Эхо Преисподней

Полицейские переглянулись, не понимая, что происходит, словно они не могли поверить в то, что услышали. – Эксперименты? – переспросил молодой офицер, его голос был полон недоверия, он словно думал, что Майлз сошел с ума. – Какие эксперименты? Что вы такое говорите? Какая может быть больница и эксперименты в заброшенном здании?

– Он… он пытался “исправить человеческий разум”, – ответил Майлз, его голос дрогнул, когда он вспомнил окровавленное тело на операционном столе, и его тошнило, от одной только мысли о том, что он видел. – Он думал, что делает мир лучше, что он помогает человечеству, но на самом деле он был просто безумцем, садистом и убийцей.

– Мы должны осмотреть больницу, – сказал пожилой офицер, не обращая внимания на бессвязные слова Майлза, – и посмотреть на все это своими глазами. – Вы останетесь здесь, детектив, пока мы не убедимся, что все в порядке, что вы говорите правду, что это не вы натворили всего этого.

Полицейские двинулись к больнице, оставив Майлза одного, словно прокаженного, в окружении мерцающих огней полицейских машин, которые словно охраняли его от ужасов этой ночи. Он чувствовал, как холодный дождь проникает под его одежду, скользит по его коже, но он больше не чувствовал холода, его сердце было сковано льдом, а душа была в агонии, словно ее рвали на части. Он смотрел на темные окна больницы, словно на черную бездну, и ему казалось, что он слышит шепот, доносящийся из глубины здания, шепот тех, кто погиб в ее стенах, шепот их боли и страдания.

– Это эхо, – прошептал Майлз, словнообращаясь к самому себе, словнопытаясь найти хоть какое-то объяснение происходящему. – Эхо прошлого, которое никогда не умолкнет.

Вскоре полицейские вернулись, их лица были бледными, и напуганными, словно они увидели нечто такое, что не могли описать словами. – Там… там ужас, – проговорил молодой офицер, отводя взгляд от Майлза, словно боялся увидеть в нем отражение того, что он видел в больнице. – Мы нашли тела. Их много. Слишком много. Они изуродованы.

– Мы нашли того, кого вы называете хирургом, – сказал пожилой офицер, его голос был хриплым и тихим, словноего что-то угнетало. – Он без сознания. Мы его задержали. Он у нас.

– Это Артур Миллер, – сказал Майлз, – Он работал санитаром в этой больнице, давным давно. Он был свидетелем всех зверств, он видел, как мучили людей. Я знаю это наверняка.

– Откуда вы это знаете? – спросил пожилой офицер, его глаза были полны подозрения, словноон не до конца верил словам Майлза. – Вы слишком много знаете об этом. Вы уверены, что не имеете к этому всему отношения?

– Я нашел дневник, – ответил Майлз, – Я читал записи пациентов, я узнал его историю, я видел его безумие. Я видел, на что он способен.

Пожилой офицер посмотрел на Майлза с сомнением, словно пытался разглядеть его насквозь. – Вы слишком много знаете, детектив, – сказал он, – Слишком много для простого человека, который приехал расследовать это дело. Но в любом случае, вы пойдете с нами в участок. Вам нужно дать показания, чтобы мы разобрались во всем.

Майлз кивнул, не возражая. Ему было все равно, что с ним будет. Он знал, что эта ночь навсегда изменила его, что он никогда не сможет забыть того, что он видел, что он пережил. Он знал, что “Эхо тишины” останется с ним на всю жизнь, как постоянное напоминание о том, что безумие может скрываться даже в самых темных уголках человеческой души, что оно может вырваться на свободу в любой момент.

В полицейском участке Майлз рассказал все, что он знал, все, что он видел, все, что он пережил, ничего не утаивая. Он рассказал о дневнике, о хирурге, об экспериментах, о жертвах. Он говорил тихо и спокойно, словно он рассказывал страшную сказку, а не ужасную правду, которая шокировала даже самых опытных детективов. Он понимал, что мало кто поверит в его историю, что его сочтут безумцем, или, что еще хуже, соучастником. Но ему было все равно, он не заботился о том, что о нем подумают другие. Он знал, что он сделал все, что он мог, что он остановил безумие, что он спас других людей от мучительной смерти, и это было главным.

– Это чудовищно, – сказал один из детективов, молодой парень, который слушал рассказ Майлза, и в его голосе звучал ужас, он словнобыл потрясен до глубины души. – Как такое вообще могло произойти в наше время? Как такое вообще возможно?

– Я не знаю, – ответил Майлз, устало потирая глаза, его тело болело, и он чувствовал себя выжатым, как лимон. – Но я знаю, что это не должно повториться, что мы должны извлечь из этого урока. Мы должны найти способ остановить таких людей, как он, до того, как они начнут убивать, до того, как они станут монстрами.

– Но как? – спросил другой детектив, женщина с умным, проницательным взглядом, которая слушала рассказ Майлза, не перебивая, стараясь уловить каждую деталь. – Как мы можем остановить безумие? Как нам противостоять тьме, что скрывается в человеческой душе?

– Я не знаю, – ответил Майлз, – но мы должны искать. Мы должны помнить, что зло существует, что оно никуда не исчезает. Мы не должны позволить прошлому повториться, не должны забывать о том, что может произойти, и какими ужасными могут быть последствия. Мы должны бороться с тьмой, пока она не поглотит нас.

После показаний Майлза отпустили, он пробыл там всю ночь, и усталость давала о себе знать. Он вышел из полицейского участка, в прохладный рассвет, словно заново родившись, словно он выбрался из могилы. Он посмотрел на небо, и ему показалось, что тучи стали немного светлее, что дождь немного стих, словно природа оплакивала жертв “Эха тишины”. Он знал, что впереди его ждет долгий путь к выздоровлению, что ему понадобится много времени, чтобы прийти в себя, чтобы справиться с теми ужасами, что он видел, но он был готов к этому. Он понимал, что он не сломлен, что он не побежден, что он все еще жив, и что у него есть еще силы бороться.

Он направился к своей машине, которая все еще стояла у ворот больницы, словно охраняя ее, и когда он подошел к ней, он заметил, что кто-то оставил на капоте букет белых лилий, перевязанных черной лентой, словно в память о погибших. Он посмотрел на лилии, и в его глазах появились слезы, он словно почувствовал их присутствие, он словно увидел души тех, кого он спас, и он понял, что они благодарят его. Он знал, кто их оставил, что это были те, кого он спас, те, чьи души теперь могли обрести покой, и чей покой теперь защищен.

Майлз сел в свою машину, завел двигатель и медленно поехал прочь от “Эха тишины”, в свет нового дня, в надежду на будущее, оставив больницу позади. Он понимал, что он оставил это место позади, но он никогда не забудет его, никогда не забудет ужасы, которые он видел, никогда не забудет тех, кто погиб в ее стенах, что они навсегда останутся в его сердце. Он знал, что “Эхо тишины” будет преследовать его всю его жизнь, как постоянное напоминание о том, что зло может скрываться даже в самых темных уголках человеческой души, и что он должен быть всегда готов к тому, что ему может противостоять.

Он посмотрел в зеркало заднего вида, и ему показалось, что он видит силуэт больницы, который таял в тумане, словно призрак, уходящий в прошлое. Но он знал, что это не силуэт, а лишь эхо, эхо ужаса, боли и страдания. Эхо прошлого, которое всегда будет хранить свои мрачные тайны, которые всегда будут напоминать о том, что зло никуда не исчезает, а просто ждет своего часа. Он понимал, что зло не дремлет, что оно может затаиться на время, а потом снова вырваться на свободу, и что он, как детектив, должен будет бороться с ним до самого конца, всегда, чтобы защитить невинных, чтобы не допустить новых жертв, и что эта борьба никогда не закончится.

– Это еще не конец, – прошептал Майлз, глядя в зеркало заднего вида, и он знал, что это правда. – Это только начало, начало новой борьбы, начало новой охоты.

И он поехал дальше, туда, где его ждали новые расследования, новые тайны, новые битвы, новые вызовы, понимая, что его долг – бороться с безумием, до тех пор, пока оно не будет искоренено из этого мира, пока оно не будет повержено, что он не сдастся, и будет продолжать свою борьбу, ради памяти тех, кто погиб, и ради будущего тех, кто еще живет, ради тех, кто до сих пор может стать жертвой тьмы. И он понимал, что никогда не сможет забыть эту ночь, никогда не сможет забыть “Эхо тишины”, и никогда не забудет тот мрачный урок, что он получил, глядя в лицо безумию.

Иерихон: Песнь Проклятого

Шепот Ужаса

Ветер, словно стая голодных волков, с остервенением терзал ветхие стены, скребся в щели, завывая жуткую, пронзительную мелодию. Деревянные балки заброшенной лесопилки, некогда гордо возвышавшиеся, теперь стонали и скрипели под натиском стихии, словно истязаемые кости, раздираемые невидимой пыткой. Под потрескавшейся крышей, где раньше гудели станки, а воздух был наполнен терпким запахом свежеспиленного дерева, царила зловещая тишина, прерываемая лишь стенаниями ветра, редкими вздохами измученного дерева и далекими, едва слышными скрипами железа, напоминавшими о былой деятельности. В полумраке, куда едва проникали лучи бледного лунного света, среди разбросанных инструментов, ржавых пил, скрученных цепей и груд обтесанных досок, засыпанных толстым слоем опилок, стоял он – Иерихон. Его имя, произнесенное едва слышным шепотом, заставляло содрогаться даже самых храбрых мужчин, а женщины, услышав его в ночном мраке, спешили перекреститься, словно отгоняя нечисть. Он стал синонимом самой смерти, необъяснимого, первобытного зла, темной сущности, которая, казалось, была соткана из самих глубин преисподней.

Иерихон не двигался, он был похож на застывшую тень, впитавшую в себя всю черноту этого места. Его взгляд, направленный в пустоту, казался отсутствующим, а лицо – изможденным и бледным. Казалось, что он не дышит, не живет, а просто существует, скованный невидимыми цепями. Но именно это молчание, эта неподвижность пугали сильнее всего.

Дни его проходили в мучительном, тоскливом одиночестве, в молчании, которое давило на него своей тяжестью, подобно свинцовым плитам. Он бродил по лесопилке, не находя себе места, словно призрак, обреченный вечно скитаться. Но ночи… ночи были иными. Они были наполнены тенями, которые плясали вокруг него в дьявольском хороводе, шепча проклятия на языке, который он не понимал, но чувствовал каждой клеткой своего тела, словно эти слова были написаны у него на сердце чернилами боли и отчаяния. Он не помнил, как получил это проклятие. В его памяти остались лишь обрывки воспоминаний, словно кадры из кошмарного сна, пропитанного туманом: костер, разгоревшийся до небес, словно вызов небесам, странные, гортанные песнопения, похожие на вой раненых зверей, которые казались ему одновременно и знакомыми, и чужими, и чувство, будто его нутро выворачивают наизнанку, оставляя лишь зияющую пустоту, заполненную холодом и тьмой. Теперь это проклятие пульсировало в нем, как черное, отвратительное сердце, неустанно требуя крови, неустанно толкая его к гибели, словно ненасытный зверь, требующий все новых и новых жертв. Оно было внутри него, проникая в каждую жилку, в каждую косточку, в каждый мускул, превращая его в орудие ужаса.

Он больше не был тем человеком, каким его знали когда-то. Его карие глаза, раньше излучавшие доброту и любопытство, теперь светились изнутри зловещим, нездоровым желтым огнем, словно адское пламя, отражая тьму, которая безраздельно завладела его душой. Кожа, бледная от постоянного пребывания в тени, подвала в себя цвет увядшей луны, покрылась странными, темными отметинами, похожими на переплетение набухших вен, но более зловещими, словно по ней ползали невидимые черви, ползущие к сердцу. Движения его стали резкими, словно у марионетки, которую дергают за нитки, а голос, когда он изредка его подавал, звучал хрипло и угрожающе, словно из могилы, пропитанный запахом земли и смерти. В нем не осталось ничего человеческого, он был лишь оболочкой, наполненной тьмой и безумием.

В деревнях, расположенных на краю мрачного леса, ходили слухи, что Иерихон – это не просто убийца, а сосуд для древнего проклятия, марионетка, танцующая на ниточках тьмы, которая лишь притворяется человеком. Говорили, что он не понимает своих действий, что его ведет неведомая сила, способная лишь на одно – сеять смерть и ужас. Его имя шептали в домах, закрывая ставни и запирая двери на засовы, стараясь защититься от зла, которое бродило рядом. Говорили о зверствах, которым не было ни логического, ни разумного объяснения, о смертях, которые несли на себе печать непостижимого ужаса. Говорили, что он питается их страхом, что чем больше они боятся, тем сильнее становится Иерихон.

– Слыхали ли вы, что приключилось с бедной Эмилией? – прошептал старик Яков, сидя у камина, его лицо изрытое морщинами, освещалось тусклым, дрожащим пламенем. Он настойчиво набивал трубку, его руки тряслись от нервного напряжения. – Нашли ее в лесу, на опушке, возле ручья. Словно всю жизнь из нее выпили. Белее снега была, словно привидение.

– Не говори так, Яков, – резко перебила его Марфа, жена, закутавшись в толстую шаль из грубой шерсти, словно отгоняя холод не только от тела, но и от души. – Не к ночи будь помянуто. Это он… это проклятый Иерихон, забирает наших детей, наших мужей, оставляет нас вдовствовать и горевать. Почему Господь допускает такое?

– А что же станется с бедным сыном Эмилии? – всхлипнула молодая женщина, по имени Анна, с младенцем на руках, стараясь укрыть его от холода, но больше от страха. Слезы заблестели в ее глазах, оседая на покрасневших щеках. – Мал еще, не окреп, сиротой остался. Неужели никого нет, чтобы остановить этого… этого монстра? Разве нет никого смелого, способного пойти против этого ужаса?

– Кто остановит? – горько усмехнулся старик, горькая усмешка исказила его лицо. – Он не человек. Он проклятие. Его не убить, он словно тень, словно привидение, скользящее среди нас. Говорят, его породила сама нечистая сила, говорят, он пришел к нам из самых глубин ада. Против него бессильны человеческие руки.

– Глупости говорите, дед, – с вызовом вмешался молодой парень, Павел, чье лицо было полно решимости, а глаза горели огнем юношеской горячности. – Иерихон – такой же человек, как и мы, хоть и выглядит по-другому. Может, с ним можно поговорить? Может, есть причина, по которой он это делает? Может, он не монстр, а просто несчастный человек, попавший в беду?

– Не смеши меня, Павел, – проворчал Яков, его голос был полон раздражения. – Ты хоть раз видел, как он убивает? Он не разговаривает, он рвет на части, словно дикий зверь. Он не слушает слов, он слышит лишь голос проклятия. Не лезь туда, куда тебя не зовут. Не искушай судьбу. Ты молод, не понимаешь, с чем имеешь дело.

– Но разве можно просто сидеть и ждать, пока он придет за нами? – настаивал Павел, не уступая старику. – Может, если мы объединимся, все вместе, то сможем дать ему отпор? Может, если покажем ему свою силу, то он испугается и уберется из наших земель?

– Объединимся? – засмеялся Яков, но в смехе не было веселья, лишь горечь и безнадежность. – Ты думаешь, что против проклятия помогут твои вилы и факелы? Ты думаешь, что он испугается вашей кучки вояк? Это не волк из леса, это не просто бандит, это нечто большее, нечто темное, что не остановить ничем, кроме… кроме чуда. Но, боюсь, Господь отвернулся от нас.

Старик замолчал, не договорив, словно умолк от ужаса, поглотившего его слова. В глазах его читался страх, который он безуспешно пытался скрыть за показной бравадой. Все в комнате молчали, каждый погрузившись в свои мрачные мысли, в свои страхи, которые отныне преследовали их, как назойливые мухи. Ветер за окном все так же выл, словно пророча новые беды, а тени, игравшие на стенах, казались живыми и зловещими, принимая очертания чудовищ. И в этой зловещей тишине, полной страха и отчаяния, каждый понимал, что Иерихон не просто убийца, не просто сумасшедший маньяк, он был воплощением ужаса, ходячим проклятием, которое несет смерть и страдания, опустошая их жизни и лишая надежды на будущее. И пока он бродил по лесу, их жизнь будет полна страха и тревоги, а надежда на спасение будет казаться все более призрачной, далекой и недостижимой, словно свет звезды, затерявшейся в бесконечной ночи. Но никто из них не знал, что и сам Иерихон был узником своего проклятия, что в глубине его души еще тлеет искра человечности, которая в самый неожиданный момент может вспыхнуть ярким пламенем.

Охота

Ночь, словно исполинское чернильное пятно, растекалась по окрестностям заброшенной лесопилки, окутывая все вокруг плотным, почти осязаемым покрывалом тьмы. Луна, словно бледный, напуганный глаз, спряталась за густыми, нависшими тучами, лишь изредка пробивая плотную пелену тьмы бледными, дрожащими лучами, которые превращали и без того мрачное место в еще более зловещую декорацию для кошмарного спектакля. Внутри лесопилки, где царила давящая, почти звенящая тишина, Иерихон стоял неподвижно, словно изваяние, высеченное из черного камня, но внутри него бушевала невидимая, разрушительная буря. Проклятие, словно голодный, проснувшийся из долгого сна зверь, начинало свои мучительные, терзающие пляски в его нутре, с каждым мгновением наращивая свою мощь. Он чувствовал, как нестерпимый зуд, словно тысячи огненных игл, пронзает его кожу, становится все сильнее, словно миллионы муравьев-кровопийц прокладывают себе путь сквозь его плоть, разъедая ее изнутри, пожирая его плоть, его разум, его душу. Этот зуд был невыносимым, сводящим с ума, заставляющим его забывать о своей человечности, о своей воле, о том, кем он когда-то был. Это был сигнал, точный и бескомпромиссный, – сигнал к охоте, сигнал к убийству, сигнал к смерти.

Он не знал, кого ищет, он не понимал, почему он должен идти, но он знал, что должен найти. Проклятие вело его, словно невидимый поводок, сделанный из самой тьмы, не давая ему выбора, не давая ему ни малейшего шанса на покой, ни мгновения передышки. Он выходил из лесопилки, как лунатик, его движения были резкими, порывистыми, и неуклюжими, но при этом быстрыми, целенаправленными и неумолимыми, словно он был ведом невидимой рукой, которая толкала его вперед, прямо в пасть тьмы. Ветер, казалось, вторил его состоянию, усиливая свой вой, превращая его в протяжный стон, словно подбадривая его на путь зла, словно призывая его к новым зверствам. Он шел через мрачный лес, не обращая ни малейшего внимания на цепляющиеся за одежду ветви деревьев, царапающие его кожу, на острые камни, о которые спотыкались его ноги, на ледяной холод, проникающий до костей, леденящий его кровь, но не останавливающий его поступь. Он шел, повинуясь невидимому зову, словно магнит притягивал его к своей несчастной жертве, словно он был марионеткой, чьи движения были прописаны в дьявольском сценарии.

Сначала он чувствовал лишь смутное беспокойство, легкое покалывание в кончиках пальцев, словно тысячи невидимых иголочек пронзали его кожу, но чем ближе он подходил к своей жертве, тем сильнее становился зуд, тем яснее он ощущал проклятие, словно раскаленная лава, прожигающая его душу, оставляя лишь выжженную, черную пустоту. В его голове начинал звучать навязчивый шепот, словно голоса из преисподней, перешептывающиеся о его скорой победе, словно демоны призывали его к новым злодеяниям. Он чувствовал страх своей жертвы, он чувствовал ее отчаяние, и это чувство разжигало в нем безумие, превращая его в нечто, что не имело ни малейшего отношения к человеку. В этот момент его душа погружалась в самую гущу тьмы, и он был готов совершить любое зло.

Он больше не контролировал себя, он больше не был собой. Он был лишь оболочкой, наполненной жаждой крови, жаждой смерти, ненасытной потребностью утолить голод проклятия. Его глаза, горящие зловещим желтым огнем, напоминали глаза дикого зверя, рыскающего по окрестностям, ища цель, ища жертву, словно он был слеп, и тьма стала его единственным поводырем. Он был охотником, ищущим добычу, ищущим свою очередную жертву, чтобы утолить голод проклятия, чтобы на мгновение почувствовать облегчение. В его сознании возникали лишь смутные образы, кровавые вспышки насилия, но не было ни мыслей, ни чувств, лишь инстинкты, лишь тьма, лишь слепая, неумолимая жажда крови.

В ту ночь он настиг свою первую жертву неподалеку от старой, давно заброшенной водяной мельницы, чьи лопасти, сломанные и искореженные, жалобно скрипели на ветру, словно оплакивая свою утраченную мощь. Это был пожилой мужчина, возвращавшийся домой после тяжелого трудового дня, проведенного на соседнем поле. Он был простым, честным работником, который не причинил никому зла, но, к великому своему несчастью, он оказался не в том месте, не в то время, став очередной жертвой тьмы, обреченной на мучения и страдания. Иерихон почувствовал его приближение задолго до того, как увидел, словно проклятие вело его за ниточку, притягивая к обреченной цели. Зуд под кожей стал невыносимым, словно кто-то резал его кожу острыми осколками стекла, а шепот в голове превратился в оглушающий, ревущий вой, полный ненависти и злобы.

Мужчина, услышав подозрительный шорох в кустах, остановился, его сердце бешено колотилось, словно птица, попавшая в клетку. Он выкрикнул испуганно, его голос дрожал от страха, как осенний лист:

– Кто здесь? Эй, кто там прячется? Покажитесь, не балуйтесь! Кто бы там ни был, я вас не боюсь!

Но в ответ он услышал лишь тихий, угрожающий хрип, словно зверь, готовящийся к прыжку, и увидел, как из темноты, словно из самого пекла, появляются горящие желтые глаза, полные ненависти и злобы, а затем и сам Иерихон, чья фигура казалась искаженной, словно кошмарный сон, выскользнувший из мрачных глубин ада. Мужчина попытался убежать, но его ноги не слушались его, приросшие к земле ужасом, а Иерихон был слишком быстр, слишком силен, слишком полон тьмы. Он набросился на свою жертву, словно дикий зверь, не давая ему ни малейшего шанса ни на спасение, ни на защиту, не дав ему даже шанса закричать, чтобы позвать на помощь.

– Что ты… кто ты такой? – прохрипел мужчина, его голос был полным отчаяния, пытаясь отбиться от напавшего на него, но его руки были слабы, его попытки тщетны, словно борение слабого человека с ураганом. – За что ты меня?

Но Иерихон не отвечал, он был не в состоянии говорить, он был не в состоянии что-либо чувствовать. Проклятие полностью затмило его разум, превратив его в жестокую, беспощадную машину убийства, запрограммированную лишь на смерть, лишь на кровь, лишь на насилие. Он наносил удар за ударом, без жалости, без сострадания, без тени сомнения. Он рвал плоть, словно ткань, ломал кости, словно сухие ветки, не чувствуя ни малейшей боли, ни вины, ни угрызений совести, словно он был лишен всех человеческих чувств. Он был словно во власти слепой, неумолимой ярости, ярости, которая требовала лишь одного – крови, лишь одной цели – смерти. Он был лишь орудием в руках проклятия, жаждущего насилия и страданий.

После того как с жертвой было покончено, Иерихон остался стоять над бездыханным телом, тяжело дыша, его грудь вздымалась и опускалась, словно кузнечные мехи, а сердце билось в его груди, словно пойманная птица, рвущаяся на свободу. Он чувствовал, как проклятие на мгновение ослабило свою хватку, словно сняло с него часть своего гнета, а в его голове, в глубине его затуманенного разума промелькнула мысль, горькая и болезненная – это был он, это он совершил это ужасное деяние, это он погубил еще одну ни в чем не повинную жизнь. В его сердце зародилось ледяное чувство отвращения к самому себе, к тому, во что он превратился, к той чудовищной роли, которую он был вынужден играть. Но это чувство было мимолетным, длилось лишь мгновение, не больше, чем вспышка молнии, прежде чем проклятие вновь завладело им, полностью поглотив его сознание, заставляя его забыть о своем мимолетном просветлении, о своей человечности. Зуд под кожей вновь усилился, став невыносимым, напоминая ему о том, что охота еще не окончена, что он должен идти дальше, что проклятие требует новых жертв.

Он направлялся дальше, вглубь леса, не зная, куда ведет его тьма, не зная, какую еще жертву ему уготовано встретить в этой нескончаемой ночи. И так было каждую ночь, каждый раз, когда проклятие просыпалось в нем. Он охотился, он убивал, он страдал от мук проклятия, которое разрывало его изнутри, но ничего не мог с этим поделать, он был бессилен, словно птица, попавшая в западню. Он был заложником темной силы, заключенной в его собственном теле, обреченным вечно следовать ее зловещим приказам, обреченным на вечные страдания, обреченным на вечную охоту. Его жизнь превратилась в настоящий ад, в котором не было ни капли надежды на спасение, ни лучика света, способного рассеять тьму, которая его поглотила. Он не мог остановиться, он не мог сопротивляться, он был лишь марионеткой, чьи нити были в руках проклятия, танцующей на ниточках тьмы под зловещую мелодию безумия. И в этом заключалось его проклятие, его крест, его вечные страдания. Он был охотником, но в то же время он был и жертвой, обреченной на вечные муки, на вечное отчаяние, на вечную охоту за новой жертвой, чтобы хоть на миг утолить голод проклятия, но не находя ни покоя, ни утешения. И этот адский круг казался бесконечным, словно лабиринт, из которого нет выхода.