Воспитание подрастающих поколений

Казалось бы, в одновозрастных детских объединениях проще осуществлять воспитательную работу с учётом возрастных особенностей. Это известно ещё из студенческого курса возрастной и педагогической психологии. Да, с позиций классической педа-гогики (Я.А. Коменский), возрастной психологии (Л.С. Выготский) достаточно обоснован принцип учёта возрастных и индивидуальных особенностей развития обучающихся.

Но наш опыт работы в детских творческих разновозрастных художественных коллективах показал и другую закономерность в разностороннем развитии школьников. В оркестре коллективное музицирование ребят-оркестрантов «раздвигало рамки» возрастных ограничений. Этому не в малой степени способствовала сама музыкально-творческая деятельность ребят-оркестрантов. И вот почему.

В творческой деятельности налаживалось органическое, почти семейное взаимодействие ребят постарше со своими младшими партнёрами по той или иной оркестровой партии. Происходил естественный процесс сотворчества, при котором дети и подростки добивались «слаживания» в игре на инструменте определённой оркестровой партии, «по-братски» делились маленькими секретами, например, метро-ритмической техники.

Бывало так, что «малыши» быстрее схватывали тот или иной технологический приём исполнения на музыкальном инструменте, и как маленький учитель, по-свойски» растолковывал более старшим оркестрантам как нужно играть и «с рук» показывал технику игры на инструменте. При этом старшие не обижались и не завидовали более способным в музыкальном отношении «малышам».

И напротив, то, что уже освоили более старшие ребята, вызывало у младших «братьев» непреодолимое желание «догнать старших». Это «на глазах» ускоряло их не только музыкальное инструментально-творческое, но и общее, в том числе и духовно-нравственное развитие.

Конкретным примером сотрудничества и сотворчества моих оркестрантов и участников детских фольклорных ансамблей я представил и детально проанализировал в диссертации. Правда, мне, по настоянию моего научного руководителя, профессора Ю.П. Сокольникова, приходилось, в большей мере музыкально-методическую направленность диссертационного исследования «разворачивать» на общую педагогику в русле системного подхода к воспитанию школьников.

Но и в выносимых на защиту положений, и в характеристике педагогических условий, у меня нет да проскальзывали сугубо музыкальные термины: ритмичность, гармоничность, динамичность, темпо-ритм, композиция и др. Мои проницательные оппоненты не только заметили, но и отметили особенности моего музыкально-педагогического языка как заслуживающие внимания, отличающиеся новизной терминологии, которые, по их мнению, несомненно обогащают научно-педагогическую лексику, могут и должны войти в обиход научно-педагогической общественности.

До защиты диссертации я публиковался о результатах исследования в рецензируемых журналах. Но лишь спустя годы после защиты я издал свою первую монографию. В отличие от руко-писи кандидатской диссертации в монографии я акцентировал внимание читателей на музыкально-педагогических аспектах своей опытно-экспериментальной деятельности.

Кроме того, я поместил в приложение к монографии собственные аранжировки и инструментовки музыкальных произведений: партитуры и клавирные нотные иллюстрации. Этими материалами долгое время пользовались мои коллеги с кафедры музыки и музыкальных инструментов. В дальнейшем в учебный план для студентов музфака был включён, разработанный мною, на основе материалов монографии, учебный курс, который затем отдельными частями вошёл в учебные программы других курсов: Элементарное музицирование», «Народное музыкальное творчество Удмуртии» и др.

В один из моих приездов в Москву, я напросился на консультацию к научному руководителю всесоюзного объединения учёных-педагогов по вопросам системного понимания воспитания, профессору Ю.П. Сокольникову, который потом и стал на три года моим научным руководителем. Я оформил соискательство и периодически наезжал в Москву с отчётами по научно-исследовательской деятельности.

Юрген Петрович как учёный-методолог, научил меня разрабатывать научный аппарат и так называемые им «предварительные положения», стратегию и тактику педагогического исследования. Он, будучи в своё время директором общеобразовательной школы в Чувашии, превосходно разбирался в теории и методике изучения практического педагогического опыта, организации, методике, математической обработке результатов промежуточных «срезов» и, главное, систематизации полученных исследователем результатов, их научному обоснованию и грамотному научному толкованию.

По завершении 3-х лет соискательства, за которые много что произошло в плане моего повышения научно-педагогической исследовательской подготовки в качестве аспиранта-заочника. Сдал все кандидатские экзамены, ездил на многочисленные научно-практические конференции, на которых удавалось выступать с докладами и сообщениями. Публиковал тезисы и статьи по теме диссертационного исследования в отечественных рецензируемых научных журналах и сборниках статей.

Дописывать диссертацию мне пришлось в Москве, и так получилось, что моя защита кандидатской диссертации состоялась на год раньше окончания моей официальной учёбы в заочной аспирантуре. Вспоминая сегодня те годы, можно сказать, что это было очень не простое время. Ведь результат, к которому я стремился, был сопряжён недостаточной поддержкой с моей стороны семьи, как материальной, так и из-за нехватки времени, которое необходимо было уделять моей жене и совсем ещё маленькому сыну Андрюше.

На защиту я вышел в должности заведующего кафедрой педагогики начального обучения, что не помогало, а напротив, осложняло составление сопроводительных документов, как до защиты, так и после, при прохождении документов и диссертации в ВАК (высшей аттестационной комиссии СССР).

Что касается моей диссертации, о она была целиком и полностью построена на моём опыте музыкально-эстетического воспитания младших школьников и школьников постарше. Поэтому и тема диссертации была сформулирована следующим образом: «Взаимосвязь и единство нравственного и эстетического воспитания в детском разновозрастном художественном коллективе».

А самой защите мною диссертации предшествовала целая история. Жить в Москве мне пришлось по всякому, так как аспирантское общежитие мне было не положено. Поначалу мы с докторантом и моим коллегой-наставником В.Н. Харькиным снимали дачный домик за пределами Москвы – на Тайнинской. По вечерам, довольно поздно возвращаясь из «Ленинки» (национальной библиотеки им. В.И. Ленина), мы с ним первым делом топили русскую печку, жарили картошку и ложились спать.

И тут Валера Харькин надумал в очередной раз жениться, и некоторое время ужин готовила невеста моего коллеги. Но случилось так, что за день до свадьбы «жених» жениться передумал. В общем, суть да дело, но когда мне представилась возможность найти другое жильё, я съехал с дачного домика. Как раз в то время, я по поручению Сокольникова, я решал вопросы о поселении в загородной гостинце педагогов-учёных из разных республик и городов СССР, приезжающих на годичное собрание ассоциации «Воспитание». Там-то я и договорился пожить некоторое время – цена за проживание была сносная.

Понятное дело, что в таких условиях, а было ещё и временное проживание в квартире, которую сдавали москвичи по доброте душевной, завершать работу над написанием кандидатской диссертации было затруднительно.

За полтора месяца до защиты, я наконец-то «подснежником» попал в аспирантское общежитие. Во-обще-то это была бытовка аспирантов, где они хранили утварь, чемоданы, не сезонную одежду и обувь. Но, зато был стол, кровать, стулья. А главное – было окно с обзором широкого проспекта Вернадского и изумительной церкви, которую реставрировали или ремон-тировали.

Работая в этой каморке над рефератом и другими материалами и документами, требуемые к защите, я, часто поглядывая в окно на церковь невольно подумал, что я обязательно должен закон-чить диссертацию и подготовить сопроводительные документы к защите раньше, чем строители закончат ремонт церкви.

Кстати, о церкви. Ещё до упоминаемой мною ранее неудачной женитьбы Харькина, он вдруг решил креститься. И вот, в один из воскресных дней мы с ним отправились в одну из церквей на Чистых прудах, где и вместе с младенцами батюшка полил святую водицу на лысину моего коллеги и блудливого прохиндея, прочитав молитву и окрестив его. После крещения, выйдя из церкви и свернув по улице за угол, крещёный докторант воскликнул: «Батюшка отпустил мне все грехи! Как здорово! Можно опять грешить, с чистого листа».

Я же, закончив свою диссертационную работу и издав в типографии МПГУ автореферат диссертации, стал серьёзно задумываться о самой процедуре защиты в диссертационном совете. Я не раз бывал на защите диссертаций и знал все тонкости этого, весьма занимательного действа, о чём пока умалчиваю, но осознавать всю ответственность за свой долгий и кропотливый труд начал только что.

Как-то раз, взглянув в окно своей каморки, я с удовольствием заметил, что и ремонт церкви завершён, зазвонили колокола на звоннице, а значит, начались службы священнослужителей для верующих прихожан. Не долго думая, я приготовил всё не-обходимое, дабо я уже знал по харькинскому опыту, что нужно для крещения. Далее, если без подробностей, я окрестился в церкви, которую наблюдал из окна свей каморки. И как-то сразу успокоился, забыл про все страхи и коллизии восточных аспирантов из «команды» Ю.П. Сокольникова.

Тут вот ведь как получилось. Я, как уже писал, в течение трёх лет наезжал в Москву лишь на отчёты по диссертационному исследованию, а «восточная свита», напротив, училась очно. Встречаясь с ними на конференциях и защитах кандидатских и докторских диссертаций, я постоянно получал от них назидательные советы о том, что и как надо делать. Каково же было их удивление (и не только) когда в очередной раз, поучая меня, как следует работать над диссертаций, они вдруг узнали и поразились тому, что я (на год раньше) приехал на свою защиту.

Так вот, окрещённый, а напомню, что это были застойные советские времена, коммунистическая идеология, атеизм и всё такое, я воспрянул духом и с деловым усердием готовился к защите диссертации в головном вузе нашей страны.

Защита прошла успешно, хотя не без приключения. Я защищался после защиты докторской диссертации. Во время перерыва я решил разложить оставшиеся у меня после рассылки свой авто-реферат членам диссертационного совета, как делал это до меня докторант. Это увидел председатель совета Дмитриев. Он сгоряча подумал, что я не сделал рассылку автореферата, и решил отменить мою защиту.

Спас положение В.Н. Харькин. Он как докторант был вхож во все кабинеты университета. Кроме того, он от матушки природы – импровизатор. Быстро смекнув, как можно поправить дело, он схватил у меня стопку мини-томиков стихов классиков, которые были приготовлены мною в качестве презентов членам диссертационного совета и убежал в кабинет А.Е. Дмитриева. Через две минуты они вышли и приказали мне собрать авторефераты и готовиться к защите.

После такой встряски я всё же сумел настроиться на свой научный доклад. Помню, что перед самой защитой В. Харькин в кулуарах уговаривал членов совета не задавать мне вопросов. Но процедура защиты у А.Е. Дмитриева была уже давно отработана, недаром уже после защиты, на банкете, первый тост был о том, что председатель совета, словно дирижёр, управлял слаженным оркестром, а оркестранты (совет) играли по нотам, которые им раздали, т.е. по партиям.

Долгий путь к докторским диссертациям

Он на самом деле оказался для меня очень долгим.

Руководство музыкально-педагогическим факультетом, а затем ещё и кафедрами: сначала кафедрой педагогики начального обучения, а ещё потом, по самодурству тогдашнего ректора, и кафед-рой методики начального обучения, отнимало у меня всё время – и рабочее и свободное.

Это были годы, по своему, тоже очень насыщенные событиями – приятными и нерадостными, интересными делами по организации и реализации моих задумок в плане творческой жизни факультета, учебной – со студентами, учебно-методической – с преподавателями кафедр, и совсем маленько, – собственной научно-исследовательской деятельности.

В НИЛ «Творчество в педагогической деятельности», тем временем, тоже произошли события, которые и подтолкнули меня активизироваться в плане научно-исследовательской деятельности.

Мой коллега А.П. Шаховской блестяще защитил докторскую диссертацию, чем порадовал весь наш дружный лабораторский коллектив, и «огорчил» его доброжелателей в лице зав. кафедрой музыки, да и некоторых её завистливых членов, как впрочем, пожилых, так и молодых. Тут дело заключалось в том, что, как я уже упоминал в других очерках, на кафедре музыке никогда и не было доселе дипломированных вузовских преподавателей. Считалось, что для институтской «богемы» – певцов и музыкантов «оно и не нужно».

Но сам заведующий, всё же, с грехом пополам, защитивший некогда кандидатскую диссертацию, ревностно «помогал», т.е. изо всех сил, используя без зазрения совести своё служебное положения, так как был под прикрытием чиновников глазовского городского комитета коммунистической партии, со всей своей коммунистической убеждённостью вставлял палки в колёса тем преподавателям, которые посмели заниматься наукой, т.е. покушался на его «нимб» единственного «учёного» на кафедре.

Защита докторской диссертации А.П. Шаховским проходила в диссертационном совете Московской консерватории. И даже туда его недоброжелатели, ещё до защиты кляузничавшие в диссертационный совет, и после – в ВАК, припёрлись на его защиту, но не затем, чтобы от кафедры поддержать Альберта Павловича, а позлорадствовать и посплетничать, если на защите возникнут хоть малейшие шероховатости.

Но Альберт Павлович им такого «удовольствия» не доставил, так как защитился ну просто блестяще, под аплодисменты всех членов диссертационного совета и присутствующих, кроме «наших вредин»: Шарабурова и Тукмачёвой, которые в самый кульминационный момент успешной защиты, буквально «как пробки» выскочили из зала диссертационного совета.

Меня же защита А.П. Шаховским докторской диссертации по искусствоведению порадовала по двум причинам: как руко-водителя НИЛ «Творчество в педагогической деятельности», членом которой он являлся с момента её создания и на время моей защиты кандидатской диссертации был её научным руководителем; и как его единомышленника по изучению удмуртской музыкальной культуры. Наше совместное увлечение русским и удмуртским музыкальным фольклором в его диссертационном исследовании вылилось фундаментальный научный труд о бесермянском крезе.

Я хорошо был знаком с самой диссертаций, но более всего, с тем кропотливым, многолетним научно-исследовательским тру-дом, трудолюбием, который Альберт Павлович проявлял во всём: в педагогической, научной, общественной и личной жизни.

Я стал больше внимания уделять своей научно-исследовательской работе по проблеме профессионально-творческой готовности будущего учителя к педагогическому труду. Материалов и публикаций по данной проблеме у меня уже было предостаточно. Но я всё никак не мог собраться и вплотную заниматься диссертацией.

Но случилось так, что в определённый момент я стал неугоден ректору и его «мурослепым» и «серогорбым» приближённым из-за своей, по-видимому, излишней принципиальности и прямолинейности. Вспоминать обо всём, что было в данных очерках не хочется. Хотя вполне возможно, когда-нибудь, я напишу и опубликую свою «драматическую повесть» про свои удачи и просчёты на поприще руководителя кафедр и факультета, а также про все «художества институтских начальников-карьеристов и иже с ними «вся подхалимная рать» из блатных родственников и завистников.

Но случилось то, что случилось. Мне настойчиво предложили (в нарушение трудового соглашения и переизбрания меня на следующие 4 года в должности декана), вроде как, для завершения работы над докторской диссертацией, с должности декана перейти на должность старшего научного сотрудника и взять под это годичный творческий отпуск.

Правда на следующий день, когда я пришёл в ректорат с решением согласиться на «предложение, от которого нельзя отказаться» ректор заюлил и уже засомневался в необходимости приготовленной для меня доброжелателями «рокировки». Но я-то, за день и ночь, что дали мне на размышление, всё пережил, обдумал и решил, что худа без добра не бывает. Написал заявление на СНС и годичный отпуск. И на самом, деле мудрые народные поговорки сбываются.

Выйдя в творческий отпуск, я, «перво-наперво», стал больше времени уделять семье и даже стал готовить обеды и ужины, ходить по магазинам за продуктами, заниматься ремонтом квартиры и, наконец, обустройством дачи. И как-то на всё нашлось время.

Спокойная, без вечных дёрганий на работе: то из учебного управления, то из приёмной проректора, то ректора, то отдела кадров и т.д., моя домашняя работа с материалами опытно-экспериментальной деятельности стала получаться и радовать. Радовать самим процессом обработки экспериментальных данных, и обобщения педагогического опыта по творческому развитию студентов за прошедшие долгие 10 лет.

Зная по прежнему опыту, что подготовка к защите(хотя до неё ещё ой как было далеко), я на свой страх и риск взял кредит в сбербанке. Определённую часть кредита я сразу потратил на житьё-бытьё, так как мой творческий отпуск, не больно-то, и оплачивался, а жить на что-то надо было.

Да и особой уверенности в том, что я непременно защищусь, в то время у меня не было. Как не было и у моего институтского начальства, хотя подозрения такие их посещали, видимо всё чаще и чаще. Хотя, поначалу, у них скорее была уверенность, что ничего у меня не получится, но вскоре сильно засомневались, зная мою работоспособность и способность достигать намеченных планов.

Через 2 месяца моей «домашней» кропотливой работы диссертация, вчерне, была написана. Добавились и необходимые ВАКовские публикации в научных рецензируемых журналах.

По рекомендации коллег по НИЛ «Творчество в педагогической деятельности» я решил показать свою работу председателю диссертационного совета в УдГУ Трофимовой Г.С.

Тут следует оговориться вот о чём. К тому времени я несколько изменил формулировку темы диссертации, и вместо творческой готовности озаглавил по другому, а именно «профессионально-творческая компетентность». Было это ещё задолго до того, как в отечественной педагогической среде начался бум на «компетентность и компетенции», на мой взгляд, очередное без-думное следование Болонскому процессу.

Мои встречи-консультации с Трофимовой, мягко говоря, не были продуктивными. Поэтому я решил обратиться к моим старым знакомым – Э.И Сокольниковой и И.В. Павлову. С ними я, по заведённой Ю.П. Сокольниковым традиции – о ежегодных собраниях педагогов-исследователей в Москве, я не раз встречался, но уже на площадке академии педагогических и социальных наук. Как и они, я к тому времени являлся членом-корреспондентом академии.

Эллу Ивановну я попросил быть моим научным консультантом. Ещё и вот почему. К тому времени под её руководством, мы со старшим сыном Андреем, подготовили и успешно защитили кандидатскую диссертацию по 13.00.01 – общая педагогика и история образования, о чём будет отдельный очерк.

Элла Ивановна и Иван Владимирович посоветовали мне прикрепиться и защищаться в Чувашском государственном педагогическом университете им. И.Я. Яковлева. Иван Владимирович заведовал кафедрой педагогики в этом университет и вскоре представил меня председателю диссертационного совета, ректору университета. Но ректору тема моей диссертации «не понравилась», теперь можно только догадываться – почему? И тогда не поняв ректора и Павлова, так как они общались между собой на чувашском языке, «с полуслова», я, после того как меня «муры-жили недвусмысленными советами» был отправлен в Москву для того, чтобы самому зарегистрировать, на словах полученное полу-согласие, прикрепление в диссертационный совет ЧГПУ, в секретариате ВАК. Меня, конечно же, оттуда «отфутболили» так как из диссертационного совета ЧГПУ не было подтверждения, как было обещано мне, о принятии моей диссертации к защите.

Как потом выяснилось, нужно было кардинально переформулировать тему моей диссертации «под совет». После довольно неприятных мытарств по разным чиновничьим инстанциям, я обратился за помощью к моему научному консультанту Э.И Сокольниковой. Ведь она как и Ю.П. Сокольников были выход-цами из ЧГПУ и хорошо знала всех ведущих преподавателей, заведующих кафедрами, ректора.

Но главным делом было всё же в формулировке темы моей диссертации. У Эллы Ивановны по этому поводу были многочасовые разговоры по телефону с какими-то влиятельными лицами (типа Иван Иванович!) и, в конце-концов «нарисовался» оптимальный вариант формулировки и тут же был согласован (по тому же телефону) с ректором (и председателем диссертационного совета) ЧГПУ им. И.Я. Яковлева. Здесь надо заметить, что Элла Ивановна умела «договариваться» и в ней предельно уважительно общались и считались в Московском «Шолохоском» гуманитарном университете. Её и Юрген Петровича (к сожалению, к тому времени ушедшего из жизни) почитали и в ЧГПУ.

Таким образом, вопрос с «темой» был улажен. Осталось, казалось бы, «дело за малым». Всего-то ничего, нужно было полностью переделать всю написанную мною диссертацию под специальность 13.00.08 вместо 13.00.01. Разница довольно большая и существенная. Меня спасало то, что я много лет проработал в педагогическом вузе и переориентировать вектор исследования со школы и школьников на студентов-педагогов, для меня не составляло большого труда.

Хотя, как сказать. Во-первых, мне пришлось срочно вернуться в ГГПИ им. В.Г. Короленко. Во-вторых, необходимо было провести исследование по новоиспечённой теме на студентах, учителях школ.

Хорошо, что моя научно-исследовательская работа в НИЛ «Творчество в педагогической деятельности» проводилась именно в русле профессиональной педагогической подготовки студентов и переподготовки учителей и педагогов дополнительного образования, но что более всего важно – учащихся педагогических училищ и политехникумов.

Поэтому, хоть и с натяжкой, но весь мой опыт экспериментальной деятельности всё же укладывался в рамки специальности 13.00.08 – методика профессионального образования. К тому же тогда и система образования подразумевалась с профессиональным контекстом. Да и «Министерство высшего профессионального образования» тогда ещё не ограничивало профессиональную подготовку педагогических кадров только рамками СПО и подготовкой рабочих профессий.

Шло время. И за это время, время мытарств и сомнений, я как-то раз свиделся с профессором А.Л. Гройсманом. Случилось это в связи с тем, что мой младший сын Павел надумал поступать в театральное училище, а Гройсман работал в РАТИ (ГИТИС). Он то и присоветовал сыну пройти репетиторство у своего молодого коллеги А.Я. Бродецкого. Но об этом я, так же как и о подготовке и защите диссертации моим старшим сыном Андреем, расскажу в отдельном очерке.

А вот поведать историю о знакомстве и дальнейшем сотрудничестве и дружбе с известнейшим учёным в области психологии искусства и творчества профессором Гранд доктором, доктором медицинских и психологических наук стоит именно в данном очерке.

Первое знакомство с ним у меня состоялось на одном из конгрессов по проблемам творчества в Москве. Затем В Суздале, где проходил трёхдневный симпозиум педагогов-новаторов, на котором мастер-классы давали ведущие учёные страны. Выступление и особенно мастер-класс А.Л. Гройсмана о психорегуляции творческих состояний, аутогенной тренировке, саногенном мышлении, психотерапии и психодидактике, вызвало восторг у всех участников симпозиума.

Впоследствии наше уже непосредственно деловое сотрудничество было налажено, не без помощи В.Н. Харькина, который хорошо знал Алексей Львовича. Нас объединила проблема творчества, творческого потенциала, креативности.

Вовремя одной из моих встреч с А.Л. Гройсманом по поводу его 70-летнего юбилея зашёл разговор за жизнь, т.е. о подробностях семейной, личной, научно-педагогической, творческой жизни. На такие задушевные разговоры у нас были веские основания. Он с В. Харькиным, по моему приглашению, призжал в Глазов на научно-практическую конференцию с между-народным участием, что в те времена было диковинкой). Выступал с лекциями перед институтским профессорско-преподавательским составом. И конечно же был дорогим гостем в нашей семье Тутолминых. Другими словами, у нас с Алексей Львовичем были отношения более чем дружеские.

Узнав о моих мытарствах с докторской диссертацией, он деловито предложил мне подготовить с его помощью и защищать международную диссертацию в «его совете». Тогда я ещё имел смутное представление о европейской академии информатизации и всемирном информационном распределённом университете, в московском филиале которого мне пред-стояло защищать диссертацию. Но меня устраивало то, к моей научно-исследовательской работе Гройсман отнёсся с вниманием и заинтересованностью.