Корона и тьма. Том 2. Сердце хаоса

– Ни один из этого племени варваров не должен выжить. Они ответят за это кровью.

Её слова упали, как камень в колодец, и Торвальд повернулся к ней, его взгляд – суровый, но дрогнувший – встретил её глаза. Он видел её напряжённые плечи, её пальцы, что сжимали меч так сильно, что суставы побелели, и чувствовал, как её гнев резонирует с его собственным. Но прежде чем он успел ответить, к нему шагнул один из солдат – невысокий, с короткой бородой, покрытой инеем, его доспехи звякнули, когда он остановился. Голос его был хриплым, но твёрдым:

– Командир, нападавшие уходили в спешке. Они оставили много следов – копыта, сапоги, кровь. Их можно выследить.

Торвальд кивнул, его взгляд метнулся к Гуннару, что стоял рядом, топор в его руке блестел, готовый к делу. Он заговорил на норфарийском, голос был глубоким, резким, пропитанным холодной решимостью:

– Гуннар, н’гар вар’хаг н’луч вах след’н. Н’гарм вар’н м’прес вах хаш’н, н’крог вах м’далек. (Гуннар, твои люди – лучшие следопыты. Надо преследовать их, пока они не ушли далеко.)

Гуннар кивнул, его лицо напряглось, и он повернулся к своим охотникам, что стояли у входа в Пристанище. Он махнул рукой двоим – одному, высокому, с чёрными косами, что свисали до груди, и шрамом через бровь, чьи глаза были острыми, как у ястреба, и второму, коренастому, с белыми волосами, заплетёнными в тугую косу, чья кожа была покрыта рунами, будто картой. Их топоры висели за спиной, копья были в руках, и они шагнули вперёд, их шаги хрустели по снегу.

– Н’гар вар’хаг н’след, – коротко бросил Гуннар, его голос был как удар молота. – Н’крог вах м’быстр. (Ищите следы. Быстро.)

Они кивнули, их фигуры растворились в тенях деревни, – двигались вдоль окраины Ледяного Кряжа, их шаги хрустели по снегу, что был истоптан и пропитан кровью. Высокий, с чёрными косами и шрамом через бровь, остановился у поваленного дерева, его глаза – острые, как у ястреба – обшарили следы: глубокие вмятины от копыт, размазанные пятна от сапог, что уходили в лес. Он выпрямился, топор в его руке сверкнул в лунном свете, и громко крикнул на норфарийском, голос был резким, гортанным, как раскат грома в горах:

– Н’гарм вар’крог вах Стылый Перевал! (Они ушли к Стылому Перевалу!)

Торвальд, что стоял у колодца, где его люди всё ещё пытались вытащить раненых из-под обломков, резко повернулся, его взгляд – суровый, горящий – метнулся к следопыту. Пепел падал на его лицо, оседая на мехе тулупа Гриммарда, и он рванулся к своему коню, что бил копытом по снегу, пар вырывался из ноздрей животного, смешиваясь с морозным воздухом. Он вскочив в седло одним движением, протез звякнул о стремя, и скомандовал, голос был глубоким, пропитанным холодной решимостью, что резала тишину:

– Они не могли уйти далеко! Не дадим им скрыться!

Его слова упали, как удар молота, и небольшое войско – сотня солдат Торвальда и охотники Гуннара – пришло в движение. Солдаты в потёртых кольчугах, с мечами и копьями в руках, выстраивались за своим бароном, их сапоги гулко топали по мёрзлой земле, оставляя глубокие следы в снегу, что багровел от крови. Охотники Ледяных Клыков, их татуированные лица суровы, двигались рядом, топоры и копья поблёскивали в лунном свете, косы с костяными бусинами позвякивали при каждом шаге. Гуннар вскочил на своего низкого северного коня, чья шерсть была покрыта инеем, и махнул рукой своим людям, его голос – низкий, властный – эхом отлетел от стен догорающих домов:

– Н’гарм вар’н м’прес! (Преследуем их!)

Войско двинулось по следам, что уходили в лес, к Стылому Перевалу – узкому проходу между двумя скалами, что возвышались над равниной, как древние стражи, чьи вершины терялись в облаках. Снег под ногами хрустел, ломаясь под тяжестью сапог и копыт, лошади фыркали, их дыхание вырывалось облаками пара, что тут же застывало в воздухе, превращаясь в крохотные искры льда. Факелы в руках солдат дрожали, бросая неровные блики на деревья, чьи голые ветви торчали из сугробов, как когти, что тянутся к небу. Следы Грозовых Хищников были ясны – глубокие ямы от копыт, размазанные полосы от сапог, пятна крови, что замерзали в снегу, указывая путь, как нить, что ведёт к добыче.

Ночь начала растворяться, её чёрная пелена медленно таяла под первыми проблесками лучей солнца, что пробивались с востока, тонкие и холодные, как лезвия, что режут тьму. Небо окрасилось бледно-серым, с полосами алого, что горели на горизонте, будто кровь, что ещё не остыла. Свет падал на снег, высвечивая его багровые пятна и чёрные клочья пепла, что оседали на плечи солдат. Войско поднималось в гору, к Стылому Перевалу, тропа становилась круче, снег – глубже, он цеплялся за сапоги, тянул вниз, как руки, что хотят утащить в пропасть. Лошади скользили, их копыта оставляли борозды в мёрзлой земле, солдаты тяжело дышали, их лица покраснели от мороза и усилия, пот замерзал на лбах, оставляя белые корки.

Усталость грызла их кости, каждый шаг был как удар топора по дереву – медленный, тяжёлый, выматывающий. Мышцы ныли, дыхание вырывалось хрипами, что смешивались с ветром, что выл между скал, но никто не жаловался. Усталость была слабостью, а слабость на Севере – это смерть. Эти люди, закалённые морозом и железом, знали: остановиться – значит сдаться, а сдаваться нельзя, когда кровь Ледяного Кряжа ещё кричит о мести. Торвальд ехал впереди, его конь ступал твёрдо, несмотря на крутой подъём, тулуп колыхался на ветру, а взгляд – был прикован к следам, что вились между деревьями. Гуннар следовал рядом, его конь фыркал, пар вырывался из ноздрей, а топор в руке охотника блестел, готовый к крови.

Солнце поднималось выше, его лучи – холодные, но яркие – пробивали облака, высвечивая Стылый Перевал впереди. Войско Торвальда поднималось всё выше, где скалы сужались, их серые стены, покрытые инеем, что сверкал в первых лучах солнца, возвышались над тропой, как стражи, что охраняют путь в сердце гор. Снег под ногами стал глубже, он цеплялся за сапоги, тянул вниз, но солдаты шли молча, их дыхание вырывалось хрипами, что смешивались с ветром, что выл между камней.

Торвальд ехал впереди, его конь ступал твёрдо, копыта оставляли борозды в снегу, а взгляд – острый, как клинок – обшаривал горы. Впереди, между двумя скалистыми гребнями, открылась горная котловина – неглубокая впадина, окружённая крутыми стенами, что поднимались вверх, как чаша, высеченная в камне. Её дно было укрыто снегом, а стены, поросшие редкими соснами, чьи ветви гнулись под тяжестью инея, защищали от ветра, что выл над перевалом. Это было место, где отряд мог укрыться от бури, переждать мороз, спрятаться от глаз врага – естественная крепость, что могла вместить десятки воинов. И там, из глубины котловины, поднимался дым – тонкий, серый, он вился вверх, растворяясь в холодном воздухе, как призрак, что выдаёт свою тень.

Торвальд натянул поводья, его конь фыркнул, пар вырвался из ноздрей, и он указал рукой в перчатке на дым, голос был глубоким, резким, пропитанным холодной уверенностью:

– Мы их нашли.

Он соскочил с коня, сапоги хрустнули по снегу, и повернулся к своим людям – сотне солдат, что стояли за ним, их лица покраснели от мороза, доспехи звякали от движения. Рядом Гуннар, чьи голубые глаза сузились, ждал его слов, топор в руке блестел, готовый к делу. Торвальд поднял руку, его взгляд – твёрдый, как сталь – обвёл войско, и он начал распределять силы, голос был чётким, как приказ перед битвой:

– Слушайте, воины. Мы ударим с трёх сторон, как капкан, что сжимает добычу. Гуннар, н’гар вар’хаг н’охот вах м’лев’н крайн. Н’крог вах м’тиш, н’гарм вар’н м’прес с’задн. (Гуннар, твои охотники заходят с левого края. Двигайтесь тихо, бейте с тыла.) – Он повернулся к своим. – Мой отряд делим на две части. Пятьдесят человек со мной – мы идём с правого склона, спускаемся сверху, отрезаем путь к перевалу. Остальные – за Хальваром, моим доверенным. Хальвар, веди их через центр, держи их в низине, чтобы не вырвались к лесу.

Хальвар – высокий, широкоплечий воин с шрамами на лице, чьи седые волосы были заплетены в короткую косу, кивнул, его голос был хриплым, но твёрдым:

– Как скажешь, мой господин.

Солдаты начали рассредотачиваться, их шаги гулко отдавались по снегу, мечи и копья поблёскивали в утреннем свете. Сорок охотников Гуннара, их татуированные лица суровы, двинулись к левому краю котловины, двигаясь бесшумно, как волки, что крадутся к добыче, их топоры висели за спиной, копья были в руках. Торвальд повёл своих пятьдесят человек к правому склону, где снег был глубже, но склон круче, давая им высоту для удара. Хальвар взял остальных, направляясь к центру, его отряд растянулся в линию, чтобы перекрыть выход из низины. Войско двигалось как сеть, что сжимается вокруг зверя, каждая часть знала своё место, каждый шаг был выверен, чтобы не дать врагу шанса.

Катарина ехала рядом с Торвальдом, её конь ступал тяжело, копыта оставляли глубокие следы, меч с синими и красными камнями на рукояти блестел в ножнах. Она посмотрела на дым, что поднимался из котловины, затем на брата, её голос – резкий, но спокойный – был пропитан знанием военного дела:

– Торвальд, мы не знаем, сколько их там укрылось. Отец нам всегда говорил, сначала посылать разведчика – оценить врага, его число, оружие, позиции. Так мы не ударим вслепую, как волки наткнувшиеся на медведя.

Торвальд повернулся к ней, его взгляд – суровый, но внимательный – встретил её глаза, и он ответил, голос был глубоким, твёрдым, с лёгкой тенью раздумий:

– В другое время я бы так и сделал, Катарина. Выслал бы человека, дал ему оглядеть их, как охотник оглядывает логово. Но эти Хищники знают горы, как свои кости. Они учуют угрозу быстрее, чем ветер несёт дым, и скроются в скалах. Мы должны бить сейчас, пока они не ждут.

Катарина сжала поводья, её пальцы напряглись, но она кивнула, её голос стал тише, но в нём мелькнула тень уважения к его решению, с ноткой военной мудрости:

– Ты прав, Торвальд. Они горные псы, а не равнинные воины – их сила в бегстве, а не в стойкости. Ты здесь главный, и я в твоем распоряжении.

Торвальд кивнул, его рука легла на рукоять топора за поясом, и он бросил взгляд на котловину, где дым вился вверх, выдавая врага. Войско завершало своё движение – охотники Гуннара скрылись за левым склоном, их фигуры растворились в соснах, Хальвар вёл своих через низину, его отряд растянулся, как стальная цепь, а Торвальд с Катариной поднимались по правому склону, их люди следовали за ними, шаги хрустели по снегу, дыхание вырывалось облаками пара.

Ветер стих, оставив лишь низкий гул, что поднимался из глубины впадины, где Грозовые Хищники разбили свой лагерь. Отряды Торвальда и Гуннара двигались медленно, их шаги были осторожными, приглушёнными, как поступь волков, что крадутся к добыче. Охотники Ледяных Клыков, чьи татуированные лица были суровы, скользили вдоль левого склона, их меховые плащи сливались с соснами, чьи ветви гнулись под тяжестью инея, а топоры и копья лежали в руках, готовые к удару. Торвальд вёл своих людей с правого склона, его конь остался позади, сапоги утопали в снегу, что хрустел под ногами. Хальвар со своим отрядом спускался к центру котловины, их доспехи звякали тихо, заглушённые мехами, что укутывали плечи, а копья в руках отражали утренний свет.

Лагерь Грозовых Хищников раскинулся в низине котловины, окружённый стенами из камня и снега, что защищали от ветра. Около сотни варваров расположились здесь – некоторые ещё спали, их тела, завёрнутые в шкуры волков и оленей, лежали у тлеющих костров, что дымились, выбрасывая серые струи в воздух. Другие сидели у огня, их грубые голоса смешивались с треском дров, лица – покрытые грязью и кровью – были озарены багровыми отблесками. Они не подозревали о враге, что подбирался к ним, их топоры и копья лежали рядом, небрежно брошенные на снег, а ножи блестели за поясами, покрытые коркой льда и багровыми пятнами. В центре лагеря, у самого большого костра, что пылал яростно, выбрасывая искры, что шипели в снегу, сидели несколько пленниц, взятых из Ледяного Кряжа. Их руки были связаны грубыми верёвками, что врезались в кожу, оставляя красные полосы, лица – бледные, искажённые страхом – блестели от слёз, что замерзали на щеках. Они дрожали, их шерстяные платья были разодраны, а дыхание вырывалось короткими, хриплыми всхлипами.

Торвальд притаился за гребнем склона, его взгляд – острый, как клинок – обшаривал лагерь, пальцы сжали рукоять топора за поясом. Он видел, как один из варваров – огромный, могучий, с плечами, что напоминали скалы, и руками, что могли сломать дерево одним ударом – поднялся у костра. Это был Харгрот, вождь Грозовых Хищников, чья фигура возвышалась над остальными, как медведь над стаей волков. Его грудь была покрыта шрамами, что вились по коже, как руны, вырезанные ножом, длинные чёрные волосы свисали до пояса, спутанные и пропитанные грязью, а глаза – тёмные, горящие безумием – сверкали в утреннем свете. На нём была шкура бурого медведя, чья голова свисала с его плеча, зубы зверя блестели, как трофей, а за поясом висел нож – длинный, зазубренный, с рукоятью из кости, что была покрыта пятнами крови.

Харгрот шагнул к пленницам, его сапоги оставляли глубокие ямы в снегу, и он остановился над одной из них – молодой женщиной с русыми волосами, что лежали в грязи, её платье было разорвано на груди, а руки дрожали в путах. Она подняла взгляд, её глаза – голубые, полные ужаса – расширились, и она закричала, голос был резким, пронзительным, как вой раненого зверя:

– Нет! Прошу, не надо!

Харгрот не дрогнул, его губы изогнулись в кривой ухмылке, что обнажила жёлтые зубы, и он вытащил нож из-за пояса, клинок сверкнул, отражая огонь костра. Он схватил её за волосы, рванув назад, её шея выгнулась, и крик оборвался хрипом, когда он одним движением вонзил нож ей в грудь. Лезвие вошло глубоко, с хрустом разрезав рёбра, кровь хлынула на снег, тёмная и горячая, растопив его, пар поднялся вверх, смешиваясь с дымом. Она дёрнулась, её тело напряглось, пальцы впились в верёвки, но Харгрот не остановился – его рука рванула глубже, нож повернулся, разрывая плоть, и он вытащил её сердце, ещё бьющееся, пульсирующее в его ладони, как живое существо, что не хочет умирать. Кровь текла по его руке, капала на снег, оставляя багровые пятна, что замерзали в тонких узорах, а её тело обмякло, глаза закатились, дыхание оборвалось.

Двое его помощников – крепкие, с лицами, покрытыми сажей, и косами, что свисали до груди – подскочили к ней, их движения были быстрыми, выверенными, как у зверей, что знают своё дело. Один вытащил длинную палку из кучи дров, другой разрезал верёвки на её руках, что упали на снег, оставив красные следы на коже. Они подняли её тело, ещё тёплое, кровь стекала с груди, капая на землю, и привязали её к палке, обмотав верёвками её запястья и лодыжки, что болтались, как у сломанной куклы. Костёр пылал яростно, выбрасывая искры, что гасли в воздухе, и они положили её на огонь, палка легла на грубо сколоченные подставки. Пламя взревело, лизнув её кожу, что тут же почернела, запах горелой плоти поднялся вверх, едкий и густой, смешиваясь с дымом, что клубился над котловиной. Её волосы вспыхнули, как солома, огонь пожирал её, треск костей смешивался с шипением крови, что кипела в жаре, а варвары вокруг загудели, их голоса – низкие, гортанные – слились в звериный хор, что поднимался к небу.

Грозовые Хищники были племенем каннибалов, их жестокость не знала предела, и этот ритуал – кровавый, дикий – был их меткой, их способом показать силу. Пленницы у костра закричали, их голоса – слабые, надломленные – утонули в гуле варваров, что сидели вокруг, их лица блестели от жира и крови, что они слизывали с пальцев. Харгрот поднял сердце к губам, его зубы вонзились в него, кровь текла по подбородку, капала на шкуру, что висела на его груди, и он проглотил кусок, его глаза закатились от наслаждения, как у зверя, что насытился добычей.

Торвальд, притаившийся на склоне, смотрел на это, его кулаки сжались, ногти впились в ладони, оставляя следы. Гуннар, чьи охотники затаились слева, напрягся, топор в его руке дрогнул, а Хальвар внизу, у центра котловины, замер, его люди ждали приказа. Лагерь Грозовых Хищников жил своей дикой жизнью, не подозревая, что сеть вокруг них уже затягивается.

Катарина стояла на правом склоне горной котловины, её взгляд был прикован к лагерю Грозовых Хищников, где дым костра вился вверх, смешиваясь с запахом горелой плоти. Утро заливало Стылый Перевал холодным светом, его лучи высвечивали кровь на снегу и тела пленниц, что лежали у огня. Внутри неё бурлил гнев – жгучий, необузданный, он поднимался из глубины её груди, требуя крови, требуя резни. Её пальцы сжали рукоять меча, синие и красные камни сверкнули в свете солнца, и она вытащила клинок из ножен, его лезвие запело, рассекая воздух. Она повернулась к Торвальду, её голос – резкий, пропитанный яростью – разорвал тишину:

– Пора, Торвальд. Отдавай приказ.

Торвальд, что стоял рядом, его протез утопал в снегу, поднял взгляд, суровый и твёрдый, как камень. Он ответил, голос был глубоким, но спокойным, с холодной решимостью:

– Подожди. Надо дать всем занять позиции. Если ударим раньше, они вырвутся из котловины.

Её глаза сузились, гнев внутри неё вспыхнул ярче, он сжимал её горло, как невидимая рука, требуя действия, требуя смерти. Она чувствовала, как этот порыв растёт, как зверь, что рвётся из клетки, её тело дрожало не от холода, а от жажды, что шептала ей вонзить клинок в плоть, разорвать врагов, утопить снег в их крови. Она не могла ждать, не могла держать это в себе – этот голод был сильнее её воли, и она повернулась к воину, что стоял позади неё, молодому парню с рыжими волосами, чьи руки сжимали лук. Она рванула оружие из его рук, её пальцы сжали его с такой силой, что он пошатнулся, и бросила, голос был резким, как удар топора:

– Те, кто не сдохнут от стрел, сдохнут от наших рук.

Она снова повернулась к Торвальду, её глаза, встретили его взгляд, и она повторила, голос стал ниже, но острее:

– Пора.

Не дожидаясь ответа, она прицелилась в Харгрота, что стоял у костра, его могучая фигура возвышалась над варварами, кровь стекала по его рукам, что держали уже не бьющееся сердце. Катарина натянула тетиву, её пальцы дрожали от напряжения, но взгляд был твёрд, как сталь. Стрела сорвалась с лука, её полёт был быстрым, прямым, она рассекала воздух с тихим свистом, перья на конце мелькнули в утреннем свете. Харгрот, ничего не подозревая, поднял сердце к губам, но стрела нашла его – она прошла по касательной, задев левое плечо, оставив кровавый след, что тут же забагровел на его коже. Кровь хлынула вниз, капая на снег, и он взревел, его голос – низкий, звериный – разорвал тишину, топор взлетел над головой, сверкая в лучах солнца.

Как только крик Харгрота эхом отлетел от стен котловины, все три отряда – Торвальда, Хальвара и Гуннара – поняли, что это знак. Луки натянулись разом, тетивы запели, и град стрел обрушился на лагерь Грозовых Хищников, что копошились внизу. Стрелы летели с трёх сторон, их наконечники блестели, вонзаясь в плоть с хрустом, что смешивался с воплями. Варвары, не носившие брони, только шкуры, что свисали с плеч, не имели щитов – их топоры и ножи были бесполезны против этого дождя смерти. Один из них, что спал у костра, дёрнулся, когда стрела пробила ему горло, кровь хлынула фонтаном, заливая шкуру, он захрипел, хватаясь за шею. Другой, что сидел у огня, получил стрелу в грудь, она вошла глубоко, разрывая рёбра, он завыл, падая назад, его нож выпал из руки, утопая в снегу, а кровь текла изо рта, замерзая на губах. Третий попытался встать, но две стрелы пронзили его – одна в живот, другая в глаз, его крик оборвался, глазное яблоко лопнуло, кровь и слизь потекли по щеке, и он рухнул, дёргаясь, как рыба на крючке.

Некоторые варвары бросились к камням, что торчали из снега, прячась за ними, их топоры звякали о скалы, но стрелы находили их и там – одна вонзилась в спину, пробив шкуру и позвоночник, воин упал, его ноги отказали, он полз, оставляя кровавый след, пока вторая стрела не вошла ему в затылок, пригвоздив к земле. Торвальд, видя хаос внизу, сжал топор, его голос – громкий, как раскат грома – разорвал утренний воздух:

– В бой!

Отряды рванулись вниз, мечи и топоры сверкнули в руках, снег взлетел под ногами, как белая буря. Торвальд двинулся за своими, хромая, его протез звякал, утопая в сугробах, он не мог перейти на бег, каждый шаг был тяжёлым, боль резала ногу, но он стиснул зубы, ярость гнала его вперёд. Охотники Гуннара спустились слева, их топоры взлетали, как когти зверей, солдаты Хальвара ударили с центра, их копья вонзались в плоть, а люди Торвальда обрушились справа, мечи пели, рассекая воздух.

Харгрот, стоя у костра, взревел, его топор – огромный, с зазубренным лезвием – взлетел вверх, и он шагнул навстречу врагу. Один из охотников Гуннара, с чёрными косами, бросился к нему, но Харгрот был быстрее – топор опустился, как молния, разрубив воина пополам от плеча до пояса, кровь хлынула потоком, внутренности вывалились на снег, пар поднялся от горячей плоти, а тело рухнуло, разорванное надвое. Не останавливаясь, Харгрот развернулся, его топор взлетел снова, и солдат Торвальда, что шёл следом, получил удар – лезвие вошло в грудь, разрубив рёбра и позвоночник, кровь брызнула в лицо вождю, тело упало, разломанное, как дрова, а голова откинулась назад, глаза закатились.

Варвары, хоть и были в меньшинстве, ответили яростью – около сотни их было в котловине, и те, что выжили под стрелами, с громким криком бросились на врага, их топоры и ножи сверкали, кровь текла из ран, но они не замечали её. Один из них, с разорванным плечом, где торчала стрела, вонзил нож в шею солдата Хальвара, лезвие вошло глубоко, перерезав горло, кровь хлынула, заливая снег, солдат упал, хрипя, его руки дёрнулись, цепляясь за воздух. Другой варвар, с пробитой ногой, прыгнул на охотника, топор врезался в череп, расколов его, мозги брызнули на шкуру, воин рухнул, его тело дёрнулось, а варвар, хромая, бросился дальше, пока копьё не пронзило ему спину, вырвавшись из груди с куском лёгкого, что повисло на наконечнике.

Катарина вырвалась вперёд, её движения были плавными, но быстрыми, как танец смерти, меч в её руках пел, рассекая воздух. Она рубнула одного варвара, лезвие вошло в шею, разрубив кость, голова отлетела, кровь хлынула фонтаном, заливая её плащ. Другой бросился на неё, его нож сверкнул, но она увернулась, клинок вонзился ему в живот, она повернула его, разрывая плоть, внутренности вывалились на снег, он завыл, падая, а она уже шла дальше, её цель – Харгрот. Её глаза потемнели, зрачки расширились, как у зверя, что чует добычу, и она встретилась взглядом с вождём, что крошил солдат, как щепки. Его топор поднимался и падал, разрубая плоть и кости, кровь стекала по его рукам, капая на снег, что стал багровым месивом.

Харгрот увидел её – его глаза, тёмные, горящие безумной яростью, сузились, как у зверя, что почуял добычу, и он шагнул вперёд, снег хрустнул под его тяжёлыми сапогами, оставляя глубокие ямы. Его могучая фигура, обтянутая шкурой медведя, что свисала с плеч, напряглась, мышцы вздулись под кожей, покрытой шрамами, что вились, как змеи. Он замахнулся сверху, топор – огромный, с зазубренным лезвием, потемневшим от крови и ржавчины – взлетел, как молот кузнеца, что дробит скалы, воздух загудел от его движения, и сила удара обещала смерть. Но Катарина была быстрее – её скорость была запредельной, почти нечеловеческой, как у призрака, что танцует в тенях. Она шагнула в сторону, её тело изогнулось в грациозном движении, как в танце, что она отточила годами, сапоги скользнули по снегу, оставив тонкий след. Лезвие топора врезалось в землю с оглушительным треском, выбросив вверх облако белой пыли, что закружилось в утреннем свете, а куски льда и снега разлетелись, как осколки стекла, звеня в воздухе.

Её меч – с синими и красными камнями на рукояти, что сверкали, как глаза дракона – взлетел в ответ, лезвие запело, рассекая морозный воздух. Она полоснула его по бедру, удар был быстрым, точным, клинок вошёл глубоко, разрывая плотные мышцы с влажным хрустом, словно рвал сырую ткань. Кровь хлынула, тёмная, горячая, она вырвалась из раны, как река из пробитой плотины, заливая его шкуру, стекая по ноге густыми струями, что шипели, касаясь снега, и замерзали в багровых узорах. Харгрот подкосился, его левая нога дрогнула, колено чуть согнулось, но он не упал – его рёв, низкий, звериный, разорвал тишину котловины, эхо отлетело от скал, как вой стаи волков. Боль не остановила его, она лишь разожгла ярость, что слепила его, как огонь, что пожирает разум. Топор взлетел снова, его руки – толстые, как стволы сосен – напряглись, лезвие мелькнуло, оставляя кровавый след в воздухе, капли срывались с него, падая на снег, как чёрный дождь.

Катарина увернулась, её тело изогнулось, как тень, что ускользает от света, волосы выбились из-под капюшона, колыхнувшись на ветру, а плащ закружился за спиной, как крылья ворона. Меч в её руках сверкнул, лезвие резануло его по правой руке, чуть выше локтя, клинок вонзился в плоть с влажным чавканьем, разрывая сухожилия, кровь брызнула, как из пробитого сосуда, горячая, липкая, она залила её перчатку, капая с кончиков пальцев. Харгрот зарычал, его голос был хриплым, гортанным, зубы сжались, обнажив жёлтые зубы, но он не остановился, его рука дрогнула, но топор остался в хватке, как будто прирос к ладони. Она продолжила – порез за порезом, её удары были быстрыми, точными, как когти зверя, что рвут добычу, каждый взмах меча оставлял след: лезвие полоснуло по груди, разрезав шкуру и кожу, кровь текла рекой, багровея на меху, другой удар пришёлся по рёбрам, клинок скользнул между костями, вырвав кусок плоти, что повис, как лоскут. Его шкура стала алой, кровь лилась, заливая снег вокруг, пар поднимался от горячей жидкости, смешиваясь с морозным воздухом.