Оружие слабых. Повседневные формы крестьянского сопротивления

У любого внимания, которое уделялось сектору рисоводства, было три причины. Во-первых, это интерес государства к обеспечению стабильных внутренних поставок риса[140]. Когда импортный рис был дёшев и имелся в избыточных объёмах, а цены на каучук и олово держались на стабильно высоком уровне, колониальная политика использования экспортной выручки для закупок риса за рубежом представлялась вполне разумной. Однако время от времени допущения, на которых основывалась эта политика, не оправдывались. Например, в 1931 году падение экспортных цен поставило под сомнение способность колонии оплачивать необходимый ей рис. Тогда власти впервые взялись за решение вопроса о самообеспечении рисом. Во избежание ухода земли из-под контроля малайцев и прекращении на ней рисоводства были приняты законы о резервировании земель за коренным населением, а в 1939 году была установлена гарантированная минимальная цена риса. Но, несмотря на эти инициативы, Малайя продолжала импортировать в среднем половину потребляемого риса, поскольку даже в разгар Великой депрессии сбор каучука был более выгодным занятием, чем выращивание этой культуры. Актуальность вопросу самообеспечения вновь придали кризис поставок риса после Второй мировой войны, а затем случившееся в 1954 году падение цен на рис, которое угрожало доходам производителей и вызвало крупные демонстрации крестьян в Алор-Сетаре. В результате для помощи отягощённым долгами крестьянам в выкупе их заложенных земель была утверждена неказистая программа кредитования, а также было принято постановление «О рисоводах», призванное контролировать арендную плату за рисовые угодья и обеспечить гарантии владения землёй. Однако этот указ и по сей день практически остаётся на бумаге. Подобные неэффективные «лоскутные» решения были неизбежны, поскольку государство не было готово резко повышать цены на сельскохозяйственную продукцию, опасаясь, что это повлечёт за собой негативные последствия для заработков работников на плантациях и в городах. Для прогресса на пути к самообеспечению требовалось дождаться появления новых ресурсов и технологии двойного урожая, которые пришли в последние два десятилетия.

Вторым и заведомо наиболее важным стимулом для удовлетворения потребностей рисового сектора стал характер политической конкуренции после обретения Малайзией независимости. В общем приближении Объединённая малайская националистическая организация (ОМНО) – доминирующая с этого момента политическая партия страны – является исключительно малайской партией, которая в вопросе сохранения власти в значительной степени зависит от голосов малайцев[141]. Многие из этих голосов должны отдать ей крестьяне, выращивающие рис, – в подавляющем большинстве они являются малайцами. Разумеется, избирательная система обставлена серьёзными ограничениями. В стране практически отсутствует муниципальное самоуправление, и это гарантирует, что города, населённые преимущественно китайцами, не окажутся под контролем китайских оппозиционных партий. Закон о внутренней безопасности позволяет правительству пресекать деятельность как религиозной, так и левой оппозиции с помощью превентивных арестов. Наконец, из-за неравномерной численности жителей в парламентских избирательных округах голоса малайцев становятся гораздо более влиятельным фактором, чем при иной их «нарезке». Тем не менее начиная с 1957 года избирательная система играет важную роль в легитимации правления малайской политической элиты и коалиционного Национального фронта (Барисан Насионал)[142], в котором эта элита доминирует.

Сочетание трансформированного электорального режима с открытой и ориентированной на экспорт экономикой, которая обострила неравенство в распределении доходов, формирует условия, в которых малайский крестьянин, выращивающий рис, становится важным политическим фактором. Обратимся к следующим фактам. Во-первых, в 1970 году средние доходы на душу населения у малайцев были примерно в два раза ниже, чем у китайцев – другой основной этнической группы[143]. Если рассматривать только бедные домохозяйства, то почти три четверти из них были малайскими, а более четырёх пятых находились в сельской местности[144]. Кроме того, среди крестьян-рисоводов уровень бедности гораздо выше, чем среди любой другой крупной профессиональной группы, причём эти крестьяне преимущественно (84 %) являются малайцами. Примечательно и распределение бедности по регионам: больше всего бедняков сосредоточено в северных штатах Малаккского полуострова (Кедах, Перлис, Келантан и Тренгану), где выращивается основная часть малайзийского риса, а доля малайского населения наиболее велика. Не приходится удивляться, что сочетание значительного бедного сельского населения малайского происхождения и растущего неравенства в доходах сформировало наиболее благоприятную почву для успехов главной малайской оппозиционной партии ПАС (Партай Ислам). После всеобщих выборов 1969 года у ОМНО были все основания беспокоиться по поводу своей политической гегемонии среди малайцев, поскольку ПАС получила практически столько же голосов малайцев, а в прямой борьбе двух партий за 43 мандата в парламенте ПАС, согласно имеющимся оценкам, получила больше голосов малайцев, чем ОМНО[145]. Одно время ПАС контролировала правительства штатов Келантан и Тренгану, а в 1969 году также была в шаге от победы в Кедахе.

Третья причина, по которой правящей партии пришлось противодействовать проблемам бедности и нарастающего неравенства доходов, заключалась в том, что они стали угрозой не только для её электоральной гегемонии, но и для хрупкого мира в самом гражданском обществе. Межэтнические столкновения в Куала-Лумпуре и других городах, последовавшие за всеобщими выборами 1969 года, стали самыми серьёзными подобными событиями за период независимости и послужили сигналом о том, что при помощи модели роста, существовавшей до этого момента, никоим образом нельзя было купить гражданский мир[146]. Состоявшиеся в 1974 году масштабные демонстрации мелких владельцев каучуковых плантаций и сборщиков каучука в Кедахе и других местах ещё больше усилили ощущение необходимости политических изменений. Одним из главных результатов этой озабоченности – если не сказать паники – стало появление курса, ныне именуемого Новой экономической политикой. Она была призвана искоренить бедность к концу столетия и перестроить экономику таким образом, чтобы между расовой принадлежностью человека и его экономической функцией больше нельзя было ставить знак равенства.

Таким образом, основная угроза политической гегемонии правящей партии была сосредоточена в основном в бедных и преимущественно малайских рисоводческих штатах на севере страны, где расовая принадлежность человека в очень большой степени отождествляется с его экономической функцией. Попытки ОМНО обеспечить себе политическую базу в этих районах нашли отражение в мерах, направленных во благо малайских производителей риса. Практически все эти меры можно рассматривать как «мягкие» варианты – под такой формулировкой я имею в виду отсутствие каких-либо попыток реструктурировать как базовую модель отношений собственности, так и связанные с ними права. Перераспределение рисовых или каучуковых наделов никогда не рассматривалось всерьёз, хотя неравенство в обоих этих секторах основано именно на неравном доступе к производительной земле. Реформа системы аренды – куда более скромный шаг – рассматривалась, однако действующий для этой сферы закон был фактически саботирован сопротивлением землевладельцев и неготовностью чиновников внедрять регистрацию договоров аренды либо предельные ставки арендной платы. Столь жёсткие варианты избегались в силу их неудобства, а в известном смысле и отсутствия необходимости в них. Это неудобство (а некоторые предпочтут говорить о невозможности) связано с тем, что источником поддержки ОМНО среди малайцев, проживающих в сельских районах, всегда были влиятельные крупные фермеры и землевладельцы – именно этот класс понёс бы наибольшие потери в случае перераспределения земель или реформы арендных отношений. В свою очередь, отсутствие необходимости в реформах объяснялось тем, что бум общего роста экономики и экспортных доходов приносил необходимые средства для столь обильного лечения симптомов неравномерного развития, что основное заболевание можно было спокойно игнорировать – по крайней мере, на тот момент.

Финансовые и административные ресурсы, выделенные на эти «мягкие» варианты, были вполне впечатляющими. С момента обретения независимости в 1957 году по 1975 год расходы на развитие сельских территорий выросли в реальном выражении более чем в шесть раз. Значительная часть этих средств была направлена на обеспечение инфраструктуры и различных коллективных благ – дорог, школ, больниц, водопроводов, электричества, мечетей, молитвенных домов, помещений для общественных мероприятий, – которое коснулось практически каждой деревни в стране. Естественно, предоставление большинства этих достижений цивилизации было связано с электоральной политикой: мало какой кандидат от ОМНО постоянно не напоминает своим избирателям о том, что именно партия дала им прежде и что планирует дать им в будущем. Хотя подобные меры едва ли можно назвать перераспределительными по своему замыслу, нет никаких сомнений в том, что они ощутимо повысили уровень жизни всех малайцев, проживавших в сельской местности, включая бедняков.

Ещё одной чрезвычайно энергично применявшейся мягкой мерой было создание финансируемых государством программ переселения крестьян на плантации каучука и масляных пальм[147]. С середины 1960-х годов траты на подобные программы приблизились к половине всех расходов на развитие сельских районов, и к 1975 году было переселено более 70 тысяч семей[148]. Доходы переселенцев, которые воспользовались этой возможностью, в особенности в случае с пальмовыми плантациями, намного превышают средние доходы крестьян-рисоводов, так что в Седаке почти каждый молодой житель мечтает о том, чтобы выиграть в эту лотерею. Правда, на деле стать участником таких программ удаётся очень немногим, а те, кто всё же смог это сделать, отнюдь не всегда относится к самым бедным, поскольку отбор переселенцев чрезвычайно политизирован[149]. В то же время остаётся мало сомнений в том, что эти программы оказали определённое влияние на сокращение бедности не только среди самих переселенцев, но и среди тех, кто не смог ими воспользоваться, поскольку эти меры хотя бы немного снизили конкуренцию за землю и работу. Эффект этих программ во многом схож с эффектом промышленного и строительного бума в городах, который оттягивает (временно или постоянно) из сельской местности некую часть рабочей силы, оказавшейся в затруднительном положении. Однако эти земельные схемы представляют собой максимальный предел мягких вариантов: они возможны лишь в стране, которая может позволить себе потратить 40 тысяч ринггитов на каждую семью переселенцев и имеет уйму неосвоенной земли, пригодной для обработки[150].

Помимо обеспечения коллективных благ цивилизации и предоставления ряда альтернативных рабочих мест, государственная политика в секторе рисоводства также напрямую направлена на повышение производительности и доходов рисоводов. Ключевым элементом этой стратегии являются ирригационные проекты в долине реки Муда и города Кемубу (соответственно, в штатах Кедах и Келантан), которые обеспечили возможность выращивать двойной урожай риса на площади примерно 270 тысяч акров [109 тысяч гектаров] примерно для 80 тысяч семей. Внедрение двойного урожая в рамках обоих проектов стартовало в начале 1970-х годов, и на сегодняшний день достигнуты впечатляющие общие результаты. Сочетание второго урожая, удобрений и нового семенного материала позволило увеличить производство риса примерно в 2,5 раза по сравнению с предшествующим уровнем. Средние доходы в реальном выражении выросли более чем наполовину[151]. Но, несмотря на эти успехи в объёмах производства и доходах в двух из беднейших регионов Малайзии, формулировка «мягкий вариант» остаётся уместной. Как будет показано ниже, непропорционально высокая доля прибылей от «зелёной революции» досталась крупным владельцам дефицитных факторов производства – земли и капитала. Беднейшие крестьянские хозяйства получили лишь незначительные выгоды, и сейчас распределение доходов ещё более диспропорционально, чем раньше. Прямые государственные субсидии в виде удобрений и производственных кредитов, предоставляемых через крестьянские организации, распределялись на основе обрабатываемых площадей, что усугубляло преимущества, которыми уже пользовались крупные коммерческие землепользователи[152]. Вряд ли можно было ожидать, что ОМНО пойдёт против интересов своих главных сельских сторонников – богатых земледельцев, которые в любом случае поставляли бóльшую часть попадавшего на рынок риса.

Влияние государственного вмешательства в производство риса на классовые отношения ни в коей мере не ограничивались его последствиями для распределения доходов. В силу самой логики своей политики государство приходило на смену не только частному сектору, но и в некоторой степени даже погоде – решающему фактору для доходов крестьян. Минимальные отпускные цены производителей на рис устанавливались государством с 1939 года, но после обретения независимости уровень цен стал острым политическим вопросом, спровоцировав крупные демонстрации в 1954 году, а затем в 1980 году. Предоставление кредитов на производственные нужды и удобрения, некогда почти без исключения находившееся в ведении китайских лавочников, к 1970 году превратилось в услугу, предлагаемую ассоциациями земледельцев своим членам. В производстве риса, которое некогда также было частной «епархией», сейчас всё больше доминируют крупные государственные мельницы и сушильные предприятия. Для тех, кто ищет работу за пределами сельской местности, которую раньше можно было найти только в частном секторе, государство теперь выступает потенциальным работодателем, предлагая как свои программы переселения, так и возможности краткосрочной занятости, как это было во время засухи 1978 года. Наконец, сам процесс земледелия, когда-то зависевший от наступления муссонных дождей, теперь для обоих сезонов – основного и ирригационного – во многом определяется заранее установленным властями графиком подачи воды. В прошлом государство выступало преимущественно сторонним наблюдателем или посредником в этих отношениях с природой и частным сектором. Теперь же оно является их непосредственным участником, субъектом принятия решений, распределителем и главным фигурантом почти во всех принципиальных аспектах выращивания риса. Буферы между государством и рисоводами по большей части исчезли, в результате чего значительно увеличились как роль политического фактора, так и возможности прямой конфронтации между правящей партией и её крестьянским электоратом.

Все установленные к настоящему моменту меры государственной политики – коллективные блага цивилизации, программы по переселению, ирригация и внедрение двойных урожаев – сыграли определённую, пусть и незначительную, роль в сокращении бедности. В то же время все эти начинания оказались в лучшем случае нейтральными по отношению к диспропорциям в доходах и собственности, а в случае с переселенческими программами и двойными урожаями они способствовали расширению пропасти между богатыми и бедными[153]. Таким образом, их тоже можно квалифицировать как мягкие варианты. Едва ли стоит утверждать, что указанные диспропорции могли иметь непреднамеренный характер, потому что государство продолжало претворять их в жизнь и не предпринимало серьезных усилий, чтобы ликвидировать их воздействие. Ничего подобного! В действительности правящая партия не так давно приступила к реализации систематической политики, направленной на формирование прослойки, которую можно назвать состоятельной малайской «тепличной» буржуазией. Эта политика проводится под лозунгом расширения участия малайцев в современных секторах экономики. В рамках Третьего малайзийского пятилетнего плана (1976–1980 годы) около 1,5 млрд. ринггитов из расходов на торговлю и промышленность направлены на обучение и финансирование малайских предпринимателей, либо на прямые государственные инвестиции в корпорации, которые будут находиться в доверительном управлении малайцев. Другие параметры этой политики включают продажу малайцам акций частных компаний по льготным ставкам, резервирование за малайцами определенной доли государственных контрактов на строительство и различные поставки, а также гарантии предоставления лицензий на определенные виды деятельности преимущественно малайцам. Но сколь бы достойные обоснования для этой политики ни существовали в теории, остается мало сомнений в том, что на практике она оказалась золотым дном для малайцев, имеющих хорошие связи, и за очень короткое время спровоцировала уйму скандалов[154]. Кроме того, эта политика стремительно породила малайский коммерческий класс, представители которого работают по специальным лицензиям в условиях защищенных рынков, получают займы с гарантиями из государственных кредитных фондов и продают товары или услуги – зачастую государству – по фиксированным ценам с гарантированной прибылью. В сельской местности приличное количество богатых крестьян воспользовались возможностью получить займы на таксомоторы, небольшие рисовые мельницы, грузовики, рыбные пруды, что позволило им стать тем самым новым «охраняемым видом» мелкой буржуазии. Поскольку бóльшая часть этого недавно возникшего класса поддерживаемых государством капиталистов связана с правящей партией и происходит из рядов тех, кто уже обеспечил своё благосостояние, характер традиционного классового раскола в сельской местности, в основе которого лежит владение землей, приобрел новое измерение, чреватое новыми возможностями для политического и экономического конфликта.

ОМНО представляет собой хорошо организованную и хорошо финансируемую политическую машину, генерирующую как индивидуальную, так и коллективную лесть, добирающуюся до каждой малайской деревни. После впечатляющей победы на выборах в 1978 году партия контролировала (самостоятельно или вместе со своими партнерами – немалайскими политическими движениями по коалиции Национального фронта (Барисон Насионал) правительства всех штатов на Малаккском полуострове и имела более четырех пятых мест в федеральном парламенте. В большинстве сельских районов ОМНО представляет собой доминирующую фракцию богатых крестьян (многие из них стали заниматься другими видами бизнеса) вместе с их родственниками и приспешниками и имеет поддержку множества мелких чиновников в указанной части страны.

ПАС (Партай Ислам) – основная оппозиция ОМНО среди этнических малайцев – сумела сохранить сильную поддержку среди этой части населения страны[155], несмотря на то, что она не может предложить никаких материальных стимулов, которые обеспечивает контроль ОМНО над правительством. В задачи этого исследования не входит изучение партийной политики как таковой, однако отмечу, что сохранение политической оппозиции ПАС отражает популистскую амальгаму классового и этнорелигиозного протеста, заслуживающую краткого комментария. В сельской местности ПАС и ОМНО, конечно же, можно отчасти рассматривать как группировки, возникшие раньше партий. В частности, многие лидеры ПАС точно так же, как и их коллеги из ОМНО, являются богатыми землевладельцами и фермерами. Но поскольку лидеры ПАС редко обладали доступом к покровительству со стороны властей, у них с меньшей вероятностью имеются какие-то побочные бизнесы, требующие наличия политических связей. А для рядовых членов ПАС, как блестяще показал Клайв Кесслер, эта партия обладает привлекательностью, обусловленной сочетанием классовой проблематики (ПАС ставит вопросы о доходах и экономической безопасности малайских земледельцев, рыбаков и сборщиков каучука), этнических и религиозных вопросов (в повестке партии – уважение к правам и религиозным верованиям коренного населения) и, что не менее важно, более общей политической оппозиции государству и правящей партии, которая, как считается, утратила поддержку большей части малайского населения по обоим указанным направлениям[156]. В отличие от ОМНО, организация ПАС представляется довольно неформальной. Партия в значительной степени опирается на популярных религиозных проповедников и их центры (пондок), которые обнаруживаются по всей сельской местности Малайзии и отличаются от официальных религиозных учреждений, которые, как правило, связаны с ОМНО. Понять потенциальные способы объединения, к примеру, классовых и религиозных вопросов можно, если обратить внимание на призывы, прозвучавшие из уст одного оратора ПАС во время дополнительных парламентских выборов в Кедахе (в городе Букит-Рая) в 1980 году, которые с небольшим перевесом выиграла ОМНО. Выступавший напомнил о банальной прибыли, на которую могли рассчитывать крестьяне от каждого мешка риса или сбора каучука, а затем задался вопросом о том, почему ОМНО выделяет огромные суммы денег на строительство китайских и индийских храмов. «Если цена каучука [за лист] составляет два ринггита, – продолжал оратор, – то власти берут тридцать центов налога, а посредник берет семьдесят центов… Политика правительства основана не на исламе, а на одной лишь собственности». Далее в речи этого представителя ПАС были упомянуты большие дома и «мерседесы» правительственных чиновников, а заодно и то, как они злоупотребляли Кораном ради собственной выгоды. «Они будут первыми, кто попадет в ад!» – добавил он. Именно так популистское понимание ислама, которое естественным образом распространяется на проблемы распределения доходов, занятости и другие классовые вопросы, равно как и на темы благочестия и религиозного права, выступает идеальной средой для политического протеста. Тот факт, то ПАС почти три десятилетия упорно противостоит правящей партии, позволяют предположить, что проблемы, лежащие в основе политической оппозиции, являются побочным продуктом модели развития Малайзии, и если в стране не начнутся гораздо более жесткие репрессии, то они и дальше будут находить институциональное выражение в той или иной форме.

Средний план: Кедах и программа ирригации долины реки Муда

Регион Муда, прилегающий к одноименной реке, по меньшей мере с XIV века является основным рисоводческим районом Малаккского полуострова. Основная часть деятельности по возделыванию риса осуществляется на территории примерно 500 квадратных миль аллювиальной равнины Кедал-Перлис с её обширными запасами плодородной, плотной и содержащей морскую глину почву (см. карту 2). В безупречно ясный день с вершины горы Гунунг-Джерай (пик Кедах) высотой в четыре тысячи футов [1200 метров], расположенной на южной оконечности этой равнины, можно увидеть всю рисовую равнину длиной 40 миль, западной границей которой выступает Малаккский пролив, а восточной – вклинивающиеся в неё предгорья Центрального хребта. Весь этот вид представляет собой одно гигантское рисовое поле, перемежаемое лишь поперечными линиями деревьев, за которыми чаще всего скрываются типичные для этого региона вытянутые в ряд деревни, а также более крупные городские агломерации наподобие столицы штата Алор-Сетара. Вид меняется в зависимости от того, на каком этапе в конкретный момент находится возделывание риса. В основной рисоводческий сезон, когда идут муссонные дожди, долина с затопленными рисовыми полями может показаться огромным мелким озером, почти сливающимся с расположенным сразу к западу от неё Малаккским проливом, а в другие промежутки времени – морем пёстрой зелени, просторным полем с золотистыми созревающими зёрнами, или огромной полосой сухой почвы и стерни, оставшейся после уборки урожая.

Политическая и социальная история долины реки Муда наложила отпечаток на сегодняшние классовые отношения на этой территории по меньшей мере двумя существенными способами. Во-первых, не следует забывать, что ещё немалую часть XX века местный социум формировали первопроходцы и пришлое население – иными словами, это было общество пограничья (frontier). Несмотря на то, что рис в этих краях выращивался с XIV века, значительная часть земель на равнине, прилегающей к реке, была расчищена, осушена и стала возделываться лишь недавно. Каким бы ни был процесс постоянного заселения этой территории, он был резко нарушен сиамским вторжением 1821 года, в результате которого из-за оттока жителей местное население сократилось примерно до 50 тысяч человек – в два раза в сравнении с его численностью до вторжения[157]. Прежняя численность населения Кедаха восстановилась только к началу XX века, когда наступил относительно мирный период, а появление новых систем осушения земли способствовало значительной иммиграции. Именно в этот период (примерно 1880–1910 годы) были заселены многие деревни на равнине (в том числе и Седака), а земли для выращивания риса окончательно превратились в товар, который можно было покупать и продавать. Первоначально султан[158] обычно жаловал земли для освоения и создания каналов своим приближенным приспешникам-аристократам, однако на их место быстро пришла более многочисленная «неаристократическая капиталистическая „коммерческая“ группа землевладельцев»[159]. Значимость описанного сюжета, разворачивавшегося на этом малаккском пограничье, заключается попросту в том, что классовые различия в сельских районах Кедаха определяются вполне прямолинейно – как различия между богатыми и бедными, крупными и мелкими субъектами. В отличие от тех частей Юго-Восточной Азии, которые были заселены гораздо дольше и находились поблизости от монарших дворов, в Кедахе классовая картина не осложнена старинными феодальными различиями между хозяевами и крепостными, аристократами и плебеями[160].