Сто тайных чувств

3

Собака и боа

После нашего разрыва мы с Саймоном ссорились из-за опекунства над Буббой, моим псом. Саймон хотел навещать его и брать на прогулки по выходным. Я не хочу отказывать ему в привилегии убирать какашки Буббы, но ненавижу его наплевательское отношение к собакам. Саймон любит выгуливать Буббу без поводка. Он позволяет песику бегать по чужим следам в парке Пресидио, носиться без присмотра по песчаной дорожке для собак в Крисси-Филд, где какой-нибудь питбуль, ротвейлер или даже безумный кокер-спаниель с легкостью перекусит полуторакилограммового песика, смесь йорка и чихуахуа, пополам.

В этот раз спор разгорелся в квартире у Саймона, где мы разбирали всякие квитанции, связанные с бизнесом, который мы еще не успели разделить. Ради налоговых вычетов мы решили, что по-прежнему следует применять принцип «совместной подачи декларации в браке».

– Бубба – собака! – заявил Саймон. – У него есть право хоть иногда просто побегать.

– Ага, и угробить себя! Вспомни, что случилось с Сержантом!

Саймон закатил глаза, явно говоря: «Только не начинай!»

Сержант был собакой Гуань, потрепанным пекинесом-мальтийцем, который готов был бросить вызов любому кобелю на улице. Около пяти лет назад Саймон взял его на прогулку – без поводка! – и Сержант укусил за нос боксера. Владелец боксера выставил Гуань счет на восемьсот долларов от ветеринарной клиники. Я настаивала, что платить должен Саймон, на что тот сказал, что должен заплатить владелец боксера, так как его пес спровоцировал нападение. Гуань оспаривала с ветеринарной больницей каждый пункт счета.

– А что, если Буббе встретится пес типа Сержанта? – спросила я.

– Боксер первый начал задираться, – сухо сообщил Саймон.

– Сержант – злобная псина. Но это ты отпустил его без поводка, а Гуань пришлось оплачивать счет из ветеринарки!

– В смысле? Его же оплатил владелец боксера.

– Нет! Гуань так сказала, чтобы тебя не расстраивать. Я же тебе говорила, помнишь?

Саймон скривил губы. Такая гримаса всегда предшествовала выражению сомнения.

– Не помню такого.

– Разумеется, не помнишь. Ты помнишь только то, что хочешь!

Саймон усмехнулся:

– А ты типа нет?

Я не успела ответить.

– Знаю, знаю. – Он поднял руку, жестом призывая меня замолчать. – У тебя память как у слона! Ты никогда ничего не забываешь! Только позволь тебе сообщить: то, что ты помнишь все до последней мелочи, не имеет никакого отношения к хорошей памяти. Ты просто злопамятная, черт побери!

* * *

Весь вечер я дико злилась на Саймона. Это я-то цепляюсь за старые обиды?! Нет! Саймон пытается меня уколоть побольнее в целях самозащиты. Что поделать, если я родилась с отличной памятью?!

Тетя Бетти первой сказала мне, что у меня фотографическая память, а эти ее слова укрепили меня в мысли, что нужно становиться фотографом. Она так сказала, поскольку как-то раз я поправила ее в присутствии посторонних, когда она пересказывала фильм, который мы смотрели вместе.

Теперь, когда я вот уже пятнадцать лет зарабатываю на жизнь, стоя за объективом камеры, я не знаю, что имеется в виду под «фотографической памятью». Я помню прошлое не как мельтешение бесконечной вереницы фотоснимков. Моя память более избирательная. Если спросить меня, по какому адресу я жила в семь лет, нужные цифры не всплывут перед глазами. Мне придется оживить в памяти определенный момент: жаркий день, запах свежескошенной травы, шлепки на ногах. Затем я мысленно преодолеваю две бетонные ступени, сую руку в черный почтовый ящик с глухо колотящимся сердцем и нащупываю… Где же оно? Где это дурацкое письмо от продюсера Арта Линклеттера, приглашающего меня принять участие в его телешоу? Но я не теряла надежды. Я подумала про себя: «Может быть, я ошиблась адресом». Но нет, вот они, латунные выцветшие цифры на ящике, 3-6-2-4, и ржавчина вокруг шурупов.

Вот что я помню чаще, не адреса, а боль – застарелый комок в горле из-за убеждения в том, что мир обвинял меня в жестокости и пренебрежении. Это то же самое, что злопамятность? Я так хотела стать героем шоу «Дети говорят ужасные вещи». Это был детский путь к славе, я жаждала еще раз доказать матери, что я особенная, несмотря на Гуань. Мне не терпелось заткнуть за пояс соседских ребятишек, заставить их беситься оттого, что я получаю больше удовольствия, чем они когда-либо. Катаясь на велосипеде по кварталу, я фантазировала, что выдам, когда меня наконец пригласят на шоу. Ну, я бы рассказала мистеру Линклеттеру о Гуань всякие просто смешные вещи, например, когда она ляпнула, что любит фильм «Юрк Тихого океана». Линклеттер поднял бы брови и скривился.

– Юрк? Оливия, твоя сестра имела в виду «Юг Тихого океана»?

Зрители в зале били бы себя по коленям и ржали, как лошади, а я, светясь детским удивлением, сидела бы с милым выражением лица.

Старина Арт всегда считал, что дети – наивные ангелочки и не знают, что говорят ужасные вещи. Но все участники шоу на самом деле отлично понимали, что творят. Иначе зачем было упоминать настоящие секреты – о том, как они играют в «доктора», как крадут жвачку и журналы о бодибилдинге из мексиканской лавки на углу? Я знала детей, которые делали подобные вещи. Как-то раз такие вот детишки навалились на меня и, пригвоздив своим весом мои руки, дружно мочились на меня, гоготали и орали: «Сестра Оливии тормознутая!» Они сидели верхом на мне, пока я не разрыдалась. Я ненавидела Гуань и себя.

Чтобы успокоить, Гуань отвела меня в кондитерскую. Мы сидели на улице и лизали шоколадное мороженое в вафельных рожках. Капитан, собачонка, которую мама спасла из пруда, а Гуань окрестила, лежала в ногах, зорко ожидая капель мороженого.

– Либби-а, – протянула Гуань. – А что это за слово «термоснутая»?

– Тормознутая, – поправила я. Я все еще злилась на Гуань и на соседских ребятишек. Еще раз лизнув мороженое, я вспомнила обо всех случаях, когда Гуань тормозила. – «Тормознутый» означает «фаньтоу», это тупой человек, который ни черта не понимает.

Гуань закивала.

– Ну, то есть городит всякую ерунду в неподходящее время, – добавила я.

Гуань снова закивала.

– Когда ребята смеются над тобой, а ты и не понимаешь почему, – завершила я свое объяснение.

Гуань сидела молча очень-очень долго, и у меня в груди закололо от какого-то гадкого чувства. Наконец она спросила по-китайски:

– Либби-а, ты думаешь это обо мне – «тормознутая»? Только честно!

Я слизывала капли мороженого, стекавшие по стенке рожка, и не смотрела ей в глаза. Я заметила, что Капитан тоже внимательно за мной наблюдает. Гадкое чувство нарастало, и я, шумно вздохнув, пробубнила:

– Вообще-то нет.

Гуань просияла и похлопала меня по руке, отчего я дико разозлилась.

– Капитан! – заверещала я. – Плохая собака! Хватит попрошайничать!

Пес съежился.

– Он же не прошайничает, – сказала веселым голосом Гуань, – а просто надеется. – Она похлопала Капитана по заднице, а потом подняла рожок над его головой. – Голос по-английски! – Капитан чихнул пару раз, а потом издал два глухих «гав-гав», и Гуань дала ему лизнуть мороженое. Затем она скомандовала по-китайски: – А теперь голос по-китайски!

Капитан дважды звонко тявкнул, за что был снова вознагражден мороженым. Он лизнул разок, потом другой, а Гуань ласково говорила с ним на китайском. Меня это зрелище бесило, однако такая тупость несказанно радовала и ее, и собаку.

В тот вечер Гуань снова пристала с расспросами про то, что сказали те хулиганы. Она так мне надоела, что я решила, что Гуань и впрямь тормознутая.

* * *

Либби-а, ты спишь, ой, прости, прости, спи, неважно… Я просто хотела снова расспросить тебя про то слово. Но ты уже спишь, так что, может, завтра после школы…

Забавно, но я один раз подумала так про мисс Баннер. Она ничегошеньки не понимала… Либби-а, ты знала, что я учила мисс Баннер говорить? Либби-а? Прости, прости, спи.

Но это правда. Я была ее учителем. Когда мы только познакомились, она лепетала, как несмышленое дитя. Иногда я смеялась, не могла сдержаться. Но она не возражала. Мы вдвоем очень развлекались, говоря всякие слова невпопад. Мы были словно два артиста на храмовой ярмарке: чтобы объяснить то, что мы имели в виду, использовали и руки, и брови, и ногой могли чиркнуть. Именно так она рассказала мне про свою жизнь до приезда в Китай.

Я расшифровала ее рассказ так. Она родилась в собственной деревне далеко-далеко на западе от Чертополоховой горы, за бушующим морем, мимо страны, где живут черные люди, мимо земли английских солдат и португальских матросов. Ее деревня была больше, чем все эти земли, вместе взятые. Ее отец владел множеством кораблей, которые бороздили моря и плавали в другие страны, где он собирал деньги, растущие, как цветы, и запах этих денег делал людей счастливыми.

Когда мисс Баннер было пять, два ее младших братика погнались за осой и упали в черную дыру, оказавшись на другом свете. Разумеется, мать хотела их найти. Перед восходом солнца и после его заката она надувала шею, как петух, и звала своих сыновей. Через много лет мать нашла ту самую дыру в земле и провалилась на тот свет.

Отец сказал мисс Баннер, что они должны найти потерянную семью. И они поплыли по бушующим морям. Первую остановку они сделали на каком-то шумном острове. Отец отвел ее в большой дворец, где правили крошечные человечки, похожие на Иисуса. Пока отец пропадал на полях, собирая деньги-цветы, маленькие Иисусы кидали в нее камни и отрезали ее длинные волосы.

Спустя два года отец вернулся, и они поплыли на другой остров, где правили бешеные псы. И снова отец поселил мисс Баннер во дворец, а сам уехал за деньгами-цветами. Пока его не было, псы гонялись за мисс Баннер и разорвали ей платье. Она сбежала с острова в поисках своего отца, но вместо этого нашла дядю.

Они с дядей поплыли в такое место в Китае, где живет много иностранцев, но свою семью она не нашла. Однажды они с дядей лежали в кровати, дядя вдруг стал горячим и холодным одновременно, поднялся в воздух и улетел в небо. К счастью, мисс Баннер встретила другого дядю, человека с большим количеством ружей. Он отвез ее в Кантон, где тоже жило много иностранцев.

Каждый вечер дядя вываливал свои ружья на постель и заставлял мисс Баннер перед сном полировать их. Однажды этот человек отрезал кусок Китая, тот, где много красивых храмов, поплыл на плавучем острове, подарил храмы жене, а остров – своему кораблю. Он кормил ее персиками. Этот дядя мисс Баннер очень-очень нравился.

Однажды ночью ворвалась целая толпа мужчин-хакка и увела дядю. Мисс Баннер побежала к Почитателям Господа за помощью. Те ей велели встать на колени. Она встала. Они велели: молись! И она молилась. Затем они забрали ее на материк в Цзиньтянь, где она свалилась в воду, но молилась о спасении. Вот почему я спасла ее.

Позднее мисс Баннер выучила больше китайских слов и снова рассказала мне о своей жизни, потому что я теперь иначе слышала и иначе представляла.

Она родилась в Америке, это страна за Африкой, за Англией и Португалией. Ее родная деревня рядом с большим городом под названием Ню Юэ, Коровья Луна какая-то. Может быть, это был Нью-Йорк. Всеми теми кораблями владел не ее отец, а компания под названием «Россия» или «Руссо». Судоходная компания закупала опиум в Индии – вот что это были за цветы – и продавала в Китае, отчего у китайцев началась сонная болезнь.

Когда мисс Баннер было пять, ее младшие братья вовсе не погнались за осой и не провалились в дыру, они умерли от оспы, и их похоронили на заднем дворе. Мать мисс Баннер тоже не надувалась, как петух. У нее был зоб, она умерла, и ее похоронили рядом с сыновьями.

После этой трагедии отец мисс Баннер отвез ее в Индию, но там не правили маленькие Иисусы. Она пошла в школу для детей Почитателей Господа из Англии, но они были не святые, а злые и дикие. Позднее отец перевез ее в Малакку, но Малаккой собаки не правили. Она говорила про другую школу, где учились тоже английские дети, но еще более непослушные, чем в Индии. Отец уплыл за опиумом и больше не вернулся. Почему, она и сама не знала, и в ее сердце множилась печаль. Теперь у нее не было ни отца, ни денег, ни дома.

Когда она была еще юной девушкой, она познакомилась с одним мужчиной, который увез ее в Макао. В Макао тучи комаров. Он умер от малярии, и его труп выкинули в море. Потом она жила с еще одним мужчиной, английским капитаном. Он помогал маньчжурам, сражался с Почитателями Господа и получал большую награду за каждый захваченный город. А потом он уплыл домой, увезя с собой в Англию для страны и жены целую кучу награбленных храмовых ценностей.

Мисс Баннер стала жить с другим солдатом-янки. Этот, наоборот, помогал Почитателям Господа сражаться с маньчжурами и зарабатывал разграблением городов, которые потом он с Почитателями Господа сжигал дотла. Эти трое мужчин, как сказала мисс Баннер, вовсе не были ее дядями. Я обрадовалась: «Мисс Баннер-а, отличная новость. Потому что, если вы спите в одной кровати с дядей, это не понравится тете». Она засмеялась. Видишь, к этому времени мы уже могли смеяться вместе, потому что хорошо друг друга понимали.

К этому времени вместо мозолей у меня на ногах была пара старых тесных кожаных туфель мисс Баннер. Но еще до этого мне пришлось учить ее говорить. Для начала я сообщила, что меня зовут Нунуму. Она звала меня мисс Му. Мы частенько садились во дворе, и я называла ей всякие предметы, словно она дите малое. И она, как ребенок, с готовностью и быстро училась. Ее разум был открыт для новых идей.

Мисс Баннер отличалась от других Почитателей Господа, у которых языки были как старые скрипучие колеса, которые едут по одной и той же колее. У нее была необычная память, прям-таки великолепная! Что бы я ни сказала, слова проникали ей в уши и выходили изо рта. Я научила ее отличать и называть пять стихий, из которых соткан наш мир: металл, дерево, вода, огонь, земля. Я рассказала, что именно этот мир оживляет: восходы и закаты, жара и холод, песок и ветер, а еще дождь. Я поведала, к каким звукам мира стоит прислушиваться: ветер, гром, стук лошадиных копыт, плеск воды от упавшего камешка. От меня она узнала, чего стоит бояться: быстрые шаги под покровом ночи, треск медленно рвущейся мягкой ткани, лай собак, молчание сверчков. А еще я научила ее тому, как две вещи, смешиваясь, могут порождать третью: вода и земля смешиваются и становятся грязью, жар и вода – чаем, иностранцы и опиум – неприятностями. А еще я обучила ее пяти вкусам, благодаря которым мы помним нашу жизнь: сладкий, кислый, горький, острый и соленый.

Однажды мисс Баннер прижала руку к груди и спросила, как это место называется по-китайски. Я сказала, и тогда она продолжила на китайском:

– Мисс Му, как бы я хотела знать побольше слов, чтобы рассказать, что у меня в бюсте!

Только тогда я поняла, что она хотела поговорить о том, что у нее на душе.

На следующий день я взяла ее погулять по городу. Нам попались люди, которые ожесточенно о чем-то спорили. Я сказала ей, что это злоба. Потом мы увидели, как какая-то женщина кладет еду на алтарь. Уважение, сказала я. Мы увидели вора, голова которого была закована в деревянное ярмо. Стыд, сказала я. Потом нам встретилась юная девушка у реки, которая забрасывала в воду старую дырявую сеть. Надежда, сказала я.

Позднее мисс Баннер указала на какого-то мужика, который пытался закатить бочку через слишком узкий дверной проход.

– Надежда! – заявила она.

По мне, так это была никакая не надежда, а глупость, и у мужика этого вареный рис вместо мозгов. Интересно, что видела мисс Баннер, когда я называла все остальные чувства. Неужели у нас и иностранцев эмоции кардинально отличаются? Они считают, что все наши надежды глупость?

Правда, постепенно я научила мисс Баннер смотреть на мир практически глазами китайцев. Она говорила, что цикады внешне напоминают сухие осенние листья, на ощупь как бумага, потрескивают как огонь, пахнут как облако пыли и на вкус как дьявол во фритюре. Она ненавидела цикад и считала, что от них никакой пользы. Так что пять чувств были совсем как у китаянки. Но было еще и шестое чувство – собственной значимости, свойственное американцам. Оно-то и навлекло на нас неприятности, потому что чувства мисс Баннер порождали мнения, из мнений вырастали выводы, и они частенько отличались от моих.

* * *

Бо́льшую часть детства я пыталась видеть мир таким, каким его описывала Гуань. Например, под впечатлением от ее рассказов о призраках. Но после того как ей провели шоковую терапию, я сказала, что ей стоит притвориться, что никаких призраков она больше не видит, иначе доктора ее не выпустят из психушки. «А, секретик! – Гуань закивала. – Только знают ты и я!»

Когда она вернулась домой, мне пришлось притворяться, будто призраки были, чтобы сохранить наш секрет, что Гуань лишь притворяется, что их нет. Я так рьяно пыталась придерживаться двух этих противоположных взглядов, что вскоре начала видеть то, что мне видеть не положено. А как тут не начать? Большинство детей, у которых нет такой сестры, как Гуань, представляют, что призраки прячутся под кроватью, чтобы схватить при первой же возможности их за ноги. У Гуань же призраки сидели прямо на кровати, прислонившись к изголовью. Я их видела. О нет, не киношных призраков в белых простынях, которые летают по комнате и завывают. Ее призраки не были невидимками, как в сериале «Топпер», где они заставляли летать ручки и чашки. Ее призраки выглядели живыми. Они болтали о старых добрых временах. Они беспокоились и жаловались. Я даже видела, как один такой призрак почесал загривок нашему псу, и Капитан застучал лапой и завилял хвостом. Я никому, кроме Гуань, не говорила, что вижу их, боялась, что меня тоже упекут в психушку на шоковую терапию. Мои видения были совершенно реальными, ничуть не напоминали сон. Как будто чьи-то переживания ускользнули, а мои глаза, будто прожекторы, оживили их.

Один день мне запомнился особо. Мне тогда было лет восемь. Я сидела в гордом одиночестве на постели и наряжала свою Барби в лучшие платьица. И тут раздался девчачий голос: «Гэй во кань»[22]. Я подняла голову и увидела на кровати Гуань китаянку примерно моего возраста, но очень мрачную. Она тянула руки к моей кукле. Я тогда даже не испугалась. Еще одна особенность встречи с призраками – я оставалась совершенно спокойной, словно все тело вымочили в каком-то мягком седативном средстве. Я вежливо поинтересовалась по-китайски, кто она такая, и тут девочка начала визжать: «Лили-лили!» Когда я швырнула Барби на кровать Гуань, эта девчонка схватила ее, сорвала с шеи куклы розовое боа из перьев, заглянула под розовое платье-футляр из атласа. Девчонка-призрак яростно выкручивала кукле руки и ноги. Я предостерегла: «Не ломай ее!» Все это время я ощущала ее любопытство, интерес и страх оттого, что кукла мертва. Но я никогда не задавалась вопросом о природе этого эмоционального симбиоза. Я заволновалась, что непрошеная гостья может прихватить куклу домой, и потребовала отдать игрушку. Девчонка притворилась, что не слышит меня, поэтому я подошла и вырвала Барби у нее из рук и вернулась на свою кровать. Я тут же заметила, что боа из перьев исчезло, и заорала: «А ну, отдай!» Но девчонка испарилась, что меня встревожило, поскольку мои обычные чувства только сейчас вернулись, и я поняла, что это был призрак. Я искала боа под простынями, между матрасом и стеной, под обеими кроватями. Я не могла поверить, что призрак мог сделать так, что вполне реальный предмет исчез. Всю неделю я разыскивала боа, обшаривая каждый шкаф, каждый кармашек, каждый уголок, но тщетно. И тогда я решила, что девчонка и вправду украла мое боа.

Конечно, теперь я могу придумать более логичные объяснения. Скорее всего, Капитан стащил боа и закопал на заднем дворе. Или его засосал пылесос, когда мама убиралась в комнате. Что-нибудь в этом духе. Но ребенок не в силах отличить реальность от игры воображения. Гуань видела то, во что верила. Я видела то, во что не хотела верить.

Когда я стала постарше, то призраки Гуань уступили место другим детским «верованиям»: Санта-Клаус, Зубная фея, Пасхальный кролик. Я не рассказывала Гуань об этом. Вдруг она снова бы сорвалась? Про себя я заменяла ее представления о призраках и мире инь святыми, одобренными Ватиканом, и загробной жизнью, основанной на системе заслуг. Я с радостью ухватилась за идею накопления положительных баллов, похожих на наклейки «Эс-энд-Эйч», которые можно вклеить в буклеты, а потом обменять на тостеры и весы. Только вместо бытовой техники вы получаете билет в один конец в рай, ад или чистилище, в зависимости от того, сколько хороших и плохих поступков вы совершили и какого мнения о вас другие люди. Однако, попав на небеса, вы уже не возвращаетесь на землю призраком, если только вы не святой. Наверное, со мной такого не будет.

Как-то раз я спросила маму, что такое рай. Она ответила, что это как бы круглогодичный курорт, где все люди равны – короли, королевы, бродяги, учителя, маленькие дети. «А кинозвезды?» – уточнила я. Мама сказала, что там можно встретить самых разных людей, если они будут достаточно хорошо себя вести, чтобы попасть на небеса. По ночам, пока Гуань болтала со своими китайскими призраками, я на пальцах перечисляла тех, с кем хотела бы встретиться, пытаясь расположить их в каком-то порядке предпочтения, если меня ограничат в количестве встреч, скажем не более пяти в неделю. В первых рядах шли Господь, Иисус и Дева Мария. Затем я бы встретилась с отцом и какими-то другими близкими родственниками, которые к тому моменту уже умрут. Кроме дяди Боба. Я бы ждала сотню лет, прежде чем внести его в свой список. Первая неделя – скучно, но необходимо. Все самое интересное начиналось со второй недели. Я бы встречалась со знаменитостями, которые к тому моменту умерли, – «Битлз», Хейли Миллс, Ширли Темпл, Дуэйном Хикманом – и, может быть, с Артом Линклеттером, придурком, который наконец-то понял бы, почему он должен был пригласить меня на свое тупое шоу.

К седьмому классу мои представления о загробном мире стали более серьезными. Я рисовала в воображении место, где собраны бесконечные знания и где все тайное становится явным, что-то типа нашей городской библиотеки, только побольше, где благочестивые голоса, перечисляющие, что ты должен делать и чего не стоит, эхом разносятся из громкоговорителей.

Кроме того, если вы чуть-чуть, но не безнадежно грешили и не попали в ад, то пришлось бы заплатить огромный штраф. Если вы сделали что-то хуже, то вас отправляли в место, похожее на школу для взрослых, куда попали все подростки-хулиганы, которые курили, убегали из дома, воровали в магазинах или рожали детей вне брака.

Но если ты соблюдал правила и не стал обузой для общества, то мог сразу попасть в рай. В раю узнаешь ответы на все вопросы, которые задавали тебе твои учителя. Чему мы должны научиться как люди? Почему мы должны помогать тем, кому повезло меньше, чем нам? Как мы можем предотвратить войны?

Я также полагала, что узнаю, что случилось с некоторыми потерянными вещами, например с боа Барби и недавно исчезнувшим ожерельем со стразами, которое, как я подозревала, стырил мой брат Томми, хотя он и сказал: «Это не я, клянусь богом». Более того, я хотела бы узнать разгадки некоторых тайн, например: действительно ли Лиззи Борден[23] убила своих родителей? Кем был Человек в железной маске? Что на самом деле случилось с Амелией Эрхарт[24]? И кто из всех приговоренных к смертной казни был действительно виновен, а кто невиновен? Если уж на то пошло, что хуже всего: быть повешенным, отравленным газом или оглушенным электрическим током? А заодно я бы нашла доказательства, что именно отец рассказал мне правду о том, как погибла мать Гуань, а не сама Гуань.

К тому времени, как я поступил в колледж, я больше не верила ни в рай, ни в ад, ни во все эти метафоры воздаяния и наказания, основанные на абсолютном добре и зле. Я тогда уже познакомился с Саймоном. Мы с ним покуривали с друзьями и рассуждали о загробной жизни: «Это просто не имеет смысла, чувак, ну вот ты живешь меньше ста лет, потом все твои делишки складывают, и – бах! – следующие миллиарды лет ты либо нежишься на пляже, либо жаришься на вертеле, как хот-дог». А еще мы не могли купиться на довод, что вера в Иисуса – единственный путь к спасению. Это означало, что буддисты, индусы, иудеи и африканцы, которые никогда даже не слышали о Христе всемогущем, обречены на ад, а члены ку-клукс-клана – нет.

Между затяжками мы говорили, стараясь не выдыхать: «И какой смысл в такой справедливости? Что вселенная вынесет из всего этого?» Большинство наших друзей считали, что после смерти ничего нет – тухнет свет, боли нет, ни тебе наград, ни наказаний. Один парень по имени Дэйв заявил, что бессмертие длится ровно столько, сколько тебя помнят люди. Платон, Конфуций, Будда, Иисус – они бессмертны. Он сказал это после того, как мы с Саймоном посетили поминальную службу по другу Эрику, которого призвали в армию и убили во Вьетнаме.