Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь

– Здорово, болезные, – осклабился рыжий. – Чего тут? Да все обдолбанные, е-мое… Давай, просыпайтесь! Дело есть, дебилы! Протопоп, ты соображаешь чего?!

На Димана он даже не посмотрел, словно вообще не заметил.

– Все… соображаю… – ответил Ванька. – Чего… за… дело?

– Э, да? Что? – Серега вскинул голову, с шумом втянул текущую изо рта слюну, глаза его чуть прояснились.

– Остальных в себя приводите, – велел Леха. – Батон, помогай им! Шевелись, ханурики! Надо с одним чепушилой на рынке разобраться, а то он сильно борзый, платить за защиту не хочет… Разберемся, так и лавэ будет, а где лавэ, там и план, и бухло!

Услышав такое, пацаны зашевелились, в руках у них откуда-то появились биты, куски труб.

– Ты с нами, Плахов? – спросил Серега.

Диман пожал плечами:

– Куда я от вас?

Из подвала он выбрался последним, стылый ноябрьский воздух показался свежим и вкусным.

– Давай, братва, за мной, – и Леха порысил в сторону городского рынка.

Остальные, все одинаковые – кожаные куртки, черные лыжные шапки, джинсы, – побежали следом. Попавшаяся навстречу женщина с сумками шарахнулась в сторону, едва не под колеса машин, глаза ее расширились, лицо побелело, и это Димана покоробило, по сердцу будто коготком царапнуло.

Остановились у входа на рынок – лабиринт прилавков и торговых палаток, откуда тянуло непонятно из чего сделанной шаурмой.

– Значит, так! – объявил Леха. – Вон тот ларек с синими ставнями. Окна расхерачить! Если продавец выскочит, так ему по кумполу. Потом сматываемся. Все поняли? Протопоп?

Если уж дошло до Ваньки, то до остальных и подавно.

– Тогда вперед! Пошли, ханурики!

Пацаны с криками и улюлюканьем рванулись вперед, навстречу с лаем бросилась рыночная шавка. Но тут же получила трубой по морде, битой по хребтине, жалобно заскулила и скрылась из виду. Взвизгнула испуганная дамочка, за спиной кто-то завопил «Милиция! Милиция! Грабят!», но на это никто не обратил внимания.

Все знали, что менты приезжают с опозданием, поскольку тоже жить хотят.

– Жа-а-арь! – заорал Леха, зазвенело разбитое стекло, осколки посыпались в серый снег.

Сбоку ларька открылась дверка, из нее выскочил лысый, пожилой уже мужик.

– Ах вы, твари?! Что творите?! – заорал он.

Протопопов врезал ему кулаком и сбил с ног, продавец с гулом ударился спиной о стенку ларька и сполз наземь.

И тут Диман, до этого бежавший с остальными, резко остановился.

– Ты чего, Плахов?! – воскликнул Серега. – Давай!

– Нет, с меня хватит, – ответил Диман.

Захотелось сказать, что это вовсе не геройство, совсем не круто – толпой наброситься на одного, много старше и слабее, разгромить ларек. Но он посмотрел в бешеные глаза Сереги, где еще плавали остатки дурмана, и понял, что никто этого не услышит и не поймет.

Поэтому он развернулся и зашагал прочь, не обратив внимания на злой взгляд Лехи.

К Петьке возвращаться нет смысла, тот наверняка засел за уроки и просидит до ночи. Тогда надо идти домой, там всегда куча дел: печки натопить, воды натаскать и пол помыть, чтобы Люба с мамой были в тепле и удобстве… кто еще это сделает, если не старший брат?

* * *

Поймали их после школы, за гаражами, когда Диман с Петькой и увязавшийся с ними Женька Абушев шли домой.

– Да ты в солисты не годен, – как раз сказал Диман, повернувшись. – Пи-пи-пискля!

У них с Буреевым голоса уже сломались, а Женька продолжал разговаривать мальчишеским фальцетом. А поскольку они затеяли на троих собственную группу, начали не только играть на гитарах, но и песни сочинять, то и петь пробовали все по очереди, чтобы посмотреть, у кого как получится.

– Да ты… – Абушев, как всегда, обиженно нахмурился, но тут же глаза его вытаращились, а рот округлился.

Диман резко повернулся и обнаружил, что их ждут.

Рыжий Леха с небрежной улыбкой на физиономии, Батон, Ванька Прокопенко и все остальные – как раз меж двух гаражей, так что не пройти, даже если по стеночке распластаться.

– П-плахов, – прошептал Петька, – надо бежать.

– Нет, не надо, – твердо ответил Диман. – Куда ты сбежишь? В другой город, что ли?

Черемухово маленькое, и если даже уйти с Каркаса, то все равно нигде не спрячешься.

– Здорово, пацаны, – продолжил он. – Что такое?

– Да вас ждем, – ответил Леха. – Тебя и вот этого лоха… к Абушеву вопросов нет.

– Ну… ну… тогда я пошел? – совсем уже тоненько спросил Женька.

– Вали, – милостиво разрешил Батон, за что получил от вожака недовольный взгляд – куда поперек батьки?

Леха кивнул, и Абушев рванул прочь, его топот затих вдалеке.

Ах ты, Женька, ах ты, предатель!

– Ну дождались, и что? – спросил Диман, ощущая, как сердце начинает биться чаще и кулаки буквально чешутся.

Да, он перестал драться, чтобы Люба или мама не болели, и перестал еще в сентябре, а сейчас уже седьмое декабря. Начал даже на бокс ходить – пять раз в неделю, на улицу Кирова, чтобы там лупить других и это никто не назвал бы дракой; когда учеба в первую смену, то тренировка по вечерам, когда во вторую – по утрам.

– Кто с лохом водится – сам лохом и становится! – выпалил Серега из девятого «В», после чего огреб от Лехи подзатыльник.

– Трепло ведь, а прав, – пожал плечами Леха. – Ты вроде нормальный пацан, Плахов. Только…

– Друг он мне, вот и все. Отвали! – перебил его Диман. – Не понимаете, что ли?

– А мы тебе не друзья? – спросил Леха.

Диман засопел, обвел взглядом лица тех, что еще летом казались такими крутыми, блатными и отважными пацанами… Смрадный подвал, где шприцы и запах плана, разговоры о том, кто как набухался и кто от передоза «ушел по золотой»[3], как подрались на дискотеке в ДК и как зажал такую-то девку и пощупал за сиськи, тупые лица и сонные взгляды, выдаваемые за подвиги совместные набеги на ларьки.

– Друзья, – сказал он наконец.

Да, он не бросил общаться с Лехой и его кодлой, но в последний месяц заходил к ним уже не каждый день, а пару раз в неделю. То надо музыкальный центр у Буреева починить, то есть собрать и разобрать, после чего он снова заработает, то тренировка, то отчима дома приголубить, чтобы вел себя прилично, то бабушке с дедом помочь, то гитары настраивать, все куда полезнее, чем в подвале тусить.

– То есть он тебе друг и мы тебе друзья? – Рыжий хмыкнул. – И он нам через тебя друг?

– Нет, – сказал Диман. – Это только грипп через людей передается, а дружба нет.

У Ваньки Протопопова отвисла челюсть, Серега принялся чесать в затылке, и даже Леха опешил.

– Да чего мы с ним болтаем? – Батон сделал шаг вперед. – Ты же лох, Плахов! Общаешься с лохом и сам лох, чепушила сраный!

Диман сглотнул – нет, такие слова спускать нельзя, иначе никто уважать не будет. Даже сам себя не будешь уважать, а без такого уважения как можно вообще быть мужчиной и человеком? Ну а Бог – он же правду видит, он же понимает, что это не пустая драка, а за друга!

– Повтори еще раз, – сказал он.

– Чепушила! Лошара позорный!

Чтобы выкрикнуть это прямо в лицо Диману, Батон немного согнулся, и поэтому бить его оказалось очень удобно. Кулак хрустнул, врезавшись в челюсть, и долговязый старшеклассник хлопнулся на спину, изо рта его вылетело что-то маленькое и красное.

– Это что, зуб? – пробормотал Серега, моргая вразнобой.

«Ого! Это я удачно попал!» – подумал Диман.

Батон захрипел, перевалился на бок, и его вывернуло на снег вонючей дрянью, от которой пошел пар.

– Ни хрена себе, – сказал кто-то за спиной Лехи.

Тот выглядел задумчивым, но ни злости, ни страха на его лице не было.

– Еще вопросы есть? Кто тут лох? – мирно уточнил Диман.

– Да ты… да ты… – вперед шагнул Ванька Протопопов. – А давай раз на раз!

– Плахов, может, не надо? – прошептал Буреев прерывающимся голосом. – Оно же… Их много, давай отсюда.

– Вот поэтому и нельзя к ним спиной, – не разжимая губ ответил Диман. – Стой тихо и не лезь. Давай!

Он шагнул навстречу Ваньке, и толпа шакалов позади Лехи возбужденно загалдела. Протопопова никто ни разу не смог одолеть, ну и Плахов заставил себя уважать с первого дня в новой школе.

– Ха! – Ванька замахнулся, даже не подумав о защите.

Диман врезал ему со всей силы, первый в челюсть, второй по печени, и громадный Протопопов шатнулся. Отступил на шаг, получил под дых и не упал, а скорее осел, да так и остался сидеть, бессмысленно лупая крохотными глазами и щупая вокруг себя воздух, черная лыжная шапка его съехала на одну сторону.

Между гаражей повисло изумленное молчание.

– Во дела-а… – первым его нарушил Серега.

– Еще вопросы есть? – повторил Диман. – Петька – мой друг, и он нормальный пацан. Что ответить за себя не может, так и петь не все умеют, и ушами шевелить, как ты, Батон.

Долговязый к этому моменту пришел в себя и даже ухитрился подняться на ноги, держась за окровавленный рот.

– Поэтому кто на него наедет, будет со мной иметь дело, вот так, – закончил Диман. – Пошли, Буреев.

И они вдвоем двинулись прямо на толпу, которая раздалась перед ними, как торосы перед ледоколом.

– Так ты что, больше не с нами? – негромко спросил Леха.

– Почему? Увидимся еще, – ответил Диман.

И да, они и правда сталкивались много раз, но только в школе и на улице, поскольку в подвал он ходить прекратил. А затем банда перестала существовать, почти все «ушли по золотой», а кого не сожрала наркота, того убили во время стрелок и разборок… до двадцати трех лет не дожил ни один.

Глава 3

В аэропорту обычная суета, бегают люди с чемоданами на колесиках, разносятся объявления. Дмитрий ждет в зоне прибытия – в кои-то веки он приехал сюда за рулем, даже слегка погонял на трассе, урвал несколько минут удовольствия.

И вот в потоке лиц мелькает знакомое лицо – очки, черные с проседью волосы. Скорик сутулится, как обычно, полушубок расстегнут, в Хакасии, откуда он прибыл, октябрь куда холоднее, чем в Москве.

Дмитрий напрягается – вдруг рядом обнаружится другое знакомое лицо, красное, с усами в стиле маршала Буденного.

Но нет, секретарша директора по производству не обманула Лешку – на нового «атамана» Белогорской фабрики, выскочившего как черт из табакерки, не успели оформить документы, и он прибывает на защиту квартальной программы завтра.

Скорик видит Дмитрия и вздрагивает, глаза за стеклами очков бегают туда-сюда.

– Привет, Иосиф, – говорит тот, шагая навстречу и протягивая руку. – Есть разговор.

– Э-э-э, нет, ну, я не могу… – Пожатие вялое, будто тебе сунули не мужскую ладонь, а готовую издохнуть медузу. – Я очень тороплюсь… Меня ждет такси, мнэ-э, и в РТТГ ждут…

– Конечно. Сейчас. – Дмитрий не спешит ослаблять хватку. – Такси давай отменяй. Начальство подождет, и та чепушня, ради которой ты приехал, только в четыре часа начнется. Тряпка ты или кто?

Скорик мнется, переступает с ноги на ногу, кривится, словно от боли:

– Ты же понимаешь, что меня уроют, если только узнают… Безопасники съедят! Темечкин вообще… э-э-э, с калом смешает!

– Поэтому я тебя здесь и встретил, – говорит Дмитрий. – Подальше от всех этих. Пойдем, кофе выпьем… хотя я, пожалуй, пообедаю.

Скорик понуро бредет следом, точно обреченный на заклание долговязый агнец. Несмотря на дорогой костюм, начищенные туфли и все прочее, он мало напоминает успешного менеджера из провинции, прилетевшего в командировку. Они занимают угловой столик в стейк-хаусе с англоязычным названием, некоторое время изучают меню.

– Средней прожарки можете сделать? – спрашивает Дмитрий, когда подходит девочка-официантка явно из Средней Азии, и постукивает пальцем по странице, где изображен огромный пласт розового мяса.

Кормежка в аэропортах – особый вид издевательства над людьми, дорого безумно и при этом плохо и невкусно.

Официантка кивает.

– А это точно мраморная говядина? – уточняет Скорик и получает такой же кивок. – Ладно, давайте, еще салат из греков и пятьдесят коньяка…

– Какой салат, простите? – Девочка растерянно моргает.

– Греческий. А коньяк – французский, в бокале стеклянном, – поясняет Иосиф – он успокаивается и перестает запинаться, мнэкать и экать. – Сергеич, ты не присоединишься?

Дмитрий качает головой.

На корпоративах для него теперь покупают безалкогольное вино, и это все, что он себе позволяет, – жизнь слишком коротка, ярка и интересна, чтобы тратить ее на поглощение яда. Заказывает чай – обычный, черный.

– А теперь расскажи, – просит он, когда официантка отходит, – что у вас там за ерунда? Откуда эта история с подменой двигателей?

Скорик таращится в стол, чешет в затылке, кряхтит, говорить ему очевидно не хочется. Но и смолчать он не может – несколько лет они работают вместе, и «Высота» никогда не подводит, во многом благодаря ей фабрика функционирует как японские часы, а значит, главный механик получает свои премии и бонусы.

– Ты же знаешь, Сергеич, мы с Нинкой жениться собираемся, – начинает он издалека. – Свадьба же, мнэ-э-э… прорва денег, и не только свадьба, а и то, что будет потом, – следует взмах руки, такой отчаянный, словно ждет Иосифа впереди не счастливый брак, а рабство в недрах уранового рудника. – Ребенки, пеленки, и до этого еще в медовый месяц поедем… Черная дыра!

Дмитрий кивает – да, жить в браке дороже, чем одному, но одному взрослому мужику, без жены и детей, зачем жить вообще?

– Так что я не могу в зарплате проиграть, – добавляет Скорик. – А меня могут убрать. Темечкин – это не Смирнов, этому слова поперек сказать нельзя, и если он заподозрит, что я с тобой, то…

– Да это я понимаю! – внутри шевелится раздражение. – Давай уже к делу.

Но тут подходит официантка, брякает на стол бокал коньяка и то, что здесь называется греческим салатом: криво нарезанные листья салата, помятые куски помидора, престарелые кубики феты и пара оливок.

Аппетита не вызывает, но Иосиф хватается за коньяк.

– Средняя прожарка кончилась, – сообщает официантка, глядя на Дмитрия.

– Это как? – спрашивает он. – Вы полуфабрикаты разогреваете, что ли?

– Нет, сами готовим! – Она гордо вскидывает подбородок. – Но повар говорит, что нет! Только большая осталась!

Скорик хихикает и пьет коньяк мелкими глотками.

– Ладно, пусть будет большая, – рычит Дмитрий. – Только быстро!

– В общем, так дело было. – Иосиф ставит опустевший бокал и ворошит салат вилкой. – Шесть грохотов ты нам привез, три поменяли во время ППР в прошлом квартале, три тогда не успели, оставили на потом, на складе.

– И еще три ты попросил у меня кровь из носу срочно, без заявки, без договора.

Дмитрий не понимает, зачем это вспоминать, детали он помнит наизусть.

Но Скорик снова начинает волноваться, несмотря на коньяк, он сбивается и путается. История поэтому выходит несколько обрывочная, но в целом достаточно понятная, хотя и не совсем стандартная.

Шесть горизонтальных грохотов «Высота» привозит на Белогорскую фабрику летом. Три монтирует и пускает, три для другой секции остаются на складе ждать следующего планово-предупредительного ремонта, когда производство остановят и все можно будет поменять.

И неделю назад на фабрику являются с внеочередной проверкой безопасники.

Идут на склад, уверенно топают прямо туда, где лежит оборудование «Высоты», и начинают утверждать, что на двигателях перебиты бирки.

– Вспоминай, Сергеич. – Скорик разводит руками. – Мы же хотели с высшей защитой. Ай-пи[4] шестьдесят восемь. А ты нам привез ай-пи пятьдесят пять, обычные…

– …поскольку очередь на двигатели с ай-пи шестьдесят восемь тянется до Луны и сразу никак. Но я же тебе тогда сказал, что это временно, что зимой все будет!

– Сказал, но письмо не сделал.

Дмитрий сжимает кулаки – да, за этот косяк он может «благодарить» только себя.

На каждый двигатель для грохотов вешается бирка на заклепке, и на ней указывается класс защиты. И если в договоре прописан один, а на реальном оборудовании неожиданно указан другой, это можно считать жульничеством… если ты не обеспечил себе подушку из документов.

Но кто знал, что будет такая проверка, совсем не в обычаях РТТГ?!

– Пришли, и начинают эту бирку искать, и не могут найти, – продолжает Скорик. – Уроды! Только твердят – все, жулики, давай акт составлять. Смирнов, как обычно, на меня. Ну а я куда денусь? И они мне показывают – бирки на пятьдесят пятый оторваны, на шестьдесят восьмой висят, на одном двигателе, на втором. Как так? Откуда? Что за бардак?

«И почему ты мне не позвонил? Не предупредил?» – хочется спросить Дмитрию.

Но он знает ответ: Иосиф собирается жениться, и конфликты на работе ему нужны меньше всего, и куда проще смолчать, не позвонить поставщику, чем рисковать тем, что главного механика запишут в соучастники выдуманного преступления.

Только выдуманного кем?

Да, безопасники тут явно замешаны, но ведь кто-то же помухлевал и с грохотами? Доблестные «преторианцы» на это не способны, там сплошь бывшие менты, они гайку на болт не накрутят, даже если всей кодлой соберутся.

Кто-то бирки перебил, а потом стукнул куда надо… Кто?

– Спасибо, – говорит Дмитрий.

Им приносят стейки якобы из мраморной говядины «большой» прожарки, то есть обожженные до подошвенной твердости. Есть это можно, только стачивая зубы и напрягая челюстные мышцы, о получении удовольствия речь не идет.

У Скорика хотя бы есть коньяк, чтобы слегка растворить волокнистую массу во рту.

– Как там ваш Темечкин? – спрашивает Дмитрий, сражаясь с очередным куском.

– Шашкой машет. – Иосиф безнадежно вздыхает. – Орет, всех строит. Карами грозит. Ладно хоть молебны в цехах не устраивает… казаки – они такие, могут.

Они смеются вместе.

– На тебя злится, конечно, – продолжает Скорик. – Грозится убить. Но я с ним работаю. Потихоньку рассказываю, что ты для нас сделал, что ты вообще наш, из производства, а не маркетолог или финансист.

– Спасибо еще раз. Я рад, что мы поговорили. – Дмитрий хлопает собеседника по плечу. – Ты очень помог.

История не прояснилась до конца, но теперь хотя бы понятно, с чего все началось, откуда пошла интрига. Значит, можно с чистой совестью самому лететь в командировку.

Самолет в Кемерово у Дмитрия – сегодня ночью.

* * *

По фабрике «КММ-Уголь» Дмитрия водит один из бригадиров, коренастый мужик за пятьдесят. Откликается он на Егора Михайловича и поначалу держится настороженно, смотрит на «столичную штучку» со скепсисом.

Но, послушав вопросы, потихоньку оттаивает, из прозрачных глаз под седыми бровями уходит враждебность.

– Вот наша главная жопа, – сообщает он безо всяких околичностей, когда они подходят к конвейеру: тот огромный, тащит руду почти на сто метров и поднимает на двадцать. – Застревает тут все постоянно. Сорок шесть раз за смену встает, и хоть ты тресни! Жопа!

Последнему слову он радуется как ребенок, только что его выучивший, даже снимает на миг каску с седой головы.

– Ну посмотрим на нее ближе, хоть я и не проктолог, – говорит Дмитрий.

Он предпочитает, чтобы по производству его водили люди, которые сами там работают. Начальство обычно рассказывает о своих фантазиях, и либо у него вообще все хорошо, либо все просто отвратительно, и от этой пустой трепотни болит голова и хочется сбежать из директорского кабинета. Факты все тут, где грохот и лязганье механизмов, а в воздухе пыль.

Сидя в офисе, до них не докопаешься.

На ходу Дмитрий всегда фотографирует, снимает видео, делает заметки, а потом рисует технологическую схему, она помогает думать, и на ней сразу видны трудные места.

Черные куски руды широкая лента уносит вверх, и на конвейер они поступают через широкую щель. Но в центре ее сверху торчит уголок, явно обозначающий ребро жесткости и в одном конкретном месте делающий щель у же; когда туда попадает слишком крупный кусок, то он застревает и начинает тереться об ленту, так что та греется и даже может загореться.

Ну и у машиниста конвейера нет выбора – нужно останавливать колоссальный агрегат, брать молот и лезть, разбивать вручную.

– Не знаю, чего вы тут письки теребите… – начинает Дмитрий, но тут в кармане вибрирует сотовый телефон.

Звонит Борисыч со своей Камчатки.

– Минуту. – Дмитрий выходит из цеха в коридор, где тише, прижимает аппарат к уху. – Доброго дня.

– И тебе неплохого. – Директор Паданской фабрики довольно кряхтит. – Я с новостями.

В голосе его бурлит смесь из предвкушения и нетерпения, такая варится, когда хочешь поделиться важным и интересным.

– Ну давай, не томи.

Борисыч смеется.

– Пришли те самые, о которых ты говорил, Митрий. Нарисовались, голубчики, – сообщает он. – Всю правду про тебя, негодяя, мне поведали, как ты белогорских лохов решил развести и подменил двигатели на грохотах… так пели, словно там сами со свечами стояли. Картина маслом!

Дмитрий вздыхает, утирает со лба пот – он не ждал, что враг проявит себя так быстро, хотя железо нужно ковать, не отходя от кассы, и рыночную нишу занимать до того, как она полностью сформировалась.

– И кто?

– Мужчина солидный, представительный, морда валенком. – Борисыч явно играет дурака и получает удовольствие. – Русый ежик, пузо, уши борцовские. На блатняк срывается. Но стесняется этого. Узнаёшь?

– Да запарил ты уже! – бурчит Дмитрий, с недосыпа и после тяжелого перелета ему не до того, чтобы загадки разгадывать.

– Ладно, Митрий, не серчай. Фирма ВТК. Знаешь ведь такую?

Ну да, «Восточная технологическая компания», поставщик такого же оборудования, как и в прайсе «Высоты», только качеством пожиже. Заявляется на всех тендерах внутри РТТГ и никогда за его пределами, берет свое низкими ценами, иногда такими низкими, что должна работать себе в убыток, продает ниже себестоимости… и, удивительно, не прогорает. Явно чья-то подставная контора.

– Прилетел сам гендир, начал мне свои грохота расхваливать, – продолжает Борисыч, смакуя детали. – А когда я ему говорю, что у меня твои, тут он мне всю твою гнилую суть… Налил я ему чаю, чтобы глотку смазать, ну Светка моя налила, конфеток принесла вкусных. Он и запел, ой, чистый соловей! Час вещал, я не думал, что у него в голове столько слов помещается, и почти убедил меня, что ты ужасный подлец и надо тебя в полицию сдать.

– Вот тварь. – Дмитрий не чувствует особой злобы, скорее удивление.

Да, они с ВТК конкурируют, и жестко, но рынка вроде бы на всех хватает.

И еще его удивляет что-то в собеседнике, тот говорит вроде бы как всегда, бодро и с подковыркой, но сегодня все это веселье, игра слов кажется напускной бравадой, за которой прячется что-то еще. Но что – проблемы на фабрике или с начальством, трудности в семье?

– Я ему то же самое про тебя сказал, – поддерживает Бори-сыч. – Извини, не удержался. Пообещал, что мы их грохота обязательно купим, вот только с делами разберемся, конфеток дал в дорогу и отправил. Лети, голубь ясный, крыльями маши и никогда тут не появляйся. Этого я ему, конечно, не сказал, но подумал. Он мне тоже подарочек оставил, в пакетике.

– Спасибо огромное. Наши договоренности в силе?

– Конечно, Митрий. Мое слово кремень, даже гранит, ремонт всегда за тобой. До связи, – и Борисыч резко, без долгих послесловий отключается, что на него тоже не очень похоже.

А Дмитрий выкидывает «Восточную технологическую компанию» из головы и возвращается в цех – сейчас надо заработать денег, сделать то, зачем его пригласили на КММ, а ситуацию можно обдумать позже.

– Чего вы тут письки теребите, – повторяет он и просит остановить конвейер.

Надо посмотреть, как там со стороны питания все устроено.

Через пять минут у Дмитрия есть решение, вроде бы банальное, до ужаса простое, но совершенно неочевидное для людей, которые работают тут годами и настолько привыкли к своему оборудованию, технологии и подходам, что не видят недостатков размером со слона. Чтобы их видеть, нужен свежий взгляд, ассортимент знаний, ну и чуток наблюдательности.

– Так, что это за штука? – Дмитрий показывает на валяющуюся у стены ржавую железную загогулину неизвестного происхождения.

– Да хрен его знает. – Бригадир напрягается, явно подозревает, что ему сейчас прилетит: столько раз видел этот огрызок металла, что перестал его замечать.

– А он тебе не ответит. Тогда зови сюда сварщика. Вот этот уголок надо отрезать.

– Так ребро же… нагрузка изменится!

– Знаю, что ребро, – прерывает Дмитрий. – А вот эту железяку там сзади наварите. Сверху. Обстучать только кувалдой. Будет то же самое ребро, только с другой стороны. Ничего застревать не будет. Вообще ни разу.

Минуту, наверное, бригадир выпученными глазами таращится на конвейер, словно видит его впервые, потом лицо его светлеет, и он переводит взгляд на гостя из Москвы.

– Но это же, как… Надо проект, согласовать все с директором, елы-палы, – бормочет он.