Период распада

Вспомнила, как с Андреем лежали у него дома на полу, на скинутой им с дивана шкуре, вспомнила, как сминался под её спиной искусственный белый мех. Ну не могла она знать, что всё так выйдет!

А ведь начиналось прилично: Андрей слушал её, потягивал вино, делал вид, что ему нравится новый парень его бывшей. Юля знала, что ему больно, но всё равно зачем-то рассказывала и рассказывала, хотелось что-то в нём такое разбудить… Ревность?

Юле казалось, что есть у неё такая суперспособность: чувствовать мужчин. Стоило ей «правильно» поговорить, как парень начинал смотреть на неё заинтересованно. Но секс с бывшей был не в правилах Андрея. Не то, чтобы она это знала наверняка: полноценных бывших у Андрея не было, и она была у него первой, но как-то по нему было понятно и так: он бы себе такого не позволил. Нет, он бы не стал.

Но! Пара взглядов, точное построение предложений, правильная поза. И вот он уже крутит её по полу, и, наверное, винит себя, а потом диалог в его голове замолкает, остаётся только слабый свет потолочных звёзд и эта примятая белая шкура, и весь этот их личный космос…

– Мы вчера много выпили, – объяснила Юля своё долгое молчание. – Сегодня тошнит.

– Знакомо! Значит, сейчас буду отпаивать тебя чаем.

Они дошли до голубого дома, свежепокрашенного, плоского, как большая лепёшка с бетонным фундаментом. Миша открыл калитку. Залаяла собака. Юля дёрнулась, но потом заметила цепь, которая едва ли дотянула бы до забора, и успокоилась. На вид собака была обыкновенной дворняжкой.

Миша потрепал пса по вихрастой чёрной голове:

– Это мой дружище.

Вошли в застеклённую пристройку, где на лавках стояли пустые тазы и банки, а на полу было много старой обуви. Не задерживаясь, Миша сразу же открыл следующую дверь.

Комната, в которой они оказались, была чем-то вроде веранды. Там стоял диван, накрытый красноватым выцветшим ковром, а перед ним – пузатый облупившийся шкаф. На крючках возле входа – чернота курток.

Пока Миша пытался прицепить Юлину куртку на и так переполненный крючок, дверь, ведущая в дом, распахнулась, и на пороге появился мальчик лет пяти. За ним шла худенькая маленькая женщина средних лет, с пакетом в руках. Выходя, она говорила:

– Кать… Кать, ну успокойся. И так надавала уже… Савелий, говори Кате спасибо. Ох, теперь со всем этим потащимся до остановки, – она подняла круглые пакеты и посмотрела Юлю и Мишу с виноватой улыбкой, потом снова вскрикнула:

– Оппа, Мишка! Ну, здравствуйте. Вы Юля, да?

Юля подумала, что, возможно, это и есть та самая Катя.

– Проходите, мы с Савелием уже уходим.

Нет, всё-таки не тётя.

Гостья с пакетами и Савелием ушли, а Миша пошёл в туалет.

Юля зашла внутрь одна и увидела полноватую женщину с короткой рыжей стрижкой. Юле она напомнила фею-крёстную из «Шрека». Взмахивая руками, словно держала волшебную палочку, и проговаривая себе свои же действия, Катя ходила вдоль столешницы. На вид ей было за пятьдесят.

Женщина поправила очки в красной прямоугольной оправе и встретила Юлю строгим взглядом.

– А вот и вы! Вот и вы! Проходите, Юлия.

Кухня была большой и просторной. Справа от входа было всё кухонное: плита, духовка и холодильник, а слева стоял длинный стол со стульями и диваном у стенки. По тому, каким большим был этот стол, Юля сделала вывод, что гостей здесь любят.

Через арку просматривался тёмный зал, а из зала, через приоткрытую дверь, была видна ещё одна комната. По потолку тянулся дым, и поначалу Юля подумала, что что-то подгорело. Но потом заметила пепельницу с дымящейся сигаретой. Катя поймала её взгляд и сказала без всякой неловкости:

– У нас курят. Тебе это ничего?

– Нормально, – соврала Юля.

– А то смотри, я окно открою.

Но Юля повторила, что ей нормально.

– Я курю, муж курит, а Мишка уже привык к нам.

Катя взяла из пепельницы дымящуюся сигарету и, зажав её во рту, принялась переносить тарелки с кухни на обеденный стол, но потом остановилась, посмотрела на Юлю поверх очков и сказала то ли в шутку, то ли серьёзно:

– Если что, для тебя я Катя. Только так и никак больше. Не люблю «Екатерина Борисовна» и вот это всё, понятно?

Юля не сразу поняла: Катя сейчас шутит или нет, но потом увидела скупую её улыбку и тоже улыбнулась.

– Мишка, тарелки расставь! Глянь, он стоит руки в боки, – Катя прикрикнула на появившегося в дверях племянника и подмигнула Юле.

Пока Миша и Катя расставляли посуду и тарелки с едой, Юля, не решаясь садиться, держалась за спинку стула и рассматривала над диваном полки с книгами. Просмотрев корешки, Юля обнаружила Шолохова, Толстого, Ремарка и даже Гомера с Платоном, сильно удивилась такой библиотеке в поселковом доме.

– Это всё отцовское, – услышала она Катин голос. – Отец был инженером от бога… Многие его знали… Мужик на все руки… Дом этот… Своими руками… Представляете?.. Своими руками…

– Дом хороший у вас, большой, – сказала Юля.

– Основательный. Всё, как отец любил… Но ты, наверное, и лучше дома видела.

Катя затушила сигарету, окинула придирчивым взглядом стол и, что-то вспомнив, подняла указательный палец, направилась к кухонным шкафчикам.

Юля выцепила Катины слова про то, что она видела дома и лучше, и решила, что это, наверное, как-то связано с должностью её мамы. Слишком часто ей приходилось чувствовать себя белой вороной, особенно среди людей, знающих маму, а таких было в городе немало. Некоторые люди делали на этом акцент: то негативный, то, наоборот, приторно-позитивный, в зависимости от их отношений с Ольгой. И даже здесь, в печерском доме, должность регионального директора филиальной сети «АгроПромБанка» догнала Юлю.

На столе уже стояли бутерброды с маслом и красной икрой, порезанный ломтями куриный рулет с черносливом, поддон с холодцом и квашеная капуста, кабачковая икра, какие-то соленья и большая миска, видимо, с варёной картошкой (была плотно укрыта полотенцем).

– А потом будем делать плюшки с яблоками и корицей. Я уже, вон, тесто с утра замесила, – Катя кивнула в сторону столешницы.

– Обожаю твои плюшки, – сказал Миша и прокомментировал Юле: – Катя очень вкусно готовит.

– А Юля мне помогать будет. Такое у меня правило: кто пришёл в дом, тот помогает. Ты, давай-ка, тоже тарелки расставь. Уселся он!

Сказав это, Катя шлёпнула Мишу, который после её слов лениво поднялся, по попе. Уткнувшись взглядом в бутерброды, Юля сделала вид, что не заметила этого. Может, в их семье ничего плохого не видели в таких жестах?

Миша расставил тарелки, разложил приборы. Всё было готово для обеда. Юля, уже очень голодная, положила себе картошки и взяла кусок куриного рулета. От стеснения вкуса она почти не чувствовала. Зато Миша наворачивал холодец, и картошку, и всё, что здесь было. Катя же не ела, следила за тем, как едят они, и как будто бы умилялась.

– Молодой организм! – усмехнулась она и потянулась за пачкой сигарет.

– Ты вкусно готовишь, что я могу поделать? – ответил Миша с набитым ртом.

– Вкусно готовишь, – передразнила его Катя, затянулась и, выдохнув дым кверху, как-то пристально посмотрела на Юлю. – Получается, в институте познакомились?

– Я же тебе рассказывал.

– Ты, оболтус, мне так, вкратце рассказывал. Я хочу у девочки узнать.

Юля рассказала, как ей написал Миша, как он потом пришел утром с розой. Любопытство тёти ей было понятно: самой нравилось слушать чужие истории отношений. Умолчала только, что она знает о Мишиной жене и о грядущем разводе, но Катя перешла к этому сама.

– Бывшая жена выдворила его, считай, на улицу, – Катя покачала головой и злобно покосилась куда-то в сторону: – Парню нужна была помощь.

Юля кивнула.

– А у нас тут комната… Вот такая дрянь… Ну ничего, Мишань…

Катя переглянулась с Мишей. Юля удивилась, что такие близкие доверительные отношения могли сложиться между взрослой женщиной и молодым парнем. Наверное, Катя так реализует своё невостребованное материнское чувство, ведь детей, насколько было известно Юле, у них с мужем не было.

После Катиных слов возникла пауза. Но, к счастью, в кухню тут же вошёл пожилой мужчина. Спортивные штаны еле держались на его костлявой талии, в них была заправлена футболка из синтетики, вся в катышках. Его русые волосы были такими сальными, что блестели в свете люстры. В жилистых руках он держал пачку сигарет и зажигалку.

– Здравствуйте, – сказал он и уставился на Юлю большими голубыми глазами.

Юля поздоровалась.

– Ром, уйми Боба. Иначе я ему сейчас бошку разможжу. Чего он разлаялся? – обратилась к мужу Катя.

– Ничего-ничего, – сказал Роман Маркович, говорил он спокойно и как будто с иронией, а глядел с хитринкой. – Сейчас дам ему поесть, и он уймётся. Мне знаешь что?

Катя сморщила лоб и наклонила голову, мол, ну что ещё.

– …Леонидыч звонил. Говорит, что подарок тащат огромный. Я говорю, вы чего там удумали? Слона подарить решили? – Роман Маркович посмеялся, отрывисто, словно закашливаясь. Всё это время, пока стоял у входа, норовил засунуть в рот сигарету, но всякий раз не доводил её до рта, рука зависала на уровне груди.

– Передай Витьке, что не надо мне подарков, – сказала Катя, по её лицу скользнула улыбка, и Юля поняла, что это всё то же грозное кокетство, которым она приправляла все свои слова. – Ладно, иди. Я сама Галине скажу.

Катя махнула рукой на Романа Марковича, и тот послушно скрылся за дверью. После – потянулась к подоконнику за телефоном, начала набирать сообщение, приговаривая:

– Это сегодня у нас друзья собираются… По случаю моего дня рождения…

– Я не знала, – Юля смутилась. – Поздравляю вас!

– Не, не сегодня день рождения.

– У Кати уже был. Во вторник, – объяснил Миша.

– Решили собраться в субботу, посидеть. Так всем удобнее, – Катя наконец отложила телефон и заговорила быстрее. – Все свои. Миш, ты всех знаешь… Витька с Галей, Скворцовы, Максим с Леной… Шершеневич, наверное, будет… И вы…

– Спасибо, но я, наверное, не смогу, – Юля выразительно посмотрела на Мишу, мол, помоги мне отмазаться. Они с Мишей собирались поехать к ней и провести вечер вместе.

– Я тоже поеду. С Юлей, – Миша неуверенно посмотрел на Катю.

– Уедешь? – она подняла брови.

– Да.

– А я думала, ты поможешь мне тут. Ладно, езжай. Когда ещё, если не в вашем возрасте. Потом, знаете…

Катя начала суетливо собирать со стола тарелки. На последних её словах в кухню снова вошёл Роман Маркович и, притулившись у дверного косяка, стал наблюдать за женой с той же иронией во взгляде, с которой, кажется, глядел всегда.

– …в пятьдесят четыре совсем другая жизнь начинается, – продолжала Катя.

Роман Маркович усмехнулся.

– …Совсем другая жизнь, – сказала она, а потом каждое слово повторила, но уже с особой интонацией. – Совсем… Другая… Жизнь…

– Ай, Кать, – усмехнулся Миша, с тревогой наблюдая за её беготней между столом и раковиной. – Чего ты?

– Какая я тебе Кать? – с наигранным возмущением ответила. – Я уже взрослая девочка. Тётя Катя… Екатерина Борисовна, вообще-то… Ты на работе, мне смотри, не катькай!

Она закинула тарелки в мойку и на снова чистый стол с громким звуком водрузила миску с тестом.

Наблюдая за Катей, Юля испытывала трепет. Она была такой неожиданной в своём поведении, невозможно было предсказать, загрустит или развеселится она в следующую минуту, и вообще, серьёзно ли она сейчас с тобой говорит или шутит, взгляд у неё был неизменно строгий.

Юля заметила, что Катя, говоря с ней, часто смотрела не на неё, а как бы на макушку, и вначале её это смутило, но постепенно стала к этому привыкать, как привыкла и к непредсказуемости и к хлёстким выражениям.

– Давайте помогу, – сказала Юля.

– Конечно, давайте. Вместе быстрее сделаем. И оболтус пусть помогает, а то расселся как султан.

Катя сделала вид, что замахивается дать Мише подзатыльник.

– А где руки помыть? – спросила Юля.

– Вон, иди девочке покажи, туалет где.

Миша пошёл на веранду, и Юля за ним. Туалет – пластиковая дверь в дальнем углу веранды. Там – душевая кабина, унитаз, раковина с пластиковым зеркалом. Миша и Юля стояли там друг к другу впритык. В туалете было холодно, и от их движений хрустела пластмасса на стенах и полу, точно это был домик Барби и Кена.

Юля покрутила кран и сунула холодные руки под горячую воду, и не столько мыла, сколько грела. Миша обхватил Юлины руки, стал гладить под водой.

– Всё хорошо? – спросил.

– Ага.

– Катя забавная. Строгая, но добрая. Не испугалась её?

– Нет, я её поняла. И ещё поняла, что у вас близкие отношения.

– Она просто помогает мне… С ней, если поговорить… Она вообще очень глубокий человек, умная женщина.

– Она не против, что тебя не будет здесь вечером? Ты можешь остаться, ничего страшного.

– Не, я с тобой хочу. Ну что мне, со стариками сидеть, что ли?

Прикрыв глаза, Миша водил теперь носом по Юлиным волосам.

– Твои родители сегодня на дне рождения же? – спросил.

Юля кивнула и, вытерев руки о полотенце, висящее на таком же хлипком, как и всё в этом туалете, крючке, вывернулась из Мишиных объятий. Миша намекал на очередную попытку заняться сексом сегодня у неё дома, но после вчерашнего ей было противно об этом думать.

– Пойдём уже, – сказала.

Миша вышел за ней из туалета, и они вернулись на кухню, где Катя уже раскатывала тесто.

– Нарезайте вот на такие квадраты, – Катя указала на свой идеальный квадрат теста. – Сначала давайте так, а потом покажу, как сворачивать.

Юля посмотрела на стол, там уже была рассыпана мука. Тихо играло радио. В серости, надвигающейся из окон, кухня с запахом теста показалась островком уюта. И она принялась нарезать квадраты, как показала Катя.

– Мирка тоже в банке работает. Мирка с Савелием, ну вы видели. Пацан – заноза в заднице. Твоя мама в этом, как его? В Агро… А Мирка в «Сбербанке». Пришлось выйти… Дома сидела… Савелий её… болезненный… Вот, мужик её загулял. Да, вот так… Развелись… Но сейчас у неё уже новый…

Из нагревающейся духовки тёк оранжевый свет. Всё это напомнило Юле время с прабабушкой: как Юля лепила пироги под её руководством, как весь стол был в муке и велись разговоры обо всём. Хорошо было, но быстро кончилось: через пару лет бабушка, которой было уже прилично за восемьдесят, умерла.

– Начинка будет «яблоки»? – спросил Миша, лёжа на диване.

– Яблоки, изюм, корица, – ответила Катя и, поставив миску с начинкой возле Юли, начала сворачивать из квадратов конвертики и выкладывать их на смазанный маслом чёрный поднос. Юля делала то же самое, но сидя, и Катины пальцы были у неё на уровне глаз. Полные, ловкие, от курева они были слегка пожелтевшими, а ногти неровными, неухоженными. Юля ощутила тогда брезгливость, как ко всем курящим людям. Из её родственников курил только папа, но с ним она с пятнадцати лет не жила под одной крышей, а из женщин в семье не курил никто.

Вскоре поднос заполнился конвертиками.

– Вот и всё! Через двадцать минут теперь приходите.

Миша взял Юлю за руку и потянул за собой в тёмный зал.

Уходя, Юля обернулась и посмотрела на Катю: та задвинула поднос в духовку и снова придвинула к себе по столешнице пачку сигарет, а потом и зажигалку, отошла к окну, закурила. И осталась стоять так, молча глядя в окно.

Они прошли гостиную, вошли в следующую комнату, кажется, в спальню. Там стояла кровать, застеленная покрывалом, всё в оттенках – золотого, чёрного, белого. Алые сатиновые шторы закрывали всю стену и комкались внизу. Над кроватью висел, тоже во всю стену, чёрный ковёр с изображением леопарда в джунглях.

Всё здесь было под стать Катиному темпераменту, но совсем не подходило её мужу. Юля подумала, что совсем не представляет, как он и она могут заниматься любовью на этой африканской кровати. Ну разве что это было с ними когда-то давно.

На спинке стула, стоящего возле туалетного столика, висели, вот так, не скрываясь, синий полупрозрачный пеньюар, лифчик и трусы. Юля подумала, что Миша, должно быть, перевидал много Катиного белья.

В Мишину комнату можно было попасть только из этой спальни. Скорее всего, планировалась как гардеробная или кабинет, прикинула Юля, оглядывая обстановку, здесь помещались только стол и односпальная кровать. На столе лежал уже знакомый Юле ноутбук.

– Стол какой у тебя большой. И фотография тут моя уже стоит. Ты где её взял?

– Распечатал из «ВКонтакте». А стол Катя с фабрики привезла. Классный, да? Эту доску я сам шлифовал, – Миша погладил столешницу из светлого дерева.

Потом сел на кровать, опёрся спиной на спинку кровати и, широко улыбаясь, протянул к Юле руки, позвал к себе.

– Тебе норм так жить? – спросила Юля, чуть понизив тон.

– А что такое?

– Я имею в виду, тут спальня их, так близко.

– Да, вообще без проблем. Они вместе всё равно не спят. Маркыч в зале спит на диване, здесь только Катя.

– Хм, я почему-то так и подумала.

– Что подумала?

– Ну, что они не спят вместе.

– Ну, ты оказалась права. А я знаешь что? Я с твоей фотографией в конкурсе участвовать буду.

– Что? – Юля поднялась и удивлённо посмотрела на Мишу. – В каком ещё конкурсе?

– В конкурсе красоты. Принесу твою фотку, и ты по фотке победишь, – Миша сильнее сжал Юлю в объятиях. – В фотошопе буду делать работу на базе твоей фотки. Ты не против? Я прям влюбился в неё.

– Да, делай, – ответила Юля и, помолчав недолго, спросила: – А у них детей нет?

– Не, нет.

– А почему?

– Не знаю, встретились поздно. Решили, что не надо им. Да я, Юль, если честно, и не лезу в такое. Не спрашивал я, а Катя сама не рассказывала.

– Понятно. А чья она сестра? Я так и не поняла.

– Мамина.

– Родная?

– Нет, двоюродная вроде, – Миша повернул Юлю к себе, и его губы оказались рядом с её губами. – Я скучаю по тебе… Ну как бы… По всей тебе.

Шутливо простонал, а Юля почувствовала твёрдое у копчика.

– Теперь придётся посидеть-подождать. В таком виде идти нельзя, – усмехнулся Миша и кивнул на член, набухший под штанами.

Через десять минут Юля с Мишей появились на кухне, держась за руки. Катя уже выключила духовку и перекладывала плюшки на расстеленное на столешнице вафельное полотенце. Выложив все, она посыпала плюшки сахарной пудрой.

Миску с выпечкой она поставила на обеденный стол. Сели пить чай, и Катя снова удивила Юлю. С чаем она съела целых три плюшки. Ела с аппетитом, разглядывая начинку. Юля подумала, что её мама и в страшном сне не стала бы есть мучное в таком количестве. Да и сама Юля не позволила себе съесть больше одной, хотя с таким удовольствием делала их.

– Напишу уже Игорю? – шёпотом спросила Мишу.

Миша посмотрел на часы, было почти пять. Юля вышла на веранду за телефоном, оставленным в кармане куртки. Вернувшись, увидела, что Миша с Катей о чём-то напряжённо шепчутся. При её появлении они резко замолчали. Юле показалось, что Катя была недовольна, но заговорила вполне спокойно:

– Не хочу, Юля, чтобы ты обижалась. Миша просто обещался помочь собрать стол и так, по мелочи. Я на него рассчитывала. Я не ожидала просто, что он уедет сегодня.

– Я понял, Кать. Я останусь, – сказал Миша и виновато посмотрел на Юлю. – Завтра приеду, хорошо?

– Да, конечно, – сказала Юля, сама же она была озадачена такой быстрой переменой.

А ведь он знал, что сегодня у них была возможность заняться сексом! Что тётя сказала Мише, что он так быстро изменил планы?

Допили чай и сели в гостиной ждать Игоря. Катя зашумела посудой на кухне: доготавливала что-то для гостей. Ждать пришлось недолго: к моменту, когда Юля написала Игорю, тот, видимо, сразу выехал, так как через двадцать минут Юля уже увидела из окна, как чёрный «Лексус» ехал по дороге в сторону дома.

Миша вышел проводить Юлю, довёл до машины, поцеловал и помахал Игорю и Юлиной маме. Юля обрадовалась, увидев маму, уже предвкушала, как по дороге расскажет ей всё. Но мама заговорила первая, как только они снова выехали на трассу и машина загудела мерно по асфальту:

– Тётя Миши – это та, что с короткой рыжей стрижкой?

– Да, а ты откуда знаешь? – удивилась Юля.

– Какая-то женщина из того дома всё разглядывала нашу машину. Я так и подумала, что это она, – ответила Ольга и добавила: – Смотрела как-то зло, будто была чем-то недовольна. Что вы там натворили?

Юля озадаченно посмотрела на маму:

– Да ничего. Мне казалось, мы отлично посидели.

8

Девятнадцатилетняя Ольга не видела себя в роли матери, но жизни было на это наплевать. Неделю назад она сходила к гинекологу и узнала, что её задержка – совсем не задержка. С тех пор она не жила, а только смотрела, как живут другие, скользила призраком по дому и по району своему, Сортировке, где стоял их одноэтажный барак. Ещё год учиться: ну и куда теперь со всем этим? Ольга слишком много терпела, чтобы всё пошло прахом.

Она уже училась на банковского работника в Орле. Каждое воскресенье шесть часов тряслась в автобусе по разбитой дороге. В будни до вечера просиживала в холодной библиотеке, так как в общаге находиться было невозможно.

Её соседкой была деваха откуда-то из-под Орла, с неизменной жвачкой за щекой и с претензией к миру. И вроде бы ничего, таких и в Сортировке хватало, но с ней ещё проживал её парень. По утрам, когда соседка крутила волосы на плойку, он лапал её и противно мурчал, а потом ещё вся комната превращалась в лабораторию для химопытов: соседка забрызгивала лаком свои букли, а у Ольги до слёз чесалось в горле.

Правилами женской общаги сожительство, конечно же, было запрещено, и парня гоняли, когда замечали, но чаще ему удавалось улизнуть от вахтёрши. Сама же Ольга его не сдавала, хоть и много раз хотелось. Лишь однажды так расхрабрилась, что спросила у соседки: кто оставил ложку в банке с её вареньем, на что та цокнула и адресовала вопрос этому своему, и они издевательски смеялись. «Ты за кого нас принимаешь?» – говорила соседка сквозь смех. Ольга почти расплакалась, но после этого как-то собралась и твёрдо решила молча дотерпеть до конца учёбы, всё равно курс последний.

Ольга умела терпеть, терпела многое: учёбу в Орле ради перспективной работы, мужа ради мести бывшему парню. Теперь ещё надо было терпеть и огромный живот? Пелёнки-распашонки? Нет, на это сил уже не было.

Детей любила, только конкретно этого, будущего – нет. С детства она хотела стать учителем и с удовольствием возилась с детьми во дворе. Но жизнь не для удовольствий: пора повзрослеть и начинать бороться за своё место под солнцем. Так, как боролись её мама и бабушка. Отец напивался и избивал маму, прямо при детях, но она умела терпеть. А если уж смогла она…

После пьяной смерти отца наконец-то зажили спокойно. Наталья Андреевна вышла в котельную на две смены, и деньги, хоть и меньшие, чем при отце, водителе междугороднего автобуса, водились. Ольга видела, что мама счастлива оттого, что девочки не нуждаются, но замечала и трясущиеся руки, и долгий стеклянный взгляд по вечерам в окно.

Ольга была готова на многое, лишь бы всё, что делала мама, оказалось не зря. Поэтому отложила до лучших времён идею о педагогическом и зацепилась за поступление в банковский колледж в Орле. Весной к ним как раз приехали из приёмной комиссии, рассказывали про вступительные испытания и возможности прямого трудоустройства в государственный (!) банк после окончания. За лето Ольга с матерью съездили в колледж раза три-четыре, и счастью Натальи Андреевны не было предела, когда в конце лета обнаружили Ольгу в списках.

Устроиться на работу с маленьким ребёнком будет сложно. Не было бы у её мамы двоих детей, стала бы она жить с отцом? Нет, ушла бы. Значит, всё из-за них с сестрой, хоть мама никогда в этом не признается.

Ольга слышала, что в таких случаях можно сделать аборт. Мамины подруги даже на ночь в больнице не оставались, всё очень быстро. Девчонки в колледже тоже болтали, что можно и таблеткой, выпила и как в туалет сходила. Только бы не узнала мама, думала Ольга, она бы не пережила. Она ведь всю жизнь вокруг детей выстроила, дети – всё, что ей было важно, она жила только для неё и сестры.

Кажется, и свадьбе её с Вадимом мама была рада только потому, что после этого можно было ожидать внуков. Юный возраст Ольги и Вадима— девятнадцать и восемнадцать не смущал Наталью Андреевну совсем. Она и сама родила Ольгу в двадцать.

Но Ольга своему браку с Вадимом долгих лет жизни не желала: теплилась в душе робкая надежда, что когда бывший парень вернётся из армии, то сразу осознает, кого потерял, и они снова будут вместе. Он закидает её извинениями за то, что не писал, или что ещё важнее – писал не ей, а она сразу разведётся с мужем и выйдет замуж снова, теперь уже по-настоящему. Надо только устранить одно недоразумение – эту беременность.

Поэтому тогда, в октябре восемьдесят девятого года, собираясь на пары, она закинула в сумку все документы, которые у неё были: справку о беременности, выданную в поликлинике по месту жительства, где она постеснялась спросить про аборт, и паспорт. Посмотрела в зеркало и подумала, что едва ли можно предположить по её внешности отличницы-заучки, за чем она идёт в поликлинику.