Красно-желтые дни. Сокровища Юмы

– На всякий случай, – уклончиво ответила Жанна, доставая пестрый шерстяной свитер из гардероба. – Там может пригодиться.

– Там, это где? – насторожился отец.

– Там, где нас не найдут.

– Так-так-так, – Майер распахнул дверь и встал на пороге. – И как это понимать?

– Соло приходил, – повернулась Жанна к отцу. – Рассказал про суд… Антона не отпустили.

– И что теперь?

– Теперь его могут посадить на пятнадцать лет.

– И ты как жена декабриста собираешься ехать за ним в Сибирь?

– Ты же нам не поможешь? – посмотрела она с мольбой, прижав свитер к груди.

– Чем я могу помочь? Организовать побег?

Дочь надулась и принялась нервно шарить по полкам гардероба.

– И все же, могу я знать, что ты задумала? – Майер опустился на пуфик у косметического столика.

– Я говорила с вождем… – Жанна схватила блузку и бросила на кровать.

– С кем? – от неожиданности Майер охрип.

– Не притворяйся, ты прекрасно знаешь, о ком я.

– Конечно, знаю. Но как вы с ним…

– Раиса Четина – ваша сотрудница, между прочим – организовала нам встречу.

– И… что он тебе сказал?

– Не только мне – всем девочкам из ведьминской школы…

– Ведьминской? – глаза у Майера округлились.

– Ты как маленький, честное слово, – усмехнулась дочь. – Будто не знал, что у вас в штате дипломированный экстрасенс и таролог.

– И что вам наплел этот… вождь?

– А тебе зачем? Ты же ни в Бога ни в дьявола не веришь… Ну хорошо, – не выдержала Жанна тяжелый отцовский взгляд и присела на краешек кровати. – Есть такая тема – магия поступка называется. Это когда тебе нужно, чтобы люди сделали, чего не хотят. Ну или не могут, понимаешь?

Майер молча помотал головой.

– А-а-а! – зарычала Жанна, приподняв растопыренными пятернями распущенные волосы. – Что тут непонятного? Просто делаешь все по магическому фэншую и твое желание исполняется. Андэстэнд?

– Понятно, – усмехнулся отец. – Чики-брики, и все готово.

Жанна обиженно насупилась и принялась рыться с чемодане.

– Ну ладно, ладно. Допустим, сработает, что тогда? Какое у тебя желание?

– Ты знаешь… Чтобы Антона отпустили.

– М-да, – почесал Майер макушку.

– Лучше бы я тебе не говорила. Фома неверующий.

– Вера тут ни при чём, – серьезно посмотрел отец. – Это все из области психологии. Или психиатрии… Хорошо, отпустят твоего друга, потом что, в бега? Сибирь, Аляска, может быть, Гренландия?

– Великая Мать путь укажет.

В комнате будто холодом повеяло. Дочь стояла спиной, но Майеру показалось, что он слышит голос переводчицы из отдела кадров. Совладав с волнением, произнес как можно весомее:

– Ты. Никуда. Не пойдешь. Я не разрешаю.

– Это почему? – усмехнулась Жанна.

– Ты не знаешь, кто эти люди и что из себя представляют.

– Ну да! Сектанты, мракобесы, детей по ночам кушают.

– Прекрати! – крикнул он, вскочив на ноги. Заметив испуг в глазах дочери, взял себя в руки, подошел, схватил за плечи и прошептал словно в горячке: – Они уже не люди давно. Не из нашего мира, понимаешь?

– Ага, инопланетяне, – выпучила Жанна глаза. – Люди как люди, не хуже других. Уж точно лучше абрамовской кодлы.

– Что? – Горячая волна ударила в голову и ладони разжались сами собой.

Он знал, как к нему относятся друзья дочери – все они принадлежали к молодежному крылу оппозиции. В их черно-белом мире Абрамов был главным злом, а все, кто хоть как-то с ним связан – приспешники зла, “абрамовские холуи” или “кодла”. Майер, как первый заместитель мэра, имел у них титул серого кардинала и демиурга преступных дел Абрамова.

Жанна примкнула к ним из чистого любопытства: среди всех студенческих тусовок выбрала самую яркую. Это никак не повлияло на ее отношения с отцом, который, после ухода из семьи матери, был самым близким ей человеком. К тому же прекрасно знала – должность первого заместителя главы Солнечногорска та еще каторга.

– Пап, тебе что, плохо? – Испугавшись, Жанна схватила отца за руку. – Прости, я не хотела…

– Все нормально. – Майер сделал глубокий вдох через нос и потер ладонью покрасневший лоб. – Хотя, какой там…

Он весь осунулся, медленно опустился на пуфик и с грустью посмотрел на дочь.

– Я так понимаю, решения своего ты не изменишь…

– Инициация назначена на завтра, – возилась Жанна с молниями на чемодане. – Приходи, если хочешь, к пещере Шамана, сам все увидишь.

Закончив с багажом, она повернулась и их взгляды встретились.

– Пообещай, хотя бы, вернуться домой, если у вас… у них ничего получится, – произнёс Майер ослабевшим голосом.

Жанна подошла к отцу, присела на корточки и положила ладошки ему на колени.

– Не переживай, пап, – посмотрела она ласковым котенком, – я уже не маленькая.

Майер тяжело вздохнул и поцеловал ее в лоб. Каждый имеет право на ошибку. Но боже мой, как же мучительно трудно признать это право за тем, кто тебе дорог!

Жанна чирикнула: “Все, папуль, пока”, подхватила чемодан и вышла из комнаты. Почему-то именно этот момент, а не то, как фигура дочери растворяется в окутавшей сад дымке, стоял сейчас перед глазами.

Майер вырулил на заправку – с туманом в городе начались проблемы с топливом – и, притормозив у колонки, заглушил мотор. Пока прибор отсчитывал литры, присмотрелся к минивэну, припаркованному на стоянке. Это был транспорт СФИНКСа – охранного агентства, куда Абрамов собрал своих старых дружков. Фары выключены, в салоне темно, – что они здесь потеряли?

“Застолбили заправку, чтобы в область не мотаться”, – сделал вывод Майер.

С полным баком автомобиль побежал веселее. Давно рассвело. Силуэты кустов и деревьев, стоявших по бокам шоссе, мелькали за окном. Очертания леса едва проступали сквозь пелену тумана, возвышаясь по обе стороны дороги сплошной стеной. Иногда лес отступал, и возникало ощущение невесомости – настолько ровным было асфальтовое покрытие. Пора уже подумать о деле – вечером позвонил мэр и попросил свозить “камушки” на оценку к специалисту. Но мысли снова вернулись к дочери.

Проблемы начались еще до рождения Жанны.

С ее матерью они познакомились на фуршете в честь первого срока Абрамова. Звезда модельного бизнеса, белокурая и грациозная бестия, она громко смеялась, когда подвыпивший Майер пытался изобразить на салфетке принцип теории вероятности. А утром он нашел ее у себя в постели.

Расписались после того, как девушка забеременела. Было много слез, крика и битой посуды, угроз напиться таблеток и выброситься в окно. Но увидев размер зарплатного счета будущего супруга, пообещала не делать аборт.

На следующий день после родов “мамочка” перевязала груди. Взывать к материнским чувствам не стал – диеты, фитнес, светские тусовки были единственным смыслом ее жизни. Пришлось нанять малышке кормилицу.

Около года жили более-менее нормально. Майер днями мотался по службе, оставив дочь на попечение прислуги. Жена не вылазила из салонов красоты и фитнес-центров, еженедельно устраивая шопинги и девичники. Скоро денег ей стало не хватать, начались скандалы. Чтобы успокоить супругу, отдал ей абрамовскую карту и коды.

Зря он это сделал.

Почувствовав вкус больших денег, жена поначалу порхала веселой стрекозой, ласково называя мужа папочкой, пока не поняла, что тому не нужны ни Дубаи с Канарами, ни тайские, ни египетские курорты. Нарвавшись пару раз на решительный отказ, собрала свой гардероб от европейских брендов и, оставив отцу трехлетнюю дочурку, рванула с молодым любовником на новеньком Мерсе в погоню за феличитой.

Искать ее Майер не стал. Хотел заблокировать карту, но в последний момент передумал – пусть пользуется. Хотя по характеру жены знал – не вернется. Только однажды, когда дочери исполнилось четырнадцать, совершил со счета транзакцию – оплатил учебу в элитной американской школе.

Жанна росла в окружении домработниц и гувернанток. В тринадцать принялась хамить, обвиняя отца в том, что разрушил семью и лишил ее нормального детства. Тот оправдываться не стал, а предложил ей поехать пожить у матери: год назад она прислала на электронку сообщение с берегов солнечной Флориды.

Предвидя проблемы, Майер нашел в Майами частную школу с полным пансионом, чтобы в случае чего дочь не оказалась без крыши над головой. Оставшиеся до отъезда месяцы Жанна ходила как шелковая – не верила своему счастью.

В аэропорту они долго стояли обнявшись у входа в терминал.

– Папочка, миленький, прости! – шептала Жанна, прижавшись к отцовской груди мокрой от слез щекой. – Я обязательно вернусь, вот увидишь.

– Знаю, дочь, – гладил он волнистый каштан родных волос, а сердце съедала тоска: он, конечно, плохой отец, но и мать не подарок.

Жанна поняла это через месяц жизни в доме матери. Та как раз завела себе нового любовника – молодого аргентинского мачо. Они постоянно ссорились из-за денег, которыми мать снабжала ухажёра. Парню все время не хватало и он картинно бранился и хлопал дверью, чтобы вернуться на следующий день с глазами побитого пса.

После очередной сцены, Жанна бросила в сумку свой гардероб и переселилась в кампус, где у нее была пусть небольшая, но уютная комнатка с личным компом и душем.

Мать несколько раз звонила, уговаривала вернуться. Потом приехала сама, долго и нудно плакалась, какая она несчастная, что Матиас ее не понимает, и что она давно бы его выгнала, но в ее возрасте…

– Зачем ты мне все это рассказываешь, мама? – прервала ее Жанна.

– Как, зачем? – захлопала мать слипшимися от слез искусственными ресницами. – Мы же подруги, разве не так?

Через четыре года Жанна вернулась в Россию. От прежней взбалмошной девчонки с косичками не осталось и следа. Широкая улыбка, лицом и статью вся в мать, и только ямочка на подбородке отцовская.

Майер выпросил у мэра неделю и они провели ее вместе: пили чай с блинчиками, гуляли по городу, сидели в кафешке на берегу озера. О матери почти не говорили, больше про школу и новых друзей, про бескрайний океан и ужасные торнадо, строили планы на будущее.

Только однажды Жанна замолчала, а потом сказала с болью в голосе, внимательно глядя в глаза:

– Не обижайся на нее, ладно? Она такая, какая есть, другой мамы у нас не будет.

– Хорошо, – улыбнулся отец, – как скажешь.

Оказывается, дочь не только выросла, но стала рассудительнее, мудрее. И где оно, пресловутое влияние запада?

– Ты не против, если я буду жить отдельно?

Майер улыбнулся, вынул из кармана ключи и положил на кафешный столик.

– Сходи, посмотри квартиру. Понравиться, живи сколько хочешь.

Жанна взяла отцовскую ладонь и приложила к щеке.

– Люблю тебя…

Неожиданно впереди, с правой стороны дороги, зашевелился куст. Не успел автомобиль поравняться с ним, как тот принял очертания огромный летучей мыши и взмыл вверх, растворившись в тумане. Майер ударил по тормозам и сдал обратно. Припарковавшись на обочине, заглушил мотор и долго сидел в салоне, вслушиваясь в тишину и всматриваясь в редкие силуэты деревьев. Потом вышел из машины и, озираясь по сторонам, направился к месту, где заметил необычный “куст”.

Он с трудом преодолел кювет, заросший не по-весеннему буйной травой, и побрел по полю, раздвигая руками колючие и острые стебли. Через несколько шагов впереди появился каменный выступ – гранитная плита, выходящая под наклоном из-под земли. Майер остановился – в теплом и сыром воздухе ему почудились смердящие тона. Он с тревогой оглянулся – машина стояла там же, у обочины, со включенными фарами. Осторожно, словно по минному полю, стал приближаться к выступу. С каждым шагом неприятный запах усиливался. Пришлось вытащить из кармана платок и закрыть нижнюю часть лица. Подойдя вплотную к гранитной глыбе, он застыл в изумлении.

Словно на разделочном столе мясника, на камне лежали растерзанные человеческие останки. Оголенные от плоти ребра безобразно торчали вверх, внутренности отсутствовали. Вместо головы и кистей, кровавое месиво. Ноги в горных ботинках и синих форменных брюках целы, но неестественно вывернуты.

Майер склонился над трупом, чтобы разглядеть шеврон на залитом кровью рукаве куртки, и в тот же момент отшатнулся в рвотном позыве. Продираясь к машине сквозь колючие заросли, старался не дышать, но смердящий запах гнался за ним до самой дороги. Кое-как выбрался на обочину, сорвал испачканную блевотиной куртку и с отвращением бросил на землю. Трясущимися руками достал из салона бутылку с минералкой, долго полоскал горло, оставшуюся часть вылил себе на голову. Только потом сел за руль и, потянувшись носом к ароматизатору, сделал глубокий вдох.

Прошло несколько минут, прежде чем волнение улеглось, стало легче дышать. Но ужасающая картина все еще стояла перед глазами. Благодаря сохранившимся деталям одежды, Майер догадался: там, на плоской каменной глыбе, лежит труп пропавшего несколько дней назад офицера МЧС.

Глава 8. Профессор Шмидт

Дом профессора Адольфа Францевича Шмидта стоял на отшибе затерявшегося в лесу небольшого поселка. Когда-то здесь располагалась база геологической экспедиции, занимавшейся разведкой полезных ископаемых в окрестностях Солнечногорска. В девяностые экспедицию расформировали, а здания скупил дачный кооператив.

Профессор Шмидт будто предвидел такой исход: еще в перестройку, организовал на территории базы Музей Камня и на правах директора выбил себе квартиру – двухэтажный дом с мансардой, где в лучшие годы жили вахтовым методом геологоразведчики. Это помогло пережить трудные времена: когда повсюду прокатилась волна сокращений, и экспедицию расформировали, профессор Шмидт продолжал возиться со своими камнями, о которых знал практически все.

Геологию он любил страстной, всеохватывающей любовью, посвящая ей не только научные статьи и монографии, но каждое мгновение своей жизни. Жена, которую он умудрился найти в молодости, шутила, что попала в плен к Горному Королю. Кроме обычных семейных хлопот, она выполняла роль секретаря – вела переписку мужа с издательствами, составляла графики экскурсий. А их с каждым годом становилось все больше.

Самый простейший минерал в описании профессора обретал свою историю и родословную, путешествовал во времени и пространстве, представал перед восхищенными взорами экскурсантов то свидетелем зарождения жизни на земле, то орудием первобытного человека, то строительным материалом советских пятилеток. Он знал не только свойства камней, но и то, например, в каком городе Южного Урала добывали мрамор для храма Христа Спасителя, каков суммарный вес алмазов в Большой короне Российских Императоров, что написано на “Персте Аллаха”, рассказ о котором профессор непременно заканчивал монологом Чацкого из “Горе от ума”.

В нулевые про Адольфа Францевича вспомнили, – наградили медалью за преданность профессии и даже пригласили на должность преподавателя в областной университет. Сославшись на возраст, он отказался. На самом деле, не мог себе представить, чтобы его детище, в которое он вложил душу и тридцать лет жизни, досталось кому-нибудь другому. А еще хуже – попало в руки дачного кооператива: уникальная коллекция камней наверняка пошла бы на свалку или стала фундаментом еще одного щитового коттеджа.

Майер любил чудаковатого старика и его супругу. Детей у них не было, и он иногда навещал их, снабжая продуктами, чем сильно смущал профессора и радовал “бабушку Марту”. Она всегда звала его по-родственному – Степушка.

– Опять за свое? Что еще за “Степушка”? – выговаривал супруг. – Вы уж простите старуху, отвыкла от этикета в этом медвежьем углу, – оправдывался сконфуженно.

– Ой, и правда, – виновато улыбалась бабушка Марта. – Степан Леонидович, не обижайтесь, я не со зла, исключительно “по глупости женского ума”. – И через пять минут: – Вы какой мед к чаю предпочитаете, Степушка, липовый или гречишный?

Майер, конечно, не обижался, и даже находил забавным наблюдать за этим подобием ссоры, в которой, как ни странно, проявлялась нежная привязанность старичков друг к другу. Уезжал от них всегда с легкой душой, согретый покоем и теплом этого дома.

“А всего-то и нужно”, – размышлял он над секретом гармоничных отношений супругов, – “не гоняться с тапком за чужими тараканами, а перестать их кормить своими придирками. Глядишь, тараканы сами собой разбегутся или в бабочек превратятся, как у Шмидтов”.

Но ужасная находка на трассе все испортила: рассиживаться и гонять чаи, когда в поле лежит труп офицера МЧС – сомнительное удовольствие. Проводного телефона в поселке давно нет. А значит, – показать артефакт профессору – пусть оценит, – поздравить бабушку Марту с наступающей Пасхой, и – обратно. Хорошо, что засек расстояние по счетчику пробега, – другого способа найти место происшествия не осталось.

Грустные мысли отвлекли от дороги и Майер с удивлением заметил, как мимо пронесся километровый знак с трехзначным числом. Он точно помнил, что поворот к поселку находится гораздо раньше. Пришлось развернуться и ехать “на ощупь”, пока не разглядел уходящую вправо полосу дороги.

Майер с удивлением всматривался в заросшую буйной зеленью ленту грунтовки – ощущение, что с зимы здесь никто не ездил. Крайние дома, выплывшие из тумана, стояли без света, калитки и ворота заперты. Мазда покачивалась на рытвинах и напряженно урчала, карабкаясь в гору. Если бы не эта сизая хмарь, дом профессора уже маячил бы в конце улицы. Но сейчас дальше двух метром ничего не видно. И никого, будто дачный сезон и не начинался.

“Не иначе всем поселком на пасхальную службу намылились”, – усмехнулся Майер; по образному выражению профессора Шмидта, на майские выходные здесь открывался “филиал Содома и Гоморры”.

Неожиданно впереди мелькнул и пропал огонек. Майер притормозил. Огонек появился еще пару раз и уже не гас. Он медленно покачивался из стороны в сторону, становясь ярче и увеличиваясь в размере.

“Светлячки”, – пронеслась в голове тревожная мысль.

Майер заглушил двигатель и вышел из машины. Светлячок заметно вырос и превратился в большое желтое пятно. На всякий случай дверь в салон оставил приоткрытой. Пятно остановилось и метнулось в сторону, превратившись в широкий электрический луч. В тот же момент стал виден силуэт человека – он шел вразвалку, светя перед собой большим фонарем. Майер вздохнул с облегчением и захлопнул дверь автомобиля.

– Кто здесь? – прорезал ватную тишину старческий голос.

– Здравствуйте! – крикнул Майер. – Я из района, к профессору Шмидту. Вы не знаете, он у себя?

– Где ж ему быть, – подошел к машине заросший щетиной дедок в камуфляже. – Он уж тридцать лет, почитай, как здесь обретается.

– А где остальные? – Майер захлопнул дверь и шагнул навстречу охраннику.

– Кто ж их знат, – от старика пахнуло перегаром. – Как затуманило, ни одного дачника в глаза не видел. Экскурсиев тож не привозили. Одни мы здесь с профессором.

– А бабушка Марта?

– Ну эт само собой. С нею трое нас, да еще Барбос, друг закадычный.

– Трое в лодке не считая собаки, – улыбнулся Майер.

– Не, лодок нету. Потому как до ближайшей воды километров десять будет, – кивнул в сторону собеседник.

– А как у вас со связью?

– А-а, кранты! – старик недовольно махнул рукой. – Сколько раз говорил директору: купите новую рацию, эта уже давно на ладан дышит.

– Да нет, рация тут не при чем… Ладно, не буду вам мешать.

– Ты этого, – остановил его старик, – не в службу, а в дружбу. Заедь к нашим на Герцена 34, скажи, пусть приедут связь наладят. Да и харч нормальный пусть привезут, – доширак этот уже в горло не лезет.

– Хорошо, заеду обязательно, – кивнул Майер и завел мотор. – Барбосу привет! – махнул рукой и Мазда поползла дальше, шелестя шинами по щебенке.

Только вырулив на стоянку для экскурсионного транспорта, заметил свет в окнах первого этажа профессорского коттеджа – он стоял чуть дальше музея, скрываясь среди ветвей старых сосен. К дому вела выложенная плитняком дорожка. Листья папоротника, обычно прущие под ноги, на этот раз пришлось раздвигать руками.

“Эдак скоро в пальмы превратятся”, – с удивлением касался Майер ладонями разлапистых зеленых лесенок.

Низенькая, по пояс, калитка легонько простонала, пропуская гостя в просторный двор с летней кухней и длинным столом под двускатным навесом – наследием геологической экспедиции. То тут, то там виднелись груды камней разной величины и формы. Резать камни в поисках причудливых узоров и фантастических пейзажей – любимое занятие профессора Шмидта в этой глуши.

По скрипучим ступенькам Майер поднялся на огороженную перилами и заставленную цветами в горшках веранду, подошел к двери и дёрнул за болтавшуюся на цепи фарфоровую ручку. Где-то в глубине дома прозвенел колокольчик и послышался резкий голос профессора:

– Бабушка, открой! Не видишь, я занят!

За дверью долго было тихо, затем раздались шаркающие шаги и старушечье ворчание:

– Ну конечно, он занят. А я, значит, бездельничаю. Тоже мне, барин нашелся.

Загремели ключи в замке, дверь на цепочке чуть приоткрылась и в образовавшуюся щель появилась половина лица бабушки Марты.

– Это вы, Федор? – щурилась подслеповатым взглядом хохяйка.

– Здравствуйте, Марта Рудольфовна. Это Майер, Степан. Извините, ради бога, что без предупреждения… Мне бы с профессором поговорить, если вы не против.

Двери закрылись, звякнув цепочкой, и тут же открылись нараспашку.

– Степан Леонидович! – подняла старческие дряблые руки бабушка Марта.

Майер приобнял старушку и протянул пакет с продуктами:

– Здесь фрукты и торт, Киевский, как вы любите. Это вам к празднику.

– Ой, да что вы! – всплеснула руками старушка и голос у неё дрогнул. – Спасибо вам большое, Степушка, добрая вы душа. Праздник-то какой – Пасха! Дожили, слава Тебе Господи!

– Если это Федор, пусть идет прочь, – раздался из глубины дома резкий голос профессора. – Все, закрыта лавочка, больше ни грамма у меня не получит.

– Адик, успокойся! Это Степушка с гостинцами к нам пожаловал… Ой, да что это мы на пороге-то стоим, заходите, заходите в дом. Устали, поди, с дороги… Тапочки вот оденьте… – суетилась старушка, запирая за гостем дверь.

– О-о! Степан Леонидович! – радостно воскликнул профессор, выйдя в коридор.

В полумраке прихожей худое гладко выбритое лицо его казалось сошедшим с полотен голландских мастеров эпохи Возрождения: глубоко запавшие глаза слабо поблескивали, блестящую лысину обрамлял легкий старческий пушок, переходивший на висках в бакенбарды. В испачканном разноцветными красками фартуке он сам напоминал художника, которого оторвали от мольберта.

Профессор остановился перед гостем и отчеканил, словно заправский дворецкий:

– Сте-пан Ле-о-ни-до-вич! – протянул он костлявую, но необыкновенно крепкую руку для приветствия. – Какими судьбами?

– Здравствуйте, профессор, – смущенно улыбнулся Майер. – Да вот, решил навестить вас перед праздником, гостинцев привез из города. Вы тут одни, как я вижу, без соседей. Да и экскурсий тоже нет.

– И не говорите, – горячо поддержал профессор, – что-то невероятное творится у нас в этом году, ей богу! За исключением Великого смога в Англии в 1952 году, история не знает столь продолжительного тумана. С Лондоном все понятно – там бедствие имело техногенный характер. Откуда взялась эта напасть в Уральских горах, ума не приложу. Я прекрасно помню сводку погоды – обещали солнце и плюс двадцать на майские выходные.

– Адик, не держи гостя в прихожей, – раздался из гостиной назидательный голос бабушки Марты.

– Ой, извините… – встрепенулся профессор и взял гостя за плечи. – Пойдемте, друг мой, пойдемте в зал, вы сейчас такое увидите!

Миновав коридор, они вошли в ярко освещенную гостиную. Прямо под люстрой с хрустальными подвесками, посреди старинного круглого стола, накрытого белой кружевной скатертью, на большом фарфоровом блюде расположилась пестрая горка из куличей и крашеных яиц. Запах свежей сдобы и пряностей, смешиваясь со смоляным духом деревянного дома, создавал неповторимый букет.

– Ух ты! Красота-то какая! – Майер шумно втянул воздух носом. – У вас, как я посмотрю, уже всё готово.

– Всё, да не всё, – вынесла бабушка Марта из кухни тарелку со свежими крашенками. – В кои-то веки собралась пасху сделать, а лавку к майским так и не открыли. А без творога какая пасха, так ведь? Прошу к столу, я вас сейчас экспериментальным куличом попотчую.

Майер изобразил бровями недоумение.

– Это она так кулич без крема и посыпки величает, – улыбнулся профессор, снимая фартук и садясь на стул. – Украшенный, видите ли, можно только на Пасху, а этот и накануне не грех.

Майер с удивлением заметил, как профессор поправляет выбившийся из-под рубашки крестик – не иначе жена заставила.

– Адик, может поможешь чайный сервиз принести, у меня не сто рук, – проворчала из кухни бабушка Марта.

– Сидите, профессор, я помогу!

Когда с сервировкой было закончено, бабушка Марта собственноручно разлила чай по чашка, а хозяин дома нарезал кулич.