И пожнут бурю

Жёв взял из рук Буайяра доверенность и внимательно прочитал ее. «И правда, подлинный документ», – подумал майор, удерживая взгляд на названии должности уже самого Пьера Сеньера. Постояв так около минуты, подбирая слова и вспоминая, что должен делать дальше, Жёв вернул бумагу Буайяру, и сказал:

– Ну хорошо, раз вас уполномочили, то давайте вести переговоры, – он вручил небольшую бумажку покупателю. – Это квитанция, в которой вы должны написать сумму, которую я смогу забрать в банке за продажу товара. Также на квитанции необходимо поставить печать официального приобретателя, а также его подпись или подпись его поверенного.

– Так, насколько мне не изменяет моя дурная память, то мой доверитель обещал выплатить за товар пятьсот франков, верно?

– Все верно… – унизительно согласился Жёв и чуть опустил голову.

– Так вот, ввиду того обстоятельства, что вы все-таки так расхвалили товар, да и я вижу, что вы не солгали, месье Сеньер согласился увеличить сумму выплаты до восьмисот франков, – с издевательской улыбкой на лице произнес Буайяр и написал маленьким карандашом озвученную сумму. – Итак, вы согласны на заключение сделки? Времени на обдумывание у вас было предостаточно за прошедшие две недели, поэтому отвечайте сейчас.

– Согласен, – почти без раздумий ответил майор. – Только у меня к вам возник один вопрос. Он не дает мне покоя, и я хотел бы, чтобы вы честно дали на него ответ.

– Я вас слушаю.

Жёв демонстративно откашлялся, после чего спросил:

– Как в квитанции вы обозначите купленный товар?

– Хах, вы задали очень смешной вопрос, майор! Как же можно обозначить? Честно говоря, я никогда не выбирал дважды подряд… Давайте поступим так: я выпишу вам еще один маленький документ, в котором араба обозначу как купленного чернорабочим на предприятие месье Сеньера, который станет его попечителем. Но ведь есть еще и квитанция, правда? В ней мы легализуем сумму, которую вы должны будете получить. И необходимо вписать в квитанцию товар, только какой? Хм…О! Напишу – верблюд, и никто не придерется! Вы согласны? Я удовлетворил вас таким ответом?

– Да… благодарю…

Ответ Буайяра ввел Жёва в легкое исступление. И пока первый лазил в свой дилижанс, дабы поставить печать на документах, второй стоял неподвижно. Уж не этого точно он ожидал. «Человеческую жизнь подменять верблюжьей и из милости продавать за восемьсот франков! Да и к тому же такому человеку, с такой профессией! Совершенно не удивительно будет, если так же, как и с верблюда, с него потом сдерут кожу! Ох, зря Омар отверг мои советы! Настанет час, когда ты перестанешь терпеть такую жизнь…» – творилось в голове у Жёва эти несколько минут. И тот факт, что переговоров как таковых почти и не было, еще сильнее изумлял его. Из раздумий его вывел Буайяр, вручив подписанную и заверенную квитанцию за продажу верблюда. Еще одним документом было письменное согласие Пьера Сеньера выступить попечителем Омара на неопределенный срок. Омар не имел ни гражданства, ни каких-то документов, полноценно удостоверяющих личность, кроме копии записи в учетной книге общины, заверенной имамом, а также записи в перечне пленников Жёва, поэтому никаких гражданских прав и свобод у него не было. Так что сравнение с верблюдом, произведенное Буайяром, оказалось вполне уместным. Жёв взял бумаги очень слабо, так, что они чуть было не выпали из рук.

– Ну-с, вот и все! – ухмыльнулся старик Буайяр, протягивая руку майору. – Хочу от имени месье Сеньера выразить большую благодарность за сговорчивость и столь успешную сделку! Особенно благодарю за то, что переговоры прошли быстро и без конфузов. Теперь вы свободны от тяжелой ноши и можете спокойно продолжить службу на благо нашего государства! Уверен, вам станет куда легче!

– Возможно… – единственное, что смог из себя выдавить Жёв, слабо пожимая руку Буайяру, так же, не снимая перчаток. Однако сейчас перчатки Жёву были необходимы для того, чтобы не замарать свои руки невидимой грязью с рук этого ухмыляющегося старика.

Закончив пожимать руки, господа продавец и покупатель обратили свои взоры на Омара, стоявшего на одном месте уже более двадцати минут и смотревшего вдаль, пытаясь что-нибудь разглядеть в сером тумане. Вглядываться в очертания домов, заметно отличавшихся от оранских, или корблей, стоявший в порту или спешивших к берегу, чтобы укрыться от надвигавшегося шторма, который лишь на толику времени притих, было занятием куда более увлекательным, чем сухой диалог двух старых усачей с предопределенным исходом. Позвав своего конвоира, Жёв приказал привести араба к конвоирам, сопровождавшим Буайяра. Бен Али не пытался сопротивляться, думая, что поедет в том же черном дилижансе, который привез в порт старика с тростью в руке, которая, к слову, выполняла чисто декоративную роль, привлекая лишнее внимание прохожих.

Оскар Жёв в последний раз взглянул на своего личного пленника. В голове у него промелькнула мысль, что это, должно быть, все, – конец. Конец их длительному знакомству. Пришла пора завершать историю взаимоотношений Омара бен Али и Оскара Жёва.

Возможно, у читателя созреет вопрос: а что дальше? Оскар Жёв – живой, самостоятельный, невероятно умный человек, который сумеет разобраться в своей дальнейшей жизни, нашего внимания, тем не менее, более не допускающей. Он – громада – высится посреди тесно сбитой кучки жмущихся к нему пигмеев – обитателей крепости, и кажется, что это выводок цыплят укрылся под крыльями огромного орла. Таким его запомним мы. И Жёв хотел, чтобы именно таким его запомнил Омар – гордым и справедливым орлом, укрывшем, наконец, вместе с цыплятами маленького орленка. И одинокая скупая слеза, еле заметная на фоне моросящего дождя, пробежала по старой морщинистой щеке. Омар также окинул беглым взглядом бывшего хозяина, не преминув вспомнить несколько добрых моментов пребывания в Оранской крепости. Пора было расходиться. Впереди – новая жизнь, новые радости и страдания. Первым отвернулся Жёв. Он медленно, чуть покачиваясь, направился к своему экипажу, более не оборачиваясь. Омара же схватили конвоиры Буайяра и повели за дилижанс, где, как оказалось, прятался маленький облучок, обитый железом, все время скрытно средовавший за огромным дилижансом и предназначенный, видимо, для перевозки пленников поодиночке. Бен Али был ошарашен таким обстоятельством и спросил Буайяра, неохотно заползая в облучок:

– Могу я узнать, куда же теперь меня повезут и где я буду теперь существовать?

Ответ последовал незамедлительно:

– Можешь. В цирк «Paradise32».

– …Куда?.. – успел лишь произнести Омар, как был оглушен ударом в затылок.

Часть вторая:

В объятьях алой мглы

Глава I

Что происходило в последующие несколько часов, было неизвестно Омару. Видимо, его везли в место будущего содержания. Очнулся араб только с неожиданной остановкой обитого железом облучка, в котором находился во время пути. Затылок сильно болел, возможно, даже несколько капель крови испачкало шею, сил проверить не было. Омару хотелось спать. Он сидел внутри импровизированной клетки, не имея возможности даже выпрямить ноги. Так что, будучи в полусознательном состоянии, бен Али ждал, когда его выведут туда, куда, собственно, и привезли только что. Двери облучка отворились, и двое тех же конвоиров вытащили Омара наружу. На дворе был день, дождь закончился, но тучи не до конца рассеялись. Влажный воздух заставлял ослабшего араба сильно потеть, что вкупе с его зверки ноющей раной на затылке доставляло сильнейшее мучение. Более-менее осмотревшись, Омар понял, что его привезли не куда-нибудь, а в…цирк. И последняя фраза, которую смог услышать араб до своего падения, вернулась в память ему. Он вспомнил, что везти его должны были в цирк «Парадиз». И действительно, облучок, следовавший за черным дилижансом, стоял около циркового шатра. Однако, скорее всего, не в шатер этот лежал путь Омара. И подтвердилось это почти сразу, как бен Али был вытащен из облучка.

– Итак, Омар, – уже очень холодным, стальным, безразличным и монотонным голосом обращался Мишель Буайяр, управляющий делами цирка, – ты находишься в цирке «Парадиз» – самом большом цирке в мире. У нас играет свыше тысячи артистов всех жанров, для всех возрастов, для всех категорий граждан, от богатых до нищих. Не хватит целых суток, чтобы осмотреть все шатры и посетить все развлечения. Ты попал сюда по милости, и должен ценить это. Работать в цирке очень почетно, мест у нас много. И для тебя, разумеется, найдется работа. Но для начала тебе необходимо увидеться с директором нашего цирка – господином Пьером Сеньером. Он изъявил желание посмотреть на свое приобретение.

– Он в этом шатре? – спросил Омар. Голос его звучал слабо.

– Что? А, нет, нет. Он живет в другом месте. Но не об этом, – Буайяр осмотрел Омара с ног до головы, оценил внешний вид и физическое состояние. – Хотя…знаешь, что, давай-ка ты лучше для начала посетишь двоих наших специалистов, которых видят в первую очередь все новоприбывшие артисты. Я говорю про врача и портного. Мне нужно скорее оповестить хозяина, так что тебя проводят. Клод! Клод, черт тебя подери!

На зов Буайяра прибежал весьма высокий черноволосый мужчина лет сорока, одетый в ливрею. В руке держал что-то похожее на небольшой кнут. Отдышавшись, этот человек смирно встал перед Буайяром, готовый к поручению.

– Вот, Клод, это – Омар бен Али, новоприбывший, личная собственность хозяина! Проводи его к доктору, потом к портному, надо мальчику форму изготовить.

– Понял ваше поручение-с, – с фальшивой улыбкой произнес Клод и, взяв Омара за руку, повел в известном ему направлении.

Омару было тяжело идти, поэтому он часто спотыкался, озирался по сторонам, пытаясь хоть что-то разглядеть, однако глаза отказывались выполнять свою прямую функцию, заложенную природой. Единственное, что мог разглядеть ослабший араб – бесконечные небольшие темно-синие шатры, расположенные по обе стороны неширокой дорожки, по которой протекал путь бен Али. «В шатрах этих, должно быть, артисты местные проживают», – подумал Омар, представляя, как будет жить в таком же.

Клод поначалу молчал, стараясь аккуратно вести новоприбывшего, но не удержался и заговорил:

– Ты, верно, не понимаешь нашего языка, а болтаешь только на своем – сказочном, – с долей иронии произнес Клод, мельком бросив взгляд на араба, – тяжело тебе придется, но ничего…у нас даже русский есть в цирке, быстро научился.

– Неверно думаешь, – преодолевая тупую боль в затылке ответил Омар по-французски, чем привел Клода в секундное оцепенение, – свободно говорю по-французски, немного понимаю по-итальянски и по-латыни…

– Чт…что ж, – сглотнув от потрясения, пробубнил Клод, возобновив шаг, – тогда тебе будет значительно…легче, я думаю.

На это Омар ничего не ответил, лишь продолжил медленно идти к месту назначения – шатру врача. Шатер этот находился метрах в ста от того места, где железный облучок высадил бен Али. Его уже можно было весьма четко рассмотреть. Это был достаточно большой, больше похожий на генеральскую палатку тент, поскольку характерного для цирковых шатров купола не было. Навес, выполнявший функцию крыши, был прямой, без выпуклостей. Было несколько квадратных вырезов, выполнявших функцию окон. Подходя уже ко входу в шатер, Омар своими полуоткрытыми глазами смог увидеть, что подобие двери у него не тканью создавалось, а чем-то более плотным, возможно, даже деревянным, поскольку было заметно, что по бокам этой «двери» были квадратные шесты, по виду очень тяжелые и явно предназначавшиеся для какой-то конкретной цели, а не для показа внешней красоты. Характерный также был у врачебного шатра цвет, отличный от всех остальных – чистый белый, но без опознавательных знаков. Видимо, уже сам цвет шатра, сильно выбивавшийся из окружения (шатер, у которого высадили Омара, был бело-красный), для всех работников и артистов цирка был указанием на врача.

Перед тем, как зайти внутрь шатра, Клод остановил Омара и с долей страха прошептал:

– Не вздумай сказать чего лишнего…

Это насторожило араба. Как только он зашел внутрь, то голова его заболела еще сильнее от смешавшихся запахов спирта, всяких настоек, отваров, стерилизующегося металла, растворов иода, мышьяка и еще всякой непонятной дребедени. Света было настолько много, что, казалось, глаза вылетят из глазниц от напряжения. Было видно, что шатер состоял из нескольких малых, плотными проходами соединенными друг с другом. Тот, в котором оказались при входе Клод и Омар, был центральным, это было понятно по местонахождению письменного стола, за которым сидел мужчина пожилого возраста, седовласый, в белом костюме. Не в халате, а именно в костюме. Светло-кремовая тройка, видимо, являлась постоянной одеждой мужчины. Гладко выбритое лицо было покрыто бороздами морщин, на носу держалось золотое пенсне. Как оказалось, это был главный цирковой врач – Герман Скотт. Он что-то очень внимательно записывал в большой блокнот, не обращая внимания на вошедших посетителей. По словам Клода, который шепотом рассказывал Омару некоторые детали, никогда господина врача нельзя отвлекать от работы, даже если он просто что-то записывает. «Мы не можем быть полностью уверены в том, что он записывает что-то несущественное, либо не более важное, чем наш визит», – говорил Клод. Однако ждать, пока врач до конца занесет записи в блокнот, пришлось почти десять минут. Омара это сильно раздражало, вкупе с невыносимым сочетанием запахов в шатре и сильной болью в затылке. А Клод стоял, будто вкопанный, совершенно без эмоций, ожидая, пока дойдет время до них. Наконец, господин Скотт окончил писать, положил стальное перо и, поправляя пенсне, обратил свой взор на посетителей.

– Новоприбывший? – с нотой сожаления, граничащего с злорадством, произнес врач и, получив положительный ответ в виде резкого кивка Клода, медленно поднялся с кресла, указав пальцем на большой стул около зеркала, – сади его туда, будем осмотр проводить.

Клод послушался и усадил уже почти потерявшего силы Омара на показанный стул, а сам быстро отпрыгнул обратно. Врач, на это время ушедший в другую часть шатра, вернулся уже с накинутым белым халатом поверх жилета (пиджак пришлось снять). Передвигался он неохотно, будто только что проснувшись. Скотт подошел к стулу, на котором сидел Омар, и глазами осмотрел араба, безо всяких манипуляций, и отошел к небольшому столику около зеркала. Столик был с закрытой крышкой, так что сначала не представлялось возможности увидеть его содержимое. Но как только Омар подумал, что визуальный осмотр закончен и пора подниматься со стула, господин Скотт отворил крышку стола и все, что содержалось под ней, оказалось представлено взору бен Али: огромное количество медицинских приборов, скальпели, ножи, ножницы, иглы, сфимографы, шприцы, щипцы, лезвия и пр. От одного их вида у Омара поступил холодный пот.

– Не переживай, больно уж точно не будет, – стальным безразличным голосом произнес Герман и взял шпатель. На недопонимающий взгляд араба ответил, – руки в спирту, а это – чтобы горло твое осмотреть.

В итоге Омару пришлось полностью покориться врачу. Последний сначала осмотрел горло, потом глаза, затем уши и нос араба. Дальше последовал осмотр волос головы на предмет наличия вшей – у Омара их не оказалось, из-за чего Скотт со спокойствием вздохнул. Осмотрев волосы головы, Герман стал изучать руки араба: вначале плечи, локти, предплечья; позже особо тщательно осматривал кисти рук. Ему пришлись по нраву длинные худые пальцы Омара, совершенно без дефектов, идеальные по своему строению. Измерив длину буквально каждого пальца, врач приказал Омару спустить штаны. Это привело в шок обессиленного араба, причем так сильно, что тот подпрыгнул на стуле. Объяснив, что это необходимая процедура медицинского осмотра, Скотт убедил араба подчиниться и не сопротивляться. От подробностей дальнейшего осмотра вас следует освободить, дабы не повредить вам психику. Но стоит упомянуть, что Герман обратил внимание на то, что Омар постоянно держал руку на затылке, а также постоянно постанывал, явно от боли. Поэтому Герман, закончив, наконец, свой осмотр, решил поинтересоваться о природе этой боли. Узнав, что боль шла от тупой раны на затылке, Скотт обработал место, подвергшееся в свое время удару, наложил небольшую повязку, а также дал Омару выпить полстакана морфия, чтобы унять боль. От морфия арабу еще сильнее захотелось спать, и Скотт заметил и это.

– Советую пока его не вести к хозяину, пусть выспится, иначе упадет прямо у него кабинете, – сказал Герман Клоду, который все это время продолжал молча стоять на входе в шатер.

– Да, я думаю, вы правы, – согласился Клод, поглядывая на Омара, который сидел на стуле, покачиваясь из одной стороны в другую.

После еще пары манипуляций доктора над Омаром, Клод забрал последнего и повел в другое место. Местом этим, как оказалось, был шатер для новоприбывших. Данная категория – новоприбывшие, вообще являлась какой-то отдельной кастой в цирке. К ним относились с некоторым презрением, снобизмом и недоверием. Взять того же доктора Скотта – он по натуре был человеком весьма неплохим, однако к Омару сразу повернулся каменной стеной. Другие артисты также поглядывали на бен Али с долей скептицизма. Может быть, просто давно не было в цирке новеньких. А может их было слишком много. Если посмотреть на цирк «Парадиз» сверху, как голубь, вечно снующий около лавочек и прилавков, а также у цирковых арен в поисках арахиса или семечек, то можно обратить внимание, что площадь, занимаемая всеми шатрами, помещениями, вагончиками, домиками цирка превышала площадь Лувра! Это при том, что все эти шатры приходилось раз за разом разбирать и собирать заново, для передвижения по Европе – цирк-то бродячий, с выступлениями почти во всех столицах Старого Света – от Мадрида до Санкт-Петербурга. И само собой, «старые» артисты цирка будут с некоторым недоверием относиться к новоприбывшим, в том числе и потому, что по большей части новоприбывшие были из разных стран, а первоначальный состав состоял из чистокровных (ну почти) французов. Однако вроде бы новоприбывшие должны быть дополнительной рабочей силой – как раз шатры собирать и разбирать. И отчасти это было так. Но и в этом деле имелись рабочие, уже многие годы выполнявшие функцию мастеров и грузчиков, и они также к новоприбывшим относились с определенным недоверием. Поэтому всем новоприбывшим требовалось в течение очень долгого времени завоевывать себе репутацию, причем репутацию исключительную, без ошибок. И бывало так, что человек приходил в цирк ради выступлений на арене, доказывал свое мастерство в той или иной области циркового искусства, прямо кричал: «Я достоин! Достоин! Верьте мне, верьте!» Однако его ожидания рушились в пыль, когда в кадровой книге напротив имени старая рука Буайяра вырисовывала «Чистильщик конюшен». Невозможно представить тот шок, который охватывал молодого, подающего большие надежды парня, когда ему озвучивали его статус в цирке. И вот он хочет уже отказаться, но в цирке «Парадиз» всегда соблюдалось одно очень важное правило: «Коли в цирк пришел – обрел хозяина». И только хозяин теперь мог отпустить «на волю». И перед новоприбывшим парнем открывалось два пути. Первый – смириться и жить на условиях цирка, в надежде в будущем все-таки получить возможность выступать. Ему следовало абсолютное большинство, что неудивительно. Второй путь – это открыто воспротивиться. Что же наступало в таком случае? Думаю, вам весьма будет это понятно. Такого «неправильного» человека перевоспитывали. Как? Узнаете позднее, не раскрывать же все самое интересное в начале. И вот, чистильщик конюшен в цирке, понимая, что выхода нет, трудился денно и нощно, убирал кучи навоза, порой мыл лошадей, которых было несколько десятков; он рыдал, когда выбивались минуты отдыха, он кричал, когда никого не было рядом, он рвал волосы на голове от безысходности. Но он работал. Он не убивал в себе надежду, и не позволял убить ее кому бы то ни было еще. Это объединяло всех новоприбывших – надежда. Она жила в каждом из них. И, может быть, лет через пять, а может и через пять месяцев, этому новоприбывшему давали, наконец, драгоценный шанс себя показать. Шанс давался только один. Конкуренция – бешеная. Каждый был готов разорвать соперника в самом прямом смысле. Доходило до настоящих драк, откусывали уши и пальцы, ломали носы. Внешний облик тоже имел важное значение. По результатам отбора набирались участники в так называемые «труппы второго звена», то есть выступающие в малых городах, и билеты на выступление которых стоили в разы дешевле, чем выступления основного состава. Для злорадной справедливости стоит сказать, что и для покалеченных участников отбора, лишившихся некоторых частей тела, находилось применение. Одних отправляли обратно выполнять черную работу, подавляя их мышление до уровня тех же лошадей, за которыми они убирали дерьмо. А других, пострадавших сильнее, либо слишком вольнодумных, отправляли в отдельную часть цирка – труппу уродов. То есть сажали в клетку и выставляли на потеху публике. А публика радовалась и бросала в этих парней или девушек арахис и семечки. И голубь, с высоты полета которого можно было бы рассмотреть цирк «Парадиз» в полном объеме, бегал меж ног заинтересованных и смеющихся людей, чтобы успеть нахватать себе побольше еды. Но что самое главное, тот фактор, удерживавший всех артистов цирка – надежда, не умирал даже при таких обстоятельствах. Ничто не могло уничтожить надежду. Даже с подавленным сознанием надежда сохранялась. И в таком случае цирк «Парадиз» можно даже назвать ящиком Пандоры, где не осталось ничего, кроме надежды.

И Омару предстояло через подобные испытания пройти. Он вряд ли мог представить, что окажется так далеко от дома. И в тот момент, когда Клод его нес в шатер для новоприбывших, Омар ловил на себе взгляды артистов цирка, попадавшихся на пути. Взгляды были неоднозначными – кто-то смотрел с явной ненавистью, кто-то лишь с некоторым недоверием, а встречались и артисты (а, может быть, и простые работники), которые с неподдельным интересом провожали взглядом этого огромного красивого араба. Каждого из них Клод простреливал взглядом, давая понять, что пока лучше не вдаваться в подробности и не знакомиться с новоприбывшим. Одноглазые фонари, выстроившись в два ряда, провожали Клода и Омара на их пути. Уже темнело, и огни в них горели, хотя кровавое зарево еще не покинуло горизонт. Цирк находился в пригороде Марселя, поэтому вокруг было тихо, не мешал постоянный гул людей, вечно шатавшихся по городским улицам с не понятной ни для кого целью. Единственное, что придавало жизни всему этому окружению из шатров и палаток – гуляющие артисты, а также работники, починявшие кареты, повозки, упряжки, чистильщики конюшен, красильщики, декораторы. Как только вечерело и цирк закрывался, вся жизнь плавно перетекала из парадной стороны, стороны представлений, в сторону рабочую, сторону внутренней работы. Ближе к ночи начинали разбирать самые большие шатры, потом шли шатры поменьше. Работа по демонтажу шла до самого утра, поскольку утром необходимо было уже покинуть город. И Омар, появившийся вдруг, был совсем некстати.

Глава II

Новость о том, что в цирке новоприбывший, достаточно быстро распространилась среди артистов. Оказывается, новоприбывших в «Парадизе» не было уже как два года, из-за чего некоторые устроили такой переполох, что невольно оказывались втянуты и другие, кому эта новость казалась совершенно скучной и безразличной. Например, одной из первых новость узнала повариха цирковой кухни Бернадетт. Известная сплетница, она сразу принялась всем трещать, что новоприбывший совершенно не такой, как все артисты, что у него очень интересная внешность и т.п. Ей мало кто верил, но искусство сплетницы заключается не в том, чтобы убедить кого-то в своей правоте, а в том, чтобы новость разнеслась как можно дальше. Это у нее прекрасно получилось. К вечеру, когда Омар уже был в шатре для новоприбывших и спал непробудным сном, многие артисты собрались в шатре-столовой для обсуждения такого события.

Вообще по вечерам собиралось достаточно много циркачей, чтобы что-нибудь да обсудить. Бывало, обсуждали, как та же Бернадетт споткнулась и опрокинула кастрюлю с супом на Буайяра – хохот стоял жуткий. Самой Бернадетт было тогда совершенно не до хохота – пришлось три дня работать поломойкой. Однако другие посмеялись от души. И вот сейчас, слушая выдумки этой сорокалетней сказочницы, артисты то крутили пальцами у виска, потому как даже самый доверчивый человек не поверит в то, что человек может слона остановить ладонью; то искренне смеялись, когда слышали, что новоприбывший – великан с одним глазом – циклоп. Шатер-столовая находился как раз напротив того шатра, в котором спал Омар, так что иногда некоторые поглядывали в его сторону, надеясь заметить хоть какое-то движение. Внутри же шатра-столовой обстановка была похожа на средневековый зал для пиров: большие деревянные столы с лавками, ковры, покрывающие землю, громадное количество всяких фонарей и даже факелов. Как бы доминируя, у одной из стен шатра располагалось некое подобие прилавка, за которым сидел управляющий этим бесплатным ресторанчиком – Шарль Сюлар, небритый пьянчуга, вечно полусонный, с распухшим от сивухи лицом. Добрый по натуре, он любил поддерживать разговор, какая бы у него тема не была, и этот раз не был исключением. Каждое слово Бернадетт он называл полной чушью, обманом и клеветой, причем говорил с такой явной антипатией, будто повариха про него сочиняла. Другие смотрели на их поединок и искренне смеялись. Среди артистов особо выделялась целая группа, занимавшая сразу два стола, соединенных в один большой. Это была группа Лорнау – целая цирковая династия, почти двадцать лет живущая в цирке. Единого главы семьи не было, этот титул делили два брата – старший Густав, пятидесяти лет, и младший Альфонс, сорока одного года. У каждого из них были дети: у Густава пятеро сыновей и одна дочь, а у Альфонса один сын, Жан. Был до недавнего времени у Альфонса и еще один сын, но Господь забрал его слишком юным. Все представители группы Лорнау выступали в цирке, и всегда в полном составе, всей семьей. Более крепкой команды было не найти в цирке «Парадиз». К мнению старших Лорнау прислушивались все остальные артисты, уважали и почитали их талант. Но сейчас, вечером, расположившись в шатре-столовой, представители этой великой династии, как и все остальные, смеялись, слушая словесную перепалку бабы Бернадетт и пьяницы Сюлара.