведения, подвергнутые целевому анализу.

Гребнев использовал справку, работая консультантом на съёмках кинокартины. Изучая судебно-следственное дело, он выяснял, как в материалах описаны роли всех участников дуэли, вскрыты причинно-следственные связи событий и поступков, расставлены акценты важности по установленным данным, и решал, обоснованы ли судебные выводы. Получив необходимую информацию, Гребнев делал заключение: стоит ли итоги старого расследования считать сегодня официальной, государственной позицией по обстоятельствам дуэли. Формально материалы уголовного дела и представляли собой государственную оценку события, но с того момента прошло почти двести лет, и прежде чем отвечать утвердительно, ответ требовалось подкрепить результатами проверки. Другими словами, Гребнева интересовало, достаточно ли следствие и суд разобрались в событии, чтобы, взяв за основу имеющиеся в деле материалы, говорить об актуальной на сегодня государственной точке зрения на дуэль и избежать обвинения в легковесности такого подхода.

Сейчас же Гребнева интересовало что-то другое, но что – он пока не мог сформулировать определённо. Зная содержание справки, Олег Петрович не считал, что найдёт в ранее сделанной аналитике сведения, нужные для ответов на вопросы по новой теме. Проговаривая про себя известные факты, он надеялся, что прочтёт что-то, что подскажет направление для размышлений, наведёт его на идею о предстоящей работе, и по мере чтения вспоминал сведения, которые не включались в справку в связи с ненужностью, но теперь заставляли задуматься о своей значимости. Олег Петрович обладал хорошей памятью.

Настроившись на справочный характер текста, Гребнев продолжил чтение.

Императору Николаю Первому докладывали о дуэли:

– граф Бенкендорф А. Х. по Третьему отделению Собственной Е. И. В. канцелярии;

– 28 января 1837 года граф Нессельроде К. В. по Министерству иностранных дел;

– 28–29 января 1837 года командующий Отдельным гвардейским корпусом генерал-адъютант Бистром рапортом.

29 января 1837 года император Николай Первый распорядился: «Судить военным судом как Геккерена и Пушкина, так равно и всех прикосновенных к сему делу с тем, что ежели между ними окажутся лица иностранные, то, не делая им допросов и не включая в сентенцию суда, представить об них особую записку с означением токмо меры их прикосновенности».

Производство по делу велось:

– 3 февраля 1837 года – следователем – штаб-офицером полковником Галаховым;

– с 3 по 19 февраля – Комиссией военного суда в составе председателя полковника Бреверна и шести судей-асессоров – офицеров при одном аудиторе, полковом военном юристе Маслове.

19 февраля 1837 года приговор (сентенция) вынесен и объявлен подсудимым:

– Геккерена – повесить;

– Данзаса – повесить;

– суждение Пушкина за смертью прекратить.

С 11 по 18 марта дело проходило подготовку в аудиториатском департаменте Военного министерства для дальнейшего рассмотрения.

16 марта 1837 года при ревизионном рассмотрении дела генерал-аудиториат Военного министерства, согласно вынесенному определению, окончательно сформулировал обвинения и признал подсудимых виновными:

– Геккерена «за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина»;

– Пушкина «за написание дерзкого письма министру нидерландского двора и согласие принять предложенный ему противозаконный вызов на дуэль»;

– Данзаса «в противозаконном согласии, по убеждению покойного Пушкина, быть при дуэли со стороны его секундантом и в непринятии всех зависящих мер к отвращению сей дуэли».

Действия подсудимых квалифицированы по артикулам 139 и 140 Воинского устава, статье 168 тома 9 и статьям 173, 174, 332, 334 и с 349-й по 357-ю тома 15 Свода законов Российской империи.

Наказание, предложенное генерал-аудиториатом:

– Геккерена – лишив чинов и приобретённого им российского дворянского достоинства, написать в рядовые;

– Данзаса – выдержать под арестом в крепости, на гауптвахте, два месяца и после того обратить по-прежнему на службу;

– преступный поступок Пушкина по случаю его смерти предать забвению.

Император на докладе собственноручно написал: «Быть по сему, но рядового Геккерена, как не русского подданного, выслать с жандармом за границу, отобрав офицерские патенты. НИКОЛАЙ. С.-Петербург. 18 марта 1837 г.»

Прочитанные страницы содержали общую информацию о дуэли и её расследовании, проведённом в феврале-марте 1837 года: как его организовали, круг участников, чем закончился суд. «О начале судебного расследования произошедшей дуэли распорядился император Николай Первый, – начал вспоминать и бегло рассуждать про себя Гребнев. – В нашем понимании следствие и суд находились на контроле у главы государства. После ревизии дела во второй инстанции – в генерал-аудиториате Военного министерства император производил утверждение – конфирмацию – судебного решения и выносил окончательное суждение о наказании подсудимых. Это понятно: установленная законом процедура, самодержавие всё-таки».

Дантес служил в конном полку, и Гребнев припомнил, что шефом лейб-гвардии конного полка Отдельного гвардейского корпуса по традиции являлся сам император Николай Первый. Офицерам этого полка выплачивалось содержание по высшей ставке.

Гребнев вспомнил, что для проведения расследования и суда согласно военно-уголовному законодательству была назначена группа армейских офицеров из семи человек вместе с аудитором, имевшим специальную подготовку военного юриста. Судебную комиссию возглавил полковник, в комиссию включили двух капитанов (ротмистра и штабс-ротмистра конного полка), двух поручиков и двух прапорщиков (корнетов). Судили двух офицеров и одно гражданское лицо, к тому моменту уже умершее. Все участники процесса являлись дворянами. Судьба судей впоследствии сложилась обычным образом. Аудитор – не дворянин и в соответствии с законом не являлся и не мог быть членом судебной комиссии. Дворяне судят дворян – равные судят равного. Это тоже было понятно.

Причины дуэли, указанные Комиссией военного суда в сентенции:

– «между подсудимыми камергером Пушкиным и поручиком бароном де Геккереном с давнего времени происходили семейные неприятности».

Причины дуэли, указанные генерал-аудиториатом в определении:

– «Предшествовавшие сей дуэли неудовольствия между камер-юнкером Пушкиным и поручиком бароном Егором Геккереном возникли с довольно давнего времени. Поводом к сему, как дело показывает, было легкомысленное поведение барона Егора Геккерена, который оскорблял жену Пушкина своими преследованиями, клонившимися к нарушению семейственного спокойствия и святости прав супружеских»;

– «…кроме того, присылаемы были к Пушкину безымянные равно оскорбительные для чести их письма…»

Материалы дела не содержат полученных Пушкиным анонимных писем или копий их текстов.

Непосредственная причина дуэли, указанная генерал-аудиториатом в определении:

– «26 января сего года Пушкин по получении безымянных писем послал к отцу подсудимого Геккерена, министру нидерландского двора, письмо, наполненное поносительными и обидными выражениями. Следствием сего письма был вызов на дуэль, предложенный Пушкину от Геккеренов… По изъявленному Пушкиным на это согласию избраны секундантами…»

Такая же непосредственная причина дуэли указана в сентенции полкового суда.

Воинские начальники подсудимых, от командира полка до командира корпуса, представили по результатам расследования мнения об обстоятельствах дуэли и наказании её участников. Из пяти командиров о причинах дуэли высказались четверо. Под предлогом смерти Пушкина военное командование посчитало вопросы о причинах дуэли не подлежащими достоверному выяснению и указало, что вызов на дуэль со стороны Геккерена обоснован оскорблением его чести Пушкиным. Оценка действий Геккерена по отношению к Пушкину фактически не дана: одно мнение содержит предположение об оскорбительности этих действий и в одном мнении высказано косвенное суждение о содержании записок, посылавшихся Геккереном к Наталье Пушкиной.

Документов под грифом «секретно» четыре: о повелении императора об организации расследования и суда; о направлении в Комиссию материалов, поступивших от следователя Галахова; об обстоятельствах дуэли; о причастных к дуэли лицах, установленных следователем в первые дни расследования.

В справке за подписью председателя Комиссии указано, что он наставлял всех присутствующих, «что в суде случится, хранили б тайно и никому о том, кто б он ни был, не объявляли», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения процессов или судебных тяжб» Петра Первого (апрель, 1715 года).

В деле имеются:

– справка, подписанная председателем Комиссии, о том, что 3 и 9 февраля он наставлял судей, «дабы при отправлении начинающегося дела напамятовали (приводили на память) свою совесть», что дословно соответствует ст. 10 «Краткого изображения…»;

– клятвенное обещание двух судей-корнетов, без даты, приговаривать и осуждать по воинским уставам «право и нелицемерно, так как нам ответ дать на Страшном суде Христовом» – к присяге приводил священник Зиновьевский;

– справка аудитора о том, что 6 и 9 февраля судейская присяга для напоминания прочтена («присутствующие на пред сего неоднократно при судах уже бывали»), а асессоры-корнеты к оной приведены;

– подписка подсудимых от 6 и 9 февраля о согласии с составом суда;

– определение Комиссии от 13 февраля об окончании расследования;

– рапорт аудитора от 14 февраля о необходимости провести дополнительные следственные действия, в том числе истребовать объяснения от «жены камергера Пушкина»;

– выписка из материалов дела от 19 февраля, в которой Комиссия, рассмотрев рапорт аудитора, определила, «дабы требованием оных (объяснений от вдовы Пушкиной) не расстроить её», привести дело к решению;

– подписка подсудимых от 19 февраля о том, что пристрастных допросов не было.

Мыслей о причинах дуэли, кроме тех, что у него уже сложились раньше, у Гребнева не возникло, и задерживаться на этом вопросе он не стал.

«Отношение военного министра к командующему Отдельным гвардейским корпусом, передающее распоряжение императора, имеет гриф “секретно”. Секретными являются и документы за первые два дня следствия, в которых сообщается о выявлении лиц, участвовавших в дуэли. Ещё председатель Комиссии судей наставлял участников процесса хранить обо всём тайну. Однако само военно-судное дело не имеет обозначенного уровня секретности. Получается, что в начальный период расследование производилось в условиях секретности, но в дальнейшем это не нашло подтверждения в присвоении секретной категории самому делу. Государственных секретов пока не видно, секретность первоначальных документов будем считать обычной бюрократической процедурой, – проговорил про себя Гребнев. – Кроме того, с 1820 года, а может, и с более раннего времени Пушкин находился под негласным надзором полиции, и материалы по вопросу надзора секретны.

До начала разбирательства по делу выполнены подготовительные действия. Председатель военно-судебной Комиссии, полковник, в соответствии с законом призывал всех “судить по совести” и своей личной подписью удостоверил данное обстоятельство в определении Комиссии. Члены её приведены к присяге. Для тех, кто ранее уже неоднократно участвовал в судебных заседаниях, текст присяги зачитывался для напоминания. Два корнета, назначенные судьями в первый раз, принимали присягу впервые. К присяге приводил священник. Принимая присягу, как того требовал закон, он предупреждал “об ответе за дела свои на Страшном суде Христовом”, что подтверждено его подписью в клятвенном обещании судей. Полковник самодеятельностью не занимался и знал, о чём под протокол надлежало говорить с назначенными судьями, – продолжал рассуждать Гребнев. – Священник тоже следовал принятому порядку. То есть закон требовал от судей при исполнении судейских обязанностей обращаться к совести, а церковь – помнить об ответе за дела свои на суде перед Богом. А что, собственно, имеется в виду, когда в присяге говорится о людских делах и о Божьем суде за них? – думал Олег Петрович. – Что такое “людские дела”, понятно. А что значит “суд Божий”? Это означает, что придёт время и судить будет Бог по закону Божьему. Надо понимать, присяга призывает: “Совершая дела свои, соблюдай закон Божий”. Это, конечно, ясно людям того времени. А что значит “жить по закону Божьему”?»

Гребнев быстро повернулся к монитору и набрал в поисковике «жить по закону Божьему». Через минуту он читал: «В первую очередь это значит соблюдать заповеди. Заповеди Божьи – внешний закон, данный Богом в дополнение к ослабевшему (вследствие греховной жизни) у человека внутреннему ориентиру – совести». Вот как оказывается.

«Председатель Комиссии – армейский полковник – и церковный священник имели в виду одно и то же. Значит, наличие совести у судьи – важное условие судебного процесса. Как это понимать?» – опять задумался Гребнев, потом повернулся к монитору и набрал в поисковике запрос. Вскоре он читал, что в главе XXIV Устава воинского Петра Первого сформулировано требование, что высшему военному судебному чину «надлежит быть не токмо учёному и в военных и прочих правах, но при том осторожному и благой совести человеку, дабы при написании и исполнении приговору преступитель оным отягчён не был». «Понимать надо так, – решил Олег Петрович, – что благая или хорошая совесть судьи является гарантией для подсудимого от незаслуженного наказания – несправедливого приговора, неправосудного суда».

Он подумал, что тратит время на то, чтобы понять смысл написанного в документах, тогда как человеку XIX века всё было понятно с самого начала. «Далеко мы ушли, если, изъясняясь на одном языке, не сразу понимаем, о чём говорило предыдущее поколение, – сделал он вывод. – Раньше не обращал на это внимания и не задумывался. Узнал что-то новое, значит, не зря трачу время».

Тут он вспомнил, что в наши дни судья при вступлении в должность тоже принимает присягу, поискал в интернете и прочитал, что, согласно её тексту в Федеральном законе, судья клянётся быть справедливым, как велит его совесть, при этом упоминания об ответственности и Божьем суде в присяге нет. Гребнев посмотрел, что быть справедливым означает «правильно вести себя, чтобы поступки, мысли и слова соответствовали истине, правде, норме». Прочитанное его не заинтересовало, он только вспомнил картину «Что есть истина?», где тему обсуждают Христос и Пилат, и решил, что ему до них далеко. «Нет упоминания об ответственности и Божьем суде, и не надо. А то как бы это могло выглядеть в нашем суде сейчас? Судья выходит и объявляет присутствующим, что судить будет по своей личной совести, потому как самому судимым быть на Страшном суде после смерти. Что будет затем происходить в зале заседаний? Что-то я не туда зашел…» – решил Гребнев.

Индивидуальность членов суда в документах не прослеживалась: никто не высказывал особого мнения, не отказывался подписывать определения и приговор, вопросы, заданные подсудимым и свидетелям, составлял аудитор. Олег Петрович ещё подумал, что судей семь человек и у каждого, наверное, имелось своё представление о совести. То, что судьи принадлежали к одному – дворянскому – сословию и были офицерами, вероятно, предполагает, что их представления о совести в основном совпадают.

На этом месте он решил, что хватит рассуждений. «Не слишком ли я увлёкся? Какое отношение к сегодняшнему дню имеют упоминания о совести в уголовном деле давно прошедших времён? Вообще, полезно почитать повнимательнее, что такое совесть», – отметил Гребнев, признавая, что для ясного понимания вопроса у него недостаточно знаний, а разобраться хочется.

«Продолжим, – решил Олег Петрович. – Был момент, когда Комиссия определила окончить расследование. После этого аудитор обратился к ней с рапортом, в котором указал, что необходимо допросить жену Пушкина. Однако Комиссия отказалась проводить её допрос. Многое из того, что установлено при расследовании, допрос Натальи мог бы подтвердить или опровергнуть, но она осталась не допрошена. Решение не допрашивать Наталью Пушкину принято открыто и отражено в материалах. Не хотели “расстраивать вдову”, – отметил он. – Подсудимые своими подписями выразили согласие с составом суда, отводов судьям не заявлено. Они же своими подписями подтвердили, что пристрастных допросов не было. Почему-то к подписям господ офицеров хочется относиться уважительно и с доверием. Будем считать, что офицеров не подвергали физическому, эмоциональному или психологическому давлению. Значит, показания давались осознанно и всё, сказанное на процессе, и всё, что находится в деле, несёт свой изначальный смысл и имеет значение».

В кармане пиджака беззвучно завибрировал смартфон. Посмотрев на экран, Олег Петрович понял, что звонит жена.

– Да, дорогая? – ответил он на звонок.

– Приезжай пораньше, всё-таки праздник… – по голосу Светланы чувствовалось, что у неё хорошее настроение.

Гребнев посмотрел на часы и понял, что задержаться дольше не удастся.

– Уже собираюсь.

– Ждём тебя!

Телефонный звонок немного раздосадовал Гребнева – он не любил, когда работу прерывали. Но сегодня должна наступить новогодняя ночь, и Олег Петрович собирался встретить Новый год в кругу семьи в своём загородном доме, поэтому пора ехать. Текст справки имелся на домашнем ноутбуке. Гребнев откроет его, как только праздничная кутерьма предоставит такую возможность.

Он посидел ещё минуту, запоминая мысли, как будто последовательно закрывая рабочие окна программы. Бюсты Николая Первого и Пушкина стояли на столе лицами к Гребневу и из тени смотрели на него или на лежавшие перед ним бумаги.

Олег Петрович погасил настольную лампу, вышел из-за стола, достал из стенного шкафа портфель и убрал в него справку, решив всё-таки взять её с собой. Потом он выключил гирлянду огоньков у ёлочки на журнальном столике, накинул на руку мягкую зимнюю куртку и, не одеваясь, вышел из кабинета.

В небольшом тамбуре у подземного паркинга Гребнев встретился с офисным охранником. Молодой мужчина в форменной одежде уткнулся в смартфон, нарушая должностную инструкцию. Олег Петрович увидел его лицо, когда на ходу бросил: «С Новым годом!» Охранник, подняв голову, автоматически ответил: «С Новым годом!» – и было понятно, что никакого праздника для него нет.

Через пять минут за рулём БМВ Гребнев выезжал из подземного паркинга, направляясь в сторону дома. Время заставляло его поторапливаться, а город со всех сторон подмигивал праздничной иллюминацией.

Глава вторая

По приезде домой Олег Петрович принял душ, смыв с себя последние следы уходящего года, и, обмениваясь в разговоре с женой и дочкой вопросами и ответами о приготовлении к празднику, выпил чашку чая. Потом он отзывался на запоздалые поздравления по телефону и делал мужскую часть работы, участвуя в подготовке праздничного ужина: носил с улицы и складывал в камине дрова, чтобы ночью разжечь огонь, выбирал из запасов вино и шампанское, которое они с женой откроют за столом, и помогал на кухне. Для таких случаев Гребнев хранил и при возможности покупал бутылки с этикетками «Советское шампанское» – вино стоило дешевле некуда и о качестве разговор не шёл, но Олегу Петровичу нравился процесс, а не результат.

Новый год по заведённой традиции Гребневы встречали вместе – семьёй. Сидели за столом в гостиной рядом с украшенной ёлкой и огнём в камине. Рюмкой водки Олег Петрович проводил старый год. Слушали новогоднее обращение президента к гражданам. С первым ударом курантов все поздравили друг друга и выпили шампанского. Бросились к ёлке и обнаружили, что там лежат надписанные для них подарки, принесённые никем не замеченным Дедом Морозом и разложенные под ёлкой Светланой. Как она это делала, никто не видел. Дочке Катерине достались новый телефон и баночка с косметикой, самой Светлане – сумка и лак для ногтей, Гребнев получил белую рубашку и блокнот. Все обрадовались подаркам. Затем Олег Петрович ел и сказал, как он считал, несколько обязательных тостов. Катерина занималась новым телефоном, но Гребнев видел, что она прислушивается к его словам. Светлана добавляла к сказанному свои мысли. Так они с женой наставляли дочь. Гребнев смотрел на Светлану и Катерину и думал, что любит их и дорожит ими, как никем.