Секундант Его Императорского Величества

Гребнев и Белов заинтересованно смотрели на Сажина, тот под их взглядами картинно слегка расправил плечи. Гребнев ещё пытался понять, где в его высказываниях говорится о форме, а где о содержании. Если трезвых в компании нет, то рассуждения одного интересны всем.

– Не навязываем, а подводим к мысли. Содержание можно изложить по-новому, в духе молодёжной культуры, например в картинках – практика известна, опыт имеется. Комикс, возможно, даже вызовет интерес, но это неважно. Будет существовать два варианта произведения: один традиционный, но с аннотацией, написанной правильными словами и с нужными акцентами; другой – в каком-нибудь новаторском исполнении, главное, чтоб был. Оригинал не трогаем, он просто не задействован. Мы работаем по аннотациям и со вторым… вариантом… и с картинками… и по своей выборке, конечно, а не на всех.

– Думаешь, получится? – будто размышляя, спросил Гребнев.

– И сомневаться не в чем. Ещё бывший руководитель администрации прямо отмечал, что можно всё. Все же слышали.

– Может, и можно пересказать на современном языке «Капитанскую дочку», а что делать с поэзией? Тоже перекладывать? – продолжил Гребнев.

– Голубчик, вы какую задачу ставите? – в облаке дыма, войдя во вкус, заговорил Сажин. – Хотите дать современной молодёжи направление, куда вместе идти, или подготовить к сочинению из школьной программы? Если ваша задача мобилизовать молодых людей на большое дело, то преград нет и быть не может. Слова имеют тот смысл, который в них вкладывают, когда произносят, вот и вкладывай, что надо. Читать оригинал не будут, а если прочитают – не поймут. В этом смысле, если человек не понимает, о чём читает, то пусть читает что хочет, – напрасно потратит время. Нам такие не помеха.

– Нельзя ли часть возможностей не использовать и обойтись заимствованием поэтической строки или фразы без кастрации произведения? – стал уточнять Гребнев.

– А вопросов не будет, почему об этом не заявляли раньше? – вставил Белов.

– Может, и можно, – передразнил Сажин, – но это зависит от того, насколько большое дело вы собираетесь провернуть. Чем больше дело, тем масштабнее перемены. Это не мы придумали. А вопросов не будет…

– Вот Пушкин и современник… Тут до Пушкина-активиста недалеко! – весело провозгласил Белов.

– Ничего святого у этих людей! И как я не догадался? – будто сожалея, сказал Гребнев и тут же спросил: – А есть сомнения, что гибель Пушкина на дуэли – случайность, то есть дело случая, что пуля Дантеса убила Пушкина?

Друзья уже не обратили внимания на поворот темы. Белов обрадовался новой вводной и подхватил:

– Почему нет? Случайности разные бывают. Например, всё подготовлено и случайность только в том, чей выстрел окажется раньше. Один допускает, что может быть убит, если выстрелит вторым, а другой твёрдо знает, что обязан стрелять первым.

– Не умничайте, – опять вступил в разговор Сажин. – С делами по истории надо работать аккуратно. Общим правилом подхода должно быть: «углубляться не стоит». Менять историю вредно – утрачивается основа и сотрясается действительность. Чтобы напрасно не тратить время, следует себе напоминать, что случай в истории всегда присутствует и заранее его не предугадаешь, а логически потом не объяснишь.

Гребнев решил, что дальше углубляться не стоит.

Захотели чокнуться и выпить, но коньяка в рюмках не оказалось. Разливая его, вспомнили про мясо. Выпили, затем на большое блюдо сняли ноги с шампуров и пошли в дом.

После явления друзей женщины поняли, что мужья изрядно накачались спиртным. Сажин, как улику, держал в руке почти пустую бутылку коньяка, Белов нёс рюмки, а Гребнев – блюдо с мясом. Мужчины выглядели ещё бодро, вечер продолжился за столом.

Бараньи ноги на углях получились неплохо и распространяли аппетитный аромат. Все с удовольствием ели горячее мясо.

Гребнев опять проявил инициативу и рассказал о своём наблюдении за посетителями ресторана «Кафе Пушкинъ». Поведав о своих впечатлениях, немного утрируя и посмеиваясь, он заметил, что все посетители по внешнему виду благородством не отличались и вряд ли претендовали на дворянский титул.

– У нас высшего общества не осталось? – спросил Гребнев и принялся вытрясать на тарелку любимый соус сацебели.

– А что тебе дворяне? Мог бы крестьян на рынке поискать или рабочих в автомастерской – результат тот же. Дворян быть не должно, аристократов тем более, и не надо их искать. Общество у нас есть какое хочешь, – серьёзно ответил Сажин.

– Дворян быть не должно, хотя какие-то есть, но они сейчас не при деле, – заметил Белов, – венчаются в Исаакиевском соборе в Санкт-Петербурге в сопровождении почётного караула и выписывают желающим справки о титулах.

– Сейчас не при деле, а завтра кто знает… – добавил Сажин, но потом внимательно посмотрел на Гребнева и сказал: – Дворяне разные были. Тебя какие интересуют?

– Меня – те, кто разбирался в вопросах оружия и чести, – словчил Гребнев.

– Эти давно истребили сами себя, – нравоучительно высказал Сажин и продолжил: – И кто тебе сказал, что дворяне отличались чистотой в нравственном отношении? Анонимки Пушкину кто писал, не дворяне?

Гребнев признал, что анонимки – это плохо и что автора искали, конечно, в дворянском кругу высшего общества, но не нашли.

– Не нашли… в дворянском-то! – подняв указательный палец, как будто торжествуя, сказал Белов.

– Искали плохо или делали вид, что искали, – невозмутимо стал объяснять Сажин. – Помнится, анонимок там разослали штук пять-десять. Это какую работу провели: писать и переписывать один и тот же текст десять раз! Вы вопросом задайтесь, кто на такое способен в наше время? В наше время индивида, который собственноручно напишет и девять раз перепишет небольшой текст с гадким содержанием и потом в виде анонимки распространит его среди знакомых, опознают через десять минут без экспертиз: анонимка у него на лице засветится. К тому же и обществу заранее известно: мерзавец – это он. Всех же видно. Люди измельчали… А раньше разве по-другому работали или методы другие применяли? Искали и не нашли… Вы сейчас следователя спросите, если искали и не нашли, то что значит?

– Виктор, ты что распалился? – неожиданно произнесла Ирина, жена Сажина.

За столом никто не ел, все смотрели на него и слушали его монолог, даже подростки Коля и Катерина. Сажин всем видом изобразил, что ему закрывают рот.

Гребнев тут же привстал со стула и стал спрашивать: не налить ли кому минеральной воды? Предлагая и доливая в бокалы боржоми, про себя он напрасно надеялся, что Сажин закончит начатую мысль. Светлана в это же время уже предлагала гостям перейти к десерту.

– Давайте я вам историю расскажу, – подхватил разговор Белов. – Звонит мне в прошлом году с окраины директор завода и говорит, что нужно ему написать для человека поздравление по случаю юбилея, но на английском языке. Англичанин ему что-то поставлял в обход запретов. Говорит, что всё согласовал, одобрение получил. Дело важное и нужное, но проблема с текстом на английском. Необходимо не только грамотно всё сочинить, но и текст составить так, чтобы отвечал требованиям самого современного европейского корпоративного стиля, чтобы не выглядело как из дальней колонии. Обращаться к своим в регионе не хочет – сделать правильно не смогут и всё разболтают. Разобраться просит меня. Я соглашаюсь.

Теперь все за столом смотрели и слушали Белова.

– Сижу и думаю: аудиторов-консультантов или адвокатов английских нет, позвоню в МИД. Набираю своему человечку. Отвечает: «Напишем грамотно, по самой высокой дипломатической форме, но корпоративный стиль не гарантируем». Звоню людям в нефтяную компанию, предлагаю: «Вы с англичанами СП имели, знаете, как надо. Напишите». Говорят: «Напишем с учётом последних тенденций корпоративного стиля, но за грамотность в нюансах не отвечаем, потому как за своих носителей языка не ручаемся». Звоню знакомому олигарху, спрашиваю: «Секретарша твоя, англичанка, не сбежала? Пусть напишет». Он отвечает: «Напишет, конечно, но я не корпорация, у меня и стиль, и грамота свои». Угадайте, кто для меня поздравление писал?

– Собрали всех в одной комнате! Профессор из МГИМО! Переводчик из издательства! Из Англии кто-то прислал! В интернете взяли! – раздались варианты слушателей.

Гребнев сказал:

– Мне бы написали те же англичане-аудиторы и адвокаты, скажем, в Армении.

– А мне бы всё написали здесь, в посольстве Великобритании, – произнёс Сажин, и все засмеялись.

– Угадали, так и было, – согласился Белов, кивая в сторону Гребнева и Сажина.

– Принесём кофе, – сказала Светлана, и женщины удалились за кофе и десертом.

Мужчины чокнулись рюмками и выпили коньяк.

Потом пили «кофе с любовью», то есть с пенкой, и ели ванильное мороженое. Кофе придал бодрости, но языки давно заплетались, и хмель всё больше брал своё. Разговор замедлился и утратил характер интересного общения.

Время было позднее, вечер подошёл к завершению. Вызвали такси, и гости стали собираться домой, каждый не забывая захватить полученные подарки. О чём всё это время проговорили Катерина и Коля, их отцы остались непосвященными.

– Зачем ты устроил нам урок литературы? – спросил Белов Гребнева на выходе из дома.

– Проверить знания всегда полезно, – отшутился Гребнев.

– Не литературы, а истории, – поправил Сажин.

– Зима приближается! – глядя в небо, торжественно провозгласил Белов и выпустил изо рта облачко пара.

– Я бы сказал: зима будет большая, – ответил ему Сажин.

– Так где тебе письмо писали? – негромко спросил Гребнев Белова.

– Где писали – я не знаю, – так же негромко ответил тот, – но помогли и прислали с самого верха, а я потом месяц отрабатывал – анализировал статистику настроений избирателей по всей Сибири.

Сажин, прощаясь с Гребневым и склонившись, чтобы слышал только он, произнёс:

– Далеко не углубляйся, а то выйдешь через задний проход. Это не я сказал.

Гребнев подумал: «Знаю, что не ты».

Когда, проводив гостей, он и Светлана вернулись в дом, жена спросила: зачем они с друзьями напились? В ответ Гребнев промычал что-то в смысле «просто хорошо посидели», и она отложила разговор до утра.

Олег Петрович сосредоточенно проследовал на кухню, где ему налили стакан чая.

Светлана и Катерина стали убирать следы застолья, и через некоторое время комната приняла близкий к обычному, но ещё праздничный благодаря ёлке вид. Гребнев благоразумно решил, что жена и дочь справятся без его руководства, а сам он должен перевести дух.

Он сидел за столом на кухне, перед ним стояла чашка чая, взгляд его обратился в себя. Тихо урчала посудомоечная машина, отмывая тарелки от праздника. Олег Петрович понимал, что Светлана права, – он чувствовал, что перебрал со спиртным. Опьянение не было тяжёлым, и спать после кофе не хотелось, но делать что-то, например помогать жене с наведением порядка или разговаривать о чём-нибудь с семьёй, ему не представлялось возможным. Большее, на что он годился, – сидеть за столом и делать вид, что пьёт чай. В его голове, как и следовало, кружилось всё, что в ней имелось.

Жена понимала состояние Гребнева и за помощью к нему не обращалась. Дочь вскоре ушла спать.

Гребнев следовал за круговоротом своих дум. Нельзя сказать, что из-за опьянения он в сумбуре терял канву рассуждения. В мыслях имелся некоторый логический строй, но, как бывает в таком состоянии, они приходили на ум самостоятельно, приводя пьяного в удивление.

Гребнев «думал» с паузами: «Время провели хорошо, все довольны… Поели и выпили хорошо, украсили будни праздником… Гостей развлекал весь вечер… Ни о чём не проболтался… А что вызнал? Сажин на нервах, Белов надеется, что пригодится… Интересно Сажин придумал: предложил Пушкина осовременить… Я думал, а Сажин высказал… И главное, делай что хочешь… Смеха ради, а может, и правда… Он из опыта много знает, но говорить не хочет… А как получается: Пушкин по-современному… Как звучит “Капитанская дочка” в современной терминологии? Ну, пошутили… Ха-ха… Правильно, что слова использовать надо правильные, тогда все правильно понимают и смысл правильный получается… И вопросы правильные надо ставить… А как их ставить, если ничего не знаешь? Кто знает, что от меня хотят? Я умный, догадаться могу, если что… Ясно же: письма – это тайна… Сажин на прощание что мне говорил? Умный он… Наверху тоже умные… Какого чёрта я напился… Дурак…»

Светлана давно пожелала Гребневу спокойной ночи и, не дожидаясь ответа, ушла спать, постелив ему в гостиной на диване. Поднявшись со стула и оставив на столе недопитую чашку чая, Олег Петрович на автопилоте прошёл в туалетную комнату, а потом в гостиную. На диване, рядом с ёлкой, он забылся и до утра смотрел пьяные сны.

Глава третья

Утром Гребнев проснулся с головной болью. Ощущение физической разбитости дополнялось сожалением об излишне выпитом накануне алкоголе.

На кухне Светлана и Катерина накрывали завтрак. Он быстро встал и пошёл приводить себя в порядок. Перед семьёй Гребнев появился умытым и с улыбкой, виски немного ломило. Объявив: «С добрым утром!» – и аккуратно поцеловав жену и дочь, он сел на своё место за столом, обменявшись с ними репликами о том, кто как спал, и о солнечной погоде с лёгким морозцем на улице.

Когда перед Олегом Петровичем поставили глазунью из перепелиных яиц с колбасками и в кружку налили кофе, он решил не откладывать неприятный разговор и действовать на опережение, посетовав, что вчера выпили больше обычного, но гостям всё понравилось. Светлана ответила, что гостям, может, и понравилось, а ей – нет, потому что не важно, сколько выпили, важен результат. По молчаливому согласию дальше разбирать тему в присутствии Катерины воздержались. Гребнев рассчитывал, что на этом всё закончится.

Отправляя в рот небольшие кусочки поджаренной колбаски с маленькими желтками яиц и отхлёбывая ароматный горячий кофе, он восстанавливал способность адекватно ощущать окружающий мир.

Светлана стала рассказывать ему, какие домашние фильмы об отдыхе на море показывали вчера жёны друзей Гребнева. Картины белых песчаных пляжей с зелёными пальмами и голубой водой океана создавали представление, как хорошо на островах отдыхалось туристам и жилось аборигенам. Дослушав до конца, он пояснил, что туземцам на Мальдивах не так сладко: в столице случаются государственные перевороты, президент уходит в отставку и может отправиться в тюрьму, но да, туристам нечего опасаться, за исключением того, что некоторых из них недружественные страны прямо с пляжа вывозят к себе для предания суду. Кого-то это останавливает, но рейсы на острова даже в пандемию продолжали выполняться, и туристы летят туда, как мухи. Жена отметила, что избыток алкоголя не способствует хорошему самочувствию и настроению.

– Скажи, правда, что в Большом Татьяна танцевала на столе? – обращаясь к ней, неожиданно спросил Гребнев и, увидев её глаза, поправился: – Ну, в смысле, ты знаешь постановку оперы «Евгений Онегин» в Большом театре, где по сюжету Татьяна на именинах танцевала на столе?

– Тебе ночью приснилось? – уточнила Светлана.

– Сажин вчера рассказал. Говорил, что трактовка классики в современном духе сейчас распространена, – спокойно, как мог, пояснил Гребнев.

– Что он ещё под градусами интересного рассказал или показал? – Светлана смотрела на мужа и выдерживала паузу, раздумывая, достоин ли вопрос ответа, или вспоминала, что знает. – Такой «Евгений Онегин» ставился в Большом театре давно. Получил премию «Золотая маска» в номинации за лучшую работу режиссёра. Я смотрела. Татьяна залезала на стол, но это не то, что ты думаешь. Метания на столе говорили о смятении души. Ещё в спектакле артисты были одеты в костюмы наших дней. Форма выражения экстравагантна. Оценки давали разные. Режиссёр много работает и сейчас.

– Но идейный замысел «Евгения Онегина» он не трогал? – спросил Гребнев.

– Он одарённый и неглупый человек, – ответила Светлана.

– А если из текста, например, для выразительности убрать или включить в него некоторые слова, чтобы подчеркнуть ту же главную мысль произведения? Как на это посмотрят… критики?

– Тогда это будет не Пушкин, если мы говорим о его сочинениях.

– Редакция произведения приводит к утрате авторства или искажению авторской мысли?

– Любая редакция приводит к изменению авторского слова, значит, и к искажению мысли. Либретто оперы того же «Евгения Онегина» значительно упростило содержательную сторону романа. Но Чайковский, которому в написании либретто помогал его друг поэт-любитель и актёр Шиловский, относился к роману Пушкина деликатно. Принимая во внимание условия сценического жанра, можно говорить, что язык и стиль романа в значительной мере сохранены. Относительно авторства, ты понимаешь, что мы смотрим и слушаем оперу Чайковского, а не роман Пушкина. – Светлана считала полезным в разговорах с мужем не только дополнять его знания, но и направлять мысли в нужное русло.

– А что о современных трактовках классики? – напомнил Гребнев.

– В театре стало обычным, когда репертуар переделывают в духе времени. Предлагают новации в художественной форме, экспериментируют с визуальным восприятием, звуковым и световым оформлением, могут отойти от первоначального текста произведения, делают смысловые намёки на события из текущей жизни. Радикальные варианты, далёкие от исходного оригинала, объясняют авторским ви́дением постановщика. Кто хочет – тот ходит смотреть. Твой знакомый режиссёр тоже не отстаёт. В его театральной студии недавно поставлен спектакль по рассказам Чехова, где танец и пантомима заменяют текст. В подходе нового нет, интересно то, как сделано.

– Спасибо, дорогая, очень помогла, – сказал Гребнев.

– Пожалуйста. Пойдёшь с нами на каток?

Гребнев ответил, что хотел бы, но должен подготовиться к поездке, и напомнил, что ночью отправляется в Санкт-Петербург. Светлана произнесла, что и без того помнит, а на семью можно потратить два часа своего драгоценного времени. Гребнев настоял, что дело важное, и, сказав спасибо за завтрак, сразу удалился в кабинет.

Он сел за рабочий стол и разложил перед собой листы справки, с которой не расставался вторые сутки.

– С танцами понятно, теперь – современные слова. Чтоб тебя… Сажин, в следующий раз сам придумаю химеру на твою голову, – ворчал Гребнев, понимая, что приятель ни в чём не виноват. – Не хотелось копаться, так приходится.

Вчерашние разговоры в подпитии привели к тому, что в его мыслях разбередилась тема дуэли, и забыть её просто так Гребнев уже не мог. Общее правило в работе политических консультантов заключалось в том, что технология политконсалтинга предполагала обнаружение смысла и придание значения любому тезису, если они созвучны текущему моменту и могут быть полезны. Обоснован ли тезис или требует обоснования, соответствует смысл истине или нет – значения для Гребнева не имело: недостатки всегда устранимы, а использовать тезис или новую идею на пользу дела можно без оговорок, если нужно. В голове же у Олега Петровича и без того свербела заноза о причастности власти к дуэльной истории.

«О намеренном устранении Пушкина никто не говорил. Говорили, что слова привносят свой смысл в историю, а новые слова – новый смысл, кто поспорит? Почему я залип в историю дуэли? Потому что столько времени Пушкин на уме, в голове ношу вопросы, а ответов нет».

Звуки из других комнат не слышались. Гребнев был один, никто не подглядывал через плечо. Светлана и Катерина уже ушли на каток.

Он включил ноутбук, приготовил ножницы, клей-карандаш, чистую бумагу и авторучку. Разложенная справка покрывала большую часть поверхности стола.

Гребнев подумал, что раньше уже рассуждал о возможности устроить политический конфликт на смерти Пушкина и рассматривал дело со стороны критиков теории заговора власти, а теперь сам займётся сочинением версии о спланированном убийстве поэта.

«Метаморфозы бытия, – философски заметил про себя он. – Возможных основных версий всего две: или причины дуэли частные, или государственные интересы там тоже присутствуют. Ладно, как вариант допускаем, что дуэль Пушкина с Дантесом есть результат продуманных неявных действий с целью устранить поэта. Нет задачи доказать данную версию, попробуем понять, существует ли обоснованная возможность так считать. Могут ли известные факты являться действиями властей или их результатом? Какие выводы следует сделать, если рассматривать дуэль как тайный заговор?»

Становиться сторонником версии заговора власти Гребнев не собирался, ему требовалось оценить возможный результат простейшего быстрого анализа. Ещё недавно он решил, что делать это необязательно, однако новое задание, наложившееся на историю дуэли, воспринятую им как неопределённую, и случайные намёки в «весёлом» разговоре подвели к неизбежности посмотреть на всё и с этой стороны, чтобы представлять события объёмно, а не в плоскости установленных кем-то рамок. Гребнев признал, что недоработал, и необходимо не откладывая потрудиться.

Гребнев знал, что рассуждать на спорную тему в отсутствие оппонентов можно сколько угодно и как пожелаешь, – зависит от свободного времени и собственного интереса, но усилия потратятся неэффективно. Поступая рационально, достаточно убедиться, что новый взгляд на тему не противоречит и согласуется с принципиальными и бесспорными обстоятельствами, которые хорошо известны. Частные детали могут подтверждать или опровергать новую создаваемую теорию. Обращать внимание на мелкие или второстепенные по значению факты не стоит. Говорить о чём-то новом и приводить в обоснование давно известные доказательства не всегда верно, потому что очевидно, как правило, не всё и не так, и ещё следует поискать то, что должно быть известно. Проще говоря, новая теория хороша, если вне зависимости от всего множества общедоступных сведений она реалистична, то есть не требует невероятных условий, может существовать без особых допущений и способна сама определять значимость известных фактов.

– Сделаем это! – без энтузиазма, но чувствуя необходимость, сказал себе Олег Петрович и приступил.

С вниманием он просматривал текст справки, открывал на экране ноутбука и читал материалы на сайтах, распечатывал на принтере нужные страницы, ставил отметки на полях, делал вырезки, записывал возникшие мысли. Гребнев старался держать темп, и при взгляде со стороны работа кипела. Подспорьем служило то, что за предыдущие месяцы он изучил информационные ресурсы, посвящённые Пушкину, и знал, где посмотреть нужные данные. Пока являлся консультантом на съёмках, Гребнев взял за обыкновение следить за новостями по пушкинской тематике, чтобы быть в курсе всего нового и важного для работы.

Просматривая тексты, он не углублялся в своё незапланированное исследование, понимая, что куда больше данных для анализа даст только кропотливая работа, а проверял возможность собрать какое-то количество интересующего его материала. Когда Гребнев понимал, что материала по одному из вопросов подобрано достаточно, чтобы сделать вывод «в первом приближении», он переходил к следующему.

Вырезки сортировались и подклеивались одна к другой. Иногда приходилось разрезать склейку и вставлять новые абзацы. Спустя пару часов от многих листов остались неиспользованные обрезки канцелярского мусора, но получились новые листы, составленные из кусков печатного текста и частей, написанных от руки. Некоторые абзацы заканчивались дописанными Гребневым комментариями или обобщающими выводами. Склеенные листы в основном представляли собой последовательную подборку фактов на определённую тему.

Погружённый в работу, Гребнев не заметил жену и дочь, остановившихся в проёме открытой двери кабинета.

– Ты делом занят? – раздался вопрос Светланы. – Скоро обед.

– Папа дело клеит, – добавила Катерина.

Олег Петрович поднял взгляд и увидел улыбающиеся лица вернувшихся с катания жены и дочери. Он провёл за работой всё время, пока они гуляли, но закончить не успел.

– Я занят, – ответил Олег Петрович, давая понять, что общаться не намерен.

Светлана и Катерина ушли, демонстративно плотно прикрыв дверь, в кабинет вернулась тишина, а Олег Петрович взял в руки склеенные листы и откинулся на спинку кресла:

– Посмотрим, что получилось.

В первую очередь он сопоставил, как версия о спланированной операции власти соотносится с объявленным утверждением о частных причинах дуэли и обнародованными результатами судебного дела.

В официальной истории поединка о его причинах говорится в общем виде, ответа на вопросы «кто всё устроил и почему?» нет.

В первых документах – докладах командования – происшедшее называется дуэлью. В материалах дела упоминается донесение начальника штаба Отдельного гвардейского корпуса императору и имеется рапорт командующего Отдельным гвардейским корпусом императору за № 138 от 29 января 1837 года. На последний документ, но за № 129 ссылается военный министр в своём секретном отношении к командующему Отдельным гвардейским корпусом от 29 января 1837 года, что, вероятно, объясняется разными регистрационными номерами по учётным журналам. Таким образом, военное командование доложило о происшествии как о дуэли. Император распорядился судить всех причастных «к сему делу», не объявляя случившееся чем-либо.