Эхо Преисподней

– Что… что мне делать? – прошептал Иерихон, его голос звучал хрипло, надтреснуто и глухо, словно он с трудом выговаривал слова, словно его горло сдавливали невидимые цепи. – Я… я не могу это контролировать… Я… я не хочу больше причинять боль… Я устал от этой борьбы.

Сара, услышав его слова, полные отчаяния, опустилась рядом с ним на колени, не отпуская его дрожащей руки, словно боялась, что он исчезнет, словно боялась, что он растает во тьме. Она нежно сжала его ладонь, словно пытаясь передать ему частицу своей силы, частицу своей веры, частицу своей надежды, словно пытаясь вдохнуть в него жизнь.

– Я… я не знаю, – ответила она, ее голос звучал мягко, ласково и успокаивающе, как колыбельная песня, словно шелест листвы под дуновением легкого ветра. – Но я знаю, что ты не один, что ты не брошен, что ты не потерян. Я буду рядом с тобой, столько, сколько потребуется времени, столько, сколько ты захочешь. Мы вместе справимся с этим, я верю в нас.

Иерихон поднял на нее свои измученные, наполненные болью глаза, и в его зрачках, впервые за долгое время, промелькнула крошечная, еле заметная искра надежды, словно луч света в темном, холодном царстве, искра, которая давала ему силы жить дальше. Он не мог поверить в то, что она говорит, в то, что она готова остаться с ним, не смотря на всю смертельную опасность, не смотря на то, что он мог причинить ей вред, не смотря на то, что он был проклят. Он был глубоко тронут ее добротой, ее состраданием, ее непоколебимой верой, и его измученное сердце наполнилось чувством благодарности, которое он не мог выразить словами, он просто не знал, как выразить ту бурю чувств, которая бушевала в его груди.

– Но я… я опасен… – прохрипел он, его голос дрожал от страха, от отчаяния, от глубокого стыда, от того, что он боялся, что он может навредить ей, что он может причинить ей боль, от того, что он не хотел причинять ей страдания. – Я… я могу убить тебя… я не хочу этого.

Сара покачала головой, ее глаза были полны решимости, полны непоколебимой уверенности, в них не было ни малейшего сомнения, ни малейшего колебания.

– Я не боюсь тебя, Иерихон, – сказала она, ее голос звучал твердо и уверенно, как голос ангела, защищающего своего подопечного. – Я знаю, что ты не хочешь этого делать, что ты борешься с тьмой, которая поселилась в твоей душе. Я верю в тебя, я верю в твою силу, я верю в то, что ты победишь это страшное проклятие, что ты сможешь вернуть себе свою человечность.

Ее слова, словно бальзам на рану, коснулись его истерзанного сердца, и он почувствовал, как его страх немного отступает, словно рассеивается туман, как его вера в себя немного усиливается, словно росток, пробивающийся через асфальт. Он понял, что Сара – это его спасение, его шанс на искупление, что она – это луч света в его темном, беспросветном мире, что она его надежда на лучшую жизнь.

Вдруг, внезапно, зуд под кожей вновь усилился, став почти невыносимым, словно раскаленные иглы вонзились в его плоть, и в глазах Иерихона вновь вспыхнул зловещий, нездоровый желтый огонь, словно в них вспыхнул адский костер. Он почувствовал, как проклятие, словно ненасытный зверь, вновь завладевает им, как его разум затуманивается, словно его накрыло темной пеленой, как его воля слабеет с каждой секундой, как он вновь превращается в марионетку тьмы. Он знал, что у него осталось совсем мало времени, что он должен что-то сделать, чтобы спасти Сару, чтобы защитить ее от своей темной сущности, чтобы спасти самого себя.

– Беги! – прокричал он, собрав все свои оставшиеся силы, его голос звучал теперь громче, но в нем все еще слышалась боль, жгучее отчаяние и мучительный страх, словно он боролся со своей собственной тьмой. – Беги! Сейчас же! Проклятие… оно возвращается! Я не смогу сдержать его!

Сара, услышав его крик, полный боли и отчаяния, почувствовала, как страх вновь сковывает ее, словно ледяные цепи, но она не отпустила его руки, не бросила его на произвол судьбы, не отвернулась от него, она не собиралась его оставлять, она не могла его предать.

– Нет, – сказала она, ее голос звучал решительно, несмотря на страх, который она чувствовала. – Я не уйду, я не покину тебя, я не оставлю тебя в беде. Я буду с тобой, что бы ни случилось, я буду рядом.

Иерихон закрыл глаза, не в силах смотреть на ее смелость, на ее непоколебимую веру, на ее безусловную любовь, он не был достоин ее доброты. Он чувствовал, как проклятие полностью завладевает им, как его человечность, как его воля окончательно исчезают, словно тают под лучами палящего солнца, как он вновь становится марионеткой тьмы, послушным орудием в руках зла. Он знал, что он не может ее защитить, что он должен отпустить ее, что она должна убежать, что она должна спасти себя, потому что он был обречен.

– Пожалуйста… – прошептал он, его голос был полон мольбы и отчаяния, словно последняя надежда. – Пожалуйста, беги… спаси себя… беги, пока я не причинил тебе боль.

Сара, увидев его страдания, почувствовала, как ее сердце разрывается на мелкие части, но она понимала, что он прав, что она должна спастись, что она не сможет ему помочь, если останется рядом, что она только помешает ему в борьбе с проклятием. Она медленно, с невыносимой болью, отпустила его руку, ее глаза наполнились слезами, но в них не было отчаяния, лишь надежда, вера и любовь.

– Я… я никогда тебя не забуду, Иерихон, – прошептала она, ее голос дрожал от слез, от горя, от той боли, которую она чувствовала, словно ее сердце было разбито. – Я… я верю, что ты победишь это проклятие, что ты сможешь вернуться, что ты найдешь свой путь к свету. Я буду ждать тебя.

Иерихон открыл свои глаза, и в его взгляде, на миг, словно промелькнула тень прощания, благодарности, и глубокая боль, которую он не мог скрыть, боль, которая пронзала его насквозь. Затем его глаза снова вспыхнули дьявольским, нездоровым желтым пламенем, и на его лице застыла гримаса ненависти, безумия и первобытной ярости, словно в нем поселился сам дьявол. Он больше не был Иерихоном, он снова стал проклятым маньяком, несущим на себе печать смерти, обреченным на вечные страдания.

Сара, отпустив его руку, медленно повернулась и побежала прочь, ее сердце сжималось от невыносимой боли, словно ее разрывали на части, но она верила, что она делает правильный выбор, что она должна спасти себя, что она должна унести свою веру в него. Она не знала, что ждет ее впереди, но она знала, что она не может больше ничего сделать, что она должна продолжить жить, что она должна помнить Иерихона, что она должна верить в его искупление, в его способность победить тьму, которая поселилась в его душе. Она продолжала бежать, ее сердце бешено колотилось в груди, ее легкие горели от напряжения, но в ее душе уже поселилась надежда, надежда на то, что добро в конечном итоге победит зло, что любовь победит ненависть, что свет победит тьму, что тьма не вечна.

Иерихон остался стоять один посреди мрачного леса, его дыхание было тяжелым, прерывистым, его глаза горели адским, дьявольским огнем, а его тело содрогалось от мучительной внутренней борьбы, которая раздирала его изнутри. Он чувствовал, как проклятие полностью завладело им, как его человечность, как его воля исчезает без следа, как он вновь превращается в монстра, который не может ничего контролировать, который не способен ни на что, кроме убийства. Он знал, что он должен был вновь охотиться, что он должен был снова убивать, что он обречен на вечные страдания, но в самой глубине его измученной души, как слабый, едва заметный огонек, еще продолжала тлеть искра надежды, искра веры в то, что однажды он сможет победить проклятие, что он сможет искупить свою вину, что он сможет вернуться к свету.

Он посмотрел на небо, и увидел, как луна полностью скрылась за плотными, нависшими тучами, и лес мгновенно погрузился в полную, непроглядную тьму, словно тьма наступила ему на пятки. Ветер вновь усилился, и его вой напоминал стон раненого, измученного зверя, словно оплакивал его судьбу. Иерихон закрыл глаза и глубоко вздохнул, готовясь к новой, бесконечной борьбе, к новым, невыносимым страданиям, но в этот раз он знал, что он не одинок, что где-то далеко есть тот, кто верит в него, кто ждет его возвращения, кто оставил частицу света в его темной душе.

Сара, бежавшая через мрачный лес, оглянулась назад и увидела, как Иерихон, словно призрачная тень, исчез в ночной темноте, растворившись в ней без следа. Она не знала, что ждет ее впереди, она не знала, сможет ли она когда-нибудь увидеть его снова, но она знала, что она должна продолжать жить, что она должна помнить Иерихона, что она должна нести его надежду в своем сердце, что она должна верить в его искупление, что она должна верить в силу добра и любви. Она продолжала бежать, ее сердце бешено колотилось в груди, ее легкие горели от напряжения, но в ее душе уже поселилась надежда, надежда на то, что добро в конечном итоге победит зло, что любовь победит ненависть, что свет победит тьму, что эта история не закончена.

Ветер продолжал завывать, словно оплакивая трагическую участь Иерихона, но теперь, среди его скорбного, жалобного пения, слышался едва уловимый, тихий шепот надежды, шепот веры в то, что даже самое страшное, самое древнее проклятие можно победить, если не терять веру в себя, если не давать тьме овладеть своей душой, если не забывать о любви, сострадании и доброте, которые есть в каждом из нас, даже в самом темном уголке души. Иерихон, проклятый маньяк, остался один в беспросветной темноте, но в его душе, несмотря ни на что, продолжала тлеть слабая искра надежды, искра света, искра веры, которая указывала ему путь в будущее. Борьба только началась, и он знал, что он не сдастся, что он будет бороться до конца.

И так, история об Иерихоне, проклятом маньяке, несущем на себе печать смерти, осталась незаконченной, оставив открытый финал, в котором все еще было место для надежды, для веры, для любви, для искупления. Судьба его была в руках тьмы, но и в его собственных тоже, и теперь все зависело от него самого. Он мог сдаться, он мог позволить тьме победить, но мог и бороться дальше, мог сохранить свою человечность, мог найти свой путь к свету. Он был проклят, но он не был потерян, и его борьба, его страдания, его надежда – это то, что останется в памяти читателя надолго, заставляя его задуматься о природе добра и зла, о силе любви и сострадания, о том, что даже в самой густой тьме всегда есть место для надежды.

Зов из могилы

Запах смерти

Запах гнили, влажной земли и чего-то мерзко сладкого, не то крови, не то застоявшейся воды, наполнил узкие, петляющие улочки Олдтауна. Этот смрад, подобно тяжелому одеялу, окутывал каждый закоулок, проникал под кожу, вызывая тошноту и отвращение. Едкий дым от догорающих костров, разведенных, скорее всего, в панике, когда первые крики ужаса разорвали ночную тишину, добавлял свою тошнотворную ноту в и без того отвратительную симфонию запахов. Он щипал глаза, обжигал легкие, делая каждый вдох мучительным. Детектив Рэй Маккалистер, чье лицо и без того было изрезано глубокими морщинами, словно карта долгой и тяжелой жизни, нанесенная на изношенную кожу, испещрено сетью бессонных ночей, теперь украшала еще и гримаса отвращения. Он поправил старую, протертую до дыр кожаную куртку, словно пытаясь укрыться от этого кошмара, словно жалкая одежда могла хоть как-то защитить от той мерзости, которая расползалась по городу, но тщетно. Это было как пытаться остановить наводнение, прикрываясь ладонью. Мертвецы. Они вылезали из своих могил, из-под земли, взрыхляя влажную почву и разбрасывая в стороны куски травы и камни, из-за разбитых надгробий, потревоженные и злые, хрипя и шатаясь, как пьяные, неуклюжие куклы, вырванные из плена мрака. Их мертвые, застывшие глаза, словно мутные осколки стекла, были устремлены куда-то в никуда, словно они не видели ни живых, ни мертвых, а просто шли, подчиняясь какому-то неведомому зову. Их разорванная, истлевшая одежда, когда-то повседневная и обычная, теперь болталась на костлявых телах, словно саваны, наспех брошенные на скелеты. Они искали… чего? Плоти? Мозгов? Жаждали ли они живой энергии, или просто искали способ заглушить терзающую их посмертную боль? Рэй не знал, и это бесило его больше всего. Неизвестность всегда была его врагом, словно змея, притаившаяся в траве, готовая в любой момент укусить.

Он вытянул из кармана смятую, почти пустую пачку сигарет “Ред Стар”, его неизменный спутник во всех тяжелых делах, достал последнюю, самую последнюю сигарету, с погнутым фильтром и приклеенными к ней табачными крошками и поджег ее старенькой зажигалкой, с трудом высекая искру из протертого кремня. Маленькое, хрупкое пламя на мгновение прогнало мрак, осветив бледное, усталое лицо Рэя. Глубокая затяжка обожгла горло, и на мгновение он почувствовал облегчение, словно никотин мог как-то заглушить тот ужас, что сковал его душу. Хотя, признавал он про себя, вкус сигаретного дыма отвратительно смешался с этим тошнотворным запахом смерти, создавая букет, от которого его подташнивало. В темноте, разгоняемой лишь косыми, бессильными лучами тусклых фонарей, которые каким-то чудом еще работали, словно отказываясь сдаваться перед лицом апокалипсиса, привидения бледных лиц и разорванных одежд скользили по мостовой, спотыкаясь о булыжники, неуклюже тянулись к живым, как дети, просящие милостыню. Рэй видел, как вчерашний булочник, добродушный толстяк, чья смешная фартучная шляпа всегда вызывала у него улыбку, с раной на горле размером с кулак, неестественно вытянутой рукой, словно сломанная кукла на нитках, настиг и разорвал на части почтальона, молодого, худощавого парня, который всегда шутил над его любовью к сигаретам, чей крик ужаса и боли еще звучал в голове Рэя. Этот звук, раздирающий тишину, засел глубоко внутри, подобно осколку стекла. Крики, от которых еще недавно кровь стыла в жилах, от которых хотелось закрыть уши и отвернуться, теперь, казалось, стали частью этого нового, безумного городского пейзажа, печальным саундтреком этого кошмара.

Рэй выдохнул клубок дыма, наблюдая за неживыми тварями, блуждающими вокруг, словно потерянные души, обреченные вечно скитаться по земле. Он был копом старой школы, человеком, который привык полагаться на факты, на улики, на логику, на четкие и ясные правила. Он распутывал грязные дела, выходил на след хитрых преступников, тех, кто умел прятаться в тенях и манипулировать системой, сидел в засадах, часами ожидая момента, пока преступник не сделает неверный шаг, и портил себе желудок дешевым кофе из забегаловок на окраине города, который по вкусу напоминал скорее отработанное машинное масло. Но этот кошмар…это было что-то совсем иное. Что-то такое, что выбивалось из рамок его понимания, словно страшный сон, который невозможно проснуться. Он не верил в зомби, в проклятия, в чертовщину, в сверхъестественное. Он считал, что у всего есть свое, рациональное объяснение, что все можно проанализировать, разложить на части и понять. Всегда находил рациональное, логическое объяснение, даже в самых странных и запутанных делах. И именно эта логика, за которую он так крепко держался, словно за спасательный круг, сейчас, казалось, ускользала, как песок сквозь пальцы, оставляя его в одиночестве наедине с ужасом. Он чувствовал себя, словно путник, заплутавший в густом лесу, где каждый шаг приближает его к краю пропасти.

– Это чертов цирк, – пробормотал Рэй себе под нос, стряхивая пепел с сигареты, словно это могло как-то облегчить его внутреннюю тяжесть. Он посмотрел на своих коллег, на тех, кто остался в живых, их лица были бледны и напуганы, и ему самому на мгновение захотелось просто сдаться.

– Цирк, говоришь? – раздался голос за спиной, и Рэй вздрогнул, хотя, по ощущениям, уже давно должен был привыкнуть к присутствию этого человека. – Тебе никогда не нравились клоуны.

Его напарница, лейтенант Эмили Картер, подошла к нему, ее лицо было бледным, но решительным, словно высеченным из камня. Она была полной противоположностью Рэю: аккуратная, методичная, всегда с блокнотом и ручкой в руках, и с безупречно собранными волосами, которые, казалось, никогда не выбивались из своей безупречной прически. Она была словно механизм швейцарских часов, четкий, отлаженный и безотказный. Но сейчас и ее обычно выверенный вид был нарушен усталостью и мрачным осознанием того, что происходит. Ее обычно гладкие волосы казались немного растрепанными, словно она провела несколько часов в борьбе с ветром, а в глазах, в этом некогда уверенном и ясном взгляде, затаился страх, который она тщательно скрывала, стараясь не показывать его окружающим, даже ему, своему напарнику. Он видел, как она сжимает блокнот в руках так сильно, что ее костяшки пальцев побелели, но при этом она продолжала держать лицо, как настоящий офицер.

– Цирк, говоришь, Рэй? – повторила она, подойдя ближе, ее голос звучал спокойно, но в нем проскальзывали нотки раздражения. – Мне кажется, это скорее апокалипсис. Или, может быть, какой-то дурной сон.

– Апокалипсис, цирк… Какая разница, Эмили? – ответил он, сделав еще одну затяжку, его голос был хриплым от недосыпа и сигаретного дыма. – Суть от этого не меняется. Мы тут, а они там, и эти… эти штуки пытаются нас сожрать.

Он не знал, как еще это назвать. Мертвецы? Зомби? Нежить? Эти слова казались ему слишком книжными, слишком далекими от реальности. В тот момент для него это были просто штуки, движущиеся куски мяса, нацеленные на то, чтобы уничтожить все живое.

– Не штуки, Рэй, – возразила она, ее голос звучал устало, но твердо, словно она пыталась убедить не только Рэя, но и саму себя. – Это люди. Или, по крайней мере, были ими. Мы должны это остановить. Число мертвых растет, и они, кажется, становятся сильнее, быстрее, словно их мертвое тело наливается силой. Утром я нашла целую группу, ковыряющуюся в трупах на кладбище, они… они как будто едят их. Это не похоже на обычную болезнь.

Рэй поморщился, представив себе эту картину, от которой его желудок скрутило в тугой узел.

– Боже, – пробормотал он, его слова прозвучали, словно молитва, произнесенная в пустоту. Он снова посмотрел на мертвецов, бродящих по улицам, и почувствовал, как в нем поднимается тошнота. Это был не обычный вид трупов, разлагающихся под палящим солнцем. Это было что-то неестественное, что-то чудовищное.

– Я знаю, – ответила Эмили, и в ее голосе прозвучало почти отчаяние, словно она чувствовала, как ее рациональный мир начинает рушиться. – Мы должны понять, что происходит. Это не просто эпидемия. Это что-то другое, что-то, выходящее за рамки наших знаний.

– Мне плевать, что это, Эмили, – сказал Рэй, туша окурок о стену, словно желая уничтожить вместе с ним и часть этого ужаса. – Мне нужно знать, как это остановить, как положить этому конец. И с чего все началось. Что их вытащило из могил. По-твоему, это болезнь? Вирус? Что говорит наука?

– На данный момент, это самая логичная версия, – ответила Эмили, доставая свой блокнот и начиная что-то в нем записывать, словно это хоть как-то могло помочь. – Я уже отправила запрос в медицинский центр. Скоро придут результаты анализов. Но… я не уверена, что это обычная болезнь. Что-то мне подсказывает, что это нечто иное.

– Обычная? – усмехнулся Рэй, покачав головой, его смех прозвучал горько и безнадежно. – Ты считаешь, что это может быть обычным? Мертвые вылезают из могил, Эмили, и это, по-твоему, обычная болезнь?

– Просто… – начала Эмили и замолчала, не находя слов, словно ее язык связали невидимые нити. Она хотела оставаться рациональной, она хотела верить в науку, но в глубине души она чувствовала, что это было что-то другое, нечто такое, чего они никогда раньше не встречали. – Я пытаюсь быть рациональной, Рэй. Иначе мы оба сойдем с ума, понимаешь?

– Рациональной? – повторил он, покачав головой, и его лицо исказилось от сарказма. – Когда мертвые восстают, Эмили, пора забыть о рациональности. Наступило время, когда нужно полагаться на свои инстинкты.

– И что же ты предлагаешь? – спросила она, уперев руки в бока, словно готовясь к бою, ее терпение начинало иссякать. – Следовать своим инстинктам?

– Именно, – ответил он, в его глазах мелькнул какой-то странный огонек, словно искра надежды. – Мои инстинкты кричат мне, что причина не в медицине. Что это что-то другое. Идем. Я хочу начать с медицинского центра. Ты, наверное, туда уже бегала, да? Ты же у нас любитель всего научного.

– Да, – ответила Эмили, вздохнув, она чувствовала, как усталость сковывает ее, словно тяжелые цепи. – Я уже была там утром, и два раза после этого. Но я готова снова пойти с тобой, если это поможет нам найти ответы.

– Вот и отлично, – сказал Рэй, кивнув. – Идем. Надо найти ответы, прежде чем этот город окончательно погрузится во тьму.

Эмили молча последовала за ним, перебирая ногами по неровной мостовой, продолжая что-то записывать в свой блокнот, словно надеясь, что эти записи помогут им выжить. Рэй знал, что она уже давно идет по своему пути, исследуя каждую деталь, каждую улику, словно пытаясь найти нить, за которую можно зацепиться в этом хаосе. А он… он просто следовал своим инстинктам, словно гончая, учуявшая след. И эти инстинкты сейчас кричали ему, что причина этого ужаса лежит где-то глубже, чем в обычных вирусах и бактериях, что это нечто более темное, более злое, и что им придется столкнуться с чем-то, к чему они не были готовы. Эта ночь обещала быть длинной, мучительной и полной опасностей, а утро, казалось, никогда не наступит, словно солнце отказалось вставать над этим проклятым городом.

Тупик науки

Два дня. Сорок восемь бесконечных часов, растянувшихся, словно резиновая лента, наполненных несмолкающим гулом тревоги, постоянным чувством липкого ужаса, словно он пропитал каждую клетку тела, и безнадежной усталостью, тянущей к земле. Рэй и Эмили работали на износ, словно запрограммированные автоматы, чьи аккумуляторы вот-вот сядут, движимые одной лишь целью – найти причину этого кошмара, этого немыслимого, противоестественного воскрешения мертвых, и остановить его, пока он окончательно не поглотил весь город, превратив его в гигантский склеп, оставив лишь руины и разлагающиеся тела. Они исследовали каждый уголок города, словно опытные охотники, выслеживающие неуловимую дичь, словно пытались поймать ветер в сети. Они прочесывали улицы, дворы, переулки, заглядывали в каждый темный проулок, в каждый заброшенный дом, словно надеясь найти хоть какой-то след, хоть какую-то зацепку, которая могла бы привести их к разгадке этой ужасной загадки. Медицинский центр был их первым пунктом назначения, словно они наивно надеялись, что наука, этот великий светоч человеческого разума, сможет пролить свет на эту тьму, развеять этот кошмар, словно лекарство может исцелить болезнь, которая, как они уже понимали, не была болезнью. Но, увы, их надежды оказались тщетными, как и любые попытки объяснить необъяснимое. Медицинский центр, это некогда безопасное и стерильное место, теперь напоминал скорее поле боя, а не храм науки. Он был чист, если не считать следов беспорядка, разбросанных документов, перевернутой мебели и разбитых окон, что свидетельствовало о хаотичной, панической эвакуации персонала, охваченного ужасом перед лицом этой ужасной угрозы. Лабораторные столы были усеяны разбитыми пробирками и чашками Петри, словно после яростного сражения, где наука проиграла, а на полу валялись разбросанные шприцы, иглы и остатки медицинских препаратов, словно остатки разорванной плоти. Все анализы, которые им удалось найти, были в норме, словно мертвецы были абсолютно здоровы, если, конечно, слово “здоровы” можно было применить к этим мерзким, разлагающимся, ожившим трупам. Никаких вирусов, никаких бактерий, никаких следов токсинов, ничего, что могло бы объяснить это безумие, эту немыслимую аномалию. Эмили проводила бесконечные анализы, сверяла списки, искала какие-либо отклонения от нормы, прочесывала базы данных, судорожно пытаясь найти хоть какой-то патоген, какую-то мельчайшую зацепку, что-то, что могло бы стать причиной этого немыслимого воскрешения мертвых. Она погрузилась в научную терминологию, словно пытаясь спрятаться за ее сложными терминами, словно пытаясь скрыться за ней от ужаса, который окружал их, но наука молчала, словно устыдившись своей беспомощности, своей абсолютной неспособности ответить на вопрос, на который не было ответа. Все анализы были безупречны, как будто смерти просто… не было, словно они имели дело не с трупами, с их разлагающимися тканями, а с живыми, здоровыми людьми, которые почему-то вели себя так странно. Она была на грани отчаяния, ее обычно четкая логика, ее безупречная система анализа, казалось, сдавала, трещала по швам, не выдерживая напора этой противоестественной реальности. Она понимала, что-то, что происходит, не поддается никакому научному объяснению, что их знания бессильны перед лицом этого необъяснимого явления. Она чувствовала, как ее мир, построенный на фактах, доказательствах и законах природы, начинает рушиться, как карточный домик, и ее охватывал ледяной ужас от осознания того, что она ничего не может поделать, что она бессильна перед лицом этой тьмы.