Необыкновенные приключения обыкновенного подкаблучника, или Почему овцы ходят за козлами

– Возражаю! – ворвался я с разбегу в сонный речитатив, едва подмыслеплыв поближе, – требую провести экспертизу!

– Э… что… кто?

–Я. У вас тут что, все близорукие вроде меня? И у всех, как у меня, очки в машине остались, угадал?

– Хм. На каком основании вмешиваетесь?

– Не вмешиваюсь, а Заявляю. На Ветхозаветном.

– Но… гм… какую именно экспертизу? – осведомился, выдерживая паузы, долженствующие подчеркнуть его значимость в первую очередь, конечно же, в собственных глазах невозмутимый голос из властно обволакивающей меня кромешной темноты.

– Непредвзятую, разумеется. И, хотелось бы, должного качества.

– Эм… н-да… даже так… гм… вот Вы нас и посетили… наслышан, наслышан о Вашей дерзости… но… хм… и с какой же целью?

– С целью опровергнуть довод обвинения об отсутствии смысла и практической пользы в наказании преступника за его преступления ввиду его несостоятельности. Довода, в смысле, несостоятельности.

– Но, это довод не только обвинения, а и самой жизни. Историей не единожды подтверждённый, я бы даже сказал. Вам что, было плохо слышно, что я только что разъяснял по этому поводу?

– Состоятельность доводов одной из сторон процесса не должна определяться уровнем громкости их произнесения. Более того, арбитр по определению обязан быть независимым и не может являться глашатаем одной из сторон. Засим заявляю отвод.

– Э?

– И требую занести мой отвод в протокол данного заседания.

– Э… кхе… кому… э… отвод?

– Ну не самому же себе я его заявил…

– Да ты знаешь, кому ты сейчас?..

– Разве мы на «ты» переходили?

– А не слишком ли ты много на себя… – не унимался голос.

– Несите весы, взвесимся, – перебил его я, – все присутствующие. В порядке живой очереди.

– Ик… живой, говоришь… э… говорите… очереди?..

В укутывающем меня по-прежнему непроглядном мраке вдруг наметилась некая вибрация.

Нет, сначала даже не она, а намёк на неё. Будто кто-то подкрался неслышно и пощекотал где-то непонятно где… аж до мурашек по коже…

Однако, постепенно необычное ощущение нарастало. Я почувствовал, что и меня, и пространство, тушку мою инстинктивно съёжившуюся окружающее, стали пронизывать странные волны. Как будто ничтожно малая толика Вселенной вокруг внезапно рассмеялась. Причём, смех этот мне не понравился. Недобрым он мне показался.

– Кхе… и в чём же должен, по-Вашему, заключаться предлагаемый Вами эксперимент? – раздалось, когда вибрации поутихли спустя не знаю сколько вечностей, ибо часов у меня при себе, разумеется, не было, ибо давно не ношу. Телефона тоже почему-то не было. Забыл, видать, досюда донести… или домыслить?..

– Отвод?

– Отклоняю.

– И почему я не удивлён? Итак, наказание признанных судом виновными преступников объявлено стороной обвинения мерой недейственной, бесполезной и даже вредной. Так?

– Ну, допустим, примерно так… и?

– Только лишь на том основании, что некое количество зевак, сбежавшихся на центральную площадь поглазеть на публичную экзекуцию приговорённых, обкрадывали другие, ещё не пойманные преступники?

– Да, но это же общеизвестно! На площадях средневековых городов, где казнили пойманных воров, карманы зрителей обчищали другие воры! Что, безусловно, доказывает неэффективность…

– Сколько? – в который уже раз бесцеремонно прервал я этот самодовольно мастурбирующий собственную значимость невидимый голос.

– Э… что?

– Я не был услышан?

– Нет… э… Вы были услышаны, но… боюсь, не вполне поняты. Сколько чего?

– Не чего, а кого. Сколько преступников обчищали карманы зевак, собравшихся на упомянутой Вами площади поглазеть на экзекуцию?

– Э… кто же их считал?

– Вот именно – никто даже не потрудился посчитать. А следовало. Требую провести эксперимент.

– Чтобы посчитать карманников на городской площади?

– Как минимум, на двух. Полагаю, городов тоже должно быть не меньшее количество: редко в одном населённом пункте можно встретить сразу две одинаковые центральные площади.

– Поясните!

– В одном городе на центральной площади пойманным и осуждённым ворам отрубают руки или хотя бы в знать назначают[7]. Назовём его Первым. Сначала посчитаем количество краж, произошедших в толпе зевак в момент экзекуции, здесь. До сих пор понятно?

– Э… да, вполне…

– Затем нам понадобится вторая такая же центральная площадь в другом аналогичном городе. Назовём его Вторым. Там власти решат ворам не руки рубить, а совсем наоборот.

– Э… решат руки ворам не рубить, а наоборот? Что это значит? Лишние конечности пришивать, хе-хе-хе?.. – заинтересованно вопросила будто бы ещё более сгустившаяся вокруг меня темнота. Хотя, куда уж более, и так ни зги…

– На второй, контрольной площади другого такого же города ворам не руки будут рубить публично, а, например, торжественно вручать правительственные награды. Здесь тоже посчитаем количество свершившихся в течение процедуры краж. И сравним результаты.

– Но… он же несёт несусветную глупость… кто пустил сюда это недоразумение?..

– Я рад, что и для остальных присутствующих здесь очевидное наконец-то стало очевидным, – по обыкновению не церемонясь, снова прервал я невидимый голос, – количество краж во Втором городе, где воров награждают за воровство, безусловно окажется существенно выше, чем в Первом, где воров наказывают. Эта разница, то бишь разность, и явится той самой, четвёртой буквой греческого алфавита, дельтой, математическим выражением преимущества наказания воров перед их поощрением.

– Хм… а ведь разумно… довод очень сильный… хм…

– Не просто сильный – неопровержимый, – не преминул я решительно возразить.

– Ну, допустим… но почему во Втором городе обязательно должно присутствовать поощрение? Это вот придуманное Вами награждение… причём именно правительственными наградами… а если его не будет?

– Такое Ваше «если» невозможно в принципе. Намеренное лишение преступника справедливого наказания за совершённое им преступление является формой сознательного поощрения будущих преступлений как его самого, так и неисчислимых свидетелей его безнаказанности. Раз ему так можно, тогда и мне так можно, решит множество потенциальных правонарушителей. И Силы, ответственные за это, становятся сообщниками их всех – и уже свершивших преступления, и свершающих в настоящем, и замысливших свершить в уверенности безнаказанности.

– Вот, значит, как Вы вопрос ставите?.. – задумалась обволакивающая меня неизвестность.

Тут я внезапно ощутил, как время вокруг меня замедлилось и потекло тонюсенькой струйкой, будто мёд через ситечко.

«Ты глянь, – ткнул я локтем своего внутреннего, – наша взяла: задумались».

А локоть мой вдруг провалился в пустоту: мой внутренний мне взял и не ответил.

«Ты чего? Эй! Ты где?» – забеспокоился я. – «А ну, эвриптерид[8], хоть гадость буркни мне в ответ!»

И снова в ответ тишина. Чтобы мой внутренний на именование ископаемым матом мне в ответ не среагировал? Странно…

«Я что-то подумал не то? Или сделал не так? Извини, если что! Я не хотел! Ну ответь мне хоть что-нибудь. Ну пожалуйста!» – запаниковал я неожиданно живо к собственному своему потрясению.

И опять от него никакой обратной связи. Ни угрюмого ворчанья, ни обычных упрёков, ни заслуженной во многом критики. Вообще ничего! А такого никогда ведь не было!.. Изнутри меня пахнуло вдруг чем-то тревожным… стылой, расползающейся, подобно уколу местной анестезии, парализующей волю безнадёгой.

Дело даже не в том, что некому теперь будет помогать писать мне гневные эссе о корреляции колосистости украденных у наших с вами семей благ и количества жировых складок под подбородками иностранноговорящих дворецких в заморских замках тех, кто нас денно и нощно окармливают. Я и так до сих пор трусливо ничего такого не делал.

В настоящий момент меня интересует только один вопрос: куда исчез мой ворчливый занудливый внутренний?

Вместо ответа мне вдруг нестерпимо захотелось спать… лечь и… шло бы оно всё…

Нет… есть ещё здесь дела… надо постараться отяжелевшие веки разлепить…

Но как же хочется приложить… мнущееся ушко…на податливую подушку…

Тьма вокруг меня превратилась в какую-то вязкую… липкую… обволакивающе убаюкивающую… паутину…

Спустя длившееся целую вечность борьбы моей неподатливой угрюмости с назойливо липнущим отовсюду незваным блаженством мгновение откуда-то издалека послышался будто бы слышанный мной некогда звук… напоминающий негромкое стаккато обсидиановых пластинок, оживлённо сплетничающих на ветру о чём-то своём… звук, не дающий мне покоя… помогающий мне не уснуть…

– Ну надо же, кто тут у нас! Это опять ты, зануда?..

– ?

– Как ты умеешь, не вовремя.

– ?

– Снова барагозишь…

– ?

– Покоя не знаешь…

– ?

– Чего звал?

– ?

– Да ты звал, ты, кто же ещё?

– ?

– Можешь себе вообразить, сколько энергоресурсов мне стоил мыслеканал в эту вашу тьмутаракань?

– ?

– Конечно, нет. Откуда тебе? А сколько энергии мне будет стоить твоё воскрешение?

– ?

– Думаешь, у меня её так много, что некуда девать?

– …

– Молчишь…

– !..

– Надо же… умеешь разговаривать с женщинами.

– …!… ?…

– Да помню я, помню. Любящий отец и муж. Вот ведь, всеми отростками практически в могиле, а пыхтишь оттуда, будто всамделишный…

– ?

– Ну куда деваться, раз уж так. Ладно, заступлюсь за тебя. В этот раз. Но не рассчитывай на меня в твоих последующих проделках! Как пацан, суёшь свой член во все дыры. К этим-то зачем полез?! У тебя же должен быть уже нюх на таких!

– Нюхать принято носом! Апчъхи! Будьздоровспасибо!

– И?

– А не тем местом, что Вы назвали!

– А я какое-то место назвала?

– Вы произнесли, Богиня, слово «член». Апчьхи! Будьздоровспасибо! Ну вот, началось. Апчъхи! Будьздоровспасибо! Впрочем, неважно. Спасибо, что вернули нюх! Апчъхи! Будьздоровспасибо! Простите пожалуйста… Апчъхи! Будьздоровспасибо! Дайте мне, пожалуйста, секундочку… Апчъхи! Будьздоровспасибо!

– Пожалуйста… я никуда не тороплюсь… пару веков туда, пару – сюда…

– Мы, люди, столько не живём. Куда бы высморкать всё это…

– Откуда тебе знать, букашка, сколько тебе жить разрешат?

– В смысле, какова будет продолжительность моей нынешней инкарнации? Неохота мне это знать.

– Вот! А я о чём?! Инкарнация… Слов нахватаются… Мозгов в черепушке с напёрсток, а лезет ведь умничать! Хочешь, чтобы я за тебя всё решала? Куда тебе смотреть, когда пердеть, какой рукой подтираться? Сморкай, куда угодно, хоть себе в штаны. Только не в мою сторону – не люблю. Так какого ты к этим полез, можешь мне ответить членораздельно… носораздельно, раз тебе так больше нравится, наконец?

– Какие попались, к таким и полез. Задачу решал, а не зад, где помягче, пристраивал. И ничего, кроме носа, я никуда не совал. Как же Вам не к лицу грубость.

– Что ты бормочешь? К какому такому лицу? Ты что, меня видишь? – невидимый Голос едва заметно изменился. Будто его обладательница только что незримо убрала упрямый локон со своего лица.

– К Женственному.

– Женственному?

– Женственно мудрому. Умеющему понимать, любить, прощать.

– Убью. Прихлопну сейчас, как букашку. Ну ты…, … клоп, – шмыгнул где-то в Вечности невидимый нос.

– За что прихлопнешь? – шмыгнул я своим в ответ эмпатично.

– Растрогал.

– ?

– Знаешь, впервые за сколько тысячелетий ваших тщедушно земных во мне кто-то увидел женственную мудрость в полной темноте?

– Упс. Так я и не увидел. Я же в темноте ни черта не вижу. Слепота куриная у меня. Скорее почувствовал. Прости. Я не хотел тебя обидеть, если что. Кстати, моего внутреннего тоже воскреси, пожалуйста. И этих двоих ушлёпков… один проходимец залез в тело другой на время… ну… ты понимаешь, короче… из-за меня пострадали… хотя… не из-за меня, если честно, но… я их вызволить попытался и… вот…

– И, вот, ну, хотя! Мычишь, как телёнок. Накосячил, так и скажи прямо!

– Накосячил! Говорю прямо!

– Ну вот, совсем же другое дело. Узнаю прежнего забияку. Так что ты там раньше мне вякал про «Вы»? Типа, на «ты» ты с узким кругом?

– Мне с друзьями на «ты» удобнее. Например, с моим внутренним мы давно перешли на «ты». Воскресишь его? Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Он, кстати, в твой голос сразу влюбился. Честно-честно! Сравнивал с колокольчиками из тонких пластинок обсидиана. Мне-то непорядочно уже влюбляться – я женат. А он – нет пока. Ему влюбляться ещё можно. Воскресишь? И тех двоих ушлёпков? Им, конечно, было за что прилететь, но… как бы… при нашем с моим внутренним участии…

– С друзьями?! Ах ты, мерзавец… ну и нахал!.. С колокольчиками из тонких пластинок обсидиана?.. Тот ещё комплимент. Впрочем, что ещё от вас ожидать… Мечтатели… один другого стоите… И как вы, такие, друг друга нашли?

– Эм… да я как-то не… надо будет у него спросить, откуда он во мне взялся…

– Вот-вот, спроси! – довольно громко рассмеялся вдруг Голос, – и тех двоих тоже поспрашивай! Да построже! Они тебе так много могут рассказать! Готов, что прямо все немедленно начнут? Хором! Ну, спасибо, хоть повеселил… ладно, поживите ещё, букашки…

– Спасибо!!! Ты – чудо!!! И тебе не хворать!!!

– Кушай не обляпайся, мечтатель… надо же, не бросил, что затеял, с первого перепугу. Удивил… – донеслось до меня совсем издалека затихающим раскатом грома. – Со второго бросай, мой совет! Жидковат ты для третьего…

«Ты чего тут разорался, заполошный?» – в тот же самый миг[9]вынырнул из ниоткуда мой внутренний и стал принюхиваться. – «Знакомый запах! Опять у нас тёмные делишки с Древними Богами?»

«Может, светлые делишки. Смотря с чем сравнивать. Вот, праздную твоё воскрешение» – пустил я скупую мужскую слезу. Хотя… скупую ли, если не кривить душой?

«Не ощущаю праздника. Где накрытая поляна? Слюни-нюни напускал тут везде, фуу… какое здесь, внутри тебя, всё склизкое. Хочешь, чтобы я тут поскользнулся и упал? И что-нибудь себе сломал? Подумаешь, побыл немного в себе твой внутренний. Имею я право на личную жизнь?»

«Имеешь. Кстати, а откуда ты у меня взялся?»

«Ну и ладненько, пойду вздремну. Меня не беспокоить!»

[1] Казни египетские (Пятикнижие) – беды, постигшие египтян из-за отказа их фараона отпустить сынов Израилевых из рабства. Состояли из многочисленных нашествий то жаб, то саранчи, то кусачих насекомых, ну и прочей напасти

[2] 95-я Конвенция Международной организации труда «Относительно защиты заработной платы» была принята в Женеве 1 июля 1949 года

[3] Мартин Нимёллер – протестантский пастор, узник фашистского концлагеря Дахау. Именно ему принадлежит авторство вот этого:

«Когда нацисты пришли за коммунистами, я промолчал, – я же не коммунист.

Потом они пришли за социалистами, и я промолчал, – я же не социалист.

Затем они пришли за членами профсоюза, и я опять промолчал, – я же не член профсоюза.

Потом они пришли за евреями, и да, я снова привычно промолчал, – я же не еврей.

А потом они пришли за мной, и уже не осталось никого, кто мог бы протестовать по этому поводу»

P.S. Острая перчиночка на торте: в момент своего заключения в концлагерь Мартин Нимёллер был деятельным членом нацистской партии Германии. Не это ли помогло ему выжить в концлагере? Ну, а после освобождения грех ли попиариться с невинным видом?

[4] Бертран Рассел – британский учёный, философ, теоретик познания, Нобелевский лауреат, потомственный граф. Вместе с Гербертом Уэллсом, Бернардом Шоу, Джоном Кейнсом, Ли Куан Ю, Рамсей Макдональдом, Джеймсом Каллагеном, Тони Блэром и другими отнюдь не самыми глупыми людьми в той или иной степени разделял мнение Фабианского общества, что социализм является более совершенной и справедливой, чем капитализм, системой общественных взаимоотношений

[5] Guano (исп.) – птичьи какаш… экскременты. Самая ранняя ода оной субстанции датируется 1553-м годом (Педро Сьеса де Леон, «Перуанская хроника»). Может служить источником войн (Чилийско-Перуанско-Боливийская война за гуано 1879-1883 гг.), а также сырьём для производства пороха и тротила. В мирных натруженных руках является великолепным сельскохозяйственным удобрением.

[6] Факториал – математическая функция, вычисляемая поочерёдным умножением целых положительных чисел от 1 до того числа, факториал которого нужно вычислить. Пример: факториал 4-х равен: 1 умножить на 2, результат умножить на 3, полученное умножить на 4, то есть 24-м

[7]При царе Михаиле Фёдоровиче с 1637 года воров в знать ставили – клеймили словом «вор» с обеих сторон головы, дабы вор был опознаваем честным людом, как знать

[8] Эвриптериды – ракоскорпионы, появившиеся на нашей планете более пятисот миллионов лет назад. Считаются крупнейшими членистоногими в истории Земли.

[9] Миг (jiffy – на англ.) – введённая в оборот американским учёным по имени Гилберт Ньютон Льюис единица измерения, равная одному световому сантиметру, или 33,3564 пикосекунды. Кстати, фотон – это тоже он. В смысле, придумал название кванту света.

Глава 7 Кто беспокоит нас ощутимее, мы сами или всё-таки они?

– Они же мне постоянно в затылок сопят, Мастерсон, – доверительно сообщил ему Сэр, он же Мастер и Хозяин.

Отец, наконец, как он его иногда называл в своих снах – мечтах, приходящих обычно перед самым рассветом.

Это ведь никто иной, как он, Сэр, выдрал крохотного, задыхающегося, захлёбывающегося собственным изнуряющим кашлем крошечного ребёнка из могильных объятий укрытого на самом дальнем кладбище казённого свозилища признанных неизлечимыми сирот, по документам официально именуемого пансионатом паллиативной помощи.

И ведь не отправил на Конвейер, нет! Пожалел почему-то, оставил при себе, вылечил, выходил, вырастил.

Это именно он дал юноше с прямо скажем небольшим и далеко не самым обычным в плане пропорциональности в силу всего пережитого в детстве телом возможность получить достойное университетское образование.

Подарил шанс, в который юный Мастерсон вцепился всеми своими не очень длинными и совсем не сильными от природы конечностями с искренне-яростным оскалом ломающей дюймовый слой асфальта бледной хрупкой травинки.

С такой жаждой избавиться от въевшейся с самого рождения в каждую его клеточку необходимости ежесекундно и невероятно болезненно бороться за выживание, что даже умудрился в результате принять Диплом с Отличием из рук самого Ректора одного из заслуженно почитаемых на планете на протяжении более семи уже веков Университета.

В результате Хозяин получил в его лице самого безоглядно верного из умных и самого умного из верных себе людей.

Ни один из тех самоуверенных элитных наёмников, за более чем щедрое вознаграждение руководящих отрядами отборных, отлично выученных своему делу, снаряжённых и вышколенных благодаря во многом лично его, Мастерсона, стараниям, умениям, нюху и хватке, мускулистых громил, метких снайперов, великолепных инженеров и умеющих становиться невидимыми даже для самих себя разведчиков, не имел даже намёка на его полномочия.

Вы спросите, что такое Конвейер, которого он избежал? О, это же так просто…

Впрочем, вот так, с наскоку, понять, что такое Конвейер, у нас с вами не получится.

Начнём, пожалуй, с того, что за продукцией этого чудесного плода не родившихся пока, как бы это странно ни звучало, гениальных мозгов стоит не то чтобы очень длинная, но крайне нетерпеливая, брыкливая, большей частью чванливая и не привыкшая ждать слишком долго очередь разного рода мерзавцев.

Томятся в ней и жарящие барбекю в пламени сжигаемых ими купюр люди, в жизни своей даже колоска хлебного на пользу человечеству не вырастившие, зато успешные в безнаказанном присвоении прибавочной стоимости, не ими произведённой, а производящих оную тружеников приравнивающие к скоту, должному, с точки зрения паразитов, пахать за миску похлёбки.

Встречаются и высокомерно косящиеся на окружающих, носящие в генах несмываемый осадок самодовольной уверенности в собственном превосходстве над всеми только по праву своего рождения, наследники тех, кто по историческим меркам совсем недавно могли позволить себе то, что не каждый мог. Например, считать других людей вещами.

Или их преемники, мнящие себя аристократией нового времени, присвоившие право жрать то, что другим не дают и во сне увидеть, пересекать закрытые для других границы официально недружелюбных государств в числе избранных, как члены кое-чьих семей, и набивать там чемоданы заграничного шмотья за счёт чужих, покорно тощих, семейных бюджетов.

Попадаются местами представители новоиспечённых, вспухших подобно прыщу, самозваных и самопровозглашённых так называемых элит, что пожаловали из грязи в грязи. Ничуть не менее зловонные, чем временно покинутые ими.

И вкрапления прочей, с разной степенью неприятности пахнущей публики тоже как-то умудрились вкрасться в эту очередь.

Зачем и кому она нужна, эта вереница отборных дармоедов и кровососов, я вам так сразу не разжую и в рот не положу. Так я и не пингвин, а вы мне – не птенцы. Давайте разбираться вместе, по порядку и без суеты. Мы-то с вами в этой очереди не членствуем, надеюсь?

Итак, если нам с вами внезапно почему-то вздумается построить конгруэнтную вероятностно-ориентированную матрицу, градиент скалярного поля укажет, что всё это непотребство начиналось довольно невинно, с босоногого мальчика лет пяти-шести от роду по имени Диего.

Вынужденный побираться практически с самого своего рождения, никогда не знавший, что значит наесться досыта, ни в чём не провинившийся ни перед кем на этой умеющей быть жестокой к слабым и беспомощно скулящей перед каждой сволочью планете ребёнок вдруг оказался в нужном месте в нужное время.

Не по своей, вопреки мнению множества наперегонки соревнующихся в степени своей подозрительности разного рода историков, аналитиков и биографов спустя много лет, воле.

Малыш просто выживал, как умел.

То ёжась, кутаясь в чьи-то обноски и непроизвольно стуча в ночном холоде крошащимися из-за скудной еды молочными зубами.

То мечтая где-нибудь укрыться от беспощадно палящего в этих краях полуденного солнца.

Опасливо ступая босыми, покрытыми мозолями и болячками, маленькими детскими ступнями в таящую многочисленные опасности дорожную пыль, он покорно терпел привычное ощущение почти постоянно грызущего изнутри его крохотное тельце невидимого злобного зверька – голода.

Крепко вцепившись в руку недавно потерявшей в результате тяжёлой болезни возможность видеть и говорить сестры ненамного старше его, он смиренно и безропотно просил вместе с ней милостыню.

В тот раз им повезло: странного вида добрый человек в необычной одежде, с потерянным выражением лица сидящий на камне у оживлённой дороги, подарил им с сестрой целую горсть мелких монет.

Им бы взять их да пойти купить себе пару самых недорогих тако, чтобы утолить голод, да не тут-то было. Монетки оказались обжигающе горячими. Мальчик от неожиданности выронил подарок в пыль и заплакал от бессилия.

Пока малыш пытался, не отпуская ладошку сестры, дотянуться до лежащего неподалёку осколка стекла, чтобы сгрести монетки и не обжечься, девочке вдруг вздумалось неожиданно слепо нащупать у себя под ногами одну из них и приложить к своей голове.

После чего Диего с оторопелым, парализовавшим его изумлением немо наблюдал, как его сестра, самый дорогой ему человек, вдруг начала вспоминать, как говорить.

Более того, не прошло и минуты, как она и способность видеть вновь обрела самым невероятным образом.

Монетку ту, для неё тёплую, а для её брата нестерпимо горячую, она, с разрешения того странного сеньора, себе оставила в качестве подарка.

И мальчик ещё одну. Уже без его позволения.

Скажете, украл? Но тот сеньор же им их целую пригоршню попытался подарить. Значит, не украл. Просто взял. На всякий случай. Вдруг его сестра снова заболеет? Ведь никого ближе и дороже её у пятилетнего босоногого малыша по имени Диего просто нет.

А чтобы снова не испытать боль ожога, сообразительный малыш втайне и от сестры, и от задумчивого сеньора находчиво подобрал два плоских камешка и зажал между ними ту жгучую волшебную монетку.

– Задремал? – сквозь череду чарующих картинок волшебно дразнящей воображение малыша аппетитной еды проклюнулся вдруг заботливый шёпот сестры, подсовывающей под накрытого её старым платком мальчика тонкую стопку газет, подобранных накануне в ближайшем парке. – Спи, мой братик. Спи, мой хороший. Я здесь. Не бойся. Твоя сестрёнка рядом. Спи спокойно. Я покараулю. Здесь не так холодно. И пока не опасно. Нас никто не прогоняет. Спи, малыш.

– Я уже не малыш, – также шёпотом сквозь сон возразил пятилетний Диего и тут же снова с блаженной улыбкой зачмокал. Не переставая во сне крепко держать руку своей сестры. Такую тёплую. Такую надёжную. Такую родную. Умеющую всегда найти выход из любой беды, что их подстерегали на каждом шагу.