Общество грез

От моих размышлений меня отвлекла мама, выбежавшая из кабинета вся в слезах. Она не заметила меня, поглощённая своей драмой. Когда ты теряешься и не можешь найти выход, единственным разумным решением кажется избегать этого мира и его обитателей, до тех пор, пока ты вновь не обретешь себя. Мир мамы перевернулся с ног на голову, и я понял, насколько всё серьёзно, раз ее душевные муки она поставила на пьедестал, загораживая мои.

– Лиам, зайди ко мне в кабинет, мне нужно с тобой поговорить,

– прервал мои размышления отец, заметив меня у двери. Я почувствовал себя крайне неуютно в этом кабинете не только потому, что знал, что мне там не рады, но и потому, что всё, что я только что услышал, не предназначалось для моих ушей. Новая волна любви к дяде Питеру чуть не заставила меня расплакаться. В тёплой пижаме, закутавшись в одеяло, я всё равно ощущал холод, исходящий из глубины души. Мы привыкли согреваться, когда холодно снаружи, но как бороться с холодом, если он исходит изнутри?

Сделав неуверенный шаг, отец мягким движением усадил меня напротив своего кресла и остался рядом.

«Это делал и дядя Питер», – подумал я про себя, и это дало мне надежду на то, что в этот раз между мной и отцом не будет стены непонимания и отчаяния.

– Сынок, я должен тебе кое-что рассказать. Ты уже взрослый и должен меня понять, – он впервые посмотрел мне прямо в глаза, и это тронуло меня так сильно, что, если бы в этот момент мне сказали, что в меня летит отравленная стрела, я бы всё равно продолжал смотреть ему в глаза, не двигаясь.

– У меня есть знакомый, очень важный для меня человек. Его зовут Бомани. Он младше тебя на год, но будет рад играть и жить с тобой. Его мама тяжело больна, у него никого нет, кроме нас. Понимаешь? – он умоляюще заглядывал мне в глаза. – Только есть одна проблема. Когда он приедет, другие люди могут не понять этого, и ты останешься без друзей. Но я обещал заботиться о нём, а обещания нужно выполнять. Я не хочу причинять тебе боль или портить твою жизнь, потому что я очень тебя люблю. Поэтому я предлагаю тебе выбор: ты уже достаточно взрослый, чтобы принимать решения самостоятельно. Ты можешь поехать с мамой к дяде Питеру и тёте Джулии, я знаю, как сильно ты их любишь. Или остаться здесь с мамой и помогать мне защитить Бомани от этого мира. Мы с тобой не всегда ладили, но я обещаю, что изменюсь и больше не подведу тебя, Лиам. Выбор за тобой,

– сказав это, он встал и подошёл к окну. Я понял, что он сдерживал слёзы, потому что не хотел, чтобы мой выбор был продиктован жалостью к нему. Но тут и выбирать-то было нечего, и я дал свой ответ:

– Я выбираю свою семью, другого варианта и быть не может. Если тебе нужна помощь, то я должен быть рядом, иначе какой я сын, а на остальной мир я плевать хотел, – сам не ожидая от себя такой смелости, произнес я.

Отец был явно потрясён. Он знал, как дорог мне Питер, и думал, что у него нет шансов. Медленно повернувшись ко мне, он смотрел на меня, словно пытаясь понять, не передумаю ли я. И вдруг, к моему удивлению, он бросился ко мне, обнял, упал на колени и зарыдал от счастья. Первые искренние объятия папы за долгое время. Радуга появилась и над нашим домом, мам.

4

На следующий день, когда папа собирался в путь, я с нетерпением ждал Бомани – того, кто мог вселить в моего отца столько энтузиазма и любви. Мама не разговаривала с нами со вчерашнего дня, считая папу манипулятором, а меня предателем. Мы давно не завтракали вместе, стараясь избегать лишних встреч. Однако этот день был совсем другим, напоминая мне забытые счастливые моменты из прошлого.

Сегодня мама не разбудила меня своим привычным утренним поцелуем, поэтому я проснулся сам и спустился к завтраку, пытаясь зарядиться энергией после вчерашнего эмоционального шторма. Мама уже сидела за столом, как обычно, по привычке, завтракая раньше всех, чтобы успеть выполнить утренние дела и дать указания слугам. Я подсел к ней поближе, ожидая свою порцию яичницы с беконом, но она не смотрела на меня, погрузившись в свои мысли о вчерашних событиях.

Странность ситуации усилилась, когда появился отец. Он спустился к завтраку впервые за четыре года и с невозмутимым видом занял своё место за столом. Мы с мамой переглянулись, забыв обо всех разногласиях, поражённые тем, что перед нами сидел подтянутый, побритый, причёсанный и элегантно одетый мужчина, каким я его помнил до получения им того злосчастного письма.

– Мама, кто этот мужчина? – прошептал я, и в комнате раздался звонкий смех, который эхом отразился от пустых стен. Даже комнаты, оказывается, могут скучать по старым временам, и наша, казалось, радовалась вместе с нами.

– Невежливо смеяться, джентльмену и леди, над другим джентльменом, разве дядя Питер тебя этому не учил? – с улыбкой произнёс отец. Откуда он знает, о чём я говорил с дядей? Неужели он поддерживал связь со мной через Питера? Эта мысль согрела моё сердце, а его улыбка словно залечивала старые раны. Взрослые часто ошибаются, думая, что детям нужны дорогие подарки, но на самом деле нам достаточно просто видеть счастливых родителей.

Это было счастливое утро, наполненное смехом, любовью, теплом, счастливыми родителями и довольным мной, и если это заслуга этого Бомани, то я ему очень благодарен, ведь он вернул нам отца.

ГЛАВА 3. ИСТОРИЯ БОМАНИ

Вы, вероятно, ломаете голову, гадая, кто такой Бомани. Но, честно говоря, я и сам до конца не разобрался в этом вопросе. Все, что я о себе могу сказать: обычный парень, которому повезло расти в окружении добрых и мудрых людей. Однако мне всегда казалось, что моя история началась задолго до моего появления на свет.

Мама всегда говорила: каждый человек в нашей жизни – это либо подарок, либо испытание свыше. Но только мы знаем, за что он нам послан. Долгое время я не мог до конца осознать значение этих слов. Всё изменилось, когда я встретил Лиама. Он стал моим настоящим подарком – светлым и искренним, как луч солнца в промерзлое утро. А вот я… Я часто задавался вопросом: зачем я был послан ему? Возможно, я – его самое суровое наказание, хотя никак не мог понять, за какие грехи. Ведь Лиам был лучшим человеком из всех, кого я знал.

Я часто размышлял о том, что для него было бы лучше, если бы я просто исчез. Эти мысли посещали меня особенно сильно в те моменты, когда я видел, как моя тень омрачает его жизнь. Бегство казалось единственным выходом, чтобы перестать быть обузой. Но когда я всерьез задумывался над своим исчезновением, то вспоминал одну важную деталь, которая останавливала меня от воплощения навязчивых мыслей в реальность: мы словно держали два конца натянутого канат, стоя напротив друг друга. Если один отпустил бы канат, другой неизбежно упал. Мы не могли этого допустить. Лиам всегда был моей надеждой, моей опорой, а я.… я…

Кто же я такой? Откуда я взялся? Почему я стал частью семьи Лиама? Мне самому интересно было найти ответы на эти вопросы. Иногда мне казалось, что я – всего лишь случайный пазл, который пытался найти своё место в сложной картине чужой жизни. Но, честно говоря, когда я неожиданно получил ответы на свои вопросы, моя жизнь, да и жизнь Лиама, усложнилась во много раз… Ведь тогда все события перестали

быть случайностью, приобретая логическую последовательность всех эпизодов моей жизни. Все становилось на свои места, но проблема была в том, что в такой правде не было места для меня… Ведь эта правда делала меня чужим в любых слоях общества…

Может быть, будет лучше, если я просто расскажу вам свою историю. А кем я являюсь – подарком или испытанием – решите вы сами.

1812 г. Южная Каролина

Моя история началась в поместье прекрасной и добродушной семьи Дарреллов благодаря моей маме Ифе. Она была служанкой мисс Маргарет Даррелл, младшей из трех дочерей мистера Джеймса Даррелла. Роды были тяжким испытанием для моей хрупкой матери, поэтому я был ее единственным сыном, и больше детей ей не нужно было, по ее словам.

Я родился с легкой асфиксией из-за того, что роды были длительными, а я не спешил расставаться с уютным и безопасным убежищем. Видимо, я уже на тот момент осознавал, что это не тот мир, куда стоит приходить, и сопротивлялся как мог. Весь синий и истощенный, я пришел на эту землю, поэтому мои шансы на выживание были невысоко оценены. Материнская любовь – бесплатное, но сильнейшее лекарство от всех недугов мира. Когда она узнала, что моя судьба решится буквально в следующие десять минут, забыв про свою боль, она вскочила ко мне и начала делать искусственное дыхание. Я выжил, смерть проиграла. Именно в тот момент мама поняла, что родился боец, который рано или поздно изменит этот мир. Так я и стал Бомани

– моё имя, означающее «воин», подчёркивало моё предназначение. Однако, с чем бороться и ради чего, я не понимал.

Отца я никогда не видел, да и мама никогда не затрагивала эту тему. Маргарет же всегда изъявляла желание со мной обсудить эту тему, считая, что мне может не хватать отцовской любви. Она предполагала, что он был сильным и волевым человеком,

который любил нас и боролся за наше воссоединение, однако этого по каким-то причинам так и не произошло. Однако я не чувствовал себя обделённым: у меня была мама, а это больше, чем у многих моих сверстников.

Мама часто делилась со мной историями своего детства. Она говорила: «Человек без памяти о предках подобен дереву без корней».

История моих предков начиналась с маленького городка Бенин. Маме было пять лет, когда всю ее семью насильно вытащили из домов и продали в рабство. Каждый раз рассказывая это, она не могла скрывать ноющую боль в сердце, и даже я не мог в такие моменты отвлечь ее от грустных воспоминаний.

«Боль не должна скрывать правду», – повторяла мама, продолжая рассказывать мне о тех событиях.

Всю ее семью: трех сестер, двух братьев и родителей, закованных в цепи, погрузили на судно, пропахшее смертью и неизбежностью, кишевшее крысами, которые то и дело кусали раненных и ослабших жертв несправедливости. Люди не могли пошевелиться, поскольку со всех сторон были задавлены друг другом, единственное, что мама могла делать – смотреть на отца Фарэя, который пытался успокоить взглядом, хотя сам был напуган. Остальные члены семьи были отправлены другим судном. Никто не знал, куда их везут, поэтому один из пленных уверенно декларировал, что скорее всего у белых дефицит с мясом, и они нашли выход, решив съесть пленников. Впрочем, для мамы реальность была гораздо больнее, чем эта выдумка. Она всегда говорила: «Лучше бы меня съели, чем заставили пожирать себя саму, ведь муки смерти рано или поздно заканчиваются, а душевная боль имеет свойство накапливаться и убивать тебя изнутри».

Когда судно пришвартовалось, всех разделили: мужчин, женщин и детей. Дед Фарэй был волевым мужчиной и под страхом смерти просил не разделять их. Однако это мало волновало работорговцев, они привыкли к таким сценам и не обращали внимание на подобных выскочек, а если те продолжали

докучать, применяли насилие. Дед Фарэй не сдавался, он взял маму за руку и сказал, что не уйдет без нее. Ифе говорит, что дед так ее любил, что предпочел смерть, нежели жизнь без нее. Работорговцы не стали церемониться и убили деда на глазах у дочери. Когда у тебя отнимают дорогого человека, тебе уже все равно, что они сделают с тобой. Больше никого из членов семьи она не видела.

В этот же день ее посадили к подгруппе здоровых и трудоспособных, поэтому на рынке рабов она стоила очень дорого. Учитывая, что она была зеленоглазой, миловидной и сильной, то за нее просили значительно больше, чем за других девочек. Маму раздели, причесали, постригли ногти, проверили зубы и заставляли улыбаться, пока покупатель осматривал ее нагую с ног до головы. Это было мучительное испытание, ведь покупателям разрешалось делать все, что им вздумается: трогать, заставлять кружиться, открывать рот, прыгать, бегать, и все должно было сопровождаться искренней улыбкой. Никого не волновало, что тебе пять лет, ты потерял семью, на твоих глазах убили отца, стой и улыбайся, пока тебя насилуют глазами. Этот ад закончился, когда ее по счастливой случайности заметил мистер Даррелл, который выкупил ее, одел, дал поесть и объяснил, что теперь она в безопасности. Мамина любимая фраза: «Даже среди гиен всегда найдется один лев». Этим львом и был для нее мистер Джеймс Даррелл, спасший от ужасающих поворотов судьбы.

Мама должна была стать служанкой для дочерей мистера Джеймса Даррелла, поэтому ее старались обучить не только работе, но и грамотности. Она к семи годам наравне с дочерями хозяина умела читать, считать и даже писать. К ней всегда относились хорошо, иногда даже спрашивали ее мнение по тому или иному вопросу. Однако больше всего ее любила младшая дочь, Маргарет. И когда старшие дочери вышли замуж, мама осталась под опекой мисс Маргарет Даррелл.

Каждая история, которую рассказывала мама, делала меня сильнее. Она научила меня не только помнить, кто я и откуда, но и смотреть вперёд.

Её прошлое было частью меня. Её борьба, её боль, её вера – всё это я впитал в себя с младенческого возраста…

1

Я рос не таким, как другие дети слуг. Моя внешность выделяла меня из толпы: ярко-зелёные глаза, мелкие черты лица, светлая кожа. Это вызывало страх у остальных. Они сторонились меня, шептали за спиной, считая, что я проклят. Впрочем, меня это вовсе не задевало, поскольку мама неоднократно объясняла – зеленые глаза у некоторых племен вызывают страх, но это скорее от необразованности, чем желания меня обидеть. Она говорила:

«Люди боятся того, чего не понимают. Это не их вина и уж точно не твоя». Ведь все, что вызывает негативные эмоции, человек интуитивно старается избегать.

Мы с мамой жили на цокольном этаже с другими слугами, но благодаря хлопотам Маргарет, у нас была отдельная комната. Она была слишком тесной для двоих и обставлена довольно бедно: серые стены, холодный каменный пол, кровать и деревянный комод. Самым ценным предметом в комнате был мой письменный стол – личный уголок для занятий. Несмотря на все недочеты, я любил эту комнату, потому что после тяжелого рабочего дня мы с мамой оставались наедине и могли делиться друг с другом своими мыслями. Больше всего мне нравилось, когда она усаживала меня за стол и учила читать и писать. Мне это давалось довольно легко, но я не понимал, зачем мне учиться, если я всегда могу обратиться к ней. Все же Ифе не сдавалась и терпела мои капризы. На мое желание получить от нее быстрый ответ на волнующие темы, она обычно говорила: «Бомани, если ты не научишься думать сам, то станешь легкой добычей для тех, кто будет внушать тебе свою искаженную правду».

До пяти лет я был счастливым и послушным мальчиком. Моя жизнь, хоть и не лишённая трудностей, казалась мне

упорядоченной и светлой. Однако у каждого в жизни наступает момент, когда пелена спадает с глаз и весь мир, который ты строил аккуратно по камушку, рушится в одно мгновение.

Я прекрасно помню день, когда моя детская наивность столкнулась со взрослой беспощадной реальностью. Все началось, когда мы узнали, насколько серьезно болен мистер Даррелл. Он несколько дней не выходил из своей спальни, а Маргарет, не сдаваясь, рассказывала маме о предполагаемых диагнозах врача и новейших методиках лечения. Однако ничего не помогало, и старику становилось все хуже и хуже. Я любил мистера Джеймса, он был единственным мужчиной в моем окружении, который был добр со мной. Остальные либо боялись, либо завидовали.

Когда в очередной раз Маргарет рассказывала маме о хорошем специалисте с уникальной методикой лечения, я решил тайком взглянуть на больного и хоть немного развеселить его. Ифе запрещала мне подниматься на третий этаж, где располагалась спальня господ. Но разве существуют запреты, если твои действия способны облегчить жизнь другого? Я тайком прокрался к комнате, избегая других слуг, и бесшумно зашел в холостяцкую спальню мистера Джеймса. Он потерял жену во время рождения Маргарет и больше не женился, уверяя, что смерть не дает ему право предавать жену. Мистер Даррелл лежал в темной прохладной комнате, укрытый с ног до головы теплым одеялом, а все тело, будто предавая его, бросало в дрожь. На полу валялись окровавленные платки, и у меня появилась мысль о том, что возможно кто-то его пырнул ножом. Эта мысль настолько меня напугала, что я подбежал к нему и начал кричать, что есть мочи:

– Мистер Даррелл, мистер Даррелл, вы живы?

– Вроде еще жив, Бомани, – хриплым голосом произнес он, мягко улыбаясь и кашляя в платок.

– Я не хотел вас тревожить, просто мне показалось, вам так грустно лежать тут одному, что вы были бы не прочь с кем- нибудь поговорить, – сказал я, не отрывая от него озорной взгляд.

– Ты правильно сделал, что пришел, только не говори об этом никому, а то нам двоим хорошенько влетит, – улыбаясь, сказал он, разрешая мне запрыгнуть на его большую кровать и сесть рядом с ним.

– Вам не влетит, вы же болеете, – с умным видом произнес я,

– все проблемы беру на себя.

Усевшись поудобнее, мистер Даррелл начал рассказывать о своей любимой жене Керри. Она, несомненно, была прекрасной женщиной, раз выбрала себе такого замечательного мужа. Когда мистер Даррелл уснул, я не спешил уходить, рассматривая его добрые глаза и грустную улыбку, стараясь сохранить эту картину в памяти. Меня пугала лишь мысль о том, что рано или поздно наши разговоры по душам станут всего лишь воспоминанием. Мистер Даррелл был моим лучшим другом, оберегающим меня и маму от всех мирских бед. Мне вспомнилось, как однажды дети слуг, не желавшие со мной играть, случайно столкнули меня с порога, и я ударился о край острого косяка рукой. Кровь была повсюду, от этой картины в глазах начало темнеть, а детский хохот звучал все тише и тише. Вдруг появился мистер Даррелл, который молниеносно забил тревогу. Мама с Маргарет уехала в гости к одной светской особе, чье имя я не помню, поэтому мистер Джеймс самостоятельно, не теряя ни минуты, завязал тугой жгут, усадил меня на лошадь, прижал меня к себе и поскакал с такой скоростью, что я подумал, мы летим в рай. Но до рая было далеко, поэтому мы остановились в больнице. Он взял меня на руки и понес через черный вход в больницу. Мистер Шварц, семейный доктор Дарреллов, отказывался меня принимать. Я начал терять сознание, поэтому смутно помню их разговор:

– Ну, дружище, он же ребенок, ты же давал клятву Гиппократа,

– слышал издалека дрожащий, но суровый голос мистера Даррелла.

– Я не для того учился столько лет, чтобы тратить время на рабов, у тебя, что их мало? Если я спасу одного, мне придется

спасать всех. Не просто же так государство выделило им больницы для чернокожих… – уверенно и сухо произносил врач.

– Будь же ты человеком, Шварц, не люблю говорить о своих делах, но разве не я обеспечил тебе это место, – гневно отвечал мистер Даррелл.

– Что подумают наши пациенты, если будут знать, что мы их лечим там же, где и рабов, меня осудят за такое поведение. Тем более у них другая анатомия, я врач для белых и понятия не имею, как у них там все устроено. Для его же блага отвези в больницу для черных или жди обхода врача для рабов через два дня, – старался пояснить свою позицию доктор Шварц.

– У него все так же, как и у нас, я тебя уверяю! Ты же знаешь, как устроено в тех больницах: он зайдет со сломанной рукой, а выйдет с целым букетом болезней. Умоляю Шварц! Я тебе заплачу столько, сколько захочешь, только спаси жизнь мальчишке, – сухо отрезал мистер Джеймс. На этом моменте я уснул.

Проснулся я дома в кровати гостевой комнаты, а мистер Джеймс сидел напротив в кресле и, опустив голову, смотрел на пол. Тут подбежала мама, падая на колени передо мной и целуя в лоб.

– Извините, мистер Даррелл, за причиненные хлопоты, я сейчас же его уведу в комнату, – произнесла мама заплаканным голосом.

– За спасение жизни не извиняются, а благодарят, – старался улыбнуться он, – эта комната все равно пустует, оставь его, пока он сам не встанет. Уверен, это будет совсем скоро, тем более он же у нас боец и справиться с любыми невзгодами, не так ли, Бомани? – он обратился ко мне с такой улыбкой, что я хотел его обнять, но не в силах был произнести ни слова. Последующие четыре дня я жил в комнате для гостей, и меня никто не тревожил, лишь изредка заходила мама узнать, как я себя чувствую. Тогда я для себя отметил, что больше не буду сдаваться и давать себя в обиду, раз в меня верят такие люди, как мистер Даррелл.

2

Прошла неделя, и мистеру Дарреллу не полегчало. Ситуация усугублялась тем, что хотя мисс Маргарет в ближайшие месяцы должна была выйти замуж за адвоката Адама Грея, известного в своих кругах, все же она и ее будущий супруг получали лишь небольшую часть состояния отца, а единоличным обладателем имения и слуг становится ее кузен, мистер Роберт Даррелл. Мы никогда его не видели и не знали, что он из себя представляет. Интересно, как всего один человек может повлиять на жизнь сотен людей.

Последние недели жизни мистер Джеймс не мог разговаривать и никого не принимал у себя в спальне, кроме Маргарет. В эти дни я впервые познакомился с двумя дочерями мистера Даррела, они прибыли первым поездом, получив тревожное письмо Маргарет. Мне не разрешалось попадаться им на глаза, все боялись, что я буду мешать им горевать. Однако одним глазком я все же успел их разглядеть и понял, почему Маргарет была любимицей. Две старшие дочери были похожи внешне на мистера Даррела, и если тот был довольно симпатичным мужчиной, то они были ничем не примечательные, особенно на фоне очаровательной Маргарет. Она была роскошной девушкой: черные, густые, блестящие волосы, большие карие глаза, длинные ресницы, прямой нос, аккуратные пухлые губы и добрая улыбка, которая придавала ее лику ангельское свечение. Больше всего мне не понравилась старшая из сестер: она все время поучала Маргарет, указывая, на ее неправильное отношение к слугам, была холодна и сурова с Ифе, пренебрежительно относилась ко всем слугам.

Ожидание смерти погрузило дом и его обитателей в уныние и тоску. Никто не разговаривал друг с другом, все делали свою работу, прислушиваясь к кашлю мистера Даррелла. Если он издавал хоть какой-то звук, значит, еще жив, и мы в безопасности. Через месяц мучительной агонии мистер Даррелл скончался, и весь дом погрузился в траур, ведь он был добрым и

справедливым хозяином, который не обижал своих слуг. Однако их пугала не столько смерть, сколько столкновение с неизбежностью – новым прогрессивным молодым хозяином.

Смерть мистера Джеймса Даррелла стала первым настоящим ударом по моему детскому миру. Помню, как в тот день дом погрузился в гнетущую тишину, нарушаемую лишь приглушёнными рыданиями Маргарет и ее сестер. Мне тогда казалось, что даже стены дома, пропитанные теплом его доброты, начали трескаться и осыпаться. Мама тоже была подавлена, но старалась держаться ради меня. Мы стояли у входа в дом, пока выносили тело. Маргарет крепко держалась за мамину руку, по ее щекам текли слезы, и я впервые осознал, что боль может быть такой сильной, даже если человек молчит. Это зрелище навсегда осталось в моей памяти: лицо мистера Джеймса – такое спокойное, будто он просто спал, и Маргарет, прижавшаяся к маме, как испуганный ребенок.

Похороны были скромные, поскольку мистер Джеймс считал, что умершему все равно, насколько роскошный бант у него красуется на гробу. Маргарет разрешила слугам попрощаться с хозяином после того, как все гости, включая ее сестер, покинут имение. Честь произнести прощальные слова досталась маме, поскольку она была самой грамотной из слуг и легко могла облачить свои мысли в высокопарные слова.

В этот день меня позвала Маргарет и вручила памятный подарок – запонки из белого золота с большим зеленым рубином по центру и письмо, которое просил передать мне мистер Даррелл. Конечно, я узнал эти запонки, но меня больше волновало, что написано в письме. Я побежал к себе в комнату, прижимая так сильно полученные подарки, что у меня несколько минут на груди оставались следы этих запонок. Закрыв накрепко дверь в комнату, укутавшись в теплое одеяло, я раскрыл письмо и приступил к чтению. Аккуратный и каллиграфический почерк мистера Даррелла растрогал мое сердце так, что слезы мешали читать письмо.

«Дорогой Бомани, ты вырос на моих глазах и стал сильным и добрым мальчиком. Я хочу, чтобы ты не забывал, трудности в жизни будут всегда, каждый будет пытаться сломить тебя, однако они могут повредить лишь твою физическую оболочку, но не твою волю.

Я помню, как готовился к встрече друзей из Бостона и надевал эти запонки, которые подарил дорогой мне человек. Ты посмотрел на меня и сказал: «Если бы у меня были такие запонки, я бы был похож на настоящего джентльмена». Я тогда посмеялся и сказал, что джентльменами нас делают не запонки, а наши поступки. Так и есть, ты увидишь еще много людей в дорогих запонках, которых тяжело назвать настоящими мужчинами.