Песни Серебряных Струн. Песнь вторая: «Волшебник и вор».

Паллар навострил ушки, слушая рассказ. Даан тоже не стал перебивать.

– И не сказать, кстати, – заметила Ярра, – что все они от родительской опеки из дома поубегали. Кто-нибудь, впрочем, может быть так и сделал, да то ж, поди, десяток из всей сотни!

– Вот-вот, – согласился Наэрис, кивнув на лежащие рядом с ним на столе бумаги, подвязанные в украшенную тиснёной кожей папку. – А нынче докладывают, что девицы пропадать стали. С лета уже которая сводка. Я вот их собрал, закономерности вывел, понесу на доклад сегодня.

И Даану, успевшему наскоро перелистнуть рукописные страницы сводки, показалось, что в одной из них промелькнула фамилия «Сильбарр». Менестрель чуть нахмурился. Решил, что нужно будет постараться найти время и возможность наведаться в «Золотой Трилистник» и узнать, как идут дела у семейства уважаемого Жустава. Может, с гостинцами на Первое Утро Года?.. Лишь бы выдались возможность и время. А над последним Даанель Тэрен был вовсе не властен.

* * *

– Сударь Тэрен, – на пороге комнаты Даана стоял мужчина в добротном удлиненном дублете, какие во дворце носили лакеи чином повыше, – моё имя Юстин да Бэрр. С этого дня и до особого поручения Её Императорского Высочества великой княгини Цере де Сор милостивой леди Миррэтрис я буду вашим камердинером и личным помощником в требующих того вопросах.

– Что ж. Доброго дня, – поприветствовал Даан слугу. – Гляжу, моя Госпожа исполняет свои намерения без промедлений.

Юстин да Бэрр коротко кивнул, оставшись совершенно спокойным и невозмутимым. Это явно был человек, привычный к дворцовой службе, худощавый, на вид лет шестидесяти или около, с безупречно гладко причёсанными седыми волосами, и светло-серыми глазами, ровного и очень внимательного взгляда которых было просто так не прочитать. Всей своей наружностью камердинер напоминал строгого гувернёра, что Даана даже повеселило. В целом, впечатление Юстин да Бэрр производил интересное – в чём-то даже не смотря на свой бесстрастный внешний вид – весёлое. Менестрелю, одним словом, на первый взгляд слуга понравился.

– Посмотрим, что дальше будет! – Заявил Даан и в ответ на свои мысли, и в продолжение предыдущей речи.

– Если вам угодно, сударь, сейчас самое время одеться ко двору, – голос камердинера был ровным, как ледяная гладь. – Я, как мне велено, могу ознакомить вас с некоторыми переходами, залами и покоями Императорского дворца, которые вам надлежит в первую очередь запомнить. К тому же, господин дель Ясмар ждёт вашего визита в любое время сегодня в дворцовом театре.

– А высочайший обед в компании Её Высочества, самого Императора и ближайших придворных лиц?..

– На сегодня не назначен, сударь Тэрен.

– Ну… может быть, оно и к лучшему, – согласился Даан. – Не всё же шпильками да остротами за августейшим столом угощаться. Надо и честь знать!

Камердинер остался невозмутим – одними только глазами кивнул, кажется, и принялся помогать Даану наряжаться. Да так сноровисто, как не всякий киннарский помощник костюмера за театральными кулисами умел. Даан, впрочем, едва ли удивился этому. Его Госпожа вряд ли стала бы посылать к нему нерасторопного слугу.

– Расскажите-ка о себе, любезный да Бэрр, – предложил менестрель, устроившись в кресле, чтобы удобнее было его причёсывать.

– Что именно хотите знать, сударь?

– Всё, наверное. Ну – из того, что мне положено знать, а тебе – говорить.

– Извольте, – камердинер ловко причесал его буйные кудри, умастив их куафюрным кремом для гладкости и блеска. – Я служу во дворце с самых юных лет, и в этом нашел своё призвание. Обучался в гимназии, потом специально – уже при дворе. Прошу, сударь, не вертитесь. За старательность и расторопность снискал одобрения предыдущего императора, Редона Мудрого, и лучшим образом зарекомендовал себя перед Великими Архадами.

– Ну что ж, характеристика отменная, тут ничего не скажешь, – одобрил Даан, глядя в зеркало на то, как ладно его волосы были убраны и зачёсаны. – Но кто бы сомневался в грамотности выбора моей дальновидной Госпожи.

Камердинер кивнул.

– Ваш берет и плащ, сударь. Если решите заглянуть в Императорские сады – сегодня прохладно и моросит.

– Хм, – насупился Даан. – При таком раскладе, возможно, и не решу… Ну да поглядим.

Он поднялся с кресла, позволил да Бэрру набросить плащ на его плечо, на другое закинул красивый чехол с мандолиной, водрузил на голову берет с пышным пером, и отправился изучать дворец.

* * *

Память Даана не подводила: он довольно скоро запомнил расположение многих внутренних коридоров и лестниц, стоило Юстину да Бэрру пройтись с ним там несколько раз. Кое-какие из залов и кабинетов – и путь к ним – тоже запомнились достаточно быстро. Осталось ещё сколько-то раз пробежаться по всем покоям дворца – куда пускали, и уже можно быть почти уверенным, что не потеряешься среди архитектурного величия. Почти! И вот для исключения этого «почти» камердинер неустанно следовал за менестрелем – действительно, совсем как гувернёр за воспитанником.

А, может, тем самым он и снискал свою славу у отца нынешнего императора и самих архадов? Может, он раньше так за малолетним Его Величеством ходил? Живописная картинка Даану представилась в тот же миг, и немало его повеселила. Интересно, если так, убегал ли наследный принц от своего воспитателя, прятался ли где-нибудь в тёмном углу под огромной витой лестницей, под столом или за какой-нибудь из гардин на окнах? И каким в таком случае было лицо у Юстина да Бэрра, когда он обнаруживал пропажу? Интересно, а он, вообще, меняется в лице? Да и можно ли, в принципе, убежать от этого исполнительного человека?

Даан забавлялся своими мыслями и догадками, пока они с Юстином да Бэрром шли в залы, что занимал дворцовый театр. Императорский бальный распорядитель, Этен дель Ясмар, действительно был здесь. Энергично обсуждал что-то с дирижером – тем самым, которому Даан посоветовал на Празднике Лебедей отписать батюшке Лина дель Альфода, как нерадив его отпрыск. Дирижер Даана, разумеется, узнал, но о былом ни словом не обмолвился – лишь быстро обменялся с ним приветственными кивками, да вернулся к своему оркестру.

Даан же с огромным удовольствием ощутил себя посреди Императорского дворцового театра. Колонны, арки, статуи и шпалеры, ложи и амфитеатры, огромные украшенные светильники на стенах и расписном потолке, расшитые тяжелые занавесы кулис, удобная оркестровая – как же давно он не был среди такого искристого великолепия! Будто незабвенный дух пресветлого вдохновлённого Киннара царил в этом месте!

– Маэстро Тэрен, вот и вы! – Господин дель Ясмар, похоже, действительно был рад встрече. – Признаться, предыдущее ваше появление наделало шуму.

– Да, мне шумные появления не впервой, – Даан, снявший берет, хотел было лихо пригладить волосы, но вспомнил, как они сегодня причёсаны, и передумал. – Теперь, правда, я во дворце Его Величества не под псевдонимом, а под законным своим именем и на законном же своём месте.

– Наслышан, и спешу поздравить с высоким назначением, – без насмешки, хоть и весело ответил Этен.

– Благодарю, – кивнул менестрель. – Вы, я вижу, во всю к праздничным дням готовитесь?

– Готовимся. Как же иначе, маэстро? До дня рождения Её Императорского Высочества милостивой Госпожи Миррэтрис, можно сказать, считанные дни остались. Уж вы-то – я убеждён – пуще всех к этому событию готовитесь. Даже если бы в личной свите Её Высочества не были – я помню, как вы смотрели на неё ещё тогда, на балу по случаю праздника Лебедей.

– Ох, сударь, ваша правда, – поспешил подтвердить Даан, а сердцем снова похолодел. Весь двор ждёт от него удивительного представления – да что там, он сам ждёт от себя чего-то невероятного… ждать-то ждёт, а создать этого не может!

Вежливо постояли, улыбаясь друг другу, словно в лучших придворных традициях. Менестрель, чтобы пресечь продолжение расспросов о его несуществующем «великолепном произведении», сам поспешил поинтересоваться:

– А что же, на день рождения Её Императорского Высочества готовится прямо настоящая театральная мистерия?

– О нет, что вы, – поспешил разуверить его бальный распорядитель, – спектаклей мы по этому случаю не ставим – распоряжения не было. Тем не менее, однако, проявить себя в этот раз решили многие. А на дворцовой сцене весьма удобно репетировать.

– Могу догадываться, – кивнул Даан. – И какие же выступления готовятся? Если это не тайна, разумеется. Кто-нибудь собрался петь?

– И петь тоже, но в этот раз не так уж много, – пространно пояснил господин дель Ясмар. – В основном произносят речи, танцуют… Не многие, но все, кто решил отличиться – особы, так сказать, важные. Видите ли, архадскую владычицу, коей в куда большей степени и является Её Высочество Госпожа Миррэтрис, названная сестра нашего Императора, трудно удивить золотыми подношениями. Хоть ей, сколько я знаю, и принято дарить украшения и драгоценные камни, но все стараются и душевный подарок какой-то в придачу к материальному приложить. Полагаю, вы понимаете важность этого как никто иной во дворце.

– Понимаю, сударь, и поддерживаю, – согласился Даан. – Впрочем, сам я здесь, как вы догадываетесь, не для репетиции.

– О, готовите что-то настолько грандиозное, что никому до поры видеть не следует? Что ж, уважаю решение творца из Детей Вдохновения. Тем удивительнее будет зрителям. Однако, позволю себе напомнить, что вам придется так или иначе ознакомить меня с сутью вашего выступления. И, разумеется, вы должны обещать, что оно будет в рамках, достойных высокого императорского общества и великих Архадов.

– Непременно будет, сударь дель Ясмар, непременно! – Подтвердил менестрель, надеясь, что эти слова всё-таки станут пророческими. – Но пришел я сюда, скорее, по поручению именно Его Величества Императора, а не моей Госпожи.

– Вот как?

– Да. Его величество желает, чтобы я сочинил пьесу по случаю его грядущего дня рождения. Знаю, до этого события ещё довольно далеко, но…

– Оно куда ближе, как вы понимаете, чем кажется, – прервал его бальный распорядитель. – И на всякий случай отмечу, что такие важные государственные и дворцовые праздники планируются загодя. Так что ещё с конца лета мы готовим будущее торжество. Как и празднование Ночи Северной Звезды и Первого Утра Года. И, предупреждая ваш возможный вопрос, в сценических и музыкальных увеселениях на этот новогодний праздник ваши таланты беспокоить не велено. Вы – в личной свите Её Императорского Высочества, не просто придворный музыкант.

– Так и было сказано? – Даан почувствовал, что снова улыбается, и на этот раз уже совершенно искренне.

– Почти слово в слово, – кивнул господин дель Ясмар. – Но возвращаясь к празднику по случаю грядущего дня рождения нашего Императора, в этот раз Его Величество пожелал устроить маскарад. И общая тематика этого действа – звёзды и звёздные покровители. Так что дворец будем украшать почти как для Ночи Северной Звезды. Но в королевских цветах, разумеется.

– Да, тема-то широкая, прямо скажем, – одобрил Даан, сразу же прикидывая, что можно сочинить. Эх, если бы с произведением для его прекрасной Госпожи всё было вот так понятно и просто! – Я уже достаточно ясно представляю, какой будет пьеса. Думаю, аккурат через пару дней после дня рождения Её Высочества милостивой леди Миррэтрис я принесу вам первые наработки и соображения. А там и актёров подберём, и уже побеседуем по существующему предмету.

– Прекрасно. В таком случае – буду готовить самую расторопную и быстро всё схватывающую актёрскую труппу, – пообещал распорядитель.

– И пусть они будут готовы и петь, и танцевать! – Уточнил менестрель, всем своим видом показывая, что собирается покинуть зал.

– Непременно, маэстро, – господин дель Ясмар безусловно понял этот намёк. – И желаю вам Вдохновения и Удачи!

– О, благодарю, сударь, – ответил Даан, уходя. – Видят боги – и то, и другое мне очень понадобится!

* * *

Выносить дальше груз чужих ожиданий «грандиозного представления от маэстро-киннарца» Даан был уже просто не в силах. Каждый второй встреченный ему человек напоминал об этом, и внутреннее отчаяние начало подтачивать душу менестреля уже ни на шутку. Несколько дней и бессонных ночей он провёл, вновь маясь и страдая над стихами и нотами, и понимал, что всё, что он пишет – никуда не годное барахло и пустой звон. Да когда с ним хоть раз такое было прежде?! Никогда, ни перед какими выступлениями, и даже во время выпускных концертов в Университете Виртуозного Творчества в родном Киннаре не было такого!

А время таяло, как таял к полудню морозный иней, схвативший за ночь траву, деревья и поздние осенние цветы в садах. И до дня рождения Госпожи Миррэтрис, что приходился на тринадцатый день месяца Сиельваль, оставалось уже совсем немного. А дальше? Грандиозный провал, полное бессилие и никчёмность артиста и творца, который так и не смог порадовать свою возлюбленную даже тем, чем мог бы – достойным её выступлением…

В это утро шел дождь. Настроение у Даана было разбитым и серым, как небо над цитаделью Цере де Сор. Её Высочество, Госпожа Миррэтрис, опять с самого рассвета отправилась в Магическую Академию, не успев и приветствием обменяться со своим менестрелем. И он не знал, не мог понять – печалит это его, или приносит облегчение. Видеть её, зная, как же сильно он её недостоин, было больно, но не видеть – во сто крат больнее…

Отказавшись на сегодня от услуг камердинера, который, впрочем, всё равно настойчиво помог ему привести себя в порядок и переодеться, Даан остался в своей комнате. Едва притронувшись к лёгкому завтраку, что Юстин да Бэрр принёс для него, менестрель принялся вновь и вновь сочинять стихи и придумывать мотивы, пока голова у него не начала буквально пылать изнутри, и оставаться в четырёх стенах показалось ему абсолютно невыносимым. Хотелось взять, и вырвать из себя душу, распластать её на бумаге, чтобы хоть эта жертва принесла необходимое поэту великолепие сочинения, но даже такое казалось пустым и напрасным. Тем более, что оно совершенно невыполнимо!

Даан сорвался с места. Схватил приготовленный для него на всякий случай плащ и берет, и едва не выбежал из комнаты. Пронёсся по коридорам, галереям и ступеням вниз, на улицу, но и свежий, холодный воздух не развеял его смятения.

Даан плёлся по двору цитадели, как был – не застёгивая ворота камзола, не запахивая плаща, кое-как нахлобучив свой щегольской берет на макушку. Поднявшийся ветер растрепал густые кудри и швырнул в лицо менестреля тяжелые, показавшиеся ледяными капли дождя. И ладно! Менестрель горько усмехнулся. Какое значение имеет скверная погода, если на душе царит беспросветная смута? Всё шло по худшему для него сценарию. Отчаяние из-за того, что всё его творчество не достойно прекрасной Госпожи Миррэтрис, что он опозорится тем, что у него теперь вообще нет для нее никакого подарка, поглотило его сердце без остатка. Давно сдерживаемые слёзы подступили к глазам.

– Даанель? – Менестрель вздрогнул всем телом, услышав голос своей Госпожи. Почему боги были так немилостивы к нему, что именно сейчас он сталкивается с ней? Сейчас, когда он чувствует себя таким ничтожным?..

Волшебница стояла под крытой галереей внутреннего двора, глядя на своего отчаянного возлюбленного.

– Моя Госпожа! – Даан развернулся, сорвав с головы берет, и низко склонился перед миледи в придворном поклоне, пряча всю свою боль и неуверенность за беспечной улыбкой. Видеть Госпожу – неземная радость, не смотря ни на что. И тревожить её такой мелочью, как собственные творческие переживания, показалось ему ужасно нелепым.

– Я думала, ты репетируешь, – просто сказала леди Миррэтрис, приблизившись. Казалось, непогода ничуть её не смущала.

– Я думал, что Вы сегодня на весь день в Академии, – ответил Даанель в тон возлюбленной, касаясь губами перстня на её руке.

– Пара уроков и формальности, – пояснила волшебница с лёгкой улыбкой, мимолётно притронувшись к щеке Даана, чтобы смахнуть дождевую каплю. – А вот то, что ты оставил свои сочинения – необычно. Я, как видишь, решила тебя от этого не отвлекать лишний раз. Хотя, в последние дни занята более чем достаточно.

– Ах! – Музыкант позволил себе сжать её руку. – Моя прекрасная и великодушная Госпожа! Право же, право – не стоило лишать меня вашего несравненного общества! Вы ведь – я никогда не скрывал этого! – вдохновляете меня более всего в этом мире. Да что в этом? В любых мирах, какие бы не существовали, вы вдохновляли бы меня всегда и везде!.. Но… так или иначе, я понял, что оставаться в стенах моей комнаты я больше не в состоянии. Это… как бы сказать… уже отягощает творческий труд. И вот, я решил немного пройтись…

– Вот как? – Её Высочество посмотрела на менестреля долго, с некоторым подозрением, будто желая убедиться, что он здоров. Даан старался придать себе как можно более невозмутимый вид. Но прямой взгляд этих пронзительно-синих глаз, кажется, видел его душу насквозь.

– Что ж. Хорошо, – кивнула, наконец, волшебница. – Тогда ты сопроводишь меня на прогулке.

– С величайшим удовольствием! – Просиял Даанель. – Куда бы не решила отправиться моя прекрасная Госпожа – я последую за ней с радостью!

– На улице довольно неуютно, – рассудила леди Миррэтрис, – поэтому я хочу пойти в оранжерею.

Даан снова поклонился. Госпожа, легко игнорируя все благопристойные придворные условности, как и всегда, когда они были наедине, взяла его за руку, и, наконец, увела под крышу.

* * *

В оранжерее было светло, тепло и ароматно – как в самый погожий летний денёк. Всё цвело, благоухало, сияло и радовалось; искрились струи воды в небольших фонтанах и неглубоких чистых прудах, бесшумно порхали с цветка на цветок яркие бабочки. Время здесь будто бы остановилось, безмолвно прославляя жизнь. Даану вдруг сделалось невероятно хорошо. А когда Госпожа Миррэтрис легко потянула его за рукав, напоминая, что можно снять плащ, и увлекла его следом за собой по ухоженным мозаичным дорожкам, к уютным скамьям, скрывшимся в густой зелени, под круглым стеклянным куполом потолка, музыкант позабыл все свои невзгоды.

– Присаживайся, – разрешила волшебница, располагаясь среди мягких подушек. – Если хочешь – здесь всегда есть прохладный лимонад, – она указала на серебристый кувшинчик, стоящий в окружении невысоких стеклянных кубков на небольшом столике перед ними, и добавила:

– Могу подогреть напиток, если ты еще не согрелся после улицы. По вкусу получится как ягодный чай.

– А как пожелает моя Госпожа? – отозвался Даан, готовый в первую очередь налить напиток для волшебницы.

– Госпожа желает за тобой поухаживать, – леди Миррэтрис невозмутимо забрала кувшин из его рук, заставив менестреля замереть с изумлённой, но довольной улыбкой. – Так и что: погорячее, похолоднее?

– О, может ли здесь быть что-то, горячее моего сердца, преисполненного любви к Вам, моя Госпожа?

– Ладно, – решила волшебница. – Будем считать, это означает что ты согрелся достаточно.

Она налила лимонад в кубок, легонько прикоснулась к нему губами, отчего стекло по краю тут же покрылось узором инея, и протянула его Даану.

Тот принял напиток, благоговея, и дождавшись, пока Госпожа сделает глоток из своего кубка первая, с удовольствием отхлебнул сладкой прохлады. Клубника, нежность садовых ягод, терпкая цитрусовая кислинка, ледяная свежесть… вкусно, но ощутить небесный вкус настоящего поцелуя волшебницы Даану хотелось куда больше. Ведь её поцелуями он грезил наяву – даже когда казалось, что все мысли его заняты сочинительством. Но попросить об этом музыкант теперь не решался. Госпожа улыбнулась. Дождь на улице, кажется, усилился. Поток воды рассыпался радугой брызг в освещенном хрустальном калейдоскопе потолка высоко над их головами. Завораживающая картина!

Даана так и тянуло сказать что-нибудь – возвышенное, красивое, романтичное, но всё, что шло ему в голову, казалось слишком грубым для этого хрупкого, тёплого, нереального момента. Менестрель прикусил губу. Только музыка не нарушила бы творящееся вокруг очарование. Он взглянул на свою Госпожу, безмолвно спрашивая у неё разрешения играть, и, получив такой же молчаливый ответ, потянулся за мандолиной. Серебристые струны зазвенели в его руках. Леди Миррэтрис, отставила в сторону кубок.

– Ты позволишь?

Даан с удивлением посмотрел на раскрытую ладонь волшебницы, протянутую к нему.

– Вы спрашиваете, моя Госпожа?

– Музыкальные инструменты, полагаю, не то, что стоит брать у маэстро без разрешения.

Менестрель едва не захлебнулся гордостью, нежностью и изумлением, смешавшимся в невнятный возглас, развеселивший Её Высочество.

– Даже после твоего ареста на празднике Лебедей с твоей киннарской мандолиной были весьма осторожны. А когда ты лишился всех инструментов по моему приказу, никто даже не раскрывал её чехла. Забрали как есть – и со всей деликатностью.

– Я благодарен за такую заботу о моей верной подруге, – улыбнулся менестрель. – И кстати, должен заметить, что моя мандолина, кажется зачарована. Да, не смейтесь! Вряд ли я когда-то рассказывал вам, но у неё есть – помимо прочих – весьма чудесное свойство.

– И какое?

– Что бы не случилось и в какие бы передряги я ни попадал – я никогда не терял её и не лишался по-настоящему. Словно по волшебству она всегда возвращается в мои руки – целая и невредимая… Клянусь – так и есть, и я не лгу! А говоря о клятвах, тут же Вам поспешу напомнить, что я добровольно принёс клятву, и весь принадлежу Вашему Высочеству – и мыслями, и душой, и телом, и всей жизнью. Так что же говорить о моей музыке и инструментах?

Он протянул мандолину волшебнице.

– Просто… будьте нежны с ней.

– Обещаю, – заверила Госпожа, рассматривая инструмент так внимательно, будто видела его впервые.

Она пробежала пальцами по грифу, деке, колкам, притронулась к струнам – словно к самому сердцу Даана, наблюдавшего за её руками. А когда волшебница коснулась золотых узоров, украшавших изящный корпус, менестрелю показалось, что они вспыхнули, словно яркие звёзды.

– Удивительно, – заметила волшебница, – ты зовёшь её мандолиной, но на деле этот инструмент ей вовсе не является. Куда сложнее, разнообразием звукового ряда не уступает лютне или цитрину, но размером меньше, легче весом… Многозвучная, многогранная – как ты сам. И этот материал, из которого она сделана…

– Потому и зову её так – просто «мандолина», – признался Даан, упиваясь прозвучавшей из уст миледи похвалой. – Внешне похожа. Другим привычное название понятнее… Ведь далеко не все станут разбираться в её деталях и тонкостях как Вы, моя прекрасная Госпожа.

– Говоришь, она досталась тебе от твоего отца?

– В светлом Киннаре это обычное дело, – кивнул Даан, – оставить ещё не рожденному отпрыску какой-нибудь знак или наследство. Особенно если родители сами не из числа детей вдохновения, и не могут быть уверены, вернутся ли когда-нибудь в стены великого города. Ничего другого, как правило, о таких родителях не знают – ни роду, ни племени, ни даже прозвища. Дитя Вдохновения начинает свой путь безвестным, не обременённым грузом отцовских грехов или побед, чтобы собственным талантом и трудом добиться признания и успеха – если будет этого достойным. А так – всё верно. Моя мандолина – дар отца, что, впрочем, не могло не повлиять на мою тягу к музыке.

– А какой дар ты получил от матери?

– Моя матушка подарила мне жизнь, – лучисто улыбнулся менестрель, – и дала мне имя. Я ценю его, моя Госпожа, и ценю так сильно, что никогда не брал псевдонимов. А мог бы, как Вы догадываетесь. Хотя бы даже покидая стены Киннара в последний раз. Но и тогда я предпочел остаться самим собой.

– Оставаться собой невероятно важно, – согласилась чародейка, – а иногда это непозволительная роскошь. И до тех пор, пока ты можешь быть верен себе, своему сердцу и своей природе – будь. Потому что это – простое, но невыразимое словами счастье.

– Счастье – быть рядом с Вами, моя Госпожа, и служить Вам, – заметил музыкант.

– Что ж. Тогда сыграй мне об этом, – леди Миррэтрис вернула мандолину в его руки.

Даан обрадовался этому нежному приказу, словно он разом избавлял его от всей мучившей менестреля неуверенности. Сердце музыканта затрепетало, преисполненное благодарности за то, что Госпожа не спрашивает, в чём причина его тоски – хотя явно её замечает. Что она взяла его за руку, и привела из хмурого осеннего дня сюда, в лето, сидит с ним рядом, смотрит на него с этой неуловимой нежностью, всем этим подтверждая – ей вовсе не всё равно, что творится на душе её менестреля. И ей не нужно было слов, чтобы понять его. Как и ему не нужно было слов теперь, чтобы выразить свои чувства – музыка говорила за него, выражая всю бесконечную глубину захлестнувшей его в этот миг любви.

Он играл долго, упоительно и страстно, купаясь, утопая во взгляде волшебницы, и понимая, что и самому ему разрешено сейчас смотреть на неё – прямо, беззастенчиво, открыто, без прикрас. Словно ничего не разделяло их, и никогда не будет разделять…