Рождение света. Том первый

– Вот блин! – вырывается вслух, и я одёргиваю руку, роняя подгоревший тост на пол.

Хлеба для новых тостов не осталось.

Скрип входной двери отвлекает меня; по тяжёлому шагу и глухому удару подошв понимаю, что домой после ночного дежурства вернулся папа.

– Роззи, я дома! – доносится в подтверждение его уставший голос.

Сняв с себя лёгкую куртку и фуражку, Джо вешает их на крючок и проходит в гостиную. В последнее время он заметно осунулся, отчего полицейская форма стала ему немного велика. Появилась небольшая залысина, которую он всячески пытается скрыть, зачёсывая поседевшие волосы набок. Однако это не никак не портит его мягкой привлекательности, или просто для меня он навсегда останется самым замечательным мужчиной на свете.

– Как прошло дежурство?

– Тихо. Было всего пару вызовов… По большей части я просидел в участке, – вздохнув, произносит Джо, потирая лоб. – Что ты решила насчёт Гарварда?

– Пап, ты же только с работы… Может, ты хотя бы поешь? Только с тостами незадача случилась…

Не снимая формы, он садится в любимое кресло, жестом отказываясь от завтрака.

– Сейчас твоё решение для меня самое важное. Я всю ночь ни о чём другом не мог думать.

Кажется, он не отстанет, пока я не дам точного ответа. Надо было видеть его лицо, когда я вчера сообщила ему эту немыслимую новость: улыбался как ребёнок, случайно выигравший игрушку в автомате.

– Честно? Я не знаю… – замявшись, отвечаю я, закусив внутреннюю сторону щеки. – Мне, с одной стороны, так хочется…

Вчера мне поступило приглашение перейти в магистратуру в другой университет. Да и не в какой-нибудь, а в сам Гарвард! Предложение настолько заманчивое и до неприличия привлекательное, что я поначалу растерялась. Как же мне поступить? Я никак не могла решиться переехать в далёкий Массачусетс и оставить в Чикаго своего любимого отца.

Джо растил меня один, отдав всего себя ради моего воспитания, за что я навсегда останусь ему признательна и благодарна. Не каждый, найдя в двадцать семь лет брошенного младенца у порога дома, решится оставить его, принять и вырастить как собственного…

– И этого достаточно! – прерывает меня Джо, недовольно нахмурившись, но всего лишь на секунду. – Роззи, ты ведь такая молодец! В прошлый раз, отказавшись от мечты, ты четыре года провела в институте, который не соответствует твоему уровню! Да и что тут думать, дочка, тебя ждёт самый престижный университет Штатов!

И в действительности так и было… Но мысль, что на протяжении всей учёбы мы будем видеться слишком редко, меня не отпускает – папа почти уговаривает меня уехать из родного города!

– Ты знаешь, я никогда не давил на тебя, Роззи, но на этот раз я настаиваю! – почти строго добавляет Джо. – Напиши им, что ты согласна!

– Хорошо, – соглашаюсь я, потому что не верю в этот наигранный ажиотаж. – До сих пор не верится, что меня пригласили…

– А я ох как верю! Нам обязательно нужно это отпраздновать!

– Ты уверен? – спохватываюсь я. – Не хочешь отдохнуть после дежурства?

– Я полон сил и энергии! – заверяет он, показательно выпрямив спину. – Давай закажем пиццу и посмотрим какой-нибудь фильм.

– Отличное предложение! А я тогда сделаю лимонад.

Джо уходит наверх переодеться, а я возвращаюсь к холодильнику, чтобы порезать лимоны и достать льда, а потом – к шкафчику с кассетами.

Папа всё-таки прав – мне нужно согласиться. Разве не приглашение в Гарвард является ярким показателем моего успеха?

– Я заказал как ты любишь – с двойным сыром и пепперони, – произносит за моей спиной папа, вернувшись, как обычно, незаметно.

– Класс, спасибо! Какой фильм будем смотреть?

– На твой вкус… Что ты в последний раз брала напрокат?

Оглядываю названия в поисках какой-нибудь непритязательной комедии, но что-то под руку попадаются одни драмы да серьёзные киноленты. Хватаю кассету с забавным боевиком «Час пик»[12].

– Ой, Роззи, я совсем забыл… – спохватывается Джо. – Давно подобным не занимался… Не устраивал сюрпризов.

Он встает рядом и, продолжая тепло мне улыбаться, протягивает маленькую коробочку.

– Это тебе, дочка.

Взяв её из рук, я бережно открываю крышку и достаю оттуда кулон из цельного рубина на тонкой золотой цепочке. Как только кладу его на свою ладонь, чтобы получше рассмотреть, у меня возникает необычное ощущение, будто я уже держала его в своих руках когда-то. Броское чувство дежавю посещает меня, мурашками пробегаясь по спине.

– Какая красота… Пап… – выпаливаю я, на секунду потеряв дар речи. – Я… я… Не знаю, что сказать!

– Ты заслужила. Я сначала думал приобрести кольцо, но потом решил, что с ним тебе будет неудобно писать картины, – смущённо зарделся Джо.

– Пап, да ты что… Спасибо! – не в силах оторвать глаз от рубина, отвечаю я. – Он такой красивый… В жизни не видела оттенка насыщеннее… Где ты его нашёл?

– На Нью Максвелл[13] у одного очень фактурного продавца антикварных безделушек.

Взяв из моих рук кулон, он застёгивает замочек на моей шее. Драгоценность идеально ложится в ложбинку между ключицами, будто длина цепочки специально была подобрана заранее.

– Он, наверное, стоил огромных денег, – говорю я, проводя пальцем по идеальным граням камня. – Не стоило так разоряться.

– На удивление кулон достался мне по весьма привлекательной цене. Хотя продавец долго и упорно заверял, что он стоит намного больше, подтверждая это какой-то жуткой средневековой легендой… Такими страшилками только детей пугать на Хэллоуин.

Он выглядит довольным и капельку счастливее, видя мой восторг.

– Ну расскажи… Ты же знаешь, я теперь не успокоюсь!

– По мне, так это просто неудачная реклама. Якобы в Риме, в бывшем дворце одного знатного синьора, где сейчас располагается небольшая галерея, висит любопытная картина. Портрет девушки, а на пальце у нее перстень с этим самым камнем. Но лица девушки никто никогда не видел…

Подхватив стакан с лимонадом, он с удовольствием выпивает половину.

– Портрет был испорчен, точнее, только обезображено лицо девушки, поэтому, когда картина была найдена в одной из комнат, от неё хотели избавиться. Говорили, мол, не представляет ценности… Но потомок того самого синьора – по совместительству владелец дворца – запретил избавляться от какой-либо мало-мальской вещицы… С тех пор она и висит там.

– Хм… История и впрямь звучит уж совсем неправдоподобно.

– Классический способ набить цену, – заверяет папа. – Но это ещё не всё. Продавец уверял меня с пеной у рта, что тот синьор, живший пять веков назад, подарил перстень этой девушке: якобы она была художницей, и это был её автопортрет. А затем они оба погибли при неизвестных обстоятельствах.

Джо вдруг прекращает повествование, хмыкая собственным мыслям, будто сам не верит в то, что собирается сказать.

– Ну не томи же, пап, – я подначиваю его, потрепав за плечо. – Ты не договариваешь!

– Опять же якобы ходили слухи, что синьор был чуть ли не сам дьявол. И что он не погиб, а забрал невинную душу девушки с собой в Преисподнюю.

В конце он миленько завыл, изображая привидение.

– Точно байка! – заключаю я, закатывая глаза, не в силах сдержать смеха.

И чего только люди не придумают, чтобы обосновать что-то непонятное или достоверно неизвестное. Дьявол, скажешь тоже. Сколько таких сказок существует – не сосчитать. Просто девушка отказала настойчивым ухаживаниям синьора, вот он и вспылил.

– В любом случае этот камень очень идёт тебе, – улыбнулся Джо.

– Ещё раз спасибо тебе, пап. Подарок замечательный! Обещаю, что буду носить его не снимая!

Остаток дня мы провели, как и хотели, в компании с пиццей и домашним лимонадом. Однако всё это время меня не покидали слова Джо о картине с девушкой и её рубине. И почему я никогда прежде не слышала об этой галерее в Риме? Поэтому ближе к вечеру, когда пицца была съедена, укрыв пледом заснувшего на диване Джо, я решила узнать о ней побольше. Достав с полок все имеющиеся книги, касающиеся живописи, я стала перелистывать их в надежде найти хоть какое-то упоминание о загадочном полотне, но, потратив на поиски несколько часов, так и не нашла ничего схожего… Откинувшись на спинку стула, я раз за разом прокручивала в голове все лекции по истории искусств, так и не находя ответа.

Уже решив поискать информацию в интернете, я направляюсь в папин кабинет, как вдруг раздаётся телефонный звонок. И чтобы противная трель старого аппарата не разбудила Джо, я беру трубку, заранее предполагая, что звонят именно ему.

– Роуз можно к телефону?

Из трубки доносится звонкий женский голос, напоминающий мне…

Рэйчел?

С чего вдруг? Она была моей однокурсницей, но за все четыре года обучения мы даже не перекинулись и парой фраз.

– Привет, Рэйчел. Это я.

– Ой, как приятно, что ты меня узнала! – как-то слишком радостно восклицает девушка. – А я вот только сегодня вернулась из Майами, и тут, представляешь, звонит Эштон и предлагает собраться в ночном клубе! Выпивка за его счёт! – тараторит она, не давая мне вставить и словечка. – Круто, правда? Музыка, танцы, алкоголь. Вот я и подумала о тебе. Приходи!

Несусветная какая-то происходит чушь – «элита» с нашего потока никогда не приглашала меня ни на какие вечеринки. Да я и особо не горела желанием; мне было интереснее проводить время дома с отцом, чем тусоваться с людьми, с которыми я даже не знала, о чем поговорить. Нет, не могу сказать, что они были меня не достойны, я не сноб. Но что мы были из разных слоёв общества и интересы наши разительно отличались – неоспоримый факт. А тут вдруг звонит Рэйчел – «королева прайда» – и приглашает меня с ними, да и ещё в клуб?

– Я… Э-э-э… Чем обязана такой чести? – запинаясь отвечаю, всё ещё не укладывая в голове происходящее.

– Просто мы так толком и не познакомились за целых четыре года. И мне показалось, что это несправедливо по отношению к тебе. Поэтому я хочу исправить ситуацию. Приходи! Я познакомлю тебя со всеми!

Как-то неестественно дружелюбно звучит её голос на том конце трубки: говорит слишком быстро, будто заранее заучила речь. Но вдруг Рэйчел искренне хочет всё исправить? Думаю, мне стоит ненадолго отвлечься и немного повеселиться… В конце концов, я могу в любой момент вызвать такси и поехать домой.

Зато представляю, как будет рад Джо; он давно пытается вытащить меня куда-нибудь помимо музеев и турпоходов по окрестным глухим лесам и холодным озёрам. Даже один раз предложил составить компанию, но затем сам рассмеялся и сказал, что выглядеть это будет весьма нелепо.

– Хорошо, Рэйчел, я приду, – спустя небольшую паузу отвечаю я.

– Отлично, подруга. Завтра в девять у клуба «Огни Чикаго». Буду ждать!

Не дождавшись моего ответа, Рэйчел кладёт трубку, и связь обрывается.

На следующий день я рассказала Джо о странном приглашении. Как я и предполагала, он был вне себя от радости, словно это его позвали на вечеринку.

После завтрака в нашем любимом кафе, расположенном в квартале от дома, папа сразу потащил меня сначала на почту – отправить ответ в Гарвард, а потом в бутик, где работает его давняя знакомая, чтобы она подобрала мне подходящее платье. Я отпиралась до последнего: представленная одежда стоила немалых денег. Но Джо не хотел ничего слышать и вёл себя как какая-то подружка-сводница.

– Ты должна блистать сегодня вечером! Пусть все попадают штабелями!

Его поведение умиляло меня. В такие моменты мне казалось, что он чувствовал себя чуточку счастливее, поэтому я позволила нарядить меня к вечеру совсем не так, как я привыкла. Вместо джинсов, футболки и кроссовок – элегантное бордовое платье в пол с открытыми плечами и неглубоким декольте, что мне очень шло, как уверила меня подруга Джо. И кажется, что она строила ему глазки и отвечала не совсем по-дружески.

В довершение они заставили меня надеть кремовые туфли-лодочки и небольшую поясную кожаную сумочку. Неяркий макияж, серьги с гранатами и кулон с рубином завершили странный для меня образ.

И вот я уже стою у входа в клуб «Огни Чикаго» и пытаюсь отыскать глазами Рэйчел. Не думаю, что без неё меня так просто пустят внутрь, тем более никого с нашего курса я так и не увидела. Народу не протолкнуться: длинная очередь тянется от входа вдоль улицы и ей нет конца и края.

Ковыряю носком туфли асфальт, пытаясь успокоиться. Постепенно закрадывается мысль, что это всё какая-то злая шутка. Но в этот же момент слышу своё имя и оборачиваюсь – ко мне на высоченной шпильке бежит пышногрудая брюнетка в облегающем красном платье с маленьким чёрным клатчем в руке.

– Роуз! Салют! – подбегает она ко мне, тяжело дыша. – Прости, что опоздала. Представляешь, этот таксист-индус совсем не знает города! Привёз меня сначала не туда, болван…

Она начинает быстро что-то лепетать про некомпетентность приезжих, и я сразу успокаиваюсь. Вот бы Джо удивился, если бы я вернулась так скоро.

Наконец Рэйчел заканчивает свою тираду, которую я даже не слушала, и обвивает меня любопытным взглядом.

– Выглядишь потрясно, никогда не видела тебя… такой, – произносит она, но без особого восторга, и, не дав мне ничего ответить, хватает за руку. – Пойдём, Коул пропустит нас без очереди.

Она выпрямляет спину и быстро, как на подиуме, ведёт в сторону горящего яркими огнями входа. Я еле поспеваю за ней, постоянно спотыкаясь, – каблуки, пускай и не такие высокие, как у Рэйчел, для меня в новинку.

Мы подходим к Коулу – огромному секьюрити, грозно смотрящему на каждого, кто хотел проникнуть внутрь. Увидев его сердитое лицо, я опускаю глаза и чувствую, как начинают невольно трястись поджилки, но Рэйчел уверенно останавливается перед ним, кокетливо улыбаясь, и тот без проблем впускает нас, самолично придерживая дверь.

Ну что ж, добро пожаловать?

Внутри «Огней Чикаго» происходит настоящее веселье. Полукруглое помещение, вдоль стены которого располагается барная стойка, где вьётся целая толпа народу, пытающаяся перекричать музыку, чтобы озвучить свой заказ. По центру – танцпол, полностью забитый людьми, совершенно не обращающими внимания ни на что, кроме музыки, бьющей по ушам, а приглушённый бледно-оранжевый свет придаёт клубу атмосферу вседозволенности.

Рэйчел, не расцепляя хватки, ведёт меня мимо танцпола и бара к лестнице, ведущей на второй этаж, чем-то напоминающий балкон театра. У стены располагаются полукруглые кожаные диваны и низкие столики из прозрачного стекла на железных ножках. За одним из таких столиков сидит завсегдатая компания Рейчел: вот сёстры Маргарет и Кэтрин – богачки, самомнению которых можно только позавидовать, рядом с ними сладкая парочка Уильям и Моника, а также Гарри, Рик и Эштон – сын хозяина клуба, высокий плейбой в дорогом костюме.

– Вау, смотрите! – удивляется Кэтрин, кивая в нашу сторону. – Кто тут у нас!

– Я же сказала, что придёт! – восклицает Рэйчел, подмигивая сёстрам, как будто меня здесь нет.

– Никто и не сомневался в твоих способностях, – одёргивает её Эштон.

Девушка в ответ недовольно хмыкает и усаживает меня между собой и плейбоем. Тот слегка наклоняется ко мне и тихо произносит:

– Прекрасно выглядишь, Роуз. Что будешь пить? Дамы вроде как по игристому, мальчики по виски.

Эштон вместе с Маргарет учился на другом направлении и окончил на год раньше нас. Он никогда не отличался особым талантом к живописи, зато умел подать себя так, что ему он был и не нужен.

– Не откажусь от шампанского, – вежливо отвечаю парню, чувствуя себя совершенно не в своей тарелке. – Спасибо, Эштон.

Следующие пару часов он всячески старается ухаживать за мной, будто пряча за своей широкой спиной от пытливых взглядов «прайда». Эштон постоянно подливает пузырящуюся жидкость со сладким привкусом спелых фруктов и ведёт непринуждённую беседу об искусстве. Я прежде и не думала, что он хорошо разбирается в живописи и обладает настолько широким кругозором. Рэйчел первое время пыталась встревать в наш диалог, изредка задавая вопросы, но после пересела ближе к Гарри, не переставая поглядывать в нашу сторону.

– Роуз, как прошло лето? – ехидно улыбаясь, спрашивает Маргарет, своими ноготками тарабаня по высокому бокалу, нарушив наш ладный разговор.

– Замечательно. Меня пригласили в магистратуру в Гарвард, – осмелев от выпитого, произношу я, замечая, как недовольно фыркает Рэйчел и как удивлённо таращатся Рик и Гарри с Кэтрин.

Ну и кто меня за язык дёрнул? Чёртово шампанское! Сижу и хвастаюсь, как маленькая.

– Да ты молодец, подруга! – как-то слишком озлобленно комментирует Рэйчел.

– А если дело не выгорит, что тогда? Пойдёшь на Магнифисент-Майл[14] рисовать шаржи за пять баксов? – посмеиваясь, произносит Уильям, делая глоток янтарного виски.

– Лучше в Гарфилд-Парк[15]. Только вот ошибочка – её быстро припрут к стенке местные криминальные авторитеты, – добавляет Кэтрин, гадко хихикая. – Упс!

Я будто снова вернулась в институт, выслушивая очередные насмешки в свою сторону. Зачем они поступают так? Для меня данная разгадка навсегда останется под завесой страшной тайны. Мне становится безумно неуютно в их «золотой» компании, и я чувствую, как к горлу подступает ком. Пытаюсь отвлечься и, чтобы не показать свою слабость, остервенело сжимаю в руках складку платья.

– Знаете, мне кажется, что наш «великосветский» разговор зашёл не в то русло, – стараясь не обращать внимания на их мерзкие выпады, отвечаю я. – Я, пожалуй, пойду.

Но тут Эштон первый врывается в разговор, разворачиваясь ко всем своим друзьям спиной:

– Роуз, не уходи. Может, хочешь потанцевать? А то мы что-то засиделись…

– Хочу, – отвечаю не раздумывая, потому что хочется поскорее покинуть общество «элиты», возомнивших о себе незнамо что.

Рэйчел первой вспыхивает от моего ответа; я уже понимаю, что она не для того открыла свой рот, чтобы испить ещё шампанского, но почему-то не произносит ни единого звука. А Эштон, тепло улыбнувшись мне в ответ, встаёт с дивана и протягивает руку под ошеломлённые взгляды своих друзей. Он помогает мне, как настоящий джентльмен, спуститься с лестницы и не торопясь ведёт в самый центр танцпола, поднимая руку вверх, жестом указывая что-то диджею. Тот реагирует незамедлительно и включает популярный трек.

– Обещаю, приставать не буду, – произносит он ухмыляясь, но как-то безобидно.

Улыбаюсь в ответ и одобрительно киваю. Мы начинаем танцевать под ритмичную музыку, и я подмечаю, как хорошо он владеет своим телом, будто тем самым пытаясь придать мне больше уверенности в себе. Так странно… В институте мне казалось, что он вёл себя совсем иначе, был задирист и высокомерен. Избалованный сын успешного бизнесмена. Но сейчас, танцуя с ним рядом, чувствуя приятный холод пальцев, я вижу, как он почти не сводит взгляда будто таких знакомых глаз, ощущаю абсолютное спокойствие, совсем не осознавая, сколько успело за это время смениться песен.

Но тут динамичная музыка стихает и вместо неё звучит медленная романтическая мелодия. Эштон останавливается, исполняет старомодный лёгкий поклон, а затем делает шаг вперёд, становясь почти вплотную. Хорошо, что я надела каблуки, ведь даже с ними я дышу ему в грудь.

– Позволишь? – спрашивает он, протягивая руку в ожидании ответа.

– Угу, – немного обомлев, произношу, обнимая его за шею, а он тем временем кладёт свои руки на мою талию.

Его взгляд, немного затуманенный от виски – не пошлый и не агрессивный, – вновь навевает мне что-то знакомое до дрожи в коленках. Словно мы не впервые проводим так время… Нет, скорее всего, это просто эффект от шампанского.

– Знаешь, я жалею о том, что они так и не приняли тебя. Ты очень необычная девушка. Наверное, слишком необычная для таких оболтусов, – произносит парень, и я неожиданно для себя слышу оттенок грусти в его тихом певучем голосе.

– Жалость – самое худшее из всего, что можно предложить женщине[16], – вспоминаю я небезызвестную фразу одной австрийской писательницы. – Я ни о чём не жалею. Всему своё время, Эштон.

– Ты права, – кивает он. – Эти ребята, конечно, внесли свою лепту. Уверен, что всю учёбу они грызли себе ногти, пытаясь придумать, как обойти тебя.

Получается, что они всё-таки завидовали мне… Но почему? Никогда не понимала людей, которые вместо того, чтобы добиваться успехов своими силами, начинают думать о том, как с ними жизнь обошлась несправедливо, и видеть в окружающих причину своей несостоятельности. Проблема ведь заключается только в них… Или я ошибаюсь?

– Прости, Эштон, но я не хочу сейчас обсуждать это.

И правда, к чему сейчас ворошить прошлое, которое я не в силах изменить?

– Вот поэтому я и говорю, что ты необыкновенная, Роуз, – ещё больше прижимая меня к себе, произносит он, приближаясь губами к моей шее.

В голове сразу возникает мысль, что он хочет поцеловать её, из-за чего мне на какой-то миг даже становится трудно дышать, а мурашки бешено пробегаются по спине, не давая сосредоточиться. Но вместо этого Эштон замирает в дюйме от моей кожи, опаляя её необычайно ледяным дыханием.

– Я не Казанова, не люблю торопить события, – шепчет он, после чего оставляет невинный поцелуй на моей щеке.

Музыка заканчивается, но Эштон не ведёт меня обратно в «прайд», а подходит к бару, нежно сжимая мою ладонь.

– Что будешь пить?

– Пожалуй, я не откажусь от вина на этот раз. Мне бокал красного полусладкого, если можно, – произношу, видя одобрение в его глазах.

Он наклоняется ближе к стойке, о чём-то переговариваясь с молодым барменом, а через несколько секунд у него в одной руке уже находится бокал с вином, а в другой – стопка с водкой. Приняв алкоголь, я краснею от смущения: встреча выпускников бакалавриата превращается в какое-то свидание.

– За тебя, Роуз!

И только я собираюсь ответить, как вдруг к нему, прорвавшись сквозь охмелевшую толпу, подходит управляющий и, не обращая на меня внимания, что-то судорожно начинает говорить, но из-за громкой музыки мне не слышно предмета разговора.

Выслушав его, Эштон делает расстроенное выражение лица и обращается ко мне:

– Прости, вынужден оставить тебя ненадолго.

– Да, конечно, я подожду тебя здесь.

Он, поджав губы, взглядом указывает на управляющего, закатывая глаза, а после уходит вместе с ним к подсобным помещениям.

Прослушав три песни и допив вино, я начинаю искать среди танцующих и пьющих Эштона, но его нигде не видно. Пока он не вернулся, решаю сходить в уборную, чтобы привести себя в порядок.

Поставив бокал на стойку бара, начинаю протискиваться через толпу желающих заказать ещё, как вдруг замечаю рядом Рэйчел. Крепко сжимая что-то в руке, она сдавливает неразличимый мне предмет – столь яростно, что побелели костяшки пальцев. Не желая вступать с ней в разговор, я пытаюсь незаметно обойти её, но уже поздно: она успевает заметить меня и, сдвинув от необъяснимой злости брови, преграждает путь.

– Я думала, – шипит змеёй Рэйчел, – что после провала в конкурсе ты перестанешь наступать мне на горло, но…

Она неожиданно хватает меня за руку, впиваясь ногтями в кожу; я пытаюсь вырваться, оборачиваясь на толпящихся вокруг людей, но никто не замечает, что происходит. И отстраниться от неё не получается.

– Что ты творишь? Отпусти меня! – проговариваю я, совершенно не понимая, что она собирается делать.

– Ты отняла у меня всё! Признание, место в Гарварде, а теперь ещё и хочешь заграбастать себе Эштона? – срывается на крик девушка, но он растворяется среди грохота происходящего.

– Да ничего я не хотела… – отвечаю ей, но она всё никак не унимается, заставляя меня нервничать.

– Врёшь, тварь! – верещит девушка, пытаясь притянуть меня к себе.

Меня охватывает паника, ноги становятся ватными, хотя безумно хочется убежать подальше. Я пытаюсь вновь поймать на себе хотя бы один заинтересованный взгляд, но все будто назло не смотрят в нашу сторону. Я тяну руку на себя, а Рэйчел, будто помешанная, не отпускает, оставляя на коже глубокие царапины.

И тут замечаю проблеск стали… Предмет в её руке напоминает небольшой нож. Им обычно режут на дольки лимоны для коктейлей или что-то вроде того. Зачем он ей? На столе – кроме бокалов, бутылок из-под шампанского и виски – не было никаких закусок. Мне становится не по себе – верить в то, что она использует его не по назначению, не хочется.

В следующий миг я сама не понимаю как, но Рэйчел, раскрасневшаяся и со слезами на глазах, прислоняется ко мне вплотную, крича прямо в лицо:

– Это тебе за всё, сучка! Будешь знать, как отбирать у меня мою жизнь!

Один. Два. Три.

Три удара в живот острой сталью с мелкими зазубринами.

Я чувствую резкую колющую боль, внутри разливается пугающее тепло. Голова резко начинает кружиться, а тело без моей воли обмякает, полностью теряя остатки сил. Начинаю стекать на пол, неосознанно пытаясь ухватиться за свою убийцу, но она делает два шага назад и скрывается в толпе танцующих, оставляя меня наедине с болью, что резко переходит в ноги от падения. Я мотаю головой, желая сфокусироваться на животе. Из него обильно течёт кровь, впитываясь в бордовую ткань, делая её ещё насыщенней… темнее. Вижу торчащий из живота нож, за рукоять которого пытаюсь ухватиться и вытащить. К глазам подступают непрошеные слёзы, а из горла вырывается сдавленный вопль, который никто так и не слышит из-за громкой музыки.