Остров посреди мая или храм над обрывом

«Как это он построит дорогу? – подумал я про себя. – Может, он губернатор Кировской области? Что-то не слышал я про такого молодого руководителя области. К тому же, я вроде видел в новостях недавно, как что-то говорили про местного главу. Фамилия была никак не Колесов – это точно».

Местность, по которой мы ехали, была более холмистая (если можно так сказать), нежели с той стороны Лаймы: подъемы, спуски, объезд очередного небольшого оврага или еще не высохшей огромной лужи – все это затрудняло наше продвижение к заветному селу Лазорево. Волк Максима время от времени появлялся на мгновение перед глазами и тут же исчезал. Он выбирал такое место для появления перед нами, что не заметить его было невозможно, но с любой другой стороны, кроме как с определенного участка нашего движения, он был при этом невидим. И каждый раз Бенгур сидел как сфинкс, как будто бы он телепортировался из одной точки в другую по пути нашего следования: ни усталости, ни тяжелого дыхания с высунутым языком – ничего этого не было, хотя нельзя сказать, что ехали мы медленно.

Время от времени я бросал, насколько мог повернуть голову, взгляд на Софью. Она, как я решил про себя, готовилась к предстоящему выступлению: на голове у нее был полузакрытый наушник, а сама она внимательно, насколько позволяла качка кабины на ухабах, смотрела на планшет.

– Вот сейчас доедем до тех сосен и будем спускаться вниз, – сказал Максим и показал пальцем на длинную посадку из довольно старых деревьев.

Эта лесопосадка, представляющая длинную, с полтора-два километра, линию плотно растущих старых сосен и елей с вкраплениями берез, начиналась с вершины невысокого пологого холма и плавно спускалась влево от нашего курса движения.

– А там внизу течет небольшой приток Лаймы – Пижа.

Оказалось, что вдоль этой лесозащитной посадки и шла дорожная насыпь, про которую говорил Максим. Только она была с другой стороны от нашего движения и поэтому она не была видна, пока мы вплотную не подъехали к самой посадке. Когда мы въехали на насыпь и завернули налево, то все пространство как будто перевернулось: вместо унылой картины запустения бывших колхозных полей вдруг перед нами предстало вспаханное поле, по которому с кучей тяжелых борон ехал новый большой зеленый трактор с огромными колесами. Эта махина ехала невдалеке от насыпи параллельно ей, и мне показалось, что за рулем сидел человек в монашеском облачении, что сильно удивило.

– Это наш отец Феликс готовит поле к севу. Здесь также росли сплошь маленькие сосны и прочие деревца – еле-еле в прошлом году вспахали, а потом фрезой еще прошлись. Теперь и вид совсем стал другим, не правда ли? – сказал Максим, любуясь умиротворяющим видом работы на земле. – Отец Феликс в мирской жизни был механизатором. А приход наш всего-то 6 человек, а из них двое – батюшки. Так что, время у него есть. Вот и справили в прошлом году всю необходимую технику и все, что к ним прилагается. В этом году надо будет большой ангар для них успеть построить. Да-а, работы много….

Дорога, местами посыпанная мелким щебнем, шла под уклон, и невдалеке виднелся крутой подъем, в котором угадывался другой берег речушки, которую Максим назвал как Пижа. Поле обрывалось на линии, по-видимому, подъема весеннего паводка. Там же и заканчивалась прямая полоса лесопосадки. Когда мы подъехали к концу поля и, соответственно, к началу линии заливного луга, я заметил возле насыпи небольшого роста человека. Он собирал вдоль кромки поля высохшие сосенки, которые трактор бороной собирал по полю и оставлял при повороте, и складывал в небольшие кучи. Когда этот человек повернулся лицом в нашу сторону, то меня удивили монголоидные черты лица.

– А ты говоришь приход у вас шесть человек, и работать некому, – начал я, обращаясь к Максиму, решив подколоть его. – Смотри-ка, кто-то гастарбайтера нанял.

Максим посмотрел на меня удивленными глазами:

– Он не гастарбайтер. Это в Москве гастарбайтеры работают, а это Денис и фамилия у него Годунов. Вот забыл про него! Нас же уже не шестеро, а семеро: у него, у Дениса, недавно родился сын! Так что, у нас в Лазорево жизнь кипит – видишь?

– А он откуда: из Якутии, из Хакассии, из… откуда еще может быть?

– Бери дальше, – заулыбался Максим. – Он из Китая, и жена у него китаянка. Супругу зовут Леной.

Максим замолчал, и опять на лице это выражение не то грусти, не то радости.

– Они появились еще при Иване: все, кроме отца Феликса, собрались к нему при его жизни, если можно так сказать… Динг Годун и Лян, которым при крещении дали имена Денис и Елена, пришли сюда позапрошлой зимой. Тогда, перед самой смертью, Иван отлучился для заказа колоколов для храма. И тут остался было только отец Савва – он их и принял. А когда появился Иван, почти без сознания, то он умер в своей церкви на руках у Дениса.

– Постой. Ты сказал: «В своей церкви». Как это?

– Валера, – как-то с придыханием сказал Максим, – это очень долгая история. Ты знаешь, все люди, которые здесь собрались – их как будто кто-то специально приводил сюда. И даже наша встреча – она же, согласись, – случилась из-за, казалось, пустяка. А на самом деле все в жизни гораздо сложнее. Если тебе интересно будет узнать обо всем, то оставайся и живи у нас, сколько захочешь. Скучно будет с нами – приглашай супругу. Впрочем, посмотришь и решишь.

Тем временем наша машина выехала по насыпи на простор небольшого заливного луга, тянувшегося узкой полосой вдоль левого берега Пижы, и мое внимание сразу же привлек причудливый храм на гребне крутого склона на противоположном берегу. Если кто бывал в Ярославле, то любовался, наверное, интересным крутым левым берегом Волги, где расположена старая часть города: от кромки воды террасным уступом идет ровная полоса, затем идет крутой обрыв, а сверху опять ровное плато. Местоположение Лазорево почему-то напомнило мне именно этот старый русский город, только все было в миниатюре: сам обрыв в длину был с километр, а высота в самом высоком месте, где и стоял храм, примерно составляла метров семь. Церковь, на мой первоначальный взгляд, была построена вопреки всем законам физики: ее нижняя часть опиралась частично на склон и частично на нижнюю ровную часть берега реки. Чтобы было понятно, скажу так: если заслонить рукой верхнюю часть храма, то нижняя будет напоминать известный храм-мавзолей Эль-Хазне в Петре. Я тогда еще не знал, что скрыто за фасадом нижней части храма, которая по бокам была словно в обрамлении двух симметричных каменных лестниц с комбинированными из металла и дерева перилами, а сверху, словно корона, виднелся парапет в классическом стиле. Собственно сам фасад не имел никаких архитектурных излишеств, и представлял собой ровную белую оштукатуренную поверхность, где в нижней половине, примерно на две трети ширины, были ворота, куда мог свободно въехать большой грузовик, а с левой стороны от них виднелась аккуратная пластиковая дверь. Над воротами, прямо из проема стены, виднелся не до конца поднятый хвост больших промышленных рольставен. И все это в ослепительно белом цвете. Вначале, глядя издали, я решил было даже, что нижняя часть и сам храм – это разные сооружения. И только подъехав поближе, я весьма был удивлен красотой ансамбля и смелостью архитектора, который это придумал: все это было единым целым! Сколько же труда надо было вложить, чтобы вырыть только котлован! Причем, это на крутом берегу. Это был поистине шедевр, от созерцания которого захватывало дух. А если добавить сюда майское небо и весенний, опалесцирующий глубоким зеленым цветом, лес, то картина получалась сказочной!

С момента, как я заметил храм, и до того, как мы подъехали к нему по нижней дороге, я весь был под чарами этого строения, забыв на время и про загадочного Максима, и про его очень известную, но не менее таинственную супругу. И вот машина остановилась на площадке перед фасадом нижней части храмового ансамбля. Двигатель замолк, и я почувствовал прикосновение руки Максима.

– Валера, ты живой?

У меня не было слов для ответа. Я открыл дверь и сделал попытку выйти, но ноги вовсе перестали слушаться после долгого сидения.

– Вот ведь как: погулял полдня – ноги отваливаются. Эх, где мои молодые годы? – сказал я, когда с трудом сполз с сиденья.

– Слушай, Валера, ты ж деревенский – как насчет хорошей бани, к тому же по-черному, а? Ноги свои как раз распаришь…

– Я бы с удовольствием.

– Ну, тогда к вечеру сделаем. Ты есть хочешь?

– Нет, спасибо. Меня тетя Рая накормила так, что я до ужина вряд ли что смогу запихнуть в себя.

Пока я разминал ноги, к нам подъехал тот черный джип «Мерседес», который маячил постоянно всю дорогу за нами, то появляясь, то исчезая. Из него вышли трое мужчин крепкого спортивного телосложения. Двое, с виду лет 30-40, остались возле своего авто, а третий, который сидел за рулем, направился к нам. Внешне он выглядел на 45-50 лет, хотя морщины на лице и на руках говорили о том, что ему около 60. От его взгляда веяло спокойным леденящим холодом. Такой же взгляд был у Бенгура, когда он встал на моем пути в первый раз. Но надо же – по мере приближения этого человека к Максиму, его выражение лица менялось. И когда он подошел к моему молодому другу, то в глазах этого пожилого человека был не страх, а какое-то благоговение. Такое выражение лица, такой взгляд я видел у глубоко верующих людей перед иконой. В это время из кабины «Тойоты» выпорхнула Соня и кинулась на шею подошедшего мужчины. Я не успел даже удивиться быстро меняющейся череде необъяснимых событий.

– Вот, Валера, – обратился ко мне Максим, показывая при этом рукой на обнимающуюся пару, – это отец Сони, Олег Яхно. Он же начальник службы безопасности… или как лучше сказать – не знаю.

– Скажи лучше, что мой тесть – мне будет приятнее, – сказал мужчина, и, отстраняя нежно от себя свою дочь, почти шепотом добавил: – Извини, в городе были дела, то есть поручения кой-какие: не мог тебя в аэропорту с Максимом встретить…

Олег подошел ко мне и подал руку.

– Рад нашему знакомству, Валерий Ильич.

– Вы знаете меня?

– Служба такая: знать про всех, кто рядом с моим шефом и… с моей дочерью.

– Только я пока ничего не знаю и ничего не понимаю.

– Если не возражаете, будем на «ты» – устроит?

– Вполне, – сказал я, радуясь тому, что мне почему-то стало очень тепло рядом с этим, казалось бы, холодным человеком.

– Ребята, мы с Соней поехали наверх. Мы проголодались сильно. Ты как, Олег, и твои ребята тоже – целый день, пожалуй, не ели?

– Да, не обедали, но вы, Максим, поезжайте – мы за вами.

– А ты разве не голоден, Валера? – спросил Яхно меня, отпуская мою руку.

Я отрицательно покачал головой.

– Тогда осмотрись тут. Зайди в церковь – тебе понравится. Советую. Вот поднимись по лестнице и иди левее. Там будет вход. Я вижу, что у тебя накопилось много вопросов за сегодняшний день – в храме найдешь начало всех своих ответов. Тебе Максим ничего про себя не говорил?

– Нет, ничего. Мне неудобно было спрашивать. А он сын какого-то влиятельного чиновника? Ну, или миллиардера?

– Давай договоримся так: ты иди, осмотрись в храме, там и лавка есть удобная – найдешь, а я через полчаса, минут через сорок, подойду к тебе и расскажу немножко об Иване Левкове и Максиме Колесникове. Кстати, я тут посмотрел про тебя информацию, которая есть в открытом и не очень открытом доступе: ты же родом с этих мест, да?

– Да, так и есть. В детстве мы с ним были друзьями. Хотя, слово «друг» не совсем и подходит, может, но мы знали хорошо друг друга.

– Замечательно. А ты мне расскажешь о своем Иване потом. Хорошо?

Олег Яхно быстрым твердым шагом пошел к своему «Гелендвагену», я же начал подниматься к верхней части храмового комплекса.

Если взять воображаемую примерную верхнюю грань крутого обрывистого берега, то нижний портал от него выступал метра на два, а собственно храм от этой линии отстоял метров на шесть. От верхней грани нижней части, где на всю ширину была балюстрада, к подножию верхнего здания все было выложено тротуарной плиткой серого цвета, образую площадку, впрочем, и как самое гульбище вокруг храма. Я, по совету Яхно, стал обходить здание по часовой стрелке и, когда подошел к порталу входа и решил осмотреть северную часть, то только тогда заметил, что колокольня храма построена не над притвором, а стоит на отельном фундаменте и соединялась с ним небольшим крытым застекленным проходом. Это было немного необычно, хотя я не такой уж знаток церковной архитектуры и, может, так и должно быть. Поэтому, чтобы попасть в церковь, надо было, войдя в эту проходную комнату, повернуть направо и зайти внутрь. Для себя я решил, что так построено из-за большой нижней подклети, чтобы разгрузить общий фундамент и распределить нагрузку (что потом и подтвердилось).

Я тогда еще не знал историю строительства храма, и поэтому во мне вызывало недоумение лишь то, что он построен в такой глуши, где оказывается и народу лишь семь человек. Мне хватало чему удивляться к тому моменту от тех событий, которые произошли за день. Я зашел в храм – внутри не было ни души. Когда прошел дальше внутрь внутрь и встал в центе зала под куполом, я растерялся: все вокруг, кроме зеленоватого с серыми вкраплениями пола из неведомого мне материала, было белое. Не было даже икон, что было необычно даже для такого человека, как я. Из-за этого раскрытого пространства белого цвета внутри храм мне показался, как минимум, два раза больше, чем я ожидал увидеть, глядя снаружи. Только открытые царские врата по случаю Светлой седмицы, которые со стороны алтаря были покрыты сусальным золотом, и внутреннее убранство за ними выделялись на этом фоне. Я подошел вначале к вратам. Мне показалось необычным тот факт, что стена здесь была несущей в полметра толщиной, а не являлась лишь символической перегородкой. Внутри, за вратами, все сияло в золоте и красках, в основном – красном, и уже там было много икон, горели лампадки. Поистине, вроде бы все так было просто, но из-за такого необычного подхода раскрытые и покрытые золотом врата действительно символизировали Рай – это чувствовалось очень контрастно. Через какое-то время я заметил, что кроме основного зала, по бокам имеются арочные проходы, которые на белом фоне первоначально остались вне поля моего зрения. Я решил исследовать небольшие эти помещения. В правом приделе не было ничего особого: те же чистые ровные белые стены и своды, если, конечно, не считать керамической плитки на полу в тон пола основной части; одно небольшое окно и деревянная низкая лавка-скамейка вдоль задней стены. Зайдя же в левый придел, мое внимание сразу привлек нарисованный на стене в натуральную величину образ Спасителя, распятого на кресте. Я долго стоял, рассматривая детали фрески, – она поразительно отличалась от икон и росписей в храмах: скорей это можно было назвать картиной или даже панорамной фотографией. Стиль письма был необычным: сколько бы ни разглядывал, нигде не было видно следов кисти. Также меня сильно удивило то, что везде тени, даже от всех мелких элементов, были прорисованы очень тщательно. Мне, знакомому с детства фотографией, подумалось даже, что это необычное, какое-нибудь очень дорогое современное нанесение изображения. Меня поразило еще и то, что границ у фрески не было: под своды уходило серовато-голубое небо, а за Спасителем, чуть выше распятия, нависала грозная туча; по бокам, чуть не доходя до угла стены, рисунок медленно таял, переходя в белый фон, но при этом мелкие детали всё так же очень четок просматривались вблизи. Я отошел назад к той стене, где так же, как и в правом приделе, стояла лавка. Ноги невыносимо ныли, и я присел на нее. Когда я только зашел в придел, то на фигуру Спасителя лишь бросил взгляд, а все мое внимание привлекло то, что было вокруг Него, так как изумительная естественность мелких деталей вокруг Христа завораживала. Сейчас же, когда отошел метров на пять-шесть, я весь, незаметно для себя, сконцентрировалось на лице Спасителя: Он не смотрел вверх, как часто рисовали художники Возрождения; Он не смотрел вниз, как часто мы видим на иконах – Он смотрел на меня и я чувствовал, что он мучается на кресте не из-за физической боли, а из-за меня и из-за моих грехов. В какой-то момент мне показалось, что фреска ожила: я видел явно, как колышется знойный воздух, как движется черная туча, увеличиваясь и постепенно надвигаясь из-за горизонта за спиной Спасителя, и как даже промелькнули шлем и кончик пилума у Его ног и исчезли. Я был в каком-то состоянии гипноза и не мог шевельнуться. Так бывает, когда спишь и видишь сон, и при этом знаешь, что это сон, но не можешь проснуться. Так было в тот момент со мной. Я смотрел в глаза Христа, и в моей памяти начали оживать все мои плохие поступки, которые я делал в течение всей своей жизни, начиная с того возраста, когда я стал себя осознавать… Сколько раз я шел на сделку со своей совестью за последние двадцать лет! Сколько людей пострадали из-за моей гордыни! Как я гордился собой, когда Президент дал мне огромную власть! А мое пренебрежение к матери – разве это можно простить? Неужели я так был сильно занят, что не мог найти время приехать и постоять на коленях перед могилами родителей?… На меня навалился невыносимо тяжелый груз и этот груз давил одновременно со всех сторон, и я его чувствовал физически и при этом не мог шевельнуть даже пальцем. Я не помню даже, как и в какой момент, я очутился вначале на коленях, а потом, распростёршись ниц, стал рыдать, и слезы стекали с лица на пол. Я плакал, и от этого мне немного становилось легче. Не знаю, сколько так я пролежал, но постепенно я пришел в себя. Надо было вставать, но я боялся снова взглянуть в лик Спасителя. Я встал на колени и поднял глаза. Не знаю почему, но мой взгляд приковала капля, которая висела на длинной колючке тернового венца: она все увеличивалась и могла вот-вот упасть на пол. Я на коленях, насколько быстро мог, подполз к противоположной стене и протянул руки к подножию креста. Капля крови Христа упала мне на ладонь, и я приник к ней губами. Я еле-еле дополз обратно к лавке, упал на нее и потерял сознание.

Я очнулся от прикосновения чьей-то руки к моему плечу – передо мной стоял Яхно. Он, ничего не сказав, поманил меня рукой и вышел из придела.

Мы зашли в небольшую комнатку, которая находилась на первом этаже колокольни. Меня, еще не вполне пришедшего в себя, поразило то, что стены, потолок, стол с тремя стульями в центре и пол из керамической плитки – все было белое. Три окна: на юг, на север и на запад – были открыты, и длинные белые тюлевые занавески до пола тихо колыхались на сквозняке. Это плавное движение невесомых занавесок в лучах вечернего майского солнца создавало ощущение сна. Олег подошел к западному окну и закрыл его – сквозняк немного успокоился. Он взял стул и сел с одной стороны южного окна. Я, по его примеру, сел рядом с ним с другой стороны. Яхно отодвинул занавеску вбок и, вглядываясь вдаль, спросил, подбирая слова:

– Ты видел?.. Видел каплю крови?.. Она была?

Я долго молчал, вспоминая все, что со мной произошло в приделе.

– Да, – тихо сказал я, не узнавая своего голоса.

Дальше об этом говорить не было смысла: мы поняли друг друга. Я почувствовал, с ним произошло то же самое, что и со мной, когда он впервые остался один на один с образом Спасителя (с образом ли?).

– А кто нарисовал эту фреску? – спросил я Яхно после долгой паузы.

– Тебе про это потом Максим расскажет, – сказал Олег. – Я же пока расскажу про Ивана, коли обещал. Если вы были друзьями в детстве, то знаешь, наверное, что он еще до школы, в пять лет, упал с сеновала и повредил оба колени, да?

Да, вспомнил: я помню, как Ваня говорил, что после школы он пойдет сразу в армию. Я тогда удивился и спросил: «Как это так? Ты что, в одном классе два года просидел?» Ваня рассмеялся и рассказал про то, как сломал ноги и как пролежал год в кровати.

– Если я не ошибаюсь, то, вроде бы, у врачей никак не получалось поставить его на ноги? – спросил я Олега.

– Так и есть, – сказал она, все также глядя вдаль. – Отец у него умер от ран, когда Ивану было три года всего. Тяжело было его матери: она же тоже фронтовичкой была и также была несколько раз ранена, как и отец Ивана. Сам Иван был единственным и поздним ребенком: из-за ран долго у его родителей не получалось с этим делом. А тут еще и единственный сын, после смерти мужа, калекой стал. Она возила его к разным врачам, и даже к столичным, но результата не было. Когда в очередной раз они вдвоем ездили в Москву, то какая-то богомольная старушка посоветовала поехать на Белое море к одному монаху-чудотворцу. В безысходном горе хватаешься же за любую соломинку – мать Ивана, взяв сына, поехала туда. Как она разыскала этого монаха – я не знаю, но все же разыскала, и этот монах поставил маленького больного мальчика на ноги…. К чему я это говорю? Было еще одно чудо, если можно сказать так, уже в Афгане – потом узнаешь. А пока скажу немного про себя. Ты, Валера, если взять по военному табелю о рангах, по званию будешь никак не меньше полковника, а то и выше, да? Сколько народу у тебя в подчинении?

– Ну, народу не так уж и много, только каждый человек у меня в подчинении – сплошь самородки и таланты… почти.

– Я про это и хотел сказать. Сам я полковник ГРУ в отставке. У нас взвод количественно как обычное отделение. Да-а, были дела…. От службы отошел еще в конце 1995 после очередного ранения в Чечне, к тому же у меня появилась Соня. Вот тогда я познакомился с… отцом Максима, с Колесовым Петром Львовичем и стал работать у него (про него потом). Матери у Сони нет – я ее грудным ребенком нашел в развалинах Грозного весной 95-го. Так моя цыганская жизнь обрела смысл: дороже ее, и кроме нее…, у меня нет никого на свете. Я в Афгане был тяжело ранен: граната взорвалась прямо под ногами. Тело от осколков спас бронежилет, а ноги посекло, и… я уже не мог стать отцом. Ну, ладно, давай по порядку. Извини, что так обрывочно рассказываю тебе – я не знаю с чего начать….

РАССКАЗ ЯХНО

Попал я в Афганистан почти сразу после Рязанского училища, которое я закончил, к слову сказать, с красным дипломом и имея звание мастера спорта по самбо и по плаванию. Была специальная подготовка в течение некоторого времени, после чего я стал командиром взвода спецназа ГРУ. Был 1984 – как мы были молоды тогда, Боже мой! В 1985, вроде бы осенью, в мой взвод перешел зам комвзводом из соседнего взвода нашей же роты Иван Левков: мой сержант уволился, уволились еще несколько сержантов в роте, ну, и командирами становились самые опытные и способные. Я не знаю, как Иван попал вообще в Афганистан: единственных в семье детей не брали туда. Видимо, он настоял на своем. У нас так-то не было случайных людей: был жесткий отбор вначале, а потом полгода учебки в той же Рязани. Нельзя сказать, что мы подружились или нашлись какие-то общие темы для разговора – нет, ничего такого не было. Была тяжелая служба в сложнейших условиях: то мерзнешь на горных перевалах, то сидишь в засаде среди раскаленных камней в выжженной солнцем долине. Впрочем, все это мелочи, когда тебе двадцать три. Тяжело было, когда мы теряли таких же молодых, как и сам тогда, парней.

Нас было на том задании одиннадцать. Я помню их всех до сих пор и могу назвать фамилии, но тебе эти фамилии ничего не скажут. Высадились мы утром 31 декабря 1985 в горах недалеко от афгано-пакистанской границы. Была информация, что моджахеды хотят перевезти сразу большой караван со «Стингерами», и что всю операцию тщательно планируют американцы. У нас план был такой: расставить небольшие группы на всех потенциально возможных путях перехода каравана и, в случае чего, высадить десант на вертолетах и уничтожить этот караван. Вроде бы все просто, да мы недооценили врага, и это дорого нам обошлось.

Тогда за этими ПЗРК мы постоянно охотились, и дело не Звездах Героя, которые были обещаны, а в элементарном чувстве самосохранения: мы же на все операции летали на вертолетах, а «Стингер» штука очень противная как для вертолетов, так и для самолетов, особенно для пассажирских лайнеров при взлете. Все мы хотели живыми вернуться домой.

Да, нас было одиннадцать…. И место, казалось, выбрали идеальное для засады. Одного не учли: те, кто планировали операцию по переброске ракет, тоже имели это в виду и организовали засаду на тех, кто собирался залечь в засаде в том месте. В моем отряде были, кроме меня, семь моих солдат, а также приданные два сапера и один связист. В случае выведения рации из строя, мы должны были дать сигнал ракетами. Так вот, как и говорил, мы думали, что нашли идеальное место для засады, а оказалось, что посреди того места, где мы рассредоточились, были хитро устроены места для двух душманов: под двумя большими камнями были вырыты углубления, сверху уложена сваренная арматура и все это завалена аккуратно камнями. Даже камни были подточены и вставлены в ячейки арматуры, словно бриллианты в оправу. Часовые были выставлены выше и ниже по склону горы, а то, что прямо из-под земли появятся два моджахеда-смертника посреди отряда, словно джинны из бутылки, – это было что-то! У одного был гранатомет, и его выстрел взорвал радиста вместе с рацией – его после выстрела сразу же срезал Иван. Второй выскочил сразу после взрыва, кинул связку гранат в сторону троих солдат, сидевших вместе и ужинавших тушенкой из одной большой банки, а сам, обвешанный противопехотными минами МОН-50, побежал в мою сторону. Я даже не помню, какая сила меня подбросила за камень, так как видел, что Иван среагировал быстро и стал стрелять по второму. Взрыв был очень сильный, и убило еще двоих и ранило, правда, легко, одного. Мы остались вшестером, к тому же без радиста и рации.