Красно-желтые дни. Сокровища Юмы

– Вы, Степушка, не против, если мы вместе помолимся перед трапезой? – ошарашила бабушка Марта гостя.

Майер кивнул с глупой улыбкой и посторонился, чтобы не мешать церемонии.

– Патер ностер, кви ен целис, – начал профессор, произнося слова слегка нараспев.

Сколько они не виделись, полгода? И вот известный ученый, знающий о строении земли и ее истории столько, что ни в какую Библию не поместится, не просто позволяет супруге “это невинное суеверие”, но и принимает в нем прямое участие!

Старички молились так, будто и не было все эти годы в их семье молчаливого противостояния веры и неверия, прерываемого редкими всплесками прозелитизма от одной из сторон.

“Одно из двух: либо проповедь бабушки Марты подействовала”, – дивился Майер произошедшей метаморфозе, – “либо старческий маразм”.

Майер посмотрел в сторону камина, куда супруги устремляли благоговейные взгляды. Его мраморное обрамление напоминало античный портик с колоннами. Раньше по центру портика стоял бюст Вольтера, Майер хорошо это помнил. Но теперь там находилась икона Богородицы, выполненная в виде каменного барельефа. Мастер оставил края слэба не ограненными, слегка подрезав низ для устойчивости. По бокам располагались два бронзовых подсвечника в виде девушек с амфорами на головах, в них – фигурные красные свечи, едва тронутые огнем.

“Амен”, – произнесли супруги, завершая молитву, и все сели к столу.

За чаем Майер молчал и прятал глаза, не понимая, как себя вести. Раньше у них было много общих тем для беседы: они говорили о нуждах музея, о новинках экспозиции и об открытиях в мире геологии. Если и касались религии, то чисто в философском ключе. А фразу “Верую, ибо абсурдно” профессор употреблял не иначе как насмешку над новомодными геологическими гипотезами.

– Этот Моррис всерьез заявляет, что Земле не более десяти тысяч лет! Как вам это нравится? – искренне возмущался профессор, прочитав статью о молодой Земле в одном из научных журналов.

А что теперь? Теперь перед ним сидит совсем другой человек, не профессор Шмидт, а выживший из ума суеверный старикашка. Принять это факт Майеру было трудно, и он продолжал прихлебывать чай, ограничиваясь короткими похвалами в адрес выпечки бабушки Марты.

– Вижу, вы слегка удивлены, дорогой Степан Леонидович, – первым прервал неловкое молчание профессор.

– Честно говоря, да. Я и подумать не мог, что вы, профессор, с вашими знаниями, аналитическим умом…

Майер запнулся, подбирая подходящие слова, но профессор его опередил:

– Вы хотели сказать: поверил в Бога?

– Именно так. Но… Религия дело сугубо личное, и вы вовсе не обязаны…

Майер уже пожалел, что затеял этот разговор, можно ведь было сделать вид, что ничего не произошло. Но профессор, похоже, сам желал объясниться.

– Ваше удивление мне понятно, и, поверьте, если бы месяц назад мне кто-нибудь сказал, что я вместе с бабушкой Мартой стану красить яйца к Пасхе, – он положил руку на кисть супруги, и та ответила ему нежным взглядом, – я бы удивился не меньше вашего.

Профессор замолчал и сосредоточенно посмотрел на икону.

– Дело в том, – продолжил он мягким тоном, – что большую часть жизни я занимался наукой, и в своих убеждениях привык полагаться на экспериментально доказуемые факты. Бог, душа, ангел – физических параметров не имеют, следовательно, нет и объекта для исследования. Тем не менее, я всегда считал, что трансцендентные феномены вполне допустимы в философском дискурсе. Более того, этика и общественная мораль без идеи Бога – тонкая пенка на поверхности океана: подул ветер, поднялись волны, – и нет ее. Да, я не был религиозен. Но лишь потому, что научная картина мира меня вполне устраивала.

Профессор замолчал и пристально посмотрел на икону.

– Давайте угадаю: вашу веру в науку поколебало волшебство бабушки Марты, – улыбнулся Майер и взял с блюда кусок кулича.

– Вы недалеки от истины, мой друг, – старички переглянулись и бабушка Марта многозначительно кивнула. – Вы же знаете, что я не любитель всех этих… обрядов, церемоний. Мне и сейчас трудно представить себя на церковной службе. Я бы предпочел поклоняться Творцу в храме природы, – среди своих камней. Тем более, что именно они привели меня к вере.

– Любопытно, – Майер отставил от себя чашку и вытер губы салфеткой. – Они что, приняли подобие креста, а может быть… заговорили?

– В самую точку, Степан Леонидович. «Если они умолкнут, то камни возопиют».

– Не знал, профессор, что вы такой знаток Библии.

– Какой там, – махнул старик рукой. – Так, какие-то обрывки, то, что слышал в детстве от бабушки. Она у меня суровая католичка была: четки из рук не выпускала, на колени ставила, – розарий заставляла читать.

– Понятно теперь, откуда такое знание латыни… Однако, что с камнями, – что они вам «возопили»?

Супруги еще раз переглянулись и профессор развел руками:

– Вы вновь угадали, и это поразительно! Не трубным гласом и не хождением гор, а образом Девы Марии Господь привел меня к Себе.

На последних словах голос у профессора задрожал, он поднялся со стула и осенил себя крестным знамением. Майер стыдливо отвел глаза в сторону: признаки старческого маразма у великого ученого – зрелище не из приятных.

– Впрочем, к чему слова. Можете убедиться сами. – Профессор обогнул стол и подошел к камину. – Посмотрите на это чудо, друг мой, и не думайте, что старик Шмидт выжил из ума.

Словно пойманный на обмане мальчишка, Майер заерзал на стуле. Положение безнадежное: профессор уже «читает мысли», а значит находится в состоянии контролируемого помешательства. А это может повредить делу.

– Я весь во внимании. – Майер встал из-за стола и посмотрел на профессора.

– Знаете, как называется этот образ? – Старик не сводил глаз с иконы на камне. – Живоносный Источник. Его написали в память о чудесном источнике воды, который в пятом веке нашел в окрестностях столицы Византийский император Лев.

– Что же в нем чудесного? – Майер склонил голову набок и прищурился, всматриваясь в детали резного изображения. – Обычный каменный барельеф, неотшлифованный только. Неплохая стилизация под древность. Не пойму, что за порода… На мрамор не похоже.

Профессор торжествующе молчал и загадочно улыбался, заложив руки за спину.

– Вы это сами? Да вы настоящий художник, профессор.

– Адик, ну что же ты? – в голосе бабушки Марты прозвучали нотки упрека. – Расскажи уже Степану Леонидовичу, как все было.

– Хорошо, – кивнул старик. – Я только хотел, чтобы Степан Леонидович дал независимую оценку, так сказать. Вы правы, это не мрамор. Ситцевая яшма – жемчужина Урала. Найти ее в наших местах – само по себе чудо.

– Извините, профессор, мне кажется, это большая натяжка.

– А что есть чудо, друг мой? Нарушение естественного порядка вещей, не более. Но вы правы, настоящим чудом это не назовешь. Мало ли как этот камень здесь оказался. Вот если бы яшма на наших глазах превратилась в кварц или, скажем, в золото, тогда…

– Тогда бы вы были великим алхимиком, – не сдержал Майер саркастической улыбки.

– Пожалуй, что так, – нахмурился профессор, но тут же брови у него взлетели: – Однако, вы верно заметили: превратить яшму в золото с помощью горелки и реторты – а хоть бы и без них, – это еще не чудо. А вот найти икону внутри камня, пролежавшего в горах десятки тысяч лет – совсем другое дело.

– Постойте, – Майер выставил ладони перед собой и осторожно заглянул в глаза собеседнику: – Вы хотите сказать, что этот барельеф находился внутри обычного камня? Но… как вы его обнаружили?

– Если коротко – с помощью молотка и зубила. – Профессор улыбнулся так, что морщинки на лице заиграли лучиками. – Вижу по глазам, вы мне не верите. Но вам придется поверить: профессор Шмидт может ошибаться, но лгать… Дорогая, нам бы еще чаю – для поддержания беседы.

Бабушка Марта едва заметно кивнула, взяла со стола пустой чайник и отправилась утиной походкой на кухню. Профессор проводил супругу ласковым взглядом и предложил гостю присесть.

– Месяц назад, – начал он свой рассказ, – бабушка Марта объявила, что будет поститься перед Пасхой. Я не обратил внимания, – она каждый год говела, но по состоянию здоровья ограничивалась средой и пятницей. А тут так строго взялась: что ни день – овсянка, гречка, капуста. И всё без растительного масла, представляете? Через неделю совсем ослабела – ходит по дому за стены держится. А в воскресенье слегла. Лежит вся бледная, ни кровиночки, и говорит так еле-еле: все, готовься, муженек, пора мне домой…

Старик всхлипнул и вытер салфеткой глаза.

– Простите, до сих пор не могу успокоиться. Столько лет вместе, душа в душу… Я на нее рассердился даже, зачем, мол, голодом себя моришь? Ты итак святая – худого слова от тебя никто не слышал, только добро людям делала. А она знаете что? – Профессор сглотнул подкативший к горлу комок. – Говорит, я не за себя пощусь, за тебя, чтобы нам на том свете вместе быть…

Он закрыл лицо ладонями и плечи у него затряслись. С кухни доносился звон посуды и шум закипающего чайника – бабушка Марта не спешила возвращаться к столу.

– Я и говорю: что мне сделать, чтобы ты осталась? – старик скомкал мокрую салфетку в кулак и заговорил сдавленным голосом. – Верить как ты я не могу. Мне все нужно увидеть своими глазами, потрогать, проанализировать. Может быть, есть другое средство? Ты только скажи, я все сделаю. А она знаете что? Постись, говорит, со мной два раза в неделю, а потом отпразднуем вместе Пасху. – Лицо у профессор просветлело. – Я, конечно же, согласился и побежал куриный бульон варить. Через два дня бабушка Марта хлопотала по дому как ни в чем не бывало. Я, грешным делом, подумал, не схитрила ли. Но, дал слово, держись! Так и стали мы с ней постничать: в среду – картошка, в пятницу – макарошки. И ничего! Я даже поправился на пару килограмм от такой диеты.

– Мама всегда говорила, – появилась в дверном проеме бабушка Марта: – слоны одну травку кушают, а вон какие большие.

– А ведь не поспоришь! – Профессор подхватил чайник из рук супруги и поставил на стол. – Однако… Недели две назад собрался музейную коллекцию обновить. Благо, материала – лет на десять хватит. Чтобы всю красоту камня увидеть, надо слэм сделать – распилить камень на части и отшлифовать. Дай, думаю, с яшмы начну. Еле как до станка дотащил, а толку? Поднять так и не смог – силы уже не те. Решил: расколю на две части, так удобнее будет… Спасибо, дорогая, – улыбнулся профессор супруге, протянувшей ему чашку горячего чая. – Метод простой: забиваешь клинья по периметру, пока не развалится. Сколько я их уже расколол – не сосчитать. Но такое… Скол на удивление ровный получился. Взял я его, закрепил в тиски, вижу – вроде как фигура человека на камне выступила. Ополоснул водой, подсушил немного и обмер… Санкта Мариа!

Бабушка Марта сложила ладони в молитвенной позе, а профессор с умилением посмотрел на икону.

– Вы хотите сказать, что изображение находилось внутри камня? – недоверчиво покосился Майер в сторону барельефа.

– Могу засвидетельствовать этот факт под присягой, – в голосе старика послышались нотки оскорбленной добродетели.

Пока длился рассказ, Майер то и дело поглядывал на часы – визит затянулся. Но после таких откровений спешить было нельзя – хозяева могли обидеться. Он встал, подошел к камину и принялся изучать барельеф.

– Поразительно! – Майер едва не касался носом каменного изображения. – Не хватает окончательной проработки мелких деталей, а так – вполне ручная работа… Однако, с бокового ракурса все не так очевидно.

– У вас острый глаз, мой друг, – профессор подошел к камину и стал похож на престарелого Холмса. – Вы вполне могли бы дать экспертную оценку этому артефакту.

– Ну, это вряд ли, – усмехнулся Майер. – Имей я квалификацию вашего уровня, я бы сегодня к вам не приехал.

– Так-так-так, – профессор оживленно потер желтоватые костлявые кисти. – Стало быть, у вас ко мне дело? Что же вы молчали? Поднимемся в кабинет, там все и обговорим. Дорогая, отпусти нас со Степаном Леонидовичем, у нас конфиденциальный разговор.

– Благодарю за угощение, Марта Рудольфовна! Куличи у вас – умопомрачительные. Давно таких не ел.

– Да что вы, Степушка, это еще не кули-и-ич, – расплылась в довольной улыбке хозяйка и принялась хлопотать вокруг стола: – Я вам сейчас приготовлю с кремом и посыпкой, – разговеться на Пасху.

По скрипучей винтовой лестнице они поднялись на второй этаж и оказались внутри просторной мансарды с двумя световыми окнами и балконом. У стен теснились забитые под завязку книжные полки. Недалеко от распахнутых дверей балкона комнату перегораживал потемневший от времени деревянный стол. На нем – сущий хаос: пирамидки из книг, старая пишущая машинка с начатой страницей, стопка исписанной бумаги, чистые листы, органайзер с канцелярскими принадлежностями, транзистор с погнутой антенной; с правого края – лампы и линзы на кронштейнах, металлические суставы струбцин, молоточки, керны, пилочки, бинокулярный микроскоп. И повсюду, словно елочные игрушки, – образцы породы, разноцветные кристаллы, слитки. Дом был старый и от шагов по полу абажур, напоминающий летающую тарелку, слегка покачивался, оживляя камни и предметы, находящиеся на столе.

– Ну-с, чем могу служить? – профессор пригласил гостя присесть в плетеное кресло с подлокотниками, и сам разместился напротив в точно таком же кресле.

Майер расстегнул кожаную барсетку, вынул длинный футляр из красного дерева и положил на край стола.

– На днях у нас состоялась встреча с одной… зарубежной делегацией. Гости передали в дар городу ювелирные изделия: золотые изделия, самоцветы, драгоценные камни. Мы, само собой, все приняли под расписку и с разрешения полиции поместили на хранение в здании администрации. Банк отказался – в районе с туманом связь нарушилась, а они крупные ценности только с разрешения центра на хранение берут. Понятно, что дареному коню в зубы не смотрят, но хотелось бы знать, какова реальная ценность подарка.

– Понимаю, – поиграл сцепленными в замок пальцами профессор. – Судя по этой шкатулке, вы привезли лишь малую часть.

– О, да! Специалистов по золоту и самоцветам мы нашли. Но это – особый случай. – Майер встал со стула и открыл футляр. – Извольте сами убедиться.

Порывистым движением профессор покинул кресло и, оперевшись руками на стол, склонился над футляром. Каплей звездного дождя, упавшей на Землю в начале времен, на черном бархатном ложе покоился невероятных размеров алмаз.

– Какой краса-а-авец! – завороженно воскликнул профессор. – Сваровски определенно превзошли самих себя: уровень натурализации – невероятный!

– Вы хотите сказать, что это подделка? Вот так сразу, без аппаратуры и анализа данных?

– А зачем? Все итак понятно. Он явно больше, чем Звезда Африки. Алмазы такого размера давно все учтены и описаны. Даю руку на отсечение, вы не найдете его ни в одном каталоге.

– Но, вы же сами сказали – натурализация…

– Действительно, – профессор выпрямился и принялся пощипывать подбородок, – уровень подделки довольно высокий, я бы сказал, стопроцентный. Обычно с фианитом такого сделать нельзя… – Он взял со стола большую лупу и снова склонился над футляром. – Знаете что? Оставьте его мне. Завтра… Нет, пожалуй, послезавтра я смогу дать исчерпывающее заключение.

– А почему не сегодня, не сейчас?

– Райэнергосеть, друг мой. Какой-то умник посчитал, что днем в поселке свет не нужен. Сколько сейчас времени? – профессор поднес к глазам наручные часы. – Через пять минут свет отключат и дадут только вечером, в восемь.

– Бардак! – нахмурился Майер. – Я все исправлю, Адольф Францевич. Сразу, как доберусь до города.

– О, не беспокойтесь! Мы уже привыкли. Бабушка Марта наверное уже и свечи зажгла: с этим туманом день в сумерки превратился… Ну что, договорились?

Майер в нерешительности посмотрел на камень, потом на стоящую за балконным окном стену тумана. Если алмаз настоящий, то оставлять его без охраны нельзя. Мало что может случиться. В то же время, более надежного места, чем дом профессора Шмидта, сейчас найти трудно: вокруг ни души, до города сотня километров. Сам профессор – бессребреник, каких свет не видал.

– Ваш Манлихер еще в строю? – живо поинтересовался Майер.

– А как же! Этот старый солдат еще повоюет!

Профессор достал из верхнего ящика стола старинный пистолет и небольшой съемный магазин на пять патронов. Начищенные до блеска вороненая сталь ствола, затвор и курок из нержавейки, рукоятка с декором из светлого дерева – все говорило о том, что у пистолета заботливый хозяин.

– Наследство от первого начальника экспедиции, – с любовью разглядывал старик служебное оружие. – Он его в сорок пятом в Австрии у какого-то эсэсовца затрофеил. За сорок лет только один раз и понадобился, в девяносто восьмом, если не ошибаюсь. Приехали на двух машинах: стриженные, в кожаных куртках, все в золотых цепях, – и давай в двери музея ломиться. Пришлось выйти на балкон, пальнуть в воздух пару раз. Они сначала на землю попадали, а когда меня увидели, смеяться стали. Убирай, говорят, отец, свою игрушку, мы тебя не тронем. Мы потом с ними подружились: я им «магические» шары из кварца делал, а они их индусам за большие деньги продавали.

Прощались в прихожей при свечах. Хлебосольная хозяйка вручила гостю пакет с куличами и крашенками, и они расцеловались по-родственному: «Светлой Пасхи вам, Степушка! Храни вас Бог!»

– Не извольте беспокоиться, Степан Леонидович, – профессор энергично тряс Майеру кисть. – Сделаем так – не стыдно будет в научном журнале опубликовать.

Отъезжая, Майер заметил в зеркало заднего вида, как супруги провожают его на пороге дома с горящими свечами в руках: профессор махал ладонью, а бабушка Марта рисовала в воздухе крест своей пухленькой ручкой. Скоро их фигуры скрылись за туманом и только огоньки свечей еще какое-то время слабо мерцали во мгле.

Выехав на трассу, Майер нажал на педаль газа и стрелка спидометра плавно переместилась на отметку сто. Перемена, произошедшая с профессором Шмидтом, не давала покоя: благодаря “чудесной” находке, религиозный дурман прочно засел в некогда светлой голове, и теперь все, что попадает в его поле внимания становится знамением свыше.

“Бред, сущий бред!” – колошматил ладонью по баранке Майер. – “Вот так и создаются легенды: увидел в разломе фигурку человека, и от страха потерять близкого человека, поверил. Да таких “барельефов” в горах – пруд пруди! При желании, что угодно найдешь, хоть черта лысого”.

Дорога по прежнему пустовала – ни машин, ни людей. Промелькнула куртка, брошенная на обочине – еще одна примета, чтобы отыскать труп в сплошном молоке.

Хотел заехать на заправку в туалет, но передумал. Затормозил, вышел из машины и встал на краю дороги – все равно никто увидит. Огни прожекторов обрисовывали силуэты приземистой коробки здания и столбы топливных колонок, скучающих по очередям из машин.

Заводя мотор, увидел в зеркале, как на трассу медленно выруливает минивэн с выключенными фарами.

“Придурки”, – ухмыльнулся Майер. – “От кого прячутся? Попадись они мне навстречу, могли бы и не разъехаться”.

Минут десять ехал осторожно, раздумывая, куда это абрамовская братва намылились. Транспорт служебный, используется только с разрешения мэра. Но, глянув на часы, притопил – время близилось к вечеру, а в городе еще дел выше крыши.

Ровный гул мотора и мелькающие за окном тени деревьев напоминали о том, что машина не стоит на месте, а мчится на полной скорости сквозь туман. Жаль, что выбросил магнитолу, можно было диски или кассеты послушать. Чтобы развеять гипнотический эффект поездки, запел старый утесовский шлягер:

– Мы летим, ковыляя во мгле. Мы летим на последнем крыле. – В ноты певец на попадал, да и старался не особо, главное – не заснуть. – Хвост горит, бак пробит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле-е-е!

Когда из тумана вынырнули огненные бабочки и заплясали перед лобовым стеклом, Майер даже не удивился. Он встряхнул головой и с силой протер ладонью глаза. Этого мгновения хватило, чтобы бабочки превратились в огоньки свечей в руках у супругов Шмидтов. Раздался глухой удар о жесть капота, и Майер, заорав благим матом, ударил по тормозам.

Он сидел, тяжело дыша, и широко открытыми глазами смотрел на кровавую полосу, пересекающую поверхность капота наискосок. В висках стучало, руки и ноги налились свинцом. Неимоверным усилием заставил себя выйти из машины и медленно пошел по дороге, выставив ладони перед собой.

Едва тормозной след оборвался, заметил, как что-то серое шевелится впереди на асфальте. Крадучись, почти не дыша, приблизился и замер в недоумении.

Посреди дороги лежали два голубя. Один мертвый, с разбитой головой, другой еще живой, но со сломанным крылом. Майер взял теплое, трепыхающееся тельце в руки.

– Прости, дружок, – произнес с жалостью, – я не хотел. Так бывает. Вы оказались не в то время и не в том месте.

Сизарь моргнул еще пару раз, и бусинки глаз его затянулись белесой пленкой. Пернатое тельце вздрогнуло, и голубь затих. Майер убрал голубей с дороги и положил в кювет. Вернувшись к машине, попробовал стереть следы преступления, но только размазал.

«Не слишком ли много крови для одного дня?» – подумал, глядя на большое розовое пятно на капоте.

Сердце, охваченное внезапной тревогой, забилось вдруг со страшной силой. Профессор!.. Бабушка Марта! Что за странное видение, да еще в такую минуту? Нет, это просто паническая атака. Дыши, Степа, дыши…

Да что же это такое! Майер запрыгнул в машину, врубил зажигание и крутанул руль влево до упора. На спидометр старался не смотреть, но по реву мотора догадывался – сто сорок, не меньше. Через тридцать минут свернул на грунтовку, прошуршал по поселку, подпрыгивая на кочках, и затормозил там, откуда уехал полтора часа назад.

К дому профессора почти бежал, отбиваясь от зеленых лап папоротника. У двери остановился, но позвонил не сразу – дал себе время отдышаться, чтобы не напугать хозяев.

Звонок прозвенел как в прошлый раз – тихо и мелодично. Тишина…

“Держи себя в руках”…

Еще звонок… Снова ни звука. Только шум в ушах, словно кто-то большой горячо дышит в затылок.

Позвонить еще? Нет, хватит, надо действовать. Майер взялся за стальную дверную ручку и легонько толкнул от себя. Жалостно скрипнув, дверь отворилась наполовину. Коридор утопал в сумраке, и только боковой дверной проем, ведущий в гостиную, слабо светился красным.

– Профессор! Марта Рудольфовна! Это опять я! Вы дома?

Крик разнесся по комнатам и затих без ответа. Майер распахнул дверь до конца и, крадучись, пошел на свет.

Источником света оказались свечи, стоящие на камине. Они уже догорали и огоньки выплясывали свой последний танец в круглых чашечках на головах бронзовых танцовщиц. В комнате все по прежнему: пасхальная горка на столе, Киевский торт в упаковке, неприбранный чайный сервиз. Только вместо аромата выпечки – приторный запах фенобарбитала.

– Хозяева, – тихонько позвал Майер и вошел в гостиную.

На кушетке, прятавшейся за столом в темном углу комнаты, он заметил бабушку Марту. Она лежала на спине, положив правую руку на грудь, левая безвольно свисала, касаясь пола.

«Спит, наверное, а я тут разорался».

Боясь потревожить старческий сон, Майер сделал пару осторожных шагов и в груди у него похолодело.

Старушка не спала.

В ее широко открытых глазах плясали огоньки свечей, а на лице застыла печать изумления, словно вместо оклеенного обоями потолка она увидела бездонное звездное небо. Рядом с рукой на полу лежал открытый бутылек валокордина, на выцветшем половике – мокрое пятно от разлитого лекарства.

Еще не веря своим глазам, Майер бросился к кушетке, упал на колени и приник ухом к груди старушки. Ничего. Пощупал сонную артерию – пульс отсутствует.

– Как же так?.. Почему?.. – пробормотал он, положив руки на край кушетки.

Не факт смерти поразил его – в конце концов, старушке уже под девяносто! – но та скорость, с которой все случилось: чуть более часа назад она еще звала его ласково: «Степушка», потчевала куличами, и вот уже лежит холодная и немая, глядя куда-то вдаль остекленевшим взглядом.

Майер провел ладонью по глазам покойницы и веки закрылись.

Но где профессор? Побежал к сторожу вызывать врача? Скорее всего… Но как, связи же нет! Значит, сейчас вернется и все увидит…

Майер выскочил из дома и принялся нервно расхаживать по веранде: надо встретить старика и аккуратно сообщить о смерти супруги.

Как же все не вовремя! Труп в поле, бабушка Марта, голуби эти…

Майер остановился как вкопанный. А при чем голуби? Голуби не при чем. Голуби сами по себе. А старики со свечами на дороге – сонный бред, совпадение…

“Черт! Когда же все это закончится?!” – саданул он кулаком по деревянной опоре, подпирающей козырек над верандой.

Что-то прошуршало по кровельной жести и звякнуло об бетон отмостки. Майер перегнулся через перила и заметил внизу куски битого стекла. Быстро спустился по ступенькам и посмотрел на балкон. Двери все так же открыты, но одно из боковых окон ощетинилось угловатыми осколками. Час тому назад в этом окне Майер видел отражение профессора, а значит окно было целым.