Сто тайных чувств

Однажды ночью, когда мои веки уже отяжелели от сна, Гуань снова принялась бубнить по-китайски:

– Либби-а, я должна тебе кое-что рассказать, запретный секрет. Это слишком большая ноша, она меня распирает изнутри.

Я демонстративно зевнула в надежде, что она уловит намек.

– У меня иньские глаза.

– Какие-какие?

– Это правда. У меня иньские глаза. Я вижу обитателей иньского мира.

– Что это значит?

– Ладно. Я тебе расскажу. Но сначала ты должна пообещать никому не рассказывать. Никогда. Обещаешь?

– Ладно. Обещаю.

– Обитатели иньского мира – те, кто уже умер.

– Что? – Я выпучила глаза. – Ты видишь мертвецов? Ну то есть призраков?

– Только не говори никому. Никогда-никогда. Обещай мне, Либби-а!

У меня перехватило дыхание.

– Призраки прямо сейчас здесь? – прошептала я.

– Да, много! Много, много хороших друзей.

Я спряталась под одеяло с головой и взмолилась:

– Скажи им, чтобы убирались.

– Не бойся, Либби-а, вылезай. Тут и твои друзья тоже. Ой, теперь они смеются, что ты так перепугалась.

Я разревелась. Через пару минут Гуань вздохнула и сказала расстроенным голосом:

– Ладно. Не плачь. Они ушли.

Вот так и началась история про призраков. Когда я наконец вылезла из-под одеяла, то увидела, что Гуань сидит, вытянувшись по струнке, в ореоле света своей «американской луны» и пялится в окно, словно бы наблюдая, как ее гости растворяются в ночи. На следующее утро я помчалась к матери и сделала то, что обещала никогда не делать: выложила ей всё про иньские глаза Гуань.

* * *

Повзрослев, я поняла, что Гуань угодила в психушку вовсе не по моей вине. В определенном смысле она сама себя туда упекла. В конце концов, я была тогда совсем маленькой девочкой, семи лет от роду. До смерти напуганной. Мне пришлось рассказать маме, что говорит Гуань. Я думал, мама просто попросит ее прекратить. Но дядя Боб, узнав про призраков, взбесился. Мама предложила отвезти ее в церковь поговорить со священником. Но дядя Боб сказал, что одной исповедью тут не обойдешься. Вместо этого он отвез Гуань в психиатрическое отделение в больнице Святой Марии.

Когда я навестила ее там на следующей неделе, Гуань шепнула мне:

– Либби-а, послушай, у меня есть секрет. Не говори никому, а? – А потом она переключилась на китайский: – Когда врачи и медсестры задают мне вопросы, я отношусь к ним как к американским призракам – не вижу, не слышу, не разговариваю с ними. Скоро они поймут, что не могут меня изменить, поэтому должны меня отпустить.

Помню, в тот момент она застыла, как скульптура льва-стража.

К сожалению, ее молчание возымело обратный эффект. Доктора решили, что Гуань впала в кататонию. Дело было в начале 1960-х, и врачи диагностировали: явление китайских призраков свидетельствует о серьезном психическом заболевании. Они лечили ее электрошоком, сначала, по ее словам, один раз, затем дважды, она плакала, а потом сеансы повторялись снова и снова. Даже сегодня мне больно думать об этом.

В следующий раз, когда я увидела Гуань в больнице, она снова призналась мне:

– Это электричество развязало мне язык, и я больше не могла молчать как рыба. Я стала деревенской уткой – кря-кря-кря! И я всё выболтала про иньский мир. А потом четыре злых призрака завопили: «Как ты смеешь выдавать наши секреты?» Они сделали мне «стрижку инь-ян»[9] – заставили выдрать половину волос. Вот почему медсестры обрили меня налысо. Я не переставала выдергивать волосы, пока одна сторона головы не стала лысой, как дыня, а другая по-прежнему волосатая, как кокос. Призраки заклеймили меня за то, что у меня два лица: с одной стороны я преданная, с другой – предательница. Но я не предательница! Посмотри на меня, Либби-а. У меня ведь преданное лицо? Что ты видишь?

От увиденного меня парализовало от страха. Она выглядела так, как будто ее подстригли ручной газонокосилкой. Это все равно что увидеть животное, размазанное по улице, и гадать, кто же это был. Но я-то знала, какими раньше были волосы Гуань: раньше они струились ниже пояса. Раньше мои пальцы плыли по этим атласно-черным волнам, а я хватала ее за роскошную гриву и дергала, как за поводья мула, с криком: «Но, Гуань, скажи „иго-го“!»

Гуань схватила меня за руку и провела ею по шершавому черепу, шепча о друзьях и врагах в Китае. Она говорила и говорила, как будто электрошок сорвал с петель челюсть и она не могла заткнуться. Я ужасно боялась, что заражусь этой безумной болтливостью.

Я до сих пор не понимаю, почему Гуань никогда не винила меня в случившемся. Уверена, она знала, что именно из-за меня попала в беду. Когда ее выписали из больницы, Гуань подарила мне пластиковый браслет с идентификационным номером в качестве сувенира. Она рассказывала, как ребятишки из воскресной школы пришли в больницу и пели рождественский гимн «Тихая ночь», а потом завизжали, когда один старик заорал на них: «Заткнитесь!» А еще Гуань рассказала, что некоторые пациенты одержимы бесами, злыми духами, совсем не такими, как милейшие люди инь, которых она знала, и это просто ужас. Но она ни разу не сказала: «Либби-а, почему ты выдала мой секрет?»

Зато помню, как я себя чувствовала: я предаю ее, из-за меня она сошла с ума. Мне казалось, что в шоковой терапии я тоже виновата. Это шоковая терапия выпустила на свободу всех ее призраков.

* * *

Прошло более тридцати лет, а Гуань все еще горюет:

– Мои волосы такие красивы-ы-ы-ые, блестящие, гладкие, скользкие, как угорь. А теперь смотри. Этот электрошок как плохая доморощенная химия, и долго с этой дешевкой теперь ходить. Весь цвет выжгли, волосы высушили, они теперь как провода, передают сообщение прямо в мозг: не болтай про мир инь! Они со мной такое сотворили, а я все равно не изменилась. Видишь? Я осталась сильной!

Гуань была права. Когда волосы отросли, то были жесткими, как шерсть у терьера. Когда она причесывалась, волосы потрескивали и вставали дыбом от статического электричества, напоминая нити накаливания перегоревшей лампочки. Гуань пояснила:

– Все то электричество, которое доктор закачивал мне в мозг, теперь бежит по венам, как лошадь на скачках.

Она даже утверждает, что именно по этой причине не может стоять ближе трех футов от телевизора, иначе на экране появляются помехи. Она не слушает CD-проигрыватель, который подарил ей муж. Ей приходится заземлять радио, прижимая к бедру, в противном случае на какую волну ни настрой, а слышишь только «ужасную музыку и какие-то стуки-бряки». Гуань не может носить наручные часы. Ей вручили электронные в качестве приза за победу в лото, но стоило ей застегнуть их на руке, как числа начали мельтешить, будто фрукты в игровом автомате казино. Два часа спустя часы остановились.

– У меня тут джекпот, – сообщила она. – Целых пять восьмерок. Счастливые числа[10], плохие часы.

Хотя Гуань ни черта не смыслит в технике, она за секунду находит сбой в электрической цепи любого прибора, будь то розетка на стене или стробоскопическая лампа фотографа. Она проделывала такие трюки с моим оборудованием. Я, на минуточку, профессиональный фотограф, а Гуань с трудом с мыльницей управляется, но при этом может с точностью указать конкретную часть камеры, кабель или батарею с неисправностью, а потом, когда я отправляла оборудование в ремонтную мастерскую в Сакраменто, оказывалось, что Гуань была абсолютно права. А еще я видела, как она оживила разрядившийся беспроводной телефон, просто нажимая пальцами на зарядное устройство. Гуань не может ничего из этого объяснить, я тоже. Могу сказать одно: я видела, как она это делает.

Самая странная из ее способностей – умение диагностировать болезни. Когда Гуань пожимает кому-нибудь руку, она с ходу может определить, ломал ли человек когда-нибудь кость, даже если перелом сросся много лет назад. Она мгновенно определяет, если у человека артрит, бурсит, радикулит, – Гуань действительно хорошо разбирается в заболеваниях опорно-двигательного аппарата, которые называет «горящими костями», «жаром в руках», «закисшими суставами», «змеиными ногами» и так далее. Гуань считает, что бо́льшая часть этих болячек вызвана одновременным употреблением в пищу горячего и холодного, загибанием пальцев при подсчете разочарований, слишком частым покачиванием головой с сожалением или хранением беспокойства где-то между челюстью и кулаками.

Гуань не в состоянии никого вылечить на месте, она все-таки не ходячий Масабьель[11], но многие люди утверждают, что ее прикосновения имеют целительный эффект. Например, клиенты в аптеке Спенсера в районе Кастро, где Гуань работала. Большинство покупателей, которые приходили получить лекарства по рецептам, были геями. Гуань называла их «холостяками». Поскольку Гуань работала в аптеке больше двадцати лет, то на ее глазах некоторые постоянные клиенты заболели СПИДом. Когда они заглядывали, то Гуань растирала им плечи, попутно давая медицинские советы: «Вы все еще запиваете пивом острую еду? Что я вам говорила! Тс-с! Так ты никогда не поправишься!» Она цыкала на них, как на избалованных детей. Некоторые покупатели заходили каждый день, хотя им могли доставлять лекарства на дом. И я понимаю почему. Когда Гуань кладет руки на больное место, то сначала начинает легонько покалывать, будто по коже порхает тысяча фей, потом возникает ощущение, будто теплый поток бежит по венам. Нет, ты не поправляешься, но зато ощущаешь себя свободным от тревог, успокаиваешься и скользишь по морю безмятежности.

Как-то раз Гуань сказала мне:

– После смерти иньские холостяки навещают меня. Они называют меня «доктор Гуань». В шутку, конечно. – А потом робко добавила по-английски: – А может, из уважения. Что думаешь, Либби-а?

Она всегда спрашивала, что я думаю.

Никто в нашей семье не упоминал о необычных способностях Гуань. Это привлекло бы внимание к тому, что мы и так знали: Гуань не в себе, она чокнутая даже по китайским меркам, даже по меркам Сан-Франциско. Бо́льшая часть того, что она делает и говорит, вызвала бы недоверие у любого, кто не принимает нейролептики и не состоит в секте.

Но я больше не считаю свою сестру сумасшедшей. А даже если и сумасшедшая, то совершенно безобидная, если не принимать ее всерьез. Она не скандирует, сидя на тротуаре, как тот парень с Маркет-стрит, который орет, что Калифорния обречена скатиться в океан, как тарелка с моллюсками. Она не спекулирует идеями нью-эйдж[12]. Вам не нужно платить Гуань сто пятьдесят баксов в час, чтобы послушать, что не так с вашей прошлой жизнью. Она расскажет вам бесплатно, даже если вы не спросите.

Бо́льшую часть времени Гуань ведет себя как все: стоит в очередях, торгуется, высчитывает, сколько мелочи выгадала. Утром Гуань звонила и хвасталась: «Либби-а, я вчера купила на распродаже две пары туфель по цене одной. Угадай, сколько я сэкономила! Только угадай!»

Но, как бы то ни было, Гуань странная. Иногда эта странность меня забавляет. Иногда раздражает. Но чаще я расстраиваюсь, даже сержусь, но не на Гуань, а на то, что никогда не получаешь то, что хочешь. Почему мне досталась такая сестра? Почему ей досталась я? Иногда я размышляю, как бы все повернулось, будь Гуань более нормальной. Но что такое нормальность? Может, в какой-то другой стране Гуань считалась бы совершенно обыкновенной. Может, в каких-то регионах Китая, в Гонконге или на Тайване, ее и вовсе бы почитали.

Может, есть в этом мире место, где у каждого человека имеется сестра с иньскими глазами.

* * *

Гуань сейчас около пятидесяти. Я на двенадцать лет младше, и она с гордостью подчеркивает этот факт, когда кто-то вежливо интересуется, кто из нас старше. В присутствии посторонних она любит щипать меня за щеку и напоминать, что я вся «сморщилась», поскольку курю и пью слишком много вина и кофе, тогда как у Гуань нет таких дурных привычек. Гуань любит повторять: «Если не привыкать, то и останавливаться не надо». Гуань не отличается тактом или скрытностью, у нее все написано на лице. Но дело в том, что никто не догадывается, что мы сестры.

Кевин как-то раз пошутил, что коммунисты прислали нам не того ребенка, решив, что для американцев все китайцы на одно лицо. Услышав его слова, я фантазировала, как в один прекрасный день мы получим письмо из Китая: «Ребята, сорри. Ошибочка вышла». Гуань не вписывалась в нашу семью. Наши ежегодные рождественские фото выглядят как загадка для детей: «Что не так с этим снимком?» Каждый год в центре торчит Гуань в веселеньком летнем платье, с заколками, разделяющими волосы на прямой пробор, и странноватой улыбкой от уха до уха. В конце концов мама пристроила ее помощницей официанта в китайскую забегаловку. Только месяц спустя до Гуань дошло, что в этом заведении якобы подают китайскую еду. С течением времени она не американизировалась, не стала и более похожей на нашего отца.

С другой стороны, мне все твердили наперебой, что я жутко похожа на отца и внешне, и по характеру. Тетя Бетти постоянно говорила: «Посмотрите, сколько Оливия ест и не набирает ни грамма, совсем как Джек!» Мама как-то раз заметила: «Оливия обожает разбирать все по косточкам. У нее мозг как у папы-бухгалтера. Неудивительно, что она стала фотографом!» Подобные замечания заставляли задуматься, что еще мне передалось с отцовскими генами. Унаследовала ли я его мрачность? Привычку солить фрукты? Боязнь микробов?

Гуань – моя противоположность. Это миниатюрная динамо-машина, метр с кепкой, этакий мини-бык в посудной лавке. Где Гуань, там шум и гам. Она носит фиолетовый клетчатый пиджак с бирюзовыми штанами. Она громко шепчет хриплым голосом, из-за чего кажется, будто у нее хронический ларингит, хотя на самом деле Гуань никогда не болела. Гуань раздает направо и налево предупреждения о вреде для здоровья, рецепты всяких травок-муравок и советы, как склеить что угодно, начиная с разбитых чашек и заканчивая распавшимися браками. Она перескакивает с темы на тему, всегда готова подсказать, где самые выгодные цены. Томми однажды сказал, что Гуань верит в свободу слова, поток сознания и бесплатную мойку машин, где еще и заправляют до полного бака. Единственное, что поменялось у Гуань в ее английском, – скорость, с которой она тараторит на нем. Между тем Гуань считает себя великим знатоком и частенько поправляет мужа. «Не украл, – говорит она Джорджу, – а украдывал».

Несмотря на все наши очевидные различия, Гуань считает, что мы с ней очень похожи. По ее мнению, мы связаны космической китайской пуповиной, которая дала нам одинаковые черты, мотивы, судьбу и удачу. «Мы с Либби-а, – рассказывает она всем новым знакомым, – одинаковые тут». С этими словами Гуань стучит меня по голове и продолжает: «Мы родились в год Обезьяной. Кто старше? Угадайте. Кто из нас?» И прижимается щекой к моей щеке.

Гуань так и не научилась правильно произносить мое имя Оливия. Для нее я всегда буду Либби-а. Не просто Либби, как марка томатного сока, а Либби-а: в ее устах так же звучит «Ливия», родная страна Муаммара Каддафи. Как следствие, ее муж Джордж Лю, двое его сыновей от первого брака и вся его родня тоже зовут меня Либби-а.

Эта крошечная «а» в конце жутко меня раздражает. По-китайски так окликают человека, когда хотят поздороваться, типа «Привет, Либби, иди сюда». Однажды я спросила Гуань, понравилось бы ей, если бы я всем говорила, что ее зовут «Привет, Гуань». Она шлепнула меня по руке, задыхаясь от смеха, а затем хрипло сказала: «Мне нравится, мне нравится». Хватит культурных параллелей. Короче, я – Либби-а, отныне и навсегда.

Я не говорю, что не люблю Гуань. Как можно не любить собственную сестру? Во многих отношениях она заменила мне мать. Но я часто переживаю из-за того, что не хочу с ней сближаться. Ну, то есть мы и так довольно близки. Мы всё знаем друг о друге, в основном из опыта, поскольку в течение двенадцати лет делили один шкаф и один тюбик зубной пасты, ели по утрам одну и ту же овсянку и вместе выполняли одни и те же семейные ритуалы. Мне Гуань и правда кажется милой и преданной, даже слишком преданной. Она оторвет ухо любому, кто посмеет сказать мне грубое слово. А это дорогого стоит. Просто я не хочу быть еще ближе к ней, как некоторые сестры, которые считают друг друга лучшими подругами. Я не делюсь с ней всем, как это делает Гуань, пересказывая мне самые интимные вещи. Например, на прошлой неделе она кое-что поведала о своем муже.

– Либби-а, я тут нашла родинку размером с ноздрю у моего мужа на… как по-английски называются штучки у мужчин между ног, круглые и сморщенные, как пара грецких орехов? Иннан[13].

– Мошонка.

– Ага-ага, мышонка! Большая родинка на его мышонке. Теперь каждый день надо осматривать мышонку Джорджа, чтобы точно увидеть, что родинка не начала расти.

Для Гуань в семье нет никаких границ. Все открыто для препарирования – сколько вы потратили на отпуск, что не так с вашей кожей, почему вы выглядите обреченным, как рыба в аквариуме в ресторане. А потом Гуань недоумевает, почему я не встречаюсь с ней на постоянной основе. Сама она приглашает меня на обед раз в неделю, а также на каждое скучное семейное сборище. Например, на прошлой неделе Гуань устраивала вечеринку для тети Джорджа в честь того, что та получила гражданство США через пятьдесят лет, и т. п. Уважительной причиной не прийти может быть только какая-то глобальная катастрофа.

Она сетует:

– Ты почему не пришла вчера? Что-то случилось?

– Ничего.

– Заболела?

– Нет.

– Хочешь, я приду, принесу тебе апельсинов? У меня много, хорошая цена, шесть штук за доллар.

– Правда, не надо. Я в порядке.

Она, как бездомная кошка, месит мне лапками сердце. Всю мою жизнь она чистит мне апельсины, покупает конфеты, восхищается моими оценками, говорит, какая я умница, куда умнее ее. Но я-то ничего не делала, чтобы внушить Гуань любовь к себе. В детстве я часто отказывалась играть с ней.

Все эти годы я кричала на нее, говорила, что стыжусь ее. Не помню даже, сколько раз я врала, чтобы с ней не встречаться. Тем временем Гуань всегда воспринимала мои вспышки гнева как полезные советы, хлипкие оправдания как добрые намерения, а редкие знаки внимания как горячую сестринскую любовь. Когда я в очередной раз не выдерживала, то начинала ругаться на чем свет стоит и заявляла, что Гуань сумасшедшая. Но прежде чем я успеваю взять назад обидные слова, Гуань гладит меня по руке, улыбается и смеется. Рана, которую я нанесла, тут же заживает, а меня мучает чувство вины.

* * *

В последние месяцы Гуань стала еще более невыносимой. Обычно после третьего моего отказа она отстает. Но теперь ее разум словно бы заело. Когда она меня не бесит, я начинаю беспокоиться, не случился ли с ней снова нервный срыв. Кевин говорит, что причина, наверное, в том, что Гуань переживает климакс. Но я знаю, что дело не только в этом. Навязчивые идеи мучают ее сильнее обычного, она чаще заговаривает о призраках и почти в каждом разговоре со мной упоминает Китай, мол, надо поехать туда, пока все не поменялось и не стало слишком поздно. Слишком поздно для чего? Она не знает.

Еще и мой брак… Она просто отказывается принять, что мы с Саймоном расстались. На самом деле она даже пыталась помешать разводу. На прошлой неделе я устраивала вечеринку в честь дня рождения Кевина и пригласила парня, с которым сейчас встречаюсь, Бена Апфельбаума. Когда он сказал, что озвучивает рекламу на радио и все считают, что у него талант, Гуань протянула:

– У нас с Либби-а тоже таланты, мы выпутываемся изо всяких сложностей и ищем свою путь! Правда, Либби-а? – Она изогнула брови. – Думаю, твой муж Саймон со мной согласен, ага?

– Мой почти уже бывший муж, – сказала я, после чего пришлось объяснять Бену: – Я получу развод через пять месяцев, пятнадцатого декабря.

– А может, нет, – сказала Гуань, а потом засмеялась и ущипнула меня за руку, после чего повернулась к Бену: – А вы знакомы с Саймоном?

Бен покачал головой:

– Мы с Оливией познакомились на…

– Очень красивый, – прощебетала Гуань, а потом приложила руку ко рту с одной стороны и сказала таким тоном, будто это секрет: – Саймон выглядит как брат-близнец Оливии. Он наполовину китаец.

– Наполовину гаваец, – поправила я. – И мы вообще не похожи!

– А чем занимаются ваши мать-отец? – спросила Гуань, внимательно осматривая кашемировый пиджак Бена.

– Они на пенсии и живут в Миссури.

– В ссоре? – Гуань зацокала языком, пропустив мимо ушей первый слог названия штата. – Печально.

Каждый раз, когда Гуань упоминает Саймона, мне кажется, у меня лопнет голова от натуги, так сильно я пытаюсь не заорать от гнева. Ей кажется, что, раз мы разводимся с моей подачи, значит, я в силах все отыграть назад.

– Почему не можешь простить его? – спросила она меня после той вечеринки, обрывая сухие цветки орхидей. – Упрямство и злость вместе. Очень плохо для тебя.

Когда я не ответила, Гуань попыталась подойти с другой стороны:

– Мне кажется, у тебя к нему все еще сильная чувства! Очень-очень сильная! Ты посмотри на свое лицо. Красное! Это любовь течет из сердца. Я права? Отвечай: права?

Я перебирала почту и на всех конвертах, адресованных Саймону Бишопу, писала «ВЫБЫЛ». Мы с Гуань никогда не обсуждали причины нашего с Саймоном разрыва. Она бы не поняла. Все слишком сложно. Я не могу списать все на какое-то одно событие или ссору. Наш разрыв стал результатом сразу многих факторов: неправильное начало, неподходящее время, годы замалчивания проблем. Мы были вместе семнадцать лет, а потом я поняла, что хочу чего-то большего. Саймону же, похоже, и этого было много. Разумеется, я его любила, даже слишком. Он меня тоже любил, но недостаточно. Я просто хотела быть для кого-то первым номером и больше не желаю принимать эмоциональные подачки.

Но Гуань всего этого не понимает. Она не знает, что можно обидеть так, что обратной дороги не будет, потому что верит всем, кто просит прощения. Она наивна, из разряда легковерных людей, которые принимают рекламу по телевизору за чистую монету. Только посмотрите на ее дом, он битком набит всякой белибердой: ножи для резки и шинковки, соковыжималки, фритюрницы. Стоит только что-то назвать с экрана, Гуань тут же побежит, купит «всего за девяносто пять долларов» и купится на «заказывайте прямо сейчас, скидки только до полуночи».

– Либби-а, – сказала Гуань мне сегодня по телефону. – Мне нужно кое-что тебе рассказывать. Очень важную историю. Мы сегодня говорили с Лао[14] Лу и решили, что вам с Саймоном нельзя разводиться.

– Как мило! Вы решили. – Я в тот момент подводила баланс в чековой книжке, складывая и вычитая, а потому слушала ее вполуха.

– Мы с Лао Лу. Ты его помнишь.

– Да, двоюродный брат Джорджа. – Такое впечатление, что все китайцы Сан-Франциско приходились мужу Гуань родственниками.

– Нет-нет! Лао Лу не брат! Как ты могла забыть? Я тебе много раз говорила об нем! Старый человек, лысая голова. У него могучие руки, могучие ноги и могучий характер. Как-то раз он потерял терпение и голову тоже. Отрубили! Лао Лу говорит…

– Погоди минуту. Чувак без головы дает мне советы относительно брака?

Гуань зацокала языком.

– Отрубили сто лет назад, а теперь нормально выглядит, нет проблем! Так вот Лао Лу думает, что если мы – я, ты и Саймон – поедем в Китай, то все нормально. Нормально, Либби-а?

Я вздохнула:

– Гуань, у меня нет сейчас времени на эти разговоры. Я кое-чем занята.

– Лао Лу говорит, что нельзя просто подвести баланс в чековой книжке и понять, сколько осталось. Надо подвести баланс и в жизни тоже.

Как, черт побери, Гуань могла узнать про чековую книжку?!

Но у нас всегда так. Только что я ее недооценивала, и тут она вбрасывает какую-то реплику, которая меня пугает и завораживает. Пока мы вместе, моя личная жизнь уже никакая не личная. Она всегда будет пытаться занять в ней главное место. Почему я остаюсь ее драгоценной младшей сестричкой? Почему она считает меня самым важным человеком в жизни? Самым-пресамым! Почему она снова и снова повторяет, что, даже если бы мы не были сестрами, она все равно ощущала бы то же самое?

– Либби-а, я тебя никогда не брошу! – заявляет она.

Мне хочется заорать: «Нет! Я ничего не сделала! Не говори больше так!» Потому что всякий раз она оборачивает мои предательства в любовь, за которую придется расплачиваться, ведь мы понимаем: если она верна мне, то и мне в один прекрасный день тоже придется соответствовать.

Но даже если я отрублю себе обе руки, это не поможет. Как уже говорила Гуань, она никогда меня не отпустит. Однажды взвоет ветер, и она уцепится за клочок соломы с крыши, улетая в мир инь.

– Поехали! Поторопись! – прошепчет она мне сквозь шторм. – Только не говори никому. Обещай мне, Либби-а!

2

Ловец человеков

Еще не было и семи утра, когда зазвонил телефон. В столь неприлично ранний час могла звонить только Гуань. Я подождала, когда включится автоответчик.

Раздался шепот сестры:

– Либби-а! Либби-а, ты там? Это я, твоя большая сестра… Гуань. Хочу сказать тебе кое-что важное… Хочешь послушать? Прошлой ночью я приснила тебя и Саймона. Странный сон. Ты пошла в банк проверить свои сбережения. И тут вдруг в дверь ворвался разграбитель! Быстро! Ты спрятала кошелек. И этот разграбитель украл все деньги, кроме твоих. А потом ты пришла домой, сунула руку в кошелек – а там нет! – нет, не денег, а сердца! Покрадено! Теперь у тебя нет сердца, как ты будешь жить? Ни энергии, ни румянца. Бледная, печальная, уставшая. Президент того банка, где ты хранила сбережения, сказал: «Я одолжу тебе свое сердце. Без процентов. Заплатишь, когда сможешь!» Ты посмотрела на его лицо, а там кто, Либби-а? Угадай-ка! Саймон! Да-да, дарил тебе свое сердце! Все еще любил тебя! Либби-а, ты веришь? Это не просто сон… Либби-а, ты меня слушаешь?