707

Школьник медленно шагал по тротуару, спрятав лицо в теплый шарф, и размышлял: «С другой стороны, куда пропадают люди и кто к этому причастен? Или мой сон оказался пророческим и это дело рук… одного человека?». Прямо перед Мишей остановился почти пустой автобус, идущий от остановки «Машиностроительный завод» до железнодорожного вокзала и в посёлок «Лесной» где-то севернее от города, где Миша никогда не был. Двери открылись и никто не вышел. Миша огляделся по сторонам, но не увидел ничего, кроме бесконечного мокрого снега и слякоти, нескончаемого тумана, низкого неба. Вечное межсезонье – ещё не зима, но уже не осень. Уже лежит снег, но ещё идут дожди. Лишь узкие улицы чужого города, ставшего пустым после её смерти. Не долго думая, Миша шагнул в автобус, расплатился с водителем, сел у окна и спрятал лицо в шарф. Он сам не мог ответить, почему решился сесть в автобус и поехать. Не важно куда, главное – прямо сейчас. Единственное, что парень знал наверняка – ему необходимо прислониться плечом к замёрзшему стеклу, уткнуться лицом в высокий ворот пальто и полусонно следить за проплывающими мимо размытыми силуэтами.

В памяти снова возник образ мамы. Её светлые волосы, смех, холодные руки. Миша случайно коснулся их, когда она лежала… там. Непохожая на себя, бледная, причесанная не так, как делала это всегда, без привычного цветочного запаха духов. Она изменяла отцу, была беременна от чужого мужчины и оставалась самым родным человеком. Это событие казалось Мише каким-то нереальным, будто мама никогда и не исчезала, ведь все её вещи оставались в доме, где она их и оставила. На её похоронах, после того, как отец, едва стоящий на ногах, поцеловал маму на прощание, после того, как напоенная успокоительными Лиса отошла от её гроба, после того, как Миша коснулся её рук, после того, как все обычные похоронные процедуры подошли к концу, его, наконец, осенило. Прошло несколько дней с тех пор, как мамы не стало, и на Мишу, словно мешок с кирпичами, обрушилось осознание того, что он больше никогда не услышит её голос. Она никогда не будет рядом, не обнимет его, не будет ворчать, что Мише нужно вынести мусор, убраться в комнате, сделать домашнее задание, заниматься на скрипке или еще миллион других вещей, о которых она постоянно напоминала. Вернувшись домой с кладбища, Миша прошел в свою комнату и разрыдался. Он долго, громко и протяжно выл, лежа на полу. Никто не подошел к нему, не посмел нарушить его прощание.

По щеке Миши скатилась слеза. Он не сразу заметил это, но поспешил спрятать лицо в шарфе. За окном городские застройки сменились чёрной стеной мокрых деревьев. Парень почувствовал, как паника сжала свои ледяные пальцы на его шее и уже дышала в затылок. Слёзы не прекращались. Тело снова охватила неконтролируемая дрожь и в сердце впились лезвия страха.

– Остановитесь здесь, пожалуйста! – Голос прозвучал с надломом и отчётливыми нотками тревоги, но водитель съехал на обочину и открыл дверь. Миша выскочил из автомобиля, расстегнул ворот пальто и верхние пуговицы рубашки, пытаясь сделать вдох. Автобус закрыл двери и покатился дальше. Миша хрипло хватал воздух пересохшими губами уже не сдерживая слёз. В его наушниках прозвучала фраза, которая въелась в сознание школьника клеймом: «В гробу смысла нет возвращаться домой». Боковым зрением Миша заметил свет фар и поспешил скрыться с дороги. Показываться сейчас кому-то на глаза, а тем более разговаривать, он не мог. Часы на запястье Миши показывали двадцать шестое декабря, девять сорок. До последнего щелчка зажигалки остался 1 час 20 минут.

Мокрый снег не прекращался, но среди деревьев ветер уже не ощущался так сильно, и Миша побрёл вперёд, не разбирая дороги.

«Трасса делает круг, поэтому, если я пойду прямо, быстрее вернусь в город и успею успокоиться».

На холоде ему стало немного легче. Передвигаться по глубокому снегу оказалось сложнее, и парень шел, поджав руки под себя и наклонившись. Становилось всё холоднее и Мише показалось, что его тело начало остывать. Сердце снова пронзила тупая боль, такая же как утром, которая впилась в рёбра и воткнулась острием в лопатку, и Миша невольно опустился на колени, упал на бок и прижал колени к груди. Дышать стало сложнее и сильно хотелось спать. Миша снова всхлипнул и стиснул зубы от отчаяния. Он знает – ему нельзя спать, но ноги перестали слушаться и руки уже не двигаются. Миша закрыл глаза и тихо заплакал, погружаясь в долгий и спокойный сон.

Глава 6. Карп, плывущий против течения, может стать драконом

Паша резко сорвался с места, почти бегом пересёк гостиную, вышел в коридор, оттуда в ванную и закрыл за скобой дверь. Дыхание сбилось как после стометровки. Он вцепился пальцами в раковину, сжимая край до побелевших костяшек. Хотелось врезать кулаком в стену. Но нельзя. Не сейчас. Паша посмотрел на себя в зеркало: бледное, перекошенное от ярости лицо с синими глазами. Зажмуривается, сжимает губы, делает глубокий вдох. Нужно контролировать себя. Бессильная злость не находит выход и распаляет жар в груди, заставляет яростно кусать губы. Но злиться нельзя. Нужно найти выход своей ярости. Паша бьёт себя кулаком в грудь и на мгновение теряет землю под ногами, склоняется к раковине и кашляет. Ярость утихла. Паша умыл лицо холодной водой и снова поднял голову, и отражение уже не выдаёт никаких эмоций. Смотрит с равнодушным холодом. Фарфоровая маска безразличия и смирения. Губы Паши дрогнули, но это не улыбка, а болезненный нервный спазм.

Находиться с отцом в одной комнате больше часа – это как поджаривать себя на электрическом стуле. Раньше Юрий Лермонтов был известным журналистом. Теперь владеет собственным издательством и часто мелькает на телевидении. Человек он не очень умный, но энергичный, темпераментный и упрямый. Мнение и позиция Юры меняется, как направление флигеля на ветру, для этого стоит лишь вложить в его голову нужную мысль и сделать так, чтобы он поверил, будто сам догадался. Тёмная психология и азы манипуляции. А главное, Юра попрёт танком на защиту этой мысли. Только у Паши чаще получается наоборот, то есть не получается совсем. Подросток бы согласился, что отец его негибкий. Он не умеет подстраиваться под новшества или прислушиваться к мнениям, потому что в мире существует только его точка зрения, единственно верная, а остальные взгляды не имеют право на существование. Как с таким характером Юра вообще смог стать журналистом?

Каждая попытка поговорить с отцом заканчивается нервным срывом или приступом ярости. Разбитые костяшки, сломанный телефон, синяки на теле – это вовсе не последствие неаккуратности Павла. Но стоит отдать отцу должное, в отличие от матери, Юра иногда проявлял любовь к сыну и разговаривал с ним по душам. Это происходило когда Юра напивался. Он подзывал к себе сына, приглашал сесть на стул, задавал вопросы и, не дослушав, сам отвечал на них. И продолжал декларировать свою точку зрения перед немым зрителем.

Нет, Паша не ненавидит отца. Просто не уважает. Так же, как не уважают его мнение, а увлечения высмеивают. В детстве Паша мечтал стать футболистом, но когда отец узнал об этом, долго хохотал, показывая на его непропорционально длинные и тонкие ноги. Он говорил: «Куда ты с такими ногами? Ты в них запутаешься!» и хлопал ребёнка по плечу. С тех пор Паша ненавидит футбол. Иррационально не переносит этот вид спорта и всё, что с ним связано. Он предпочитает экстремальные виды спорта и агрессивную музыку.

Стоит отдать отцу должное, в отличие от матери, Юра хотя бы помнил, что у них есть сын. С матерью дела обстоят немного хуже. Точнее, в отношениях с ней всё настолько плохо, что Паша без экспертизы поверил бы, что приёмный. Родители матери (его бабушка и дед, если верить, что Паша родной) были обрусевшими немцами, Дед был военным, а бабушка служила в милиции, поэтому главное слово, вбитое в кожу и кости Паши с первых дней жизни – «Ordnung». Немецкий порядок, по-военному жесткая дисциплина, абсолютное послушание. Клара, как и родители, всю жизнь посвятила службе, а когда появлялась дома, то требовала, чтобы сына было «видно, но не слышно». Принимала как должное его достижения и отчитывала за хорошие результаты. Либо «отлично», либо «ты старался недостаточно. Исправляй». В детстве появление матери дома доводило Пашу до нервного тремора, но он прятал дрожащие руки, чтобы не получить удар ремня по ладоням.

Паша согласился бы с утверждением, что ненавидит свою мать. Тотальная наследственная диктатура не может посеять любовь даже в сердце ребёнка. Наверное, всё было не так жестоко и в его детстве было что-то хорошее. Были праздники, подарки, но Паше казалось, что родители просто откупаются от него. Необходимая часть игры в благополучную семью.

Паша приглаживает волосы, расправляет ворот чёрной водолазки и лацкан песочно-бежевого пиджака. Ему совершенно не идёт этот цвет, но так даже лучше. Надевает на кончик носа большие очки в толстой оправе, хотя в них нет необходимости. Просто знает, что матери они не нравятся. Он снова попробовал улыбнуться. Вышло естественнее. Со скрипом поднялись ворота и в гараж въехал автомобиль. В глазах, скрытых за линзами, появился нездоровый блеск и губы растянулись в злобной ухмылке.

«Если и это не сработает, я убегу из дома!» – так он решил, выходя из ванной.

В тёмном коридоре на движение среагировали датчики движения и включился свет. На пороге появилась высокая худощавая женщина в длинном чёрном плаще, с чёрными волосами до плеч и холодными синими глазами. Паша ненавидит этот цвет глаз. Из кухни уже громко шагал Юра, вытирая руки полотенцем.

– Здравствуй, – Паша сдержанно кивает и спешит скрыться в гостиной. Мать проводила сына взглядом и посмотрела на мужа.

– Мы пообедаем вместе! Наконец-то! – Юра забрал у жены плащ. – Мы в этом году ещё не обедали вместе! Какой кошмар, а ведь уже половина января прошла! Ну ужас? Ну? – Мужчина посмотрел на жену, словно ждал её одобрения. Клара устало кивнула и убрала за ухо прядь волос, снимая сапоги. Юра улыбнулся и убрал её плащ в шкаф. – А то и Паша скоро в школу, и вообще не соберёмся!

– Да-да, – жена отмахнулась от Юры, расстегнула пиджак и прошла в ванную.

Паше даже стало жалко Юру. Как будто за этой бравадой спрятался неуверенный в себе человек с синдромом дефицита внимания.

«Может, поэтому он женился на матери? Ему нужна была сильная личность, которая будет его опорой? И теперь он зависит от неё… психологически? – Паша устало выдохнул и поправил очки. Но он не мог представить, чтобы его мать в ком-то или в чём-то нуждалась. – По крайней мере, в пределах семьи». Размышления подростка прервал громкий окрик отца:

– Пашка! Быстро за стол!

Парень мысленно взял себя в руки и зашел в кухню. Клара уже скинула пиджак на спинку стула, расстегнула нижние пуговицы жилета, немного подтянула штанины брюк и села на свой стул, закинув ногу на ногу и расстегивая манжеты рубашки. Паша сел напротив матери. В тот же миг в его кожу впился её леденящий взгляд, скользящий по костюму, водолазке, прилизанным волосам и очкам. Подросток поднял голову и посмотрел на неё. Губы женщины дрогнули от отвращения.

– Сегодня у нас мясо! – Юра поставил на стол большое блюдо с запечёнными в духовке мясом и овощами. – Вино?

– Я на дежурстве, – Клара отрицательно покачала головой, подцепила с блюда кусочек поджаренного тёмно-коричневого мяса. Юра махнул рукой на жену и налил себе в бокал вино. – Пашка? Винца бахнешь?

Клара смерила мужа убийственно-холодным взглядом и посмотрела на сына.

– Нет, – Паша скривил гримасу отвращения и отвернулся от бутылки. Юра рассмеялся и взял бокал.

– Ну, тог… – Клара жестом приказала мужу замолчать, вытерла руки салфеткой и вытащила из кармана брюк телефон. Мужчина вздохнул, поставил бокал на место и посмотрел на жену.

Слушая чей-то голос в телефоне, женщина поднялась с места, бросила на стол салфетку и вышла в гостиную. Юра проводил её взглядом, покачал головой, фыркнул и приступил к мясу.

– Ты чего не ешь? – Юра разрезал на кусочки грудинку и ткнул в сторону сына нанизанным на вилку мясом. – На диете? – Он хохотнул.

Паша чуть отклонился назад, сдерживая вырывающееся наружу отвращение. Сейчас он не мог есть. Он морально готовился к важному для себя событию. Взял стакан с водой, сделал несколько глотков. В кухню вернулась Клара, застёгивая манжеты рубашки.

– Мне нужно ехать, – надела пиджак, откинула с лица пряди волос, сделала глоток воды и пошла назад, застёгивая жилет.

Паша едва не выронил стакан, растерянно проводил мать взглядом. Уходит? Сейчас? Когда ему нужно сказать ей…

– А подождать это не может? – Юра бросил на стол салфетку, поднялся и вышел следом за женой. – Можешь хотя бы поесть?

Это тот редкий случай, когда Паша полностью поддерживал отца. Он беззвучно вышел в прихожую. Мать надела сапоги на каблуке, взяла утеплённый плащ и вязаную шапку.

– Поужинаем вместе, – Клара холодно посмотрела на Юру, перевела взгляд на Пашу. – Что? Хотел что-то сказать?

Паша стиснул зубы и опустил взгляд. Мать хмыкнула.

– До вечера, – она взяла свой портфель и открыла дверь. – Если нужно что-нибудь, напишешь.

Дверь за Кларой захлопнулась. Юра выругался и пошел в кухню, едва не задев сына плечом.

– Пошли есть, – он бросил раздраженно и скрылся из вида. Паша так и стоял, смотря на закрытую дверь, пока датчик движения не погасил в прихожей свет.

Доступный глазу клочок неба над головой стало персиково-розовым. Наконец наступили по-настоящему холодные дни, когда вся влага вымерзла. Мокрый снег и ледяные ливни остались в декабре, и влажный мороз больше не бьёт под дым, стоит выйти на улицу. Наступила настоящая зима, стерильная, безукоризненно-чистая. В ней есть что-то неприветливое, неуютное, чужое, что сначала убивает, а потом дает надежду на будущее. Этим зима напоминает стены больниц и приобретает какое-то особое очарование. Хотя вид скорченных чёрных стволов, прикрытых полотном снега, вызывает ассоциации с моргом. Кристальную чистоту и тишину промёрзшего лесного воздуха омрачает лишь специфический запах и звук разбивающегося о снег не до конца переваренного обеда вперемешку с желудочным соком из уст молоденького практиканта. За его спиной стоит оперативник с бутылкой воды и мрачным лицом.

За границей обнесённого жёлтой лентой участка стоит пожилая супружеская пара. Их автомобиль припаркован на трассе, рядом с патрульными экипажами и специальным санитарным автомобилем. Около двух часов дня они съехали с трассы, чтобы выгулять собаку, но их всегда вежливый и послушный пёс помчался куда-то в лес и начал там выть. Мужчина пошёл догонять собаку, а вернулся с криками, чтобы жена вызывала полицию, скорую и вообще всех, кого можно, потому что там, среди деревьев, человек мёртвый. Поэтому супруги со скорбными лицами слушают монотонный голос дежурного судмедэксперта, описывающего их находку:

– Смерть, вероятно, наступила от воздействия низких температур окружающей среды. Труп обнаружен в позе «замерзающего человека», сходной с позой эмбриона – колени и руки прижаты к голове. Наличие сосулек у рта и носа говорит о том, что человек попал в условия низкой температуры живым. Об этом же свидетельствуют участки ознобления кожи, так называемая «гусиная кожа», – человек, наглухо запечатанный в маску, рабочий комбинезон, резиновые сапоги и перчатки, склонился над трупом школьника, рассматривал и проговаривал всё, что попадало в поле его взгляда. – Трупные пятна розоватого цвета. Состояние одежды на трупе так же свидетельствует о том, что пострадавшему было холодно перед смертью: поднятый воротник пальто, спущенные рукава. Перчатки примёрзли к коже…

Пожилая женщина громко заплакала. Муж обнял её за плечи, стараясь не смотреть на труп ребёнка.

У ног супружеской пары заунывно завыл чёрный немецкий дог. Эксперт-криминалист, запечатанный в похожий костюм, фотографирует каждую деталь на месте, где провёл последние минуты своей жизни покойный.

Клара смогла добраться из города к месту обнаружения трупа часа через два, а то и три. Пауза следственно-оперативной группы и свидетелей в память погибшего подростка к тому времени уже перешла в сонливо-обречённое молчание, и появление следователя на закате солнца не внесло кардинальных перемен в их настроение.

Зажав зубами сигарету, следователь заносит в протокол каждое слово эксперта. Её надежда спихнуть писанину на оперативника или практиканта утонула в луже рвоты на снегу и, зажав пальцами стаканчик из-под кофе и придерживая папку с бумагами, она быстрым и размашистым почерком заполняет бланк, тихо матерясь сквозь зубы.

– Рядом с телом не обнаружено посторонних следов, кроме свежих следов свидетелей.

Женщина заторможено моргнула и бросила раздраженный взгляд в сторону замёрзших кустов, докуривая сигарету.

– Я на минуту, – Клара внезапно прервала судмедэксперта и быстрым шагом отошла к оперативнику и стоящему на коленях практиканту.

– Слушай, дежурный оперативник, ты сделаешь с ним что-нибудь? – следователь зашипела в лицо вытянувшегося по струнке мужчины. Нарушение личных границ – старый и дешевый трюк, о котором знает каждый коп. Но у Карлы этот трюк исправно работает, ведь почти весь круг её общения состоит из мужчин, которые на подсознательном уровне не воспринимают вторжение этой женщины в свои личные границы как угрозу. – Или он тут сейчас сдохнет от обезвоживания. Убирай молодого отсюда и вези в больницу, если не хочешь еще один труп.

Оперативник застыл в немом удивлении, посмотрел на бледного практиканта, а когда поднял голову, Клара уже отошла к судмедэксперту и продолжила носить в протокол каждое его слово.

– Так вот, в мягких тканях следов травм не обнаружено…

Когда заполнение бумаг подошло к концу, Клара расправила плечи и облегченно, хоть и не совсем уместно, выдохнула, но что-то её тревожило. Она затушила сигарету в остатках замёрзшего кофе в стаканчике.

– Как думаешь, что он тут делал? – Клара смотрит на криминалиста.

– Судя по следам, он шёл от трассы, но что ему понадобилось в лесу? – криминалист кидает взгляд на судмедэксперта, передавая ему слово.

– До города через лес идти далеко, – мужчина покачал головой. – А одет он слишком легко.

– Он замёрз насмерть? – Клара посмотрела на труп.

– Верно, – судмедэксперт кивнул.

– Повезло, что его не растащили собаки, – задумавшись, следователь провела ручкой по линии челюсти, щелкнула ей и подошла к пожилым супругам. – Вам нужно ознакомиться с протоколом и поставить подписи здесь… здесь… здесь и здесь, – она ткнула кончиком ручки в нужные места и не дожидаясь ответа отдала ручку мужчине.

Глубину темнеющего неба затянуло снежными тучами. Тело совсем юного мальчика лет семнадцати в драповом пальто, школьных брюках и тонких чёрных туфлях положили в чёрный пакет. Пакет на носилки. Носилки – до автомобиля на руках, а там на тележку и в труповозку. Труповозку в морг, где тело будет несколько суток оттаивать при комнатной температуре, прежде чем судмедэксперт сможет приступить к вскрытию.

Пробравшийся сквозь густой лес ветер вгрызся в кости пронизывающим холодом. Клара поправила шапку и заметила, как тянущее напряжение трансформировалось в острую боль, пронзившую низ живота. Она прикрыла глаза и сделала глубокий вздох, изо всех сил сдерживаясь, чтобы не согнуться пополам. Женщина тяжело вздохнула, прижала к левому боку портфель, придерживая пепельницу-стаканчик, вытащила из пачки сигарету и потянулась за зажигалкой. Теплые лучи заката поглотили тяжелые снежные тучи, ветер стал холодным и пронизывающим.

– Снег будет, – пробормотала Клара, забирая у пожилой пары протокол, и продолжила громче, – мужики, закругляйтесь, иначе мы не уедем отсюда.

Хотелось поскорее вернуться домой, отмыться от всех запахов этого дня и лечь спать. Мимо на носилках пронесли тело парня.

Клара устало поправила перчатки и выдохнула в небо струйку белого дыма. Её рабочий день закончился на закате, но домой она вернётся ближе к полуночи. Сбоку подошел дежурный оперативник – говорят, мужик опытный, но новый в этом районе. Он перевёлся в отдел совсем недавно, перевёз в город с семью и пытался познакомиться с местными служащими.

– Всё в порядке? – Оперативник протянул побледневшей женщине термос с кофе. – Выглядите… Уставшей.

– И чё? – Клара смерила мужчину ледяным взглядом. – Молоко в кофе свернулось от моего кислого ебала? Я из-за новичков, – она стрельнула взглядом в серо-зелёного практиканта, – выдавливать улыбку не собираюсь. Или переходи на чёрный кофе, или не мешай людям работать своими подачками.

Оперативник опешил от грубости женщины и проводил её недоумевающим взглядом под мрачные смешки криминалиста и судмедэксперта. Клара, проваливаясь по щиколотку в снег, пошла к своей машине по следам погибшего. Она пыталась представить, в какое время суток он пробирался через лес. Почему именно через лес? Это был день? Может, ночь? Куда он шёл? Убегал от кого-то? Женщина подошла к своей машине к машине, поставила в дверь стаканчик-пепельницу, села за руль и немедленно скрылась в закате.

– Это что было? – Оперативник посмотрел на криминалиста.

– Ну, следователи ведь люди весьма занятые и загруженные, – молодой криминалист снял маску и стягивал с замёрзших рук перчатки, – а у этой ещё и характер поганый, – он хмыкнул и стукнул кулаком опера в плечо. – Не бери в голову. Забирай мальца и поехали в отдел.

Дежурство Клары завершилось внезапным задержанием с поножовщиной, и после всплеска адреналина у неё, кажется, совсем не осталось сил. Женщина пыталась думать о том, не повредит ли соль с дороги кузов её чёрной глянцевой мечты детства, сколько времени придётся потратить, чтобы отмыть машину, или лучше заехать на мойку. Или о том, что уже слишком поздно ехать в отдел и пытаться найти там хоть кого-то. Клара всеми силами заставляла отвлечься от мысли о том, что муж грозился приготовить на ужин рыбу.

И лучше бы это была фугу.

Путь до дома займёт ещё больше времени, ведь Кларе придётся заехать в магазин, чтобы купить вино.

Юрий Лермонтов всегда изумительно готовил мясо. Любое мясо. От армянского шашлыка до мяса по-французски или итальянской поркетты. Подобрать вино к хорошо приготовленному блюду проще простого: для говядины подойдет Каберне и Пино Нуар, для телятины – Шардоне и Санджовезе, ягнятина и баранина сочетаются с Каберне Совиньон, а свинина с Шардоне или Шираз. До замужества Клара даже в страшном сне не назвала бы себя ценительницей вин, но чтобы запомнить сочетания вкусов у неё ушло меньше полугода. Хуже дела обстояли с рыбой. Перебить гадкий вкус мог только палёный самогон, выжигающий все вкусовые рецепторы, но сегодня Клара ограничится бутылкой белого сухого.

На въезде в город женщина остановилась на перекрестке и открыла окно, чтобы вдохнуть влажный городской воздух. В такой час автомобилей на трассе почти нет. Почти тихо и почти безлюдно. Случайные пешеходы перебегают дорогу, парочки расходятся по домам, провожая друг друга. Природа притаилась: замолкли собаки, не кричат ночные птицы, затих ветер. В голове следователя проскользнула мысль: «Сегодня что-то произойдет». Магнитола уловила радиоволну и из колонок раздался ритмичный хит, выметая все размышления.

Когда Клара подъехала к дому, улицы коттеджного района уже погрузились в сон под чутким присмотром фонарного света. Только один двор озарился приветственными огнями и откатил ворота, стоило Карле подъехать. В далёкие времена выбора молодожёнами недвижимости, этот дом стоял в одиночестве, окруженный с трех сторон лесом, чем и привлёк внимание Клары. Теперь же коттедж Лермонтовых стоит почти в середине квартала, а лес сохранился лишь на заднем дворе. На пороге собственного дома женщина почувствовала, как желудок скололо болью. Она вспомнила, что это чувство ещё называют «засосало под ложечкой». Возможно, у неё всего-навсего обострился гастрит, давно граничащий с язвой, или это предчувствие приближающегося абстрактно-катастрофического явления под названием «пиздец», но Клара слишком устала, чтобы разбираться в этом.

– Я дома, – скорее для себя самой констатировала женщина и не ждала ответа, но на её голос в прихожую выплыло черноволосое чудовище и всем своим видом намекало, что этот вечер станет одним из самых запоминающихся в жизни Клары. И в самом плохом смысле этого слова.

– Мама? – Паша в удивленно смотрел на Клару, словно не ожидал её встретить. Женщина же заметила его новые очки в черной оправе, поднятые на лоб в роли ободка для волос, рассмотрела темные тени под глазами, россыпь едва заметных веснушек на переносице, свежий след от царапины на правой щеке, закатанные рукава безликой чёрной водолазки и бледные полоски шрамов на запястьях, потёртые джинсы и домашние тапочки. И ничто из этого не предвещало спокойную ночь.

– Сын? – Клара пронзила взглядом парня. От звука её голоса взгляд подростка потускнел, словно остекленел, теряя всякий отблеск эмоций.