Высота: Реальная история борьбы за свое дело, честное имя и любовь

Но, честно говоря, он вообще не знает, как тут поступить.

* * *

Пропуска в святая святых РТТГ на этот раз они ждут необычайно долго.

Володя беспрерывно болтает, откинувшись на кожаном диванчике, прихлебывает кофе из бумажного стаканчика. Дмитрий сидит молча, злится – из памяти не уходит вчерашняя ссора с женой, да еще Буреев якобы болеет, на переговоры ехать не может, и приходится это делать самому, впустую тратить время.

Да, можно, конечно, позвонить в приемную Ноздрева, директора по производству, где Плахова хорошо знают, но напрягать тамошние связи пока рано, они пригодятся, если все пойдет совсем под откос.

– Да, братан! – оживляется Володя. – Тут такая тема! Я же машину купил! Вчера!

Дмитрий смотрит на своего коммерческого директора с удивлением:

– Какую? И на какие шиши?

– «Киа Оптима»! – Володя жмурится, точно кот при виде миски с рыбьими головами. – Твой «лексус» рядом с ней полное фуфло! Она же разгоняется до сотни за пять секунд! Разработчик у нее кто? Сам этот, знаменитый, как его… этот… Тема, в общем!

– А деньги?

– Ну ты же мне дал. Нам с Янкой на квартиру не хватало, помнишь?

– И ты, вместо того чтобы купить квартиру для жены, которая хочет ребенка, взял «Оптиму»? – Дмитрий больше не может злиться, он просто не верит собственным ушам. – Серьезно? Ты совсем дебил? Конченый?

– А чего сразу дебил? – Володя обиженно сопит. – Покатаюсь и продам потом. Купим вместе потом квартиру, а то чего она не зарабатывает…

– Ты мужик! И ты должен отвечать за семью, за свою женщину, – говорит Дмитрий. – Чтобы ей было комфортно и хорошо. И ты тратишь деньги на машину, когда вы мыкаетесь по съемным квартирам? Какой там комфорт, откуда? Как рожать ребенка, если дома у вас нет?

В ответ раздается неразборчивое бормотание, обильно приперченное словами «братан», «тема», «Киа Оптима».

Дмитрий больше не может этого слушать, он встает и идет к окошку бюро пропусков.

– Пока ничего, – качает головой улыбчивая девушка. – Говорят, Ирина Анатольевна занята. Никаких просветов.

– А вы пустите нас внутрь. – Дмитрий улыбается. – Мы просвет сами найдем, если что. Вы же меня знаете?

Девушка вздыхает:

– Знаю, но не могу. Извините. Сейчас позвоню еще раз в приемную.

Дмитрий скрипит зубами и разворачивается.

И видит давно и хорошо знакомую фигуру, мощную, под два метра, и улыбку на простецкой физиономии.

– Кого я вижу! – восклицает он. – Ты что тут делаешь?

– Да приехал вот, – отвечает Лешка с неистребимым своим деревенским акцентом. – Квартальную программу производства защищать. Вы как, Дмитрий Сергеевич?

Теперь он Алексей Александрович, директор Тургуйской обогатительной фабрики, одной из лучших в РТТГ, но когда-то он был простым механиком на той же фабрике, и командовал им некто Плахов.

– Пытаюсь прорваться через ваших преторианцев, – разводит руками Дмитрий. – Запарили совсем.

– Прорваться? А что такое? – хмурится Лешка. – Не пускают? Зашибись!

– Да мне к Волковой надо, – без охоты поясняет Дмитрий. – А она не хочет меня видеть.

– А я сделаю, вот. До приемной Ноздрева доберусь, организую. Простой же кракозябр.

– Не лезь ты в это. Можешь пострадать. Я-то в РТТГ человек со стороны, а ты…

– А я вам всем обязан, Дмитрий Сергеевич, вот. – Скулы Лешки твердеют. – Всем. Выделили, научили всему-всему и голову мне вправили, когда я с Лидкой тогда разругался. Хорошо помню!

– Ладно, давай, – сдается Дмитрий. – Когда у вас защита?

– А послезавтра, заодно еще какой-то вопрос большой обещают по Сибири и Дальнему Востоку. Всех позвали. Только я раньше прибыл, чтобы кое-какие дела решить. Вот.

«Всех? – отдается в голове у Дмитрия. – Значит, и Скорик с Белогорской приедет?»

– Да, понятно, – говорит он. – И да, в приемной узнай у секретарши еще одну вещь… Маленькую совсем. И кинь мне потом в Ватсап.

Лешка выслушивает и кивает, следует крепкое рукопожатие, и он уходит.

Через пять минут Дмитрий поднимается на лифте внутри здания, рядом с ним Володя. Створки расходятся, прямо перед ними обнаруживается роскошная дверь с табличкой «Волкова Ирина Анатольевна. Директор по закупкам».

– Ты уверен, что нас там ждут? – спрашивает Володя.

– Уверен, что не ждут. И это лучший момент для визита.

Дверь открывается без скрипа, в нос шибает смесью дорогого парфюма и табака, холеная секретарша-брюнетка поднимает взгляд от экрана.

– Мы к Ирине Анатольевне, – сообщает Дмитрий. – Моя фамилия Плахов. Из «Высоты».

Безупречное лицо секретарши идет еле заметными трещинами, словно маска, в голосе сквозит удивление:

– Вас нет в списках на прием. И я вовсе не уверена…

– Конечно, нас там нет, – перебивает Дмитрий. – Но мы будем ждать тут хоть до ночи. Вот прямо на этих двух стульях.

– Братан, нас отсюда выкинут, – шепчет из-за плеча Володя. – Нужно валить бы…

Дмитрий бьет локтем назад и удачно попадает в солнечное сплетение, так что шепот обрывается судорожным всхлипом.

– Это не шутка, – добавляет он. – У нас очень важный вопрос. Жизни и смерти.

Директор по закупкам всего РТТГ – очень высокое кресло, практически трон, и тому, кто его занимает, в обычных условиях не по рангу общаться с поставщиком масштаба «Высоты». Но сейчас условия не совсем обычные, и если кто и в курсе происходящего, то как раз хозяйка этого кабинета и вот этой холеной куклы.

– Ну… – Секретарша моргает, точно зависший робот. – Я доложу.

Она уходит и возвращается со словами: «Придется подождать. Разденьтесь пока».

Дмитрий кивает – он не ждал иного и сильно бы удивился, если бы их пустили сразу. Время ожидания в приемной прямо пропорционально важности начальника – и, увы, этот принцип работает не только в госучреждениях, но и в больших организациях, почему-то именующих себя коммерческими.

Пока они ждут, он отвечает на пару звонков, в поисковике уточняет время прилета завтрашнего рейса из Абакана.

Селектор на столе у брюнетки оживает примерно через полтора часа, из него доносится одно слово, произнесенное ледяным голосом:

– Пускай.

Ирина Анатольевна Волкова вполне соответствует этому голосу, с нее можно рисовать валькирий. Она высока и статна, светлые волосы уложены волосок к волоску, на угловатом, не очень женственном лице блестят пронзительные голубые глаза, а подбородком ее можно дробить руду.

Запах табака тут сильнее, и ясно, что курит вовсе не холеная секретарша.

– Садитесь, – велит хозяйка кабинета. – Не понимаю, зачем вы пришли. Вопрос прост и ясен. Нарушены дефинитивные нормы, применяемые внутри нашей компании. Нарушили их вы. Вступают в силу соответствующие положения договора и нормы законодательства.

– Никакой ясности нет, – возражает Дмитрий. – Хочется разобраться, что случилось. Сколько лет мы работаем с РТТГ? Три! Мы продаем самые лучшие решения в мире. Подделка нам невыгодна!

– Выгодна – не выгодна, я не знаю. – Нордическое лицо Волковой не отражает эмоций, оно словно выточено из камня. – Будет решать суд… Который может не состояться, если вы, – она делает паузу, но Дмитрий не ведется, молчит, – если вы поведете себя правильно.

Он поднимает брови и недоверчиво усмехается.

– Внимательно слушайте меня, – продолжает директор по закупкам. – Внимательно. Обман имел место, и мы имеем право подать в суд, предъявить обвинение по статье сто пятьдесят девятой Уголовного кодекса, часть седьмая – в особо крупном размере. Как бы… очевидно?

Дмитрий сдерживается, хотя ему хочется вскочить и заорать, что все это неправда, что никто ничего не подменял!

– А доказательства есть? – цедит он через сжатые зубы.

– Это вам в дирекцию по общим вопросам, к Олегу Игоревичу, – отвечает Волкова. – Только не рекомендую. Мы не подадим на вас в суд, если вы пообещаете сидеть тихо. Недолго. Года два-три. История забудется, и там, если все будет хорошо, мы снова станем работать вместе. Как бы… почему нет?

Володя мрачно сопит – просидеть два-три года без доходов от РТТГ, без девяноста процентов выручки?

– Вот моя визитка. – Она протягивает белый прямоугольник. – Мой номер и помощницы. Если какие-то вопросы по другим договорам, остатки выплат – смело обращайтесь, все решим. Если я не беру трубку, то пишите в Ватсап, там отвечаю всегда.

Что-то странное происходит с ее лицом, под тонким слоем кожи будто двигаются тектонические плиты, и Дмитрий не сразу понимает, что она улыбается.

– Да, спасибо, – говорит он, хотя понимает, что их просто отшили, Волкова наверняка знает, что произошло, но не хочет говорить.

– Всего хорошего, – несется им вслед, и в этом пожелании весь холод арктических ледников.

* * *

Буреев не знает, куда деть руки, он то щупает собственный подбородок, то хватает со стола ручку и крутит ее, то теребит пуговицы на пиджаке.

– Так в чем вопрос? – спрашивает Дмитрий, дочитав договор. – Согласовали. Подписали. Четыреста миллионов на счету, а они нам сейчас как воздух. Просрать нельзя. Нужно начинать работать.

Из памяти всплывает разговор с Борисычем. Неужели Петька и тут накосячил?

– Да в «Сибугле» собственник сменился, такой вот экстремум функции, – говорит он. – Написал я генеральному, он не отвечает.

– Что значит не отвечает? – Дмитрий смотрит на Буреева в упор, гневно раздувая ноздри. – А позвонить? А написать коммерческому, техническому, вообще всем? Менеджеру, который договор вел? На приемную, в конце концов?!

– Да им явно не до нас. – Петька, когда волнуется, трогает подбородок, и сейчас тоже. – Может, лучшего времени подождать? Когда все устаканится, уляжется…

– Какого «лучшего времени»?! – перебивает его Дмитрий. – Лучшее время – сейчас! Ждать нельзя! Ты что, вообще не понимаешь, что происходит? Совсем тряпка конченая? Клиенты на тебя жалуются, что добиться ответа невозможно! А деньги ты получаешь?! Дивиденды на тебя выводим – на всех троих, между прочим, если ты вдруг забыл! Генеральный, твою мать! Завиральный!

Сам понимает, что его несет, но остановиться не может.

Как в детстве, когда приходилось защищать того же Петьку от черемуховских пацанов – «отвалите, это друг мой», разбитый чужой нос и свои костяшки пальцев, зато чувство, что все сделал как надо, поступил верно.

Ведь друга всегда надо прикрывать… а если этот друг не хочет прикрывать тебя?

Буреев отшатывается, словно ему буквально прилетело по физиономии, щеки и лоб его бледнеют.

– Ты грубишь. – Он тяжело дышит, ручка в пальцах едва не трещит. – Это хамство! Непозволительно!

– Да ладно? – Дмитрий напоказ вскидывает брови. – Ты настоящего хамства не слышал. Ты – генеральный директор, твою мать, и должен отрабатывать каждую копейку. Верно? Договор с «Сибуглем» на сраную реконструкцию нам нужен, чтобы тупо выжить без РТТГ. Верно? Верно?! Отвечай!

Он знает, что их слышно в приемной, только ему все равно. Они должны быть сейчас одной командой, пахать вместе, тянуть вместе, а не прятаться по углам. И если кто-то не хочет тащить вместе с остальными… Тут мысль обрывается, поскольку этот «кто-то» – Петька, с которым знакомы под тридцать лет, съели не один пуд соли. Не выгнать же его на улицу!

– Ну верно. – Буреев наконец кивает, он часто-часто моргает, лицо совсем белое.

– У нас нет будущего, есть только сейчас, и лишь от нас зависит, хорошее или нет, – Дмитрий делает усилие, чтобы голос его звучал ровно. – Поэтому иди и звони. Пиши, делай что хочешь, но договорись о встрече… Я поеду, если ты не в силах… Если… – делает паузу, – еще не выздоровел.

Петька вздрагивает.

– Ты обвиняешь меня…

– Ни в чем. Иди и доберись до «Сибугля». Сегодня. – Дмитрий сует ему договор. – Пулей.

– Ты грубый, ты очень грубый стал. – Буреев медленно встает, голос его прерывается, руки трясутся. – Настоящий тиран! Забрался на свою «Высоту», и тебя словно подменили! Деньги портят людей! Унижаешь всех подряд! Сам не замечаешь!

Дмитрий удивленно моргает.

Деньги? Он не помнит, сколько зарабатывает, поскольку у него нет времени тратить. Понимает, что немало, но все уходит на дом и семью, на налоги и на ту же «Высоту», куда все время надо вкладывать, чтобы быть на плаву.

И не чувствует, что изменился с тех времен, когда они вместе с Петькой возились с паяльниками, собирая колонки и целые аудиосистемы, терзали гитары в гараже, изображая собственную рок-группу, и даже выступали на каком-то вечере в ДК, уже забылось, по какому поводу… тогда у него ни копейки за душой не было, и это ничуть не мешало жить весело.

Он тот же простой пацан, отвечает за свои слова – а кто за свои слова не отвечает, тому не выжить на черемуховских улицах, – и готов за друга порвать пасть кому угодно. Какое значение имеет, кто сколько зарабатывает?

Очень хочется сказать: «Тебя деньги точно испортили», но Дмитрий сдерживается.

– Видела бы тебя твоя мама! – продолжает Буреев, и это удар ниже пояса.

Мама с отчимом так же живут в Черемухово, разве что оба уже не работают, на пенсии. В Москву они не рвутся, да Дмитрий их и не тянет – чем дальше живешь, тем крепче родственные чувства. Они созваниваются дважды в неделю, но в последние дни его крутит так, что времени на беседы с родственниками просто нет.

Когда разговаривал с сестрой Любой, живущей в Иркутске, он вообще не помнит.

– Маму не трогай, – говорит он тихо. – Иди. И работай.

На душе погано, словно туда опростались все соседские кошки.

Буреев исчезает за хлопнувшей дверью, но та сразу же открывается, и в кабинет проникает Юлия: в руках изящная фарфоровая чашка травяного цвета, но запах от нее идет не чайный и не кофейный, а незнакомый, горький.

– Чего тебе? Что это? – спрашивает Дмитрий.

– Это настойка пустырника. – Чашка звякает, опускается на стол, и Юлия так и остается стоять, опершись изящными тонкими руками о столешницу и наклонившись вперед так, что грудь натягивает белую ткань блузки. – У вас очень нервная работа, Дмитрий Сергеевич. Выпейте, пожалуйста.

Дмитрий сглатывает, отводит взгляд.

– Да зачем? Обойдусь, – бурчит он.

– Обойдетесь? Нет. – Юлия качает головой. – Это успокоительное. Оно совсем безвредное, аха. Несомненно, не обойдетесь.

Поругаться еще и с ней? Ну нет.

Дмитрий пьет, и зеленовато-коричневая жидкость оказывается хоть и горькой, но не противной.

– Дмитрий Сергеевич. – Юлия не уходит. – Я закончила все, что вы мне поручили. Документы по Кордорскому ГОК все готовы, ушли на подпись. Готова взяться еще за какую-нибудь задачу, лишь бы только снять часть нагрузки с ваших плеч, таких широких плеч…

Лицу становится жарко, он понимает, что начинает краснеть и надо срочно отвлечься.

– Переговоры приходилось вести?

Дмитрий спрашивал ее об этом на собеседовании, но забыл, поскольку информация перестала быть важной.

– Когда в туризме работала. – По безупречному лицу Юлии пробегает легкая тень: времена эти оставили у нее не особенно радужные воспоминания.

– Ладно, тогда потренируешься немножко, раз сама вызвалась. Освежишь навыки. Нужно выйти на пару фирм-дилеров, которые торгуют оборудованием вроде нашего из-за рубежа, но с Китаем не связывались. Будешь предлагать им вот что…

Она кивает, в руках у нее блокнот и ручка.

– Если РТТГ не хочет покупать грохота «Ауро» у нас, будет покупать у других. – Дмитрий чувствует, как уходит мерзкое послевкусие от разговора с Петькой, ощущает, что он вновь по-хорошему зол, полон сил и готов ко всему.

И теперь самое время звонить мистеру Чжану.

Пока не слишком поздно… в Москве одиннадцать, значит, в Тяньдзине шестнадцать.

Нырок в прошлое

2

Диман вышел из-за угла школы и увидел на крыльце стайку парней.

– Ты чо, вообще лямой, что ли? – донесся гнусавый голос Сереги из девятого «В», пацанчика мелкого, но борзого.

Понятно, отловили толпой какого-то лоха и учат жизни.

Чужак, стоявший в кольце своих, школьных, показался Диману знакомым уже издалека – опущенная на грудь голова, сутулая спина. Подойдя ближе, он с удивлением узнал Петьку Буреева, с которым дружили еще с ясельных времен, когда их мамы-подруги встречались чуть не каждую неделю и брали с собой детей.

Потом общение чуть заглохло, Диман пошел в обычную школу, а Петька в лицей… каким макаром он тут оказался, да еще посреди четверти, в октябре?

– Точно лямой, – пробасил записной двоечник Ванька Протопопов, огромный, но с маленькой головой и ушами, как ручки у кувшина.

– Сча я ему стукну, мигом оживет, – пообещал Серега.

– Э, тихо! – воскликнул Диман. – Оставили его, резко.

– Это кто? – Протопопов развернулся, медленно, всем телом, словно не умел вращать голову на шее, глазки его под нависающими бровями расширились, челюсть отвисла. – Плахов?

Этот кабан был среди тех, кто явился проверять Димана, когда он только перешел в пятнадцатую школу, – что за пацан, кто по жизни. Диман разговаривать не стал, выбрал ближнего и зарядил ему по морде; остальные поглядели, поржали, да и приняли за своего.

– Плахов, да ты чо? Он же лох! – зачастил Серега.

– Он мой друг, отвали. – Диман поднялся на крыльцо, протянул руку. – Здорово, Петька.

– П-привет, – сказал Буреев и ладонь пожал.

– О, заговорил, гля, – брякнул кто-то из пацанов. – А то молчал и краснел, как девка. Гы-гы-гы…

– А ну заткнулись! – Диман резко повернулся к юмористу, замахнулся.

Раньше бы он врезал не задумываясь, просто ушатал бы этого ушлепка в будку с разворота, и все.

Но две недели назад серьезно заболела младшая сестра Люба, и как раз после того, как Диман в очередной раз подрался, даже не подрался, а отметелил кого-то просто так, ради веселухи… А бабушка до этого несколько раз сказала, что за грехи Бог может наказать не тебя, а твоих близких. И он тогда подумал: как это, из-за него, такого сильного, взрослого, будет страдать кто-то маленький и слабый… нет, это нечестно!

И прекратил драться… ну почти.

– Да ладно тебе, ты чо? – Юморист побледнел и шарахнулся. – Я пошутил же!

– Все запомнили – друг он мне. – Диман обвел пацанов взглядом. – Если какой наезд… Разбираться сам приду.

Последним кивнул Протопопов, до которого всегда доходило очень плохо.

Тут из школы донесся самый гнусный в мире, пронзительный и терзающий уши звук – звонок на урок.

– Ты откуда тут? – спросил Диман.

– Да перевели из лицея, – Буреев густо покраснел. – У мамы зарплату того… Ну а там… ездить надо, форма, учебники дорогие и все такое.

– Ясно. – Зарплаты резали по всему Черемухово, а где не резали, там просто не платили; у многих денег даже на еду не хватало, какая уж там форма и учебники. – В какой класс?

Оказалось, что теперь они будут учиться вместе, и Димана это честно обрадовало. Выгнав из-за парты соседа, он усадил рядом Петьку, и только для того, чтобы математичка почти тут же вызвала того к доске.

Класс возбужденно зашушукался, девчонки захихикали – всегда радостно посмотреть, как новичок сядет в лужу.

Но Петька всех разочаровал – кроме математички, – решив одну за другой две задачи не из самых простых. А когда Буреев уселся обратно, то Диман неожиданно ощутил такую гордость, будто это он сам только что поразил всех умом и сообразительностью.

То же самое повторилось и на физике, и класс притих, даже до самых тупых дошло, кто именно теперь будет учиться с ними.

А на третьей перемене Димана перехватили у туалета.

Выйдя оттуда, он наткнулся на Леху, рыжего старшеклассника-второгодника, которого непонятно почему не могли выгнать из школы. Леха командовал бандой из дюжины реально крутых пацанов лет пятнадцати-шестнадцати, которые занимались боксом, никого и ничего не боялись и даже участвовали в настоящих разборках, ходили на стрелки.

Тринадцатилетнего Димана, несмотря на разницу в возрасте, они принимали за своего.

– Привет, – сказал Леха, улыбаясь так, что видна была золотая фикса с одной стороны и дырка на месте выбитого зуба – с другой.

За его спиной отирались еще двое – Протопопов и долговязый старшеклассник по кличке Батон. На лицах у этих красовалось обычное голодное шакалье выражение, Леха же, как всегда, смотрел искоса, словно без интереса, будто он вообще не при делах и только мимо проходил.

Он был самым мелким из троицы, но самым крутым и опасным.

– Привет, – ответил Диман.

– Слышал, ты за лоха вписался, – полуутвердительно произнес Леха.

– Не лох он, а друг мне! – Диман набычился, кулаки сжались сами.

– Вот как? – Рыжие брови поднялись, золотозубо-дырчатая улыбка сгинула без следа. – Плахов, я тебя не узнаю. Ты вроде как с нами…

– С вами.

– Но тот, кто с лохом возится, сам лохом становится, – проговорил Леха задумчиво. – Помнишь?

Да, на улице все просто – если ты хочешь быть крутым, то должен общаться с крутыми и вести себя как крутой.

– Да не лох он, – буркнул Диман. – Умный просто очень на самом деле.

– Умный? – Леха развел руками, и Протопопов с Батоном с готовностью захохотали. – Как ты, что ли?

– Э, полегче. – Кулаки вновь сжались сами, глаза заволок красный туман.

Раньше Диман за такой наезд уже бросился бы, но не теперь, когда Люба заболела из-за него. А он старший брат и должен о сестре заботиться, а то мать пропадает на работе, отчим шляется неизвестно где, чтобы явиться пьяным, и только на деда с бабушкой еще можно положиться.

– В общем, смотри, Плахов. – Леха цыкнул сквозь дырку от зуба и сочно плюнул на пол. – Не оставишь своего ло… друга, так уже и не с нами можешь оказаться.

Диман ничего не ответил, только мрачно засопел – и что делать, куда деваться, ведь и Петьку нельзя оставить, он свой в доску, и с этими тусить прикольно, все же они по-настоящему крутые.

Ладно, рассосется как-нибудь.

* * *

Чтобы войти в подвал, Диман, как обычно, нагнулся.

Внутри его встретил яркий свет единственной лампочки, запахи сырости и плана, земли и прелых шмоток и дружные возгласы:

– О, Димастый… привет, заходи…

Диман пожал с десяток рук и только тут обратил внимание, что в центре подвала стоит стул без спинки, а на нем лежат несколько шприцов, блестят иглы, свалены жгуты, ложки, еще какая-то непонятная ерунда.

– Чего это у вас?

– Дык ханка же, – пояснил Протопопов. – Сейчас ширнемся, и будет все клево. Хочешь?

– Нет, – отказался Диман. – Мне и так хорошо.

Он всегда отказывался – и не только от наркоты, но и от алкоголя, даже от обычных сигарет. Ему и правда не хотелось, хотя он мог на перемене в школе выйти с курильщиками и постоять рядом, но вот втягивать в себя вонючий дым не хотелось совершенно.

– Э-э-э-э, ты чо-о-о, ме-е-ент, что ли? – протянул малознакомый парень, белобрысый, со шрамом на лбу.

– Заткни пасть, Арч! – рявкнул Серега из девятого «В». – Плахов свой! Четкий!

Шприцы пошли в ход, двое пацанов в углу закурили план.

Диман уселся на теплую трубу, прислонился к спине и принялся вспоминать, чем они занимались сегодня у Буреева.

Родители Петьки еще в жирные времена смогли купить музыкальный центр, настоящий «Панасоник». И на нем оказалось очень прикольно записывать на кассеты рассказы про одноклассников и учителей – как историчка тормозит посреди урока и пять раз повторяет одно и то же или Женька Абушев, с которым Диман ходил в садик, на спор поцеловался с дохлой лягушкой и ему это так понравилось, что он только о жабах теперь и мечтает.

Сегодня придумали историю про Оксану, первую кокетку класса, которая вставала в три часа утра, чтобы накрасить ногти, как взрослая, разрисовать себя помадой, тушью и всем прочим для девчонок, спрятать прыщи под пудрой, а потом еще отрезать сантиметр от юбки и набить в лифчик ваты, да побольше, побольше…

Завтра надо раздать послушать – так все обоссутся.

А еще Буреев начал играть на гитаре, так Диман решил от него не отставать, купил у пацана из параллельного класса бас-гитару за пятьдесят рублей и потом еще новые струны за четыреста… Вчера только приволок к Петьке, но там выяснилось, что электроника у гитары дохлая, надо поменять, но это в следующий раз.

– Ну чо, у кого приход? – спросил Протопопов.

Остальные уже превратились в дрова, глаза бессмысленные, руки как плети, слюни текут, но до Ваньки, видимо, и наркота доходила плохо, как и все остальное.

– Точно не хочешь? – спросил он, злобно пуча глазки-пуговки. – Одна доза осталась.

– Нет, – твердо ответил Диман.

Да, Буреев сегодня опять спросил «а зачем ты с ними общаешься?», и на этот раз Диман не нашелся что ответить: да, вроде бы крутые пацаны, но тогда почему один за другим бросают бокс, школу, только и сидят тут, в подвале, курят, пьют и колются, да еще дерутся? Чтобы отвлечь Петьку, схватился за его «Панасоник», и сразу последовал вопль: «Плахов, убери грязные лапы!» И Буреев побежал за тряпочкой, чтобы протереть свою драгоценность.

От входа в подвал послышался шорох, и внутрь согнувшись пролезли Леха с Батоном.