И пожнут бурю

– А вот я еще слышала, будто новоприбывший – русский! – проговорила повариха и замерла, ожидая реакции единственного русского в цирке – Петра Дубова, громадного силача, угрюмо смотревшего на Бернадетт, – да! Вот представьте, у Петра будет напарник если! А! Во будет веселье!

Все, кто сидел в шатре, обернулись в самый его конец, в отдаленный угол, дабы узреть реакцию самого Петра. Он обычно сидел вдалеке ото всех, поскольку многих просторечных французских слов не понимал, а учиться понимать не хотел. А в момент, когда взгляды всех циркачей оказались сконцентрированы на нем, Дубов ответил:

– Ты, полоумная, думай, что несешь, – медленно, будто мертвец, пробасил силач. Все быстро отвели взгляды от него, а Бернадетт продолжила:

– Ну, а коли не русский, так явно не француз!

– Почему не француз? С чего так уверена ты? – с усмешкой спросила Клэр Марис, молодая канатоходка, сидевшая за прилавком, который выполнял дополнительную функцию барной стойки, – может он такой же как мы, чистый француз? Ты своими сказками уже все мозги выела, как жюльен. Завтра наверняка узнаем, когда будем собираться в путь.

– Верно Клэр говорит, завтра и узнаем, – согласился с девушкой Алекс Моррейн, помощник циркового врача, – сегодня же нужно как следует отдохнуть перед долгой поездкой.

Еще почти два часа, однако, продолжалось обсуждение, кем же является новый участник этого ансамбля из всевозможных артистов, рабочих, поваров и ремонтников. Некоторых насторожило, что шатер для новоприбывших был под охраной, что было совершенно несвойственно почти ни для одного шатра в цирке. Кто-то предположил, что новоприбывший – буйный, и сопротивлялся своему появлению в цирке (что отчасти было правдой, но не суть), кто-то – что это подобие своеобразного эскорта – охраны, выделенной лично руководством цирка, потому как новоприбывший – очень влиятельный артист, которого перекупил директор за очень больше деньги. Самой бредовой была мысль, что новоприбывший на самом деле не человек, а зверь, которого расположили в шатре с той целью, чтобы никто заранее не прознал, что за диковинный экспонат приобрел директор. Как можно догадаться, последнее предположение поступило от поварихи Бернадетт, за что в нее полетела тарелка с ее же супом от Сюлара. Лишь с приходом старика Буайяра все стали расходиться, дабы не выслушивать его нотации, которые он обожал читать «с высоты прожитых лет», как говорил он сам. Молодых артистов это смешило, а взрослых просто забавляло. Несмотря на то, что Буайяр официально занимал должность управляющего цирком, в основном он эту работу выполнял, когда надо было сделать что-то очень важное, и никому другому доверить нельзя было. К примеру, такой особой важностью было обосновано участие Буайяра в приобретении Омара. Но своей главной работой, которую он бесконечно любил, старик считал ведение представлений в Большом шатре. Большой шатер являлся, как следует из названия, самым большим в цирке, самым помпезным, самым красочным. Вмещал почти пять тысяч зрителей, причем это только сидячих мест, если считать и тех людей, которые стояли друг на друге или на ступеньках, то получится раза в два побольше. Денег на его оформление явно не жалели, и это вполне оправдано – не показывать же самые главные представления в грязном и некрасивом шапито. Билет на один такой номер стоил по меркам того времени весьма недурно – от пятидесяти франков, а доходить цена могла и до пятисот, если показывали что-то сверхэксцентричное. Собирался аншлаг, мест никогда не было свободных, оттого и значимость ведущего не преуменьшалась. За все двадцать пять лет существования цирка ведущий представлений в Большом шатре, а если быть более точным, то должность называлась шпрехшталмейстер, ни разу не менялся. Всю четверть века обязанности выполнял Мишель Буайяр. И по вечерам гоняться за молодняком, шутливо бегающим от старика, доставляло явный дискомфорт последнему. Не столько физический, несмотря на весьма почтенный возраст, он чувствовал себя превосходно, сколько психологический. А может, это и нарциссизм роль свою отлично играл – за столько лет спесь могла уютно поселиться в душе Буайяра и вполне дать спелые плоды. Юным артистам же было очень весело всегда бегать от ворчливого «дядюшки Бу», как его часто называли. А Алекс Моррейн, помощник циркового врача, который также находился среди участников обсуждения характеристик новоприбывшего и предложил прекратить голословные предположения, догадался об одной важной вещи, которая могла пролить свет на личность как раз-таки новоприбывшего – именно Буайяр его доставил в «Парадиз». Эта мысль ударила в голову Моррейну, когда он уже собирался идти в докторский шатер. Фонари горели во всю свою мощь, поэтому на маленьких дорожках было достаточно светло, чтобы не упасть по пути. В это время, почти в полночь, как раз начинались работы по демонтажу шатровых конструкций, поскольку утром следующего дня, 16 декабря, цирк собирался отправляться в путь. Всеми работами необходимо руководить опять-таки Буайяру. И Моррейн, проследовав до его шатра, действительно обнаружил, что управляющий стоял у входа в него и отдавал какие-то распоряжения одному из работников. Сам Моррейн, очень высокий, почти как Омар; по происхождению англичанин, по натуре походил на еврея, а выглядел как немец. Из французского у него было разве что владение языком потомков франков. Внешностью не обделенный, он старался все же угодить именно разумом, часто льстил, особенно старому шпрехшталмейстеру, так будем Буайяра иногда называть, дабы не допускать частых повторов его и так сложнопишущейся фамилии. А шпрехшталмейстер лесть еще как любил, просто упивался ею. И добиться своей цели – узнать информацию по новоприбывшему, Алекс решил с помощью излюбленного оружия.

– Месье Буайяр, мой дорогой, – обратился Моррейн к старику, подходя ближе, – как славно, что в такой поздний час ваш ясный ум до сих пор не дремлет!

– Что тебе нужно, Александр? – ледяным голосом ответил Буайяр, закончив разговор с работником и отправив его к шатру.

– Собственно, почти и ничего, месье Буайяр, – промолвил Моррейн, подойдя еще ближе. –Лишь хотел поинтересоваться, отчего в столь позднее время вы не спите? Я нисколько не заставляю вас, все-таки вы непосредственный руководитель всего нашего цирка, но не кажется ли вам, что такому важному для всех нас человеку необходим крепкий и здоровый сон? Как врач вам говорю!

Буайяр медлил с ответом. Он всматривался в синие глаза Алекса, пытаясь без прямого вопроса узнать цель его приставания. Алекс же продолжал стоять около старика, лишь улыбаясь и также пристально всматриваясь в глаза последнего.

– Ты что, память спиртом выжег? – отведя взгляд, спросил старик, – утром мы покидаем этот неприветливый город и едем дальше.

– Об этом я не забыл, как можно. Однако ваше замечание справедливо, память моя становится хуже. Ваша же память такая же светлая, как и солнечный день. И пусть в Марселе солнечных дней пока не наблюдается, уверен, что дальше на нашем пути будет очень много славных солнечных дней!

Дешевую лесть, которую ты, дорогой читатель, в момент бы разбил и усомнился в искренности слов льстеца, старый «дядюшка Бу» принимал как должное отношение к своей персоне. Такие слова позволяли немного манипулировать Буайяром, чем и воспользовался Моррейн.

– Я слышал, что директор доверил вам, как самому ответственному и серьезному в этом цирке человеку, доставить новоприбывшего. Утолите же мое огненное любопытство – поведайте, кто скрывается за личностью его?

– Я знал, что ты не просто так пришел лису играть, паршивец, – холодно ухмыльнулся Буайяр, достав часы из кармана жилета и посмотрев на время, – уже половина первого ночи. Иди спать, а то сонный поедешь. И завтра, в общем порядке, на равном праве узнаешь личность, так тебе интересную. Уяснил, лисеныш?

Поняв, что тактика не сработала, Моррейн решил использовать другой метод, заключавшийся в том, чтобы отвлечь человека от темы, а потом плавно перевести на другую, необходимую тему.

– Месье Буайяр, я же взрослый человек, – начал Алекс, доставая сигарету, курение которых постоянно запрещалось, – я не мальчишка, который от вас бегает по вечерам, чтобы позлить.

– Убери сигарету, Александр, знаешь ведь, что у меня от них в груди болит…

– Прошу прощения, хотел для пущего пафоса приукрасить еще и сигаретой. Не вышло…

– Либо по существу говори, либо иди к себе, не занимай время, которого и так мало осталось, – с явно выраженным раздражением прошипел Буайяр, снова заглядывая в свои карманные часы, сделанные, кстати, из чистого золота, что как бы намекает на привилегированный статус их владельца.

– Итак, – в третий раз начал штурмовать бастион Моррейн, – не буду скрывать и лукавить, сегодня всем было крайне интересно, кто скрывается за личностью новоприбывшего, и почему к его шатру приставлена охрана.

– Вот, теперь все ясно, – перебил Алекса Буайяр, – а то ходишь вокруг да около. Повторяю – ты не какой-то особенный человек, я тебе не скажу ни-че-го. И почему ты ко мне пристал? Разве Герман тебе не может сказать, раз ты такой любопытный? Он осматривал сегодня новоприбывшего, или ты вообще тупой, коли не додумался об этом?

Тут Алекс действительно подумал, что обманул сам себя, не догадавшись узнать у своего непосредственного начальника – циркового врача, всю интересующую информацию. Однако, чтобы не оказаться в луже и не проиграть эту схватку, решил добить старика и таки получить то, за чем пришел:

– Ну, господин Скотт сегодня рано лечь спать решил, – снова лукавя и отводя взгляд, произнес Моррейн, ожидая реакции Буайяра, поскольку тот знал, что доктор Скотт никогда не ложится рано, предпочитая работать по ночам.

– Ты, видать, умом тронулся или перепил сегодня, всякий бред обсуждая с птенчиками цирковыми? – Буайяр был явно недоволен присутствием Алекса, но продолжал вести себя сдержанно и хладнокровно, говоря совершенно монотонно, – думаешь, мне не известно, что доктор Скотт в это время еще работает?

– Позвольте, месье Буайяр, я нисколько не сомневаюсь в вашей проницательности и мудрости, однако вы с полудня не виделись с доктором Скоттом и не можете знать наверняка, спит он сейчас или работает. Я же, напротив, перед тем, как пройти к вам, заглянул в докторский шатер, проверить, как идет работа у доктора. Обнаружив, что работа не идет вовсе, а доктор мирно отдыхает в своем кресле, я решил пройти к вам, так как вы точно спать не должны были, ведь руководить демонтажными работами только вам под силу, да и только вам по чину.

Здесь старый шпрехшталмейстер (не ругайтесь за это слово, просто оно красивое), понимая, что проверить слова Моррейна не удастся, так как оставить свой пост он не может, решил все-таки не сдаваться и продолжить битву разумов:

– Ты мне надоедаешь, Александр. Объясни мне, откуда в тебе это желание быть первым везде и во всем? Ты что, в детстве каши мало ел, или у тебя отметки в школе были низкими?

– Никаких комплексов, месье Буайяр. Лишь искренний интерес, если который мгновенно не утолить, будет очень сильно жечь очень долгое время.

– Oh, mon Dieu33, ладно… раз ты такой настырный, можешь кровь мою пить всю ночь, то лишь бы ты от меня отстал…

И как только Буайяр приготовился, к невероятному восторгу Алекса, рассказать о личности новоприбывшего, обрушился стальной трос, державший последнюю не снятую конструкцию Большого шатра. И кстати, начальную фразу Буайяра на чистом французском необходимо было написать лишь для придания этому атмосферности, чтобы вы не забыли, что дело происходит во Франции. Вернемся к происшествию, оборвавшему речь старика. Трос упал прямо около Буайяра и Моррейна, так что первый немедленно приказал второму убираться, что тот поспешил сделать, дабы не втягиваться в неприятности. Всю оставшуюся ночь работники продолжали демонтировать шапито, разбирать конструкции. Алекс Моррейн же, как и многие другие, в том числе и канатоходка Клэр Марис, также, как и Алекс, убеждавшая прекратить ни на чем не основанные предположения по поводу личности новоприбывшего, придя к себе в шатер, попутно заглянув-таки в шатер доктора, посмотрев, что Герман продолжает что-то писать, очень удрученно продолжал делать догадки. Наступал новый день, и цирку «Парадиз» необходимо было покидать Марсель…

Глава III

В этом романе, может вам и не нравится, но пора бы уже привыкнуть, если вы до сих пор его читаете, вошло в традицию описывать погодные условия. И данный момент не станет исключением, ведь гигантскому цирку предстояло перебираться в другое место, развлекать новую публику. Она совершенно не отличалась от той, что была в Марселе, или во многих других городах до него, и единственным отличием могло служить лишь внешнее представление самой публики. Однако же интересы всегда были у всех одинаковы. Помните великую древнеримскую фразу «panem et circenses», что в переводе означает «хлеба и зрелищ»? Наверняка не раз вы встречались с ней. Так вот и в девятнадцатом веке у простого народа обычно эти два желания превалировали над остальными, более современными желаниями, по типу равенства, братства и прочей демократии. И цирк «Парадиз» великолепно удовлетворял эти потребности «плебса», продавая билеты на свои представления и сразу же там, у входа, расположив киоски со всякими вкусностями, наподобие арахиса (которым чаще всего пользовались как средством издевательства над уродами), сухарей, моченых яблок, кренделей и даже колбасы. И, разумеется, для всего этого требовалась большая кухня, на которой можно было бы готовить в гигантских количествах не только еду для артистов, но и эти самые вкусности и даже еду для животных. Куда ж без них, их тоже надо было кормить все-таки. Как и большинство всех «учреждений» цирка, кухня располагалась в шатрах, только не шапито, а в форме тентов, как и врачебный шатер. Отличало шатры кухни то, что они были в три раза плотней и ниже, примерно в два с половиной метра, что позволяло еде долгое время не остывать в условиях нахождения на улице. Еще одной особенностью шатров кухни было то, что их всего было целых четыре, и соединены они не были, дабы не распылять пар от пищи. В каждом из шатров готовился свой, отдельный вид еды. Видов этих было столько же, сколько и шатров – четыре: еда для артистов, еда для зрителей, еда для животных, еда для руководства и охраны. Еду для уродов готовили обычно в шатре, где готовили для животных, поскольку кулинарными изысками их (уродов, то есть) старались не баловать. Также на открытом воздухе в теплое время года проходили самые зрелищные представления, на которые приходило до четверти населения городов, так как ограниченных мест не имелось, все стояли друг за другом и друг на друге. Вот почему так важна погода. Зима 1869 года была чрезвычайно мягкая, и на юге Франции ее совершенно не ощущалось, разве что дожди часто шли. И утро 16 декабря того же, 1869 года, было влажным, но не дождливым, что позволяло цирку уехать без особых трудностей. За ночь, которая прошла в промежутке между главами, рабочие успели разобрать все шатры, в том числе и Большой шапито, и Буайяр дал команду все грузить в вагоны циркового поезда. Вы же не думали, что великий цирк «Парадиз» передвигается с помощью лошадей?

Омар проснулся от громкого крика Клода, который пришел разбудить араба. Шатер, в котором его держали, уже разобрали, так что бен Али еще четыре часа спал под открытым небом. Но ему не привыкать к такому порядку. Уж сколько времени он провел в пустыне, спав на песке, среди змей и ветров, и поэтому не ощутил никак того, что над ним уже ничего не было, кроме небольшого деревца, защищавшего от солнечных лучей, пробивавшихся сквозь изрядно поредевшие тучи. Клод меж тем уже минут пять орал как резаный, пытаясь разбудить мирно спавшего Омара, который будто специально не поддавался на окрики. Однако общий шум энергичного движения цирка, всех его обителей, которые собирали вещи и весело общались друг с другом, обсуждая следую цель труппы – Лион, все-таки заставили араба открыть глаза и обратить внимание, что он, видимо, спал дольше, чем ему было положено. Чуть поднявшись с кушетки, на которой он спал, бен Али разглядел фигуру Клода, а также его весьма удивленное лицо, на котором было буквально написано: «Ты, негодяй, я тебя добудиться не могу уже львиную долю времени, которого и так совершенно нет».

– Ну наконец-то, – облегченно, но явно раздраженно сказал Клод, когда Омар полностью поднялся с кушетки, – ты слишком долго спал! Мне поскорее нужно определить тебя в вагон для новоприбывших, иначе ты так и останешься здесь спать. И уж поверь мне, тебе явно не захочется остаться одному в этом городе. Уж лучше все делать вовремя в цирке, это не какая-то пустыня, где невесть что можно вытворять. Это приличное заведение, которое оказывает культурные услуги! И будь любезен в дальнейшем соблюдать распорядок и режим, хотя, может и я тоже немного виноват, поскольку не сообщил тебе время подъема и не разбудил сразу, как только была возможность. Но…

– Не донимай его своим скрупулезием, Клод, – раздался невдалеке чей-то бархатный мужской голос, – и так вечно за всеми приглядываешь, как мамка, ей богу.

Мужчина подошел к Омару и Клоду, пожал руку арабу и улыбнулся, сперва затянув сигару. Это был Альфонс Лорнау, одетый хоть и по-дорожному, но очень красиво и интересно.

– Месье Лорнау, вынужден вас просить оставить нас, – с нескрываемым раздражением проскрипел Клод, насупив взгляд, – месье Буайяр дал приказание…

– Мне решительно все равно на его приказания, адресованные не мне и не моей семье, – ответил Альфонс и подошел вплотную к Клоду, от чего тот сглотнул от напряжения, – теперь я прошу тебя оставить меня и новоприбывшего наедине. Понял?

– Как будет угодно, – униженно произнес Клод и поспешил убежать.

Омар смотрел на это с некоторым интересом, стараясь рассмотреть Альфонса Лорнау, который тихо смеялся, наблюдая за подскакивавшим помощником Буайяра.

– Хех, побежал жаловаться старику. Ну, расскажи о себе, будем знакомиться. Позволь представиться – Альфонс Лорнау, младший глава Группы Лорнау.

– Омар бен Али, – с недоверием сказал Омар и снова пожал руку своему новому знакомому.

– Отлично! Я сразу приметил тебя, как только тебя доставили в наш местный земной Рай, – тут Альфонс рассмеялся и похлопал Омара по плечу, – ну, теперича давай рассказывай, как очутился среди нас? Давненько не бывало новых артистов у нас.

– Долгая история, и очень запутанная…

– Как знаешь. Но подмечу – ты, как я понял из цвета кожи, имени, араб, да? – получив положительный кивок Омара, Альфонс продолжил – вот, и я сейчас весьма удивился, когда ты прекрасно начал говорить на французском. Я даже хотел обратиться к тебе на арабском, благо пару дежурных фраз выучил, когда служил в армии. Но ты оказался куда грамотнее! Это очень похвально и очень важно! Хозяину нравятся грамотные, умные люди. Так можно быстрее стать известным артистом. Я не поверю, что впервые за несколько лет новоприбывший будет заниматься грязной работой, вроде чистки конюшен или грузчика.

Омар не спешил поддерживать разговор. Ему было куда занятнее следить за тем, что происходит вокруг. Десятки людей постоянно спешили куда-то. Сборы цирка напоминали ему рынок в Оране, на котором торгаши пытались отвоевать друг у друга мимо проходящих людей. Альфонс понял, что бен Али не особо хочется вести этот разговор, поэтому решил поступить по-другому.

– Слушай, Омар, да? Слушай, Омар, что ты тут стоишь как прокаженный, будто боишься подходить к людям. Тебя непременно нужно познакомить с другими артистами, – Альфонс докурил сигару и потушил носком своего сапога, – конечно, абсолютно со всеми мне не удастся тебя свести, даже я, служа более десяти лет в цирке, не знаю точно, сколько людей в нем трудится, но с самыми интересными людьми обязательно тебя познакомлю. Иначе ты просто не выживешь здесь!

– Мне кажется, что это дело будет лишней тратой вашего времени, – учтиво ответил Омар, посмотрев, наконец, на Альфонса, – мне в данный момент необходимо найти свои вещи, с которыми меня сюда доставили; и Клод отчаянно просил пройти с ним в какой-то особый вагон, так что…

– Ты меня не понял, Омар. Это не предложение погулять было. Объясню четко и один раз, так что слушай внимательно и запоминай: из цирка без позволения Хозяина тебе не уйти, хотя даже повода не будет, но не важно. И в цирке просто необходимы хотя бы банальные знакомства, иначе сожрут моментально. Ты теперь знаком со мной, но я не вхожу в круг руководства цирка, мой брат куда влиятельнее. И меня одного будет явно маловато для того, чтобы выжить здесь. Да и не всегда я помогу, иногда я могу действовать и в угоду своим интересам, интересам своей семьи. Здесь никому нельзя доверять, здесь все шакалы, все демоны. Но внутри. Снаружи все мы люди, до поры. И каждый из нас хочет выжить здесь, каждый хочет есть и спать хорошо. Поэтому так важно завести знакомства, друзей ты тоже можешь найти, но максимум пару-тройку человек. Если ты мне понравишься, то я с честью буду считать тебя своим другом. Но пока позволь помочь тебе стать открытым. О тебе уже все знают, пока ты спал на этой кушетке, тебя успели рассмотреть чуть ли не все девушки и бабы нашего цирка. Внешне ты их привлек. Так привлеки и внутренне. Я же вижу, что в тебе есть что-то таинственное, что-то такое, что может раскрыться на арене.

Тут Альфонс взял Омара за предплечье и повел в самую гущу людей, к цирковому поезду. Пока они шли, на Омара бросались взгляды абсолютно всех людей, которые встречались им на пути. И в процессе Альфонс продолжал вести для араба лекцию по выживанию в «Раю»:

– Ты только представь, как много здесь людей. Не только артистов, но и поваров, техников, ремонтников, дрессировщиков, постановщиков, режиссеров, сценаристов, охранников. Тут есть врачи, парикмахеры, костюмеры, швеи и ткачи. «Парадиз» – это ходячий город, с населением более чем в полторы тысячи человек. Вот, посмотри – это отряд укротителей, – Альфонс указал на группу из восьми человек, чистящих огромные пустые клетки, – они выступают с львами, тиграми, иногда даже с собаками. Однажды, года так три назад, в нашем зверинце обитал медведь, громадный, как Монблан. А потом от медведя пришлось избавиться, а прозвание «Монблан» закрепилось за другим существом…

– Почему тогда клетки пустые? – поинтересовался Омар. Ему в действительности стало интересно узнать, как живет такой огромный коллективный организм, поэтому он хотел узнать побольше.

– Это от того, что звери уже в вагонах. Ведь как это происходит: зверей сначала успокаивают врачи уколами, потом ребята, укротители, надевают на них ошейники и цепи и выводят из клеток в особые вагоны для животных, которые сконструированы так, чтобы самим животным было комфортно: львов к львам, тигров к тиграм и т.д. А потом, как поезд прибывает к месту назначения, зверей ребята выводят, также заковав в цепи, из вагонов и помещают в клетки. Вот так все и происходит.

С минуту Омар и Альфонс молчали. Поезд, к которому они подошли, был исполинской длины. Казалось, что конца ему просто нет. Во временя Второй империи все железные дороги Франции стали полностью частными, и та дорога, по которой двигался поезд «Парадиза» также принадлежала частной компании. Из-за этого приходилось платить большие деньги за право проезда поезда по каждой из дорог. Но особым исключением для циркового поезда стало то, что передвигался он всегда не по основному полотну, то есть по тому, на пути которого располагались станции и вокзалы, а по дополнительному, то есть совершенно пустому, предназначенному для особо важных поездов, либо для железнодорожных рабочих. Проходила такая дорога параллельно основной, но к вокзалам не привязывалась, поэтому цирк мог делать остановки там, где хотел, чем вдоволь пользовался уже более пятнадцати лет.

Альфонс обратил внимание на то, что Омар особенно пристально вглядывался в лица людей, на которых заострял внимание. Пытаясь увидеть их глаза, бен Али представлял себе, что может скрываться в них такого демонического, о чем несколько минут назад сказал Альфонс. Это стало донимать араба, и все время этого почти монологического разговора с Альфонсом, он думал о словах Лорнау. Не мог поверить, что эти слова были не всего лишь обычной мотивацией, рассчитанной на то, чтобы возбудить в человеке страх и интерес узнать как раз, что же заставляет людей превращаться в демонов. Это перевернуло в голове Омара все с ног на голову. «Если Альфонс сказал мне эти слова, чтобы я испугался за себя и стал иметь интерес разобраться в причинах этого «ошакаливания» среди всех обитателей цирка, то почему я сейчас сомневаюсь? Или цель этих слов изначально заключалась в другом, чтобы я засомневался. Чтобы я стал жить в цирке с той целью, чтобы этот «демонизм» либо развеять как пустую выдумку, либо же изничтожить его основательно…», – витало в мыслях у Омара. Он ни о чем другом думать пока не мог, и поэтому решил разобраться, что же в действительности заключалось в словах, произнесенных Альфонсом. Был ли смысл в них, или же простой лепет ради того, чтобы разбудить человека ото сна стеснения?