Корона и тьма. Том 2. Сердце хаоса

Торвальд снял крышку с вазы, и ветер тут же рванулся вперёд, будто желая вырвать прах из его рук. Но он не спешил. Он сделал глубокий вдох и, вытянув руки вперёд, медленно наклонил вазу, позволяя серому праху покинуть её пределы.

Ветер подхватил пепел, унося его в небесную высь, смешивая с белыми потоками снега. Частицы праха закружились в ледяном воздухе, проносясь над утёсами, над застывшими равнинами, над далёкими лесами. Казалось, сам Альфарис принимал его, возвращая Гриммарда в его родные земли.

Катарина закрыла глаза, чувствуя, как мелкие частицы пепла касаются её кожи, уносимые ветром.

– Он вернулся домой, – произнёс Торвальд, его голос звучал твёрдо, но внутри чувствовалась тихая, скрытая боль.

Когда последняя крупинка пепла исчезла в воздухе, он медленно опустил пустую вазу и посмотрел на горизонт.

– Он всегда был частью этих земель, – сказала Катарина, смотря вслед унесённому ветром праху. – И теперь останется с ними навсегда.

Они стояли в молчании, глядя вдаль, пока холодный ветер не донёс до них новый порыв зимы.

Очередной порыв ветра, свистящий, ледяной, словно удар хлыста, едва не сбил их с ног. Катарина невольно прижала меховой плащ к телу, а Торвальд напряг плечи, стараясь сохранить равновесие. Метель неистовствовала вокруг, стирая границы между небом и землёй, затягивая вершину скалы белой пеленой.

– Нам пора, – сказал Торвальд, его голос был твёрдым, но чуть приглушённым из-за воя ветра. – Иначе скоро нас замёрзшими найдут.

Катарина не ответила сразу. Она ещё раз окинула взглядом заснеженные просторы, взгляд её метался по ледяным равнинам, вековым тёмным соснам у подножья горы, далеким огонькам деревень, мерцающим сквозь снежную завесу. Это был её дом. Их дом. И здесь осталась частица Гриммарда.

– Я вернусь, – прошептала она, почти беззвучно, так, что её слова могли раствориться в ветре.

Но она надеялась услышать ответ. Хоть что-то. Хоть слабый отголосок отца, который говорил бы, что ждёт её, что следит за ними, что он всё ещё здесь, среди этих скал и равнин.

Тишина. Только завывание ветра.

Она вздохнула, сжала кулаки в меховых варежках и повернулась вслед за Торвальдом.

Спуск был нелёгким, снег местами скрывал коварные камни, и несколько раз они были вынуждены идти боком, чтобы не сорваться вниз. Торвальд не жаловался, но Катарина видела, как он осторожно распределяет вес, чтобы не перегружать свою правую ногу, чувствовала, как он стиснул зубы, скрывая боль.

Когда они добрались до подножья, у обледенелых, засыпанных снегом деревьев их ждали лошади. Животные стояли молча, тяжело дыша в морозном воздухе, их тела покрылись белым инеем. Торвальд подошёл к своему жеребцу, хлопнул его по шее, отряхивая снег.

– Ну, приятель, надеюсь, ты не успел окоченеть.

Катарина сделала то же самое со своей кобылой, её руки замёрзли настолько, что движения стали чуть медленнее.

– А теперь домой, – сказал Торвальд, перекидывая поводья.

Катарина кивнула, крепче завязывая свой плащ, и, прежде чем вскочить в седло, ещё раз бросила взгляд назад, на вершину скалы, которая теперь казалась далёкой и чужой, скрытой завесой метели.

Продвигаясь по заснеженному лесу, они ощущали, как метель становится сильнее, словно сама природа пыталась закрыть им дорогу. Ветки вековых елей гнулись под тяжестью снега, время от времени с шумом сбрасывая его вниз, а порывы ветра бросали ледяные иглы прямо в лица, вынуждая опускать головы и натягивать капюшоны плотнее.

Лошади ступали осторожно, их копыта погружались в снег почти по самые суставы. Темнело быстро, и небо, которое ещё недавно проблескивало холодными красками заката, теперь стало сплошной серой пеленой.

– Мы не успеем до ночи добраться до замка, – крикнула Катарина, перекрывая вой ветра. – А ночью мороз усилится. Лошадям нужен отдых, иначе к утру они просто не смогут идти дальше.

Торвальд, укрытый меховым плащом, бросил взгляд вперёд, прикидывая, сколько им ещё ехать. Он знал эти места, и единственный вариант не ночевать на открытой равнине – это направиться к дому Хродгара.

– В этом лесу неподалёку хижина Хродгара, – ответил он, поворачиваясь к сестре. – Мы можем переждать там бурю, а если понадобится, остаться на ночь.

Катарина, поправляя меховые варежки, кивнула.

– Тогда веди.

Они свернули с протоптанной дороги влево, направляясь вглубь леса. Здесь снег лежал толще, скрывая возможные ловушки: скрытые поваленные деревья, ямы, замаскированные хрупкой ледяной коркой. Лошади фыркали, их дыхание превращалось в густой пар.

Вскоре среди деревьев показалась массивная деревянная хижина, крепкая, как будто сама природа вырастила её среди этих заснеженных елей. Тяжёлые брёвна, скреплённые железными скобами, чёрный дым, лениво тянущийся из трубы, и свет в окошке, дающий понять, что хозяева внутри.

Торвальд спешился, хлопнул коня по шее и подошёл к двери, с силой постучав в неё.

Дверь распахнулась, и на пороге показался высокий широкоплечий мужчина с длинными белыми косами и татуировками, пересекающими лицо подобно древним рунам. Он несколько мгновений изучающе смотрел на гостя, а потом произнёс на своём языке:

– Ха'краж вах н'горх, Торвальд. (Добро пожаловать в мой дом, Торвальд.)

Голос его был низким и грубым, словно рокот далёкого грома.

– Грак вар д'хар хорм варн? (Что привело тебя в мой дом?)

Торвальд кивнул в знак уважения и, не теряя времени, ответил на норфарийском:

– Ха'краж вах н'горх, Хродгар. Грак вах буррн. (Добро тебе, Хродгар. Нам нужно переждать бурю.)

Хродгар нахмурился, глянув за плечо Торвальда на Катерину, но затем отступил в сторону, приглашая их войти.

– На'карг варх. (Не стойте на пороге.)

Торвальд махнул Катарине рукой, показывая, что можно входить, и та, оглядевшись, шагнула внутрь вслед за братом.

Внутри было неожиданно тепло и уютно. Грубые деревянные стены были украшены шкурами волков и лосей, над камином висели высушенные травы, а в углу стоял тяжёлый резной стол с замысловатыми узорами, характерными для Ледяных Клыков. Запах древесного дыма смешивался с ароматом тушёного мяса, наполняя пространство тяжёлым, но приятным воздухом.

Из соседней комнаты вышла женщина средних лет, с белоснежными волосами, заплетёнными в длинные косы. На ней был тёплый шерстяной плащ, украшенный узорами её племени. Увидев Торвальда, она коротко кивнула, затем перевела взгляд на Катарину.

– Крах варн д'грах, Торвальд. (Ты привёл гостью, Торвальд.)

Торвальд чуть выпрямился, показывая уважение хозяйке дома.

– Крах. Д'гарн вах Катарина, м'дрог варн. (Да. Это моя сестра, Катарина.)

Женщина посмотрела на Катерину с лёгким любопытством, а потом, склонив голову, произнесла:

– На'гарм вах. Вах брог шран'кар. (Здесь вам рады. Метель сегодня злая.) – ответила Ярна и кивнула на стол, приглашая их согреться.

Торвальд расслабился, зная, что здесь они в безопасности.

Катарина посмотрела на брата с явным удивлением, её глаза слегка прищурились, словно она только что увидела в нём что-то новое, чего раньше не замечала.

– Я не поняла ни единого слова, – сказала она, скрестив руки на груди. – А ты так свободно говоришь на норфарийском, будто родился среди них.

Торвальд чуть усмехнулся, снимая с плеч меховую накидку, и покачал головой.

– Для того чтобы добиться мира, не обязательно всегда вести войну, – ответил он, бросая взгляд на Хродгара. – Достаточно просто поговорить.

Катарина, прислонившись к деревянному столбу, поддерживающему крышу, оглядела просторную, но суровую хижину, потом снова посмотрела на брата, подняв одну бровь.

– Ты делаешь большие успехи, брат, если остановился в хижине у тех, с кем мы враждовали столько, сколько я себя помню.

В этот момент к ним подошёл Хродгар, держа в каждой руке по грубо вырезанной деревянной чаше, из которых поднимался пар. Он протянул чаши им, и его взгляд, хоть и суровый, не выражал враждебности.

– Мы не варвары, – сказал он, его голос был низким, словно раскат далёкого грома, а акцент тяжёлым, будто каждое слово давалось с усилием. – Мы охотники. И наша жизнь здесь – это наш выбор.

Катарина, принимая чашу, задумчиво посмотрела на него, будто пытаясь разобраться, что именно он имел в виду.

– Я думала… – начала она, но Торвальд перебил её с лёгкой усмешкой:

– Да, Катарина, варвары тоже умеют свободно говорить на нашем языке.

Она фыркнула, но улыбнулась в ответ, отпивая из чаши. Отвар был терпким, с лёгкой горчинкой, но согревал изнутри быстрее любого эля.

Тем временем Торвальд повернулся к Хродгару, и, не меняя выражения лица, произнёс на норфарийском:

– На'гарм орл вах. Грах варн Катарина н'гар м'крог. Ха'краж вах Гриммард. (Её давно не было в наших краях. Она была на войне с Гриммардом.)

Хродгар кивнул, принимая информацию, и перевёл взгляд на Катарину, изучая её так, словно видел впервые. Но его лицо изменилось, как только его рука коснулась плеча Катарины. В его глазах, обычно спокойных и проницательных, вспыхнуло что-то похожее на тревогу, даже на страх. Он резко отдёрнул ладонь, словно обжёгся, и нахмурился, сжимая пальцы, будто пытаясь осознать, что только что почувствовал.

– Рах вах т’гар… – пробормотал он, а потом, уже громче и более уверенно, добавил, глядя прямо на Катарину: – На’гарм р’хар. На’гарм т’ар креш. (В ней живёт тьма. Она принесла тьму в наш дом.)

Торвальд, который только что собирался сделать глоток отвара, замер, его взгляд тут же метнулся к Хродгару.

– О чём ты говоришь? – резко спросил он, ставя чашу на стол.

Хродгар перевёл тяжёлый взгляд на него, его черты заострились, а голос, несмотря на грубый акцент, прозвучал пугающе уверенно.

– Она носит тьму в себе, – сказал он медленно. – Я её чувствую.

Катарина, до этого спокойно наблюдавшая за разговором, вдруг почувствовала, как по спине пробежал неприятный холодок. Она посмотрела на Хродгара, потом на Торвальда, не понимая, о чём идёт речь.

– Ты несёшь какой-то бред, охотник, – резко бросила она, чуть подаваясь вперёд, но в её голосе всё же скользнула тень сомнения.

Хродгар не отвёл взгляда.

– Р’гар вах т’крог. На’гарм р’хар т’гарш. (Тьма ещё не проявила себя.) – Он медленно выдохнул, словно подбирая слова, а затем добавил уже на понятном языке: – Но скоро всё будет по-другому. Тьма заберёт её жизнь.

Тишина накрыла хижину, прерываемая лишь потрескиванием огня в очаге.

Хродгар смотрел на Торвальда, и в его ледяных, выцветших глазах не было злобы – только суровая решимость. Голос его прозвучал низко, будто раскат грома в зимнем небе:

(«Тьма вела нас по пути войны десятилетиями. Я не допущу этого. Это важнее, чем её жизнь, или моя, или твоя, Торвальд.»)– Д’рах вах н’хагур тьр'кеш… ворн ор'кран тар м’хан. Грак вар д’хорн гар… хр’ок мал ду урхТорвальд.

Его слова повисли в воздухе, тяжёлые, как камень. Ярна вздрогнула, едва заметно сжав пальцы. Её лицо оставалось спокойным, но в глазах появилось тревожное предчувствие.

Торвальд ощутил, как в груди вспыхнуло нечто, похожее на гнев, но он взял себя в руки. Его голос был твёрд, но сдержан:

– Забудь ты свои суеверия, Хродгар. В каждом из нас есть тьма, но не она заставила нас убивать друг друга. Мы искали в этом смысл, пытались оправдать войной свою бедность, своё неумение вести диалог.

Хродгар печально покачал головой.

(«Прости, друг мой. Это не суеверия.»)– Орк вар’тар кран н’гар… гр’аш д'хар наргул.

Его рука метнулась к стене, где висел большой разделочный нож – тяжёлый, с широким лезвием, покрытым следами от бесчисленных заточек. Это был не оружейный клинок, а инструмент, предназначенный для разделки добычи – и сейчас Хродгар сжал его пальцами так, как сжимал бы топор перед боем.

Катарина резко поднялась со своего места, её пальцы всё ещё сжимали кружку с горячим отваром. Она не понимала норфарийский, но достаточно долго жила среди воинов, чтобы по одной лишь интонации понять – этот разговор не закончится словами.

Торвальд сделал медленный, контролируемый вдох, прежде чем заговорить снова. В его голосе не было ни страха, ни сомнений – только твёрдость.

– Я тебе этого не позволю.

Хродгар зарычал и, подняв нож над головой, бросился вперёд, намереваясь нанести быстрый, смертельный удар.

Но Торвальд был быстрее.

Он метнулся в сторону, и его железный протез с глухим ударом врезался в голень Хродгара. Раздался отвратительный хруст ломающейся кости, и вождь Ледяных Клыков рухнул на одно колено, прорычав что-то сквозь стиснутые зубы. Боль пронзила его, но он был слишком закалён, чтобы закричать.

Торвальд не дал ему времени на восстановление. Его кулак со всей силой обрушился на челюсть Хродгара, и тот на мгновение потерял ориентацию, мотнув головой в сторону.

Этого мгновения хватило.

Рука Торвальда метнулась вперёд, схватив запястье противника, и, ловким движением выхватив нож из его пальцев, он тут же развернул его в своей руке и вогнал лезвие в горло Хродгара.

Лезвие вошло глубоко, до самой рукояти, и Хродгар резко вскинул голову, будто хотел что-то сказать, но только захрипел.

Он опустился на колени, схватившись за горло, из которого хлынула тёмная, густая кровь. Его глаза встретились с глазами Торвальда – в них больше не было ярости, не было ненависти, только изумление… и что-то ещё, что невозможно было разгадать.

Он открыл рот, но не смог издать ни звука.

Кровь булькнула у него в глотке, и его руки, дрожащие, покрытые алыми потоками, бессильно опустились.

Торвальд не отвёл взгляд. Он смотрел, как из Хродгара уходит жизнь, как его сильное, закалённое тело слабеет, как его голова медленно склоняется вперёд.

А потом – он рухнул, и тишина накрыла комнату.

Ярна, словно дикая кошка, не думая, что сможет пережить гибель мужа, обезумела. В её глазах не было ни страха, ни здравого смысла – только слепая, необузданная ярость. Она зарычала, срывая голос, и, схватив короткий меч с оружейной стойки, метнулась к Торвальду.

Но Катарина уже поняла, что время слов закончилось. Она всё ещё сжимала в пальцах деревянную кружку с горячим отваром, и когда Ярна сделала шаг вперёд, та спокойно, почти лениво, метнула содержимое ей в лицо.

Кипяток обжёг кожу и глаза. Ярна закричала, меч выпал из её рук, звякнув о деревянный пол. Она судорожно схватилась за лицо, пытаясь смахнуть боль, но лишь ещё больше размазывала жидкость по пылающей коже. Крики перешли в жалобный, дикий вой.

Катарина наблюдала за этим спокойно, даже с долей расчёта. Она сделала несколько шагов вперёд, пригнулась, поднимая меч Ярны, и, пока та корчилась от боли, неспешно зашла ей за спину.

Одно плавное движение – и лезвие меча вонзилось между лопаток.

Ярна дёрнулась, замерла, её руки сжались в кулаки, как у загнанного зверя, затем затряслись. Из её горла вырвался хриплый, булькающий звук. Лезвие вошло прямо в сердце, не оставляя ей ни шанса. Тело ещё мгновение напрягалось, прежде чем потеряло все силы.

Она рухнула на пол, грудью в лужу крови, рядом с мёртвым мужем.

Катарина провела пальцами по губам, смахивая каплю брызнувшей крови, затем повернулась к Торвальду и, склонив голову, произнесла с лёгкой долей иронии:

– Я думала, это твои друзья.

Торвальд молча смотрел на неё, затем перевёл взгляд на Хродгара. В его лице было что-то странное – не скорбь, нет. Что-то похожее на пустоту, смешанную с яростью. Он склонил голову и тихо произнёс:

– Так и было.

Он снова посмотрел на бездыханного Хродгара, а затем в сторону, будто видя сквозь стены хижины далёкие снега, с которых начинался его мир.

– Я так долго добивался мира, и всё рухнуло в один миг…

Катарина с любопытством взглянула на него.

– О чём ты?

Торвальд шумно выдохнул, сжимая руки в кулаки.

– Это их легенды. О какой-то непонятной тьме. Ему показалось, что ты принесла эту тьму в его дом.

Катарина скрестила руки на груди и хмыкнула.

– Я же говорила, что они варвары.

Торвальд поднял на неё уставший взгляд.

– Какая теперь разница, кто они? Их племя нам этого не простит. Снова начнутся набеги и грабежи.

Катарина на мгновение задумалась, а затем, словно бы заранее зная ответ, посмотрела на брата и произнесла спокойным, уверенным тоном:

– А кто им скажет, что это сделали мы?

Торвальд вскинул на неё взгляд, в котором промелькнуло понимание.

– Продолжай.

Катарина медленно подошла к столу, за который они садились совсем недавно, когда ещё думали, что здесь они найдут укрытие, а не новую войну.

– Когда я приехала, ты говорил, что тебя беспокоит одно племя, живущее на Утёсе Штормов. Те, кто называют себя Грозовые Хищники. Они убивают ради удовольствия. Или ради своих обрядов. Ты знаешь, что это за обряды?

Торвальд кивнул, его голос стал низким и напряжённым:

– Они вырезают сердца, забирая их с собой. А тела сжигают.

Катарина ничего не сказала. Она просто медленно наклонилась, одной рукой перевернула мёртвую Ярну на спину, а затем, даже не поморщившись, занесла меч и с лёгкостью рассекла её грудную клетку.

Звук был хрустким, влажным.

Торвальд наблюдал, как его сестра уверенно работала мечом, и едва заметно стиснул челюсти.

Катарина залезла рукой в ещё тёплую рану и, крепко сжав пальцами сердце, вытянула его наружу.

Оно всё ещё дёрнулось в её ладони, прежде чем окончательно затихнуть.

Она медленно разжала пальцы, позволяя алым каплям стекать вниз, и подняла взгляд на Торвальда.

– Ну? – холодно спросила она.

Торвальд молчал, но потом, без лишних слов, наклонился к Хродгару, взял нож и с тем же выражением лица, что и у сестры, вспорол грудь вождя.

Сердце всё ещё было горячим, когда он вынул его.

Их взгляды встретились.

Огонь в камине вспыхнул ярче, когда Катарина бросила в него сердце Ярны. Мгновение оно оставалось целым, лишь покрываясь пузырьками и трескаясь от жара, но затем вспыхнуло, и густой, тёмный дым взвился в воздух. Торвальд посмотрел на сердце Хродгара в своей ладони, стиснул зубы и, не говоря ни слова, швырнул его в пламя. Оно легло на горящие угли, и вот уже две жизни, что совсем недавно полнились яростью, обратились в прах.

Катарина наблюдала за этим спокойно, а затем обернулась к Торвальду, её голос был ровным, но в нём чувствовался холодный расчёт:

– Теперь надо сжечь эту хижину. Метель скроет наши следы, а когда варвары выберут нового вождя, он придёт к тебе. В его глазах ты станешь братом, потерявшим верного союзника, а племя Грозовых Хищников – врагами, которых нужно уничтожить. Так ты решишь свою проблему с Утёсом Штормов.

Торвальд посмотрел на сестру долгим, пристальным взглядом, а затем спросил:

– Когда ты стала такой… расчётливой?

Катарина хмыкнула, её губы изогнулись в лёгкой усмешке, но в глазах не было веселья.

– Я побывала в местах, где интриги и заговоры – это часть жизни, – ответила она, облокотившись на стол и лениво поводя пальцем по его шероховатой поверхности. – Мир устроен не так просто, как думают северяне. Ты либо используешь ситуацию, либо сам становишься разменной монетой.

Торвальд кивнул, понимая, что спорить бессмысленно. Они слишком много пережили, чтобы смотреть на мир наивными глазами.

– Ладно, не будем тянуть, – сказала Катарина, выпрямляясь. – Пока кто-то ещё не пришёл сюда погреться.

Они быстро принялись разносить огонь по дому. Торвальд схватил несколько тонких поленьев из дровницы, поджёг их в камине и начал разбрасывать в разные углы хижины. Катарина последовала его примеру. Пламя жадно ухватилось за деревянные стены, лижет пол, тянется к охотничьим трофеям, висящим на стенах. Жирный дым пополз к потолку, заполняя помещение резким, горьким запахом.

Когда языки огня добрались до шкур, хижина наполнилась треском и зловещим гулом. Огонь плясал на стенах, жадно поедая их, превращая жилище Хродгара в погребальный костёр.

Они вышли наружу, не оглядываясь. Лошади стояли у входа, покрытые снегом, их дыхание паром вырывалось в морозном воздухе. Катарина первым делом проверила ремни седла, прежде чем вскочить на спину своей лошади. Торвальд последовал её примеру, и, когда они оба были готовы, он бросил последний взгляд на хижину.

Пламя уже вырывалось из окон, освещая ночь кроваво-алым светом. Оно полыхало, вырываясь в ночное небо, будто сама земля гневно выдыхала огонь. Торвальд смотрел на это, прощаясь с Хродгаром – не как с врагом, а как с человеком, который когда-то стал его союзником. Возможно, в другой жизни всё сложилось бы иначе.

– Нам надо уходить, – наконец сказал он. – Пока другие охотники не пришли на пламя.

Катарина чуть повернула голову, наблюдая, как горящий дом становится могилой для Хродгара и его жены.

– Нужно сделать небольшой крюк, – произнесла она. – Пока метель не скроет наши следы.

Торвальд дернул за поводья, направляя лошадь в сторону ночного леса.

– Давай за мной, я знаю путь, где мы не встретим охотников.

Катарина без лишних слов последовала за ним. Они растворились в темноте, скрывшись среди снежных вихрей, оставляя позади лишь пылающий дом, отбрасывающий зловещие отблески на ночное небо.

Глава 20. Сломленный лев

В покоях короля стоял терпкий запах трав и настоек, вперемешку с густой духотой нагретого камина. Пламя лениво потрескивало, разгоняя тени по углам, но даже его жар не мог растопить холодную тяжесть, поселившуюся в груди Годрика. Он сидел в массивном кресле с высокой спинкой, ссутулившись – но не от усталости, а под грузом мыслей, что сжимали его разум, словно железный капкан. Левую руку он держал на подлокотнике, а правой медленно потирал висок, где пульсировала глухая, давящая боль, не отступавшая вот уже несколько дней.

Дилиан Лойвуд, главный лекарь королевства, неспешно смешивал отвары. Его тонкие пальцы ловко отсчитывали капли, словно он творил не лекарство, а алхимическую формулу судьбы. На дубовом столе перед ним теснились стеклянные пузырьки с густыми тёмными зельями, глиняные чаши с сушёными кореньями и несколько скрученных свитков с записями. Лекарь мельком взглянул на короля, изучая его лицо с вниманием опытного целителя, привыкшего видеть людей в их самых слабых состояниях.

– Ваше величество, вам нельзя так перенапрягаться, – негромко произнёс он, не поднимая головы. – Ваше сердце стучит быстрее, чем должно. Кровь движется, как разъярённый скакун, что мчится без устали, но даже самый крепкий конь падёт, если его не остановить.

Годрик фыркнул, скептически покачав головой.

– Ты всё ещё говоришь загадками, Лойвуд. Если хочешь сказать, что я старею, скажи прямо.

Лекарь слегка улыбнулся, словно давно ожидал подобного ответа.

– Я хочу сказать, что ваш ритм сбивается, жилы напрягаются, а кровь бьёт в голову, как волны в осадные стены. Это может быть гнев, крепкое вино или старые раны, что дают о себе знать. Но если этот натиск не ослабнет, однажды ваши жилы просто не выдержат, и…

– И что? – Годрик резко вскинул голову, прищурившись. – Свалюсь замертво прямо на трон?

– Если говорить прямо, то да, – Дилиан спокойно кивнул, не переставая размешивать настой в глиняной чаше.

Король подался вперёд, сжав подлокотники кресла так, что костяшки пальцев побелели.

– Я не рухну.

Лекарь внимательно посмотрел на него, но спорить не стал. Он протянул королю чашу с густым, тёмным отваром, от которого исходил терпкий аромат горьких кореньев и сушёной травы.

– Выпейте, ваше величество. Это остудит вашу кровь и облегчит давление. Не панацея, но даст вам время.

Годрик взял чашу, но, прежде чем поднести её к губам, прищурился и протянул её обратно Дилиану.

– Попробуй сам.

Лекарь не изменился в лице, лишь едва заметно повёл плечами, будто отмахиваясь от детской прихоти.

– Всё посчитано по каплям, ваше величество. Если я выпью, придётся делать новую настойку, а это займёт время. Прикажете смешать ещё одну?

Годрик раздражённо отмахнулся.

– Не трать его.

Он поднёс чашу к губам и осушил залпом. Горечь отвара обожгла язык, оставляя во рту привкус сырой древесины и сухой земли, но он не поморщился. Только поставил пустую чашу на стол и на миг закрыл глаза, чувствуя, как тёплая волна растекается по груди, разливаясь по жилам медленным огнём.

– Время, – пробормотал он, проведя пальцами по щеке. – И что мне делать с этим временем, Лойвуд?

Лекарь сложил руки на груди, задумчиво изучая его лицо.

– Прожить его так, чтобы не стать пленником собственного тела, ваше величество. Или проигнорировать и проверить, насколько крепки ваши жилы.

Годрик усмехнулся, но в его глазах мелькнула тень сомнения. Он не боялся боли. Он пережил её слишком много раз, чтобы бояться. Но слабость… Слабость была врагом куда более страшным, чем даже предательство. Он олча смотрел на огонь, наблюдая, как языки пламени пожирают поленья, оставляя после себя лишь серый пепел. Камин в его покоях всегда был разожжён, но в этот миг даже его жар не мог согреть ледяную тяжесть, сковавшую мысли. Вкус горького отвара всё ещё оставался на языке, но он не придавал этому значения. Боль в висках утихла, но её место заняла другая – та, что терзала его не плоть, а разум. Провебя рукой по лицу, откинувшись на спинку кресла, он на миг прикрыл глаза. Внутри гулким эхом отдавалась одна простая истина: если показать слабость – конец будет близок.