Красно-желтые дни. Сокровища Юмы

– Если коротко – с помощью молотка и зубила. – Профессор улыбнулся так, что морщинки на лице заиграли лучиками. – Вижу по глазам, вы мне не верите. Но вам придется поверить: профессор Шмидт может ошибаться, но лгать… Дорогая, нам бы еще чаю – для поддержания беседы.

Бабушка Марта едва заметно кивнула, взяла со стола пустой чайник и отправилась утиной походкой на кухню. Профессор проводил супругу ласковым взглядом и предложил гостю присесть.

– Месяц назад, – начал он свой рассказ, – бабушка Марта объявила, что будет поститься перед Пасхой. Я не обратил внимания, – она каждый год говела, но по состоянию здоровья ограничивалась средой и пятницей. А тут так строго взялась: что ни день – овсянка, гречка, капуста. И всё без растительного масла, представляете? Через неделю совсем ослабела – ходит по дому за стены держится. А в воскресенье слегла. Лежит вся бледная, ни кровиночки, и говорит так еле-еле: все, готовься, муженек, пора мне домой…

Старик всхлипнул и вытер салфеткой глаза.

– Простите, до сих пор не могу успокоиться. Столько лет вместе, душа в душу… Я на нее рассердился даже, зачем, мол, голодом себя моришь? Ты итак святая – худого слова от тебя никто не слышал, только добро людям делала. А она знаете что? – Профессор сглотнул подкативший к горлу комок. – Говорит, я не за себя пощусь, за тебя, чтобы нам на том свете вместе быть…

Он закрыл лицо ладонями и плечи у него затряслись. С кухни доносился звон посуды и шум закипающего чайника – бабушка Марта не спешила возвращаться к столу.

– Я и говорю: что мне сделать, чтобы ты осталась? – старик скомкал мокрую салфетку в кулак и заговорил сдавленным голосом. – Верить как ты я не могу. Мне все нужно увидеть своими глазами, потрогать, проанализировать. Может быть, есть другое средство? Ты только скажи, я все сделаю. А она знаете что? Постись, говорит, со мной два раза в неделю, а потом отпразднуем вместе Пасху. – Лицо у профессор просветлело. – Я, конечно же, согласился и побежал куриный бульон варить. Через два дня бабушка Марта хлопотала по дому как ни в чем не бывало. Я, грешным делом, подумал, не схитрила ли. Но, дал слово, держись! Так и стали мы с ней постничать: в среду – картошка, в пятницу – макарошки. И ничего! Я даже поправился на пару килограмм от такой диеты.

– Мама всегда говорила, – появилась в дверном проеме бабушка Марта: – слоны одну травку кушают, а вон какие большие.

– А ведь не поспоришь! – Профессор подхватил чайник из рук супруги и поставил на стол. – Однако… Недели две назад собрался музейную коллекцию обновить. Благо, материала – лет на десять хватит. Чтобы всю красоту камня увидеть, надо слэм сделать – распилить камень на части и отшлифовать. Дай, думаю, с яшмы начну. Еле как до станка дотащил, а толку? Поднять так и не смог – силы уже не те. Решил: расколю на две части, так удобнее будет… Спасибо, дорогая, – улыбнулся профессор супруге, протянувшей ему чашку горячего чая. – Метод простой: забиваешь клинья по периметру, пока не развалится. Сколько я их уже расколол – не сосчитать. Но такое… Скол на удивление ровный получился. Взял я его, закрепил в тиски, вижу – вроде как фигура человека на камне выступила. Ополоснул водой, подсушил немного и обмер… Санкта Мариа!

Бабушка Марта сложила ладони в молитвенной позе, а профессор с умилением посмотрел на икону.

– Вы хотите сказать, что изображение находилось внутри камня? – недоверчиво покосился Майер в сторону барельефа.

– Могу засвидетельствовать этот факт под присягой, – в голосе старика послышались нотки оскорбленной добродетели.

Пока длился рассказ, Майер то и дело поглядывал на часы – визит затянулся. Но после таких откровений спешить было нельзя – хозяева могли обидеться. Он встал, подошел к камину и принялся изучать барельеф.

– Поразительно! – Майер едва не касался носом каменного изображения. – Не хватает окончательной проработки мелких деталей, а так – вполне ручная работа… Однако, с бокового ракурса все не так очевидно.

– У вас острый глаз, мой друг, – профессор подошел к камину и стал похож на престарелого Холмса. – Вы вполне могли бы дать экспертную оценку этому артефакту.

– Ну, это вряд ли, – усмехнулся Майер. – Имей я квалификацию вашего уровня, я бы сегодня к вам не приехал.

– Так-так-так, – профессор оживленно потер желтоватые костлявые кисти. – Стало быть, у вас ко мне дело? Что же вы молчали? Поднимемся в кабинет, там все и обговорим. Дорогая, отпусти нас со Степаном Леонидовичем, у нас конфиденциальный разговор.

– Благодарю за угощение, Марта Рудольфовна! Куличи у вас – умопомрачительные. Давно таких не ел.

– Да что вы, Степушка, это еще не кули-и-ич, – расплылась в довольной улыбке хозяйка и принялась хлопотать вокруг стола: – Я вам сейчас приготовлю с кремом и посыпкой, – разговеться на Пасху.

По скрипучей винтовой лестнице они поднялись на второй этаж и оказались внутри просторной мансарды с двумя световыми окнами и балконом. У стен теснились забитые под завязку книжные полки. Недалеко от распахнутых дверей балкона комнату перегораживал потемневший от времени деревянный стол. На нем – сущий хаос: пирамидки из книг, старая пишущая машинка с начатой страницей, стопка исписанной бумаги, чистые листы, органайзер с канцелярскими принадлежностями, транзистор с погнутой антенной; с правого края – лампы и линзы на кронштейнах, металлические суставы струбцин, молоточки, керны, пилочки, бинокулярный микроскоп. И повсюду, словно елочные игрушки, – образцы породы, разноцветные кристаллы, слитки. Дом был старый и от шагов по полу абажур, напоминающий летающую тарелку, слегка покачивался, оживляя камни и предметы, находящиеся на столе.

– Ну-с, чем могу служить? – профессор пригласил гостя присесть в плетеное кресло с подлокотниками, и сам разместился напротив в точно таком же кресле.

Майер расстегнул кожаную барсетку, вынул длинный футляр из красного дерева и положил на край стола.

– На днях у нас состоялась встреча с одной… зарубежной делегацией. Гости передали в дар городу ювелирные изделия: золотые изделия, самоцветы, драгоценные камни. Мы, само собой, все приняли под расписку и с разрешения полиции поместили на хранение в здании администрации. Банк отказался – в районе с туманом связь нарушилась, а они крупные ценности только с разрешения центра на хранение берут. Понятно, что дареному коню в зубы не смотрят, но хотелось бы знать, какова реальная ценность подарка.

– Понимаю, – поиграл сцепленными в замок пальцами профессор. – Судя по этой шкатулке, вы привезли лишь малую часть.

– О, да! Специалистов по золоту и самоцветам мы нашли. Но это – особый случай. – Майер встал со стула и открыл футляр. – Извольте сами убедиться.

Порывистым движением профессор покинул кресло и, оперевшись руками на стол, склонился над футляром. Каплей звездного дождя, упавшей на Землю в начале времен, на черном бархатном ложе покоился невероятных размеров алмаз.

– Какой краса-а-авец! – завороженно воскликнул профессор. – Сваровски определенно превзошли самих себя: уровень натурализации – невероятный!

– Вы хотите сказать, что это подделка? Вот так сразу, без аппаратуры и анализа данных?

– А зачем? Все итак понятно. Он явно больше, чем Звезда Африки. Алмазы такого размера давно все учтены и описаны. Даю руку на отсечение, вы не найдете его ни в одном каталоге.

– Но, вы же сами сказали – натурализация…

– Действительно, – профессор выпрямился и принялся пощипывать подбородок, – уровень подделки довольно высокий, я бы сказал, стопроцентный. Обычно с фианитом такого сделать нельзя… – Он взял со стола большую лупу и снова склонился над футляром. – Знаете что? Оставьте его мне. Завтра… Нет, пожалуй, послезавтра я смогу дать исчерпывающее заключение.

– А почему не сегодня, не сейчас?

– Райэнергосеть, друг мой. Какой-то умник посчитал, что днем в поселке свет не нужен. Сколько сейчас времени? – профессор поднес к глазам наручные часы. – Через пять минут свет отключат и дадут только вечером, в восемь.

– Бардак! – нахмурился Майер. – Я все исправлю, Адольф Францевич. Сразу, как доберусь до города.

– О, не беспокойтесь! Мы уже привыкли. Бабушка Марта наверное уже и свечи зажгла: с этим туманом день в сумерки превратился… Ну что, договорились?

Майер в нерешительности посмотрел на камень, потом на стоящую за балконным окном стену тумана. Если алмаз настоящий, то оставлять его без охраны нельзя. Мало что может случиться. В то же время, более надежного места, чем дом профессора Шмидта, сейчас найти трудно: вокруг ни души, до города сотня километров. Сам профессор – бессребреник, каких свет не видал.

– Ваш Манлихер еще в строю? – живо поинтересовался Майер.

– А как же! Этот старый солдат еще повоюет!

Профессор достал из верхнего ящика стола старинный пистолет и небольшой съемный магазин на пять патронов. Начищенные до блеска вороненая сталь ствола, затвор и курок из нержавейки, рукоятка с декором из светлого дерева – все говорило о том, что у пистолета заботливый хозяин.

– Наследство от первого начальника экспедиции, – с любовью разглядывал старик служебное оружие. – Он его в сорок пятом в Австрии у какого-то эсэсовца затрофеил. За сорок лет только один раз и понадобился, в девяносто восьмом, если не ошибаюсь. Приехали на двух машинах: стриженные, в кожаных куртках, все в золотых цепях, – и давай в двери музея ломиться. Пришлось выйти на балкон, пальнуть в воздух пару раз. Они сначала на землю попадали, а когда меня увидели, смеяться стали. Убирай, говорят, отец, свою игрушку, мы тебя не тронем. Мы потом с ними подружились: я им «магические» шары из кварца делал, а они их индусам за большие деньги продавали.

Прощались в прихожей при свечах. Хлебосольная хозяйка вручила гостю пакет с куличами и крашенками, и они расцеловались по-родственному: «Светлой Пасхи вам, Степушка! Храни вас Бог!»

– Не извольте беспокоиться, Степан Леонидович, – профессор энергично тряс Майеру кисть. – Сделаем так – не стыдно будет в научном журнале опубликовать.

Отъезжая, Майер заметил в зеркало заднего вида, как супруги провожают его на пороге дома с горящими свечами в руках: профессор махал ладонью, а бабушка Марта рисовала в воздухе крест своей пухленькой ручкой. Скоро их фигуры скрылись за туманом и только огоньки свечей еще какое-то время слабо мерцали во мгле.

Выехав на трассу, Майер нажал на педаль газа и стрелка спидометра плавно переместилась на отметку сто. Перемена, произошедшая с профессором Шмидтом, не давала покоя: благодаря “чудесной” находке, религиозный дурман прочно засел в некогда светлой голове, и теперь все, что попадает в его поле внимания становится знамением свыше.

“Бред, сущий бред!” – колошматил ладонью по баранке Майер. – “Вот так и создаются легенды: увидел в разломе фигурку человека, и от страха потерять близкого человека, поверил. Да таких “барельефов” в горах – пруд пруди! При желании, что угодно найдешь, хоть черта лысого”.

Дорога по прежнему пустовала – ни машин, ни людей. Промелькнула куртка, брошенная на обочине – еще одна примета, чтобы отыскать труп в сплошном молоке.

Хотел заехать на заправку в туалет, но передумал. Затормозил, вышел из машины и встал на краю дороги – все равно никто увидит. Огни прожекторов обрисовывали силуэты приземистой коробки здания и столбы топливных колонок, скучающих по очередям из машин.

Заводя мотор, увидел в зеркале, как на трассу медленно выруливает минивэн с выключенными фарами.

“Придурки”, – ухмыльнулся Майер. – “От кого прячутся? Попадись они мне навстречу, могли бы и не разъехаться”.

Минут десять ехал осторожно, раздумывая, куда это абрамовская братва намылились. Транспорт служебный, используется только с разрешения мэра. Но, глянув на часы, притопил – время близилось к вечеру, а в городе еще дел выше крыши.

Ровный гул мотора и мелькающие за окном тени деревьев напоминали о том, что машина не стоит на месте, а мчится на полной скорости сквозь туман. Жаль, что выбросил магнитолу, можно было диски или кассеты послушать. Чтобы развеять гипнотический эффект поездки, запел старый утесовский шлягер:

– Мы летим, ковыляя во мгле. Мы летим на последнем крыле. – В ноты певец на попадал, да и старался не особо, главное – не заснуть. – Хвост горит, бак пробит, но машина летит, на честном слове и на одном крыле-е-е!

Когда из тумана вынырнули огненные бабочки и заплясали перед лобовым стеклом, Майер даже не удивился. Он встряхнул головой и с силой протер ладонью глаза. Этого мгновения хватило, чтобы бабочки превратились в огоньки свечей в руках у супругов Шмидтов. Раздался глухой удар о жесть капота, и Майер, заорав благим матом, ударил по тормозам.

Он сидел, тяжело дыша, и широко открытыми глазами смотрел на кровавую полосу, пересекающую поверхность капота наискосок. В висках стучало, руки и ноги налились свинцом. Неимоверным усилием заставил себя выйти из машины и медленно пошел по дороге, выставив ладони перед собой.

Едва тормозной след оборвался, заметил, как что-то серое шевелится впереди на асфальте. Крадучись, почти не дыша, приблизился и замер в недоумении.

Посреди дороги лежали два голубя. Один мертвый, с разбитой головой, другой еще живой, но со сломанным крылом. Майер взял теплое, трепыхающееся тельце в руки.

– Прости, дружок, – произнес с жалостью, – я не хотел. Так бывает. Вы оказались не в то время и не в том месте.

Сизарь моргнул еще пару раз, и бусинки глаз его затянулись белесой пленкой. Пернатое тельце вздрогнуло, и голубь затих. Майер убрал голубей с дороги и положил в кювет. Вернувшись к машине, попробовал стереть следы преступления, но только размазал.

«Не слишком ли много крови для одного дня?» – подумал, глядя на большое розовое пятно на капоте.

Сердце, охваченное внезапной тревогой, забилось вдруг со страшной силой. Профессор!.. Бабушка Марта! Что за странное видение, да еще в такую минуту? Нет, это просто паническая атака. Дыши, Степа, дыши…

Да что же это такое! Майер запрыгнул в машину, врубил зажигание и крутанул руль влево до упора. На спидометр старался не смотреть, но по реву мотора догадывался – сто сорок, не меньше. Через тридцать минут свернул на грунтовку, прошуршал по поселку, подпрыгивая на кочках, и затормозил там, откуда уехал полтора часа назад.

К дому профессора почти бежал, отбиваясь от зеленых лап папоротника. У двери остановился, но позвонил не сразу – дал себе время отдышаться, чтобы не напугать хозяев.

Звонок прозвенел как в прошлый раз – тихо и мелодично. Тишина…

“Держи себя в руках”…

Еще звонок… Снова ни звука. Только шум в ушах, словно кто-то большой горячо дышит в затылок.

Позвонить еще? Нет, хватит, надо действовать. Майер взялся за стальную дверную ручку и легонько толкнул от себя. Жалостно скрипнув, дверь отворилась наполовину. Коридор утопал в сумраке, и только боковой дверной проем, ведущий в гостиную, слабо светился красным.

– Профессор! Марта Рудольфовна! Это опять я! Вы дома?

Крик разнесся по комнатам и затих без ответа. Майер распахнул дверь до конца и, крадучись, пошел на свет.

Источником света оказались свечи, стоящие на камине. Они уже догорали и огоньки выплясывали свой последний танец в круглых чашечках на головах бронзовых танцовщиц. В комнате все по прежнему: пасхальная горка на столе, Киевский торт в упаковке, неприбранный чайный сервиз. Только вместо аромата выпечки – приторный запах фенобарбитала.

– Хозяева, – тихонько позвал Майер и вошел в гостиную.

На кушетке, прятавшейся за столом в темном углу комнаты, он заметил бабушку Марту. Она лежала на спине, положив правую руку на грудь, левая безвольно свисала, касаясь пола.

«Спит, наверное, а я тут разорался».

Боясь потревожить старческий сон, Майер сделал пару осторожных шагов и в груди у него похолодело.

Старушка не спала.

В ее широко открытых глазах плясали огоньки свечей, а на лице застыла печать изумления, словно вместо оклеенного обоями потолка она увидела бездонное звездное небо. Рядом с рукой на полу лежал открытый бутылек валокордина, на выцветшем половике – мокрое пятно от разлитого лекарства.

Еще не веря своим глазам, Майер бросился к кушетке, упал на колени и приник ухом к груди старушки. Ничего. Пощупал сонную артерию – пульс отсутствует.

– Как же так?.. Почему?.. – пробормотал он, положив руки на край кушетки.

Не факт смерти поразил его – в конце концов, старушке уже под девяносто! – но та скорость, с которой все случилось: чуть более часа назад она еще звала его ласково: «Степушка», потчевала куличами, и вот уже лежит холодная и немая, глядя куда-то вдаль остекленевшим взглядом.

Майер провел ладонью по глазам покойницы и веки закрылись.

Но где профессор? Побежал к сторожу вызывать врача? Скорее всего… Но как, связи же нет! Значит, сейчас вернется и все увидит…

Майер выскочил из дома и принялся нервно расхаживать по веранде: надо встретить старика и аккуратно сообщить о смерти супруги.

Как же все не вовремя! Труп в поле, бабушка Марта, голуби эти…

Майер остановился как вкопанный. А при чем голуби? Голуби не при чем. Голуби сами по себе. А старики со свечами на дороге – сонный бред, совпадение…

“Черт! Когда же все это закончится?!” – саданул он кулаком по деревянной опоре, подпирающей козырек над верандой.

Что-то прошуршало по кровельной жести и звякнуло об бетон отмостки. Майер перегнулся через перила и заметил внизу куски битого стекла. Быстро спустился по ступенькам и посмотрел на балкон. Двери все так же открыты, но одно из боковых окон ощетинилось угловатыми осколками. Час тому назад в этом окне Майер видел отражение профессора, а значит окно было целым.

Он ринулся в дом и взлетел по винтовой лестнице на верхний этаж.

В комнате стоял сумрак. Профессор сидел в своем кресле и, казалось, дремал, опустив голову набок. Майер достал из кармана сотовый, включил фонарик и направил в лицо старику. Рука дрогнула и телефон полетел под ноги. Свет фонаря словно вспышка фотоаппарата выхватил из темноты страшную картину: худое лицо профессора вытянулось еще больше, рот с редкими зубами открыт, в левом виске чернеет дырка с вытекшей из нее темной струйкой, правое плечо залито кровью.

Дрожащими руками Майер поднял смартфон и стал осматривать тело. Рубашка на висящей плетью правой руке в пятнах крови, в раскрытой кисти левой руки, лежащей на коленях, поблескивает вороненой сталью Манлихер.

Майер шагнул назад и простонал, сжав ладонями голову.

– Господи, профессор, зачем?!

Сомнений быть не могло: старик не пережил смерть супруги и свел счеты с жизнью. И никакая вера ему не помогла, не удержала от безумного шага. Какая теперь разница, есть “небесное царство” или нет? С таким грехом туда точно не попадешь.

Стараясь не смотреть на труп, Майер принялся шарить по столу и в ящиках, но коробки с алмазом нигде не было. Потом прошелся по книжным шкафам и полкам, но всюду одни лишь книги, фотографии, камни. Снова вернулся к креслу и, преодолевая страх, обыскал карманы профессорской одежды, но только испачкался в крови.

– Дьявол, профессор! Куда вы его подевали? – крикнул с досадой и тут же под ногами что-то хрустнуло. – Наконец-то! – схватил он с пола футляр и, задержав дыхание, поднял крышку.

Камня не было.

Майер пялился в пустой футляр, как будто старался разглядеть алмаз, ставший по какой-то причине невидимым.

Все, это конец. Конец карьеры, а возможно и жизни. Он сам уговорил Абрамова проверить на подлинность самую дорогую реликвию. И пусть подтверждения нет, тот будет думать, что его развели как лоха. А этого Абрамов не любит. С той же, примерно, силой, с какой любит деньги. А за них он готов пойти на любое преступление.

– Ахтунг, ахтунг! Говорит Москва! – раздался под окнами пьяный крик сторожа. – Руссиш партизанен очень любить шнапс… Адольф, выходи! А то снесу твой Рейхстаг к едрене фене…

Этого еще не хватало! Майер на цыпочках пробрался вглубь комнаты и замер. Мысль лихорадочно работала. Затаиться и ждать, надеясь, что хулиган уйдет? Не получится. Сторож, хоть и алкаш, но машину и физиономию единственного в этот день гостя опознает в два счета.

– Адольф, не жмись! – продолжать выкаблучиваться Федор. – На носу Пасха, а в горле сухо как в Сахаре… Не-е, маненько, конечно, есть. Так то чисто для дезинфекции… А не дашь, и черт с тобой. Ой, – сторож звучно икнул и каблуки ботинок глухо застучали по деревянному полу веранды. – Я здеся у тебя посижу. Один хрен, в поселке никого…

Майер скорчил недовольную мину и, прислонившись к шкафу, сполз на пол – теперь незамеченным ему не уйти.

Прошло полчаса.

Сторож продолжал нести ахинею и звал профессора, но все реже, смирившись, по-видимому, с тем, что Пасху придется встречать “не по-человечески”. Наконец его бормотание стихло и в глухой тишине тумана раздался густой мужицкий храп.

В компании с двумя трупами… нет, тремя – один, хоть и дышит, на живого мало похож, – сидеть не хотелось. Надо было уходить. Алмаз, скорее всего, найти не удастся. Можно будет договориться со следователем, которому поручат дело, и забрать камень по-тихому.

Напоследок Майер еще раз пробежал лучом фонарика по столу и уже хотел спрятать смартфон в карман, но остановился и посветил на страницу, заправленную в пишущую машинку. Каретка застряла в самом конце, оставив последнее предложение незаконченным. Понять, о чем идет речь, было трудно: строчки и слова жались друг к другу как муравьи в муравейнике.

Майер склонился над листом и прочитал заглавие, напечатанное крупным шрифтом: “МОЯ ИСПОВЕДЬ”. Под заглавием в скобках значилось: “(в случае моей смерти, отдать христианскому священнослужителю)”.

– Вот случай и представился, не так ли профессор? – посмотрел Майер с горечью на безжизненное тело.

Вынув лист из каретки и прихватив с собой другие, лежавшие рядом, Майер сложил их вчетверо и сунул в барсетку. На нижнем этаже зачем-то подошел к камину и посветил на икону – свечи давно погасли. Минуту стоял молча. Вспомнилось, как супруги Шмидты еще недавно молились на нее. Зачем, спрашивается? Что дала им вера в “Деву Марию”? Одной смерть накануне Пасхи от сердечного приступа, другому – страх одиночества и отчаяние, от которых избавила не молитва, а девять грамм свинца.

– Из камня ты, и сердце у тебя каменное, – произнес Майер с упреком и взял икону в руки.

Что-то сверкнуло там, где только что стоял барельеф. Майер моментально направил луч фонаря на верх камина и обомлел: переливаясь и искрясь холодным чистым светом, на гранитном портике лежал алмаз.

– Ну спаси-и-ибо! – посмотрел с улыбкой на икону. – Не ожидал… Прости. Беру свои слова обратно.

Он не стал подниматься наверх за сломанным футляром, а сунул камень прямо в барсетку. Вытащил из под блюда вышитую крестиком пасхальную салфетку, завернул в нее икону и вышел из дома.

На пороге, подложив кулак под голову, крепким пьяным сном спал сторож. Майер аккуратно перешагнул через него, сел в машину и покинул поселок.

Глава 9. Отец Петр

– Леша, проснись, – тормошила примо