Остров посреди мая или храм над обрывом

Юрий Иванов

Остров посреди мая или храм над обрывом

Дверь в купе тихо открылась, и яркий луч утреннего майского солнца ослепил меня.

– А-а, вы уже проснулись? – спросила с дежурной улыбкой проводница. – Доброе утро! Через час мы прибываем на конечный, так сказать, пункт нашего маршрута. Вы вчера от оплаченного ужина отказались, а с завтраком как?

– Пожалуй, чай я выпью с бутербродом, – щурясь на яркий свет, ответил я. – Если, конечно, это входит в стоимость билета – так уж и быть…

Проводница кивнула головой и зашла в купе СВ, в котором после Зеленого Дола, где мой попутчик вышел, я ехал совершенно один. Женщина потянулась за подносом, на котором стояли пустой стакан и сахарница, но, к счастью, не успела его взять: поезд как-то странно дернулся и очень резко стал тормозить. Проводница охнула и упала на пустое место напротив, при этом вполне ощутимо стукнувшись затылком о стенку купе. Я и сам спросонья не успел сгруппироваться и суть не свалился на пол, и лишь упершись плечом о край столик, удержался на диване.

– Вроде бы не должно быть больше остановок до Йошкар-Олы или же я ошибаюсь? – спросил я, обращаясь к проводнице, когда скрип тормозов прекратился и поезд остановился.

– Да, так и есть, – растеряно ответила она, поправляя свою прическу и глядя на меня через зеркало. – Сейчас попробую узнать, что там случилось – мне самой интересно. Впрочем, сперва я вам принесу ваш завтрак…

Проводница вернулась минут через пять и со слегка растерянным видом сообщила довольно громко, что локомотив нашего поезда сломался, и состав наш будет теперь стоять неопределенное время, пока не найдется другой тепловоз.

– То есть как это – «сломался»?! – послышался насмешливо-недовольный женский голос из коридора. – Интересное дело! Я пятьдесят лет езжу на этом поезде, и никогда такого не было. Было вот, помню, в восемьдесят втором, как раз сразу после смерти Брежнева, опоздали на пятьдесят минут, но там причины были не в поломке локомотива…

– Пожалуйста, все претензии не ко мне, – с таким же тоном перебила пожилую пассажирку проводница, выглянув в коридор. – Я же не начальник депо, где проверяют технику и даже не начальник поезда. Если хотите, могу только чаем угостить вот. Не желаете?

Я не спеша позавтракал и улегся на свое место лицом к окну, задумчиво уткнувшись взглядом на освещенную утренним солнцем стволы высоких мачтовых сосен. Как ни странно, а, может, и закономерно, – мне было даже в некоторой степени забавно то, что мы застряли в часе езды от конечной станции: почти все так же, как и в моей жизни… В данный момент я так сильно вымотался и устал, что даже вынужденная пауза абсолютного покоя посреди леса – это просто награда…

Невольно я мысленно переместился во времени на четырнадцать лет назад. Мне тогда – Боже мой! – было тридцать пять лет всего, но я уже был начальником конструкторского бюро одного из НИИ Министерства обороны, который занимался разработкой различных электронных узлов для Ракетных войск стратегического назначения и для войск ПВО. В начале нулевых работа в нашем институте шла, мягко говоря, ни шатко, ни валко. Вроде бы что-то придумывали, но дальше разработок в целом ничего не продвигалось. Да и специалистов хороших оставалось все меньше и меньше, – я и сам уже для себя в какой-то момент решил было уйти на «вольные хлеба», но не успел…

Помню как сейчас тот дождливый хмурый апрельский день 2002 года, когда с утра внезапно пришла вводная, что к нам едет Президент страны. Начальство института забегало-зашуршало, все вокруг забурлило, словно в чайнике, в которую воду налили совсем немного, поставили на огонь и забыли. Нам в отделе велели сидеть и делать вид, что все напряженно трудятся, чем мы и занялись.

Прошло около двух часов. Все знали, что кортеж Президента сорок минут назад въехал на территорию нашего института и сейчас Глава государства в хмуром настроении (прошел слух) инспектирует по своему усмотрению основной корпус. Наш отдел находился в соседнем корпусе, который с главным соединялся длинным стеклянным переходом на уровне третьего этажа, и мы надеялись, что суровое «государево око» благополучно минет нас. Но неожиданно в какой-то момент, без всякого объяснения причин, вдруг вызвали меня к проходной института, что мне показалось очень странным: ну, хорошо – вызывает начальство, но к проходной-то зачем, тем более за окном холодный дождь со снегом? Какое же было мое изумление, когда я, пройдя через главный корпус, вышел на улицу: меня прямо в дверях встретил наш тогдашний Министр обороны и, загадочно улыбнувшись, кивнул в сторону большого правительственного лимузина с флажками России на капоте.

– Валерий Ильич, вам туда, – сказал он.

Я просто обомлел: я и Министра обороны вижу впервые воочию, а тут, по всей видимости, меня приглашают на разговор с самим Президентом. Подойдя на ватных ногах к лимузину, абсолютно не обращая при этом никакого внимания на непогоду, я словно коала, очень неловко взгромоздился через заднюю приоткрытую дверь на мягкое кресло и очутился лицом к лицу с Главой государства. В довольно большом салоне автомобиля было четыре места. Я разместился на одном из основных – по ходу движения; Президент, который рассматривал какие-то документы, сидел в противоположном углу по диагонали за раскладным столиком на дополнительном сиденье – против хода.

– Добрый день! – дежурно улыбнувшись, устало поздоровался он. – Я прошу прощения, что распорядился вызвать вас сюда, но мне хотелось побеседовать именно так с вами, чтобы никто не мешал нам.

Лимузин мягко тронулся места, выехал за ворота и направился в сторону Ярославского шоссе в сопровождении машин охраны. Президент молчал и, углубившись в чтение документов, словно бы позабыл обо мне. Так прошло минут пять, пока он, убрав все свои бумаги в кожаную папку и спрятав ее в миниатюрный сейф, расположенный между передними дополнительными креслами, не обратился ко мне с довольно странными словами:

– Валерий Ильич, вы знаете, кто такой Иван Терентьевич Пересыпкин?

Голова моя соображала очень плохо, и я, особо не задумываясь, ответил отрицательно.

– А знаете такие фамилии, как Смирнов, Любович, Антипов, Рыков, Ягода, Халепский, Берман?

Я никак не мог понять, что к чему: вроде некоторые фамилии известные – из истории тридцатых готов, но какое отношение они имеют ко мне?

– В нашем КБ таких сотрудников нет, – недоуменно ответил я, так как что-то надо было сказать. – В отделе кадров вот есть Смирнов…

– Я не про ваш институт, – вполне добродушно рассмеявшись, перебил меня мой собеседник. – Ну, если вы не знаете таких персонажей, то в целях, так сказать, общего образования, напомню вам, что все они перед Отечественной войной отвечали за развитие связи в нашей стране…

– И вроде бы все они расстреляны, – начиная немного приходить в себя и выуживая из памяти какие-то обрывки, предположил я: то ли из какой-то книги, то ли когда-то смотрел передачу про них по телевизору, – но что-то такое отложилось в голове.

Президент строго взглянул мне в глаза.

– Да, так и есть, – выдержав недолгую паузу, продолжил он, – но кроме Пересыпкина. Он стал наркомом связи в 1939 году в возрасте 35 лет и был им до середины 1944 года. В том же 1944 году он, в свои 39 лет, стал самым молодым обладателем звания маршала войск связи. И это он обеспечивал все наши войска во время Отечественной войны управлением и связью… Впрочем, не будем углубляться в историю. – Президент глубоко вздохнул. – Я не буду ходить вокруг да около… Вы и так все знаете, как обстоят дела в вашем институте, да и в других таких же НИИ: нехватка профессиональных кадров и особенно талантливой молодежи, моральное и физическое устаревание материальной базы и так далее, и так далее. А нам надо строить новые космические корабли, создавать принципиально новые и модернизировать старые стратегические ракеты, формировать концепцию беспилотных летательных и не только летательных аппаратов – и везде нужна наша собственная электроника, а ее нет. Нам нужен такой человек, как Пересыпкин в этой области, и я думаю, что вы справитесь с поставленной перед вами задачей. Мы оба знаем, какая у нас ситуация в стране: слишком много свободы, слишком много говорунов, слишком много экспертов, которые ни за что не отвечают. Поэтому сделаем так: вы будете моим советником, и по вашим рекомендациям я буду делать те или иные распоряжения, но отвечать будете вы – так будет очень даже справедливо, думаю. Если вас пустить в плавание без поддержки, то вас съедят очень быстро…

Я просто тогда не вникал в громадный и обширный масштаб трудностей, которые намечал преодолеть Президент мне, но такие предложения делают раз в жизни, – и я согласился.

– Но почему я? – спросил я тогда, когда принял я этот вызов времени, находясь в состоянии некоего максимализма в тот момент.

Тогда Глава государства довольно пространно объяснил, успокаивая и настраивая меня на самоотверженное служение, как он в течение почти двух месяцев выбирал кандидата и как он выбрал именно меня. В тот момент мне все это казалось сказкой: вот судьба выбрала меня – разве это не есть самая главная удача, и что может быть выше и лучше этого! Это я сейчас осознаю свою глупость в том, что, не подумав даже, сразу согласился, а на самом деле надо было сказать «нет» и бежать на свое место в конструкторском бюро: как ученый я бы успел в своей жизни гораздо больше… Но что делать? – так, видимо, на роду написано. Да и не особо я горюю из-за этого… Уже в 2012 году, после переизбрания Президента, когда из-за проблем со здоровьем я попросил его снять с меня обязанности, которые я взвалил десять лет тому назад, я в числе прочего объяснил ему, что вся моя работа шла и идет до сих пор вхолостую. Как ни странно, Глава государства в ответ рассмеялся и уверил меня в том, что я вполне справился и, что самое главное, я смог стабилизировать ситуацию в своей области деятельности. Я не стал спорить с ним, хотя сам я так не считаю: девяносто процентов моих трудов за то десятилетие уходили в пустоту, и многое, с высот прожитых лет и приобретенного опыта, я бы сделал иначе, – но так невозможно…

Все те десять лет, что я пытался справиться с поставленными Президентом задачами, я числился ведущим инженером и заместителем Гендиректора своего номерного НИИ. В конце 2012 года, оставаясь теперь номинальным советником Главы государства, я вернулся уже «де факто» на свое рабочее место и где почувствовал себя, наконец, человеком, занявшись тем делом, результат которого зависит только от меня. И я считаю, что за последние четыре года я сделал гораздо больше, чем за предыдущие десять лет… И с Президентом за эти четыре года я встречался всего два раза…

Родом я сам из деревни Малые Гари, что раньше находилась в составе Сернурского района Марийской АССР. Этого населенного пункта уже давно нет в списках «живых»: пожалуй, наш дом был последним в этой деревне, да и тот мой покойный брат, умерший четыре года назад, продал после смерти матери на дрова лет пятнадцать тому назад. Отца я своего плохо помню: он умер от воспаления легких, когда мне было всего шесть лет. Мать умерла 1996 году, как раз в тот год, когда меня, молодого научного сотрудника, правда, с красным дипломом МГТУ им. Баумана и кандидата наук, назначили на должность заведующего отделом. И вот, после похорон родительницы я не появлялся на своей малой родине ни разу. Боже мой, как так? Двадцать лет пролетели как один миг, и я не мог выделить хотя бы два-три дня, чтобы съездить на могилы родителей! Да, бывают и такие дети, как я, на этом свете! Мой брат, который был старше меня на семнадцать лет (у матери был порок сердца, и ей врачи после первых родов строго запретили больше рожать, но когда она забеременела в сорок два года, наотрез отказалась делать аборт), упрекал невзначай меня, что я не езжу хотя бы к нему в гости… И он был прав, хотя и гордился всегда мной, и всегда после укоризны, твердил мне, чтобы я все силы отдавал своей работе, мол, из нашего рода Кулагиных только я выбрался в «настоящие люди». Как сейчас помню его, когда он со своим десятилетним внуком приехал на три дня (он всегда гостил не больше трех дней) к нам под Новый год за полгода до смерти… А теперь и его нет на этом свете. Сам он еще во время службы в армии нашел свою половину в Уфе и так там и остался жить…

Даже не знаю, что меня сподвигло сейчас поехать в свои родные края? Накануне, неделю назад, мы нашим институтом закончили огромный проект, который мучительно долго в течение почти десяти лет разрабатывали с переменным успехом. В какой-то момент, как раз тогда, когда я вернулся в свой НИИ, было почти решено закрыть программу из-за якобы тупикового хода исследований. А дело касалось огромного прорыва в области ракетостроения, если бы мы смогли завершить успешно нашу работу. И тогда, когда я попросил Президента в 2012 году, снять с меня возложенные им обязанности и вернуть меня на прежнее место, он согласился именно поэтому. И вот, когда все испытания прошли успешно, и наше оборудование заработало, Президент лично встретился со мной после награждения сотрудников нашей конторы государственными наградами. Он тогда в шутку сказал, что, мол, он, конечно, не старик Хоттабыч, но хотел бы услышать от меня мое главное желание, а он бы, если б это было в его власти, обязательно исполнил бы его. Я и спокойно озвучил это мое желание: хотелось бы, чтобы мне дали отпуск на все лето, ну хотя бы на месяц, но чтобы меня при этом никто не тревожил никоим образом по работе. «Персонал нашего института вполне справится без меня до осени», – заключил я свою просьбу. «Вы так думаете? – Президент пристально и серьезно посмотрел на меня, потом после недолгой паузы с хитрой улыбкой добавил: – Ну, хорошо: у вас будет отпуск до первого сентября, но насчет того, чтобы вас не беспокоили – это вы решайте сами. Можете найти такую берлогу, где нет никакой связи, и там впасть в спячку до осени. Только вы своим домашним оставьте координаты и все».

Через неделю, тридцатого апреля, в страстную субботу, я передал все свои дела моему заместителю и вызвал своего личного шофера и по совместительству помощника.

– Я специально откладывал сообщить тебе очень приятную новость, Алеша, – обратился я нему.

– Да какая приятная, Валерий Ильич, если вы уходите в отпуск, – перебил он меня недовольно.

– А я как раз про отпуск: твой следующий рабочий день – 1 сентября. Отпускные и внушительную премию за то, что ты выдерживал стойко мой скверный характер все эти годы без должного отдыха, получишь уже после майских праздников. Все распоряжения сделаны по прямому рескрипту от Главы государства.

Алексей Микша стал моим личным водителем еще в 2005 году после того, как я за рулем как обычно задумался и задумался слишком глубоко, отчего попал в серьёзную аварию. После этого ДТП Президент запретил мне самому водить машину и дал хорошего водителя, в обязанности которого входило мне помогать днем и ночью, что он и делал все эти годы стойко и неутомимо.

– Ну, если так, то это действительно сногсшибательная новость, – согласился Алексей, впрочем, довольно сдержанно. – А сегодня как? Вас отвезти домой или я уже с этой минуты могу быть свободен?

– Я хочу прогуляться: болит голова и какая-то слабость? А дома, ты же знаешь, все равно никто меня не ждет. Так что, Алеша, ты свободен абсолютно уже с этого момента.

Микша ушел.

А меня действительно дома никто не ждал. Моя жена, учительница русского языка и литературы и одновременно заведующая учебной частью в школе, десять дней тому назад, взяв отпуск за свой счет, улетела в Италию, в Бергамо, к дочери. Наша единственная дочь Саша четыре года назад познакомилась с итальянцем, сыном школьной подруги жены, которая, в свою очередь еще в 1991 году вышла замуж за итальянца и переехала жить к мужу. Так вот, наша Саша также влюбилась в этого русского итальянца и вышла замуж. Теперь, в середине мая она, по заверению врачей, должна была нам подарить внука. Отец мужа дочери сам был врачом частной клиники с родильным отделением и, естественно, настоял на том, что его внук должен родиться непременно под его опекой, с чем мы с супругой полностью согласились…

Был уже темно, когда я вышел из проходной и зашагал в сторону парка, чтобы немного проветриться. Я не помню даже, отчего и почему, но мне вдруг захотелось пойти на Пасхальную службу. «Если идти сейчас к церкви за парком, то по пути будут четыре светофора, – подумал я отрешенно. – И если при моем подходе к каждому будет гореть зеленый свет, то я пойду на службу, если же хоть на любом из них будет красный – поверну назад в парк». Как ни странно, случилось первое: будто кто-то зажигал передо мной зеленый свет, и я через полчаса был во дворе небольшого, но очень уютного церковного дворика. Честно говоря, я никогда не чувствовал себя особо религиозным человеком, да и как себя держать в храме, что делать, куда и как заходить, подходить и тому подобное, представлял довольно смутно. Еще в студенческие годы, впервые зачитавшись Евангелием, я крестился в Загорске и после этого раза три посещал разные храмы вполне случайно, а не по зову души. С тех пор я не переступал порог церкви ни разу.

Попав в храм как раз в то время, когда началась исповедь, я, глядя на то, как и что делают другие, повторял то же самое и так я отстоял всенощную Пасхальную службу. Народу было слишком много в небольшом храме, и я не то что почувствовал прямо-таки некую благодать, но, по крайней мере, избавился от головной боли, мучавшую меня до этого целый день, а также вернулся домой на такси вполне бодрым и полным сил.

Проснулся я в половине десятого. Выйдя на лоджию, откуда была видна панорама Лосиного Острова как на ладони (я ради этого вида десять лет назад уговорил жену на покупку этой квартиры рядом со станцией Маленковская), я невольно засмотрелся чудесной картиной первомайского, к тому же Пасхального, утра. Солнце сияло, небо было лазурно голубым, а рваные облака лениво плыли над зеленым морем огромного лесного массива за железной дорогой. При этом мне никуда не надо было мчаться… Я даже не помнил, когда я так безмятежно просыпался и вместо того, чтобы бежать на работу или начать звонить по телефону, словно ребенок, любовался утренним пейзажем. Вспомнив про свою работу, вдруг мне стало отчего-то невыносимо, а самое главное – беспричинно, тревожно. Будто бы внутри, как это всегда бывало в течение двадцати лет, заработал с бешеной скоростью моторчик; и если раньше его энергия никуда не терялась, то сейчас он работал вхолостую, – и, видимо, из-за этого моя душа по привычке рвалась снова в бой, не жаждая нисколечко покоя.

Я глубоко вздохнул и пошел завтракать: была же Пасха, и хотя не постился, но надо было как бы «разговляться». Поев-попив, меня снова потянуло в сон, и я залез вновь под одеяло и заснул, правда, предварительно успев заказать у знакомого шеф-повара из ресторана на соседней улице себе праздничный обед с доставкой на дом.

Задремав, мне причудился сон, который помню до сих пор в мельчайших подробностях. И хотя он был вроде бы и короткий, но своим мистически-загадочным воздействием тревожит мое сердце доныне…

Мне привиделось, что я сижу в нашей родной избе напротив печи, спиной к окну, а слева от меня – наш обеденный стол, куда еду ставили прямо из печи. В горниле печи сложены аккуратно дрова в виде башенки, а с низа этой поленницы кто-то только что поджег трубочку бересты и заложил ее сверху еловыми лучинами. Вдруг я слышу, как захлопнулась дверь, и тут я начинаю понимать, что это моя мама растопила печь, а сама вышла во двор. Я окликнул ее и побежал догонять ее, но когда я вышел в сени, дверь из сеней на крыльцо захлопнулась. Я пытаюсь бежать, плачу и кричу: «Мама! Мама! Подожди меня!» – но ноги двигаются еле-еле. Наконец, я вот уже на крыльце… Идет снег; наш двор занесен снегом, и от ступеньки крыльца на улицу идут мамины следы. Но тут тяжелая калитка во дворе, сделанная еще моим прадедом, со скрипом закрывается, и звук кованой защелки как бы ставит точку: мама ушла, и я не догоню ее!

Я проснулся. Моя подушка была мокрой от слез. Я встал с кровати и подошел к окну – на улице шел снег стеной. Что интересно, снежная тучка как будто бы высыпала свое содержимое только на наш дом: солнечные лучи сбоку освещали белую круговерть, отчего эта белая пелена опалесцировала просто волшебно. А для меня вдруг стало все решительно ясно: я еду в свои Малые Гари! Пусть там ничего не осталось, но мне надо побыть у матери и у отца на могилах. Надо… Надо… Надо…

Вспомнив свой тот сон, я как-то самопроизвольно стал грезить почти наяву давно прошедшими временами: память выхватывала хаотично множество полузабытых эпизодов и, странным образом почти воскресив, рисовала их с такой мельчащей подробностью, что я почти чувствовал себя возвратившимся в свое юношеские годы. Удивительно то, что я, боясь в том признаться самому себе, изо всех сил старался выуживать из глубин своего сознания все что можно, подсознательно будто бы надеясь, таким образом, приехав в свою малую родину, увидеть в целости и сохранности наш дом, где меня ждет моя мама…

Поезд резко дернулся и медленно стал набирать ход, тем самым выхватив меня из состояния утопленника: углубившись, чуть ли не впервые в своей жизни, в воспоминания своего детства, я почти задыхался от того сладко-горького чувства, который, дожив до определенного возраста, испытывает каждый, проваливаясь в состояние бессилия вернуть свой потерянный рай. О, наша жизнь – вечное, ежесекундное изгнание из рая!

По радио нам объявили, что РЖД, в случае несвоевременного прибытия поезда на конечную станцию, платит за каждый час опоздания по 100 рублей, – но состав остановился возле железнодорожного вокзала Йошкар-Олы с отставанием на 58 минут от графика.

Йошкар-Олу я знал довольно-таки плохо. Хотя я и был родом из этих краев, но в городе у меня не было ни близких родственников, ни знакомых, ни друзей: после школы я прямиком уехал в Москву и там поступил в вуз, после первого курса – служба в армии, затем долгая учеба и работа, работа, работа… Вглядываясь назад, я вполне оправданно могу считать, что два года солдатской жизни, – мы тогда как раз попали на отмену отсрочек для всех вузов СССР, – были самыми праздными в моей жизни.

Сотрудники нашего НИИ иногда ездили в командировку в Йошкар-Олу, и я слышал краем уха, как они нахваливали город за очень интересный и своеобразный эклектизм его архитектурного стиля. И действительно, так как мне торопиться было некуда, то добираясь пешком до места стоянки автобусов, – мне хотелось доехать именно на автобусе до райцентра, – я совершенно не узнавал Йошкар-Олу: она преобразилась в буквальном смысле слова. Не знаю, возможно, моему восприятию города способствовало чудесное майское утро с голубым небом и температурой в 20 градусов тепла.

Пока я ходил, сворачивая то туда, то сюда, по прямым, в отличие от Москвы, улицам и переулкам, я почему-то вспомнил слова Александра Вертинского, вычитанного из его книги, о том, что у всех городов есть свой запах. На мой взгляд, он был совершенно прав, хотя насчет описания композиции «звучания нот ароматов», боюсь, всегда можно спорить долго и бессмысленно. Что же до меня, то мне всегда казалось, что Йошкар-Ола точно имеет ее, и для себя я определил эту композицию как аромат опавших листьев в сухую солнечную погоду поздней осенью. По крайней мере, в то майское утро, когда я никак не мог отойти от своих воспоминаний детских лет, мне чувствовался явно этот ностальгический запах.

Через три часа я уже стоял на пригорке рядом с автобусной остановкой возле поворота на Мошкино. Погода в этот майский полдень была до такой степени чудесной, что я не удержался и попросил таксиста, что вез меня с райцентра, высадить именно здесь, чтобы полюбовавшись панорамой родных мест, собраться мыслями. Это из Москвы моя идея поехать наобум сюда казалась возвышенной и романтичной, но по мере приближения к конечной цели, меня стали одолевать сомнения: а с чего это я взял, что меня тут ждут? Да и жива ли тетя Рая – троюродная сестра матери? А если жива – на что я безмерно надеялся, – то сегодня же 2 мая, а значит, у нее скорей всего полон дом гостей. А я еще с собой почему-то прихватил спиннинг…

Одолеваемый противоречивыми чувствами, я, перед тем как высадиться из такси, даже на всякий случай взял у шофера номер телефона, чтобы в случае чего вызвать его и поехать сразу обратно до города.

Лениво размышляя и одновременно ностальгируя от вида знакомых мест, я взгромоздился на бетонный столбик возле самой развилки: кто-то специально на него прикрутил небольшой кусок толстой фанеры, – видимо, специально для таких как я сомневающихся путешественников. Боже мой, а ведь двадцать лет назад – это я точно помню – крыши домов в Мошкино были видны отсюда, а сейчас вместо них – верхушки сосен! Да этого леса тут и не было вроде вовсе. Когда я учился в школе, и когда еще не проложена была асфальтовая дорога, вот тут, по этому склону шла наша школьная тропинка из Малых Гарей в Мошкино. В те времена на этом берегу небольшой речки Жульки, что текла там внизу, не было ни одного деревца – здесь был луг, который косили вплоть до самой воды, не оставляя ни единой травинки. Здесь же, на этой дорожке, брат меня учил кататься на велосипеде… В памяти, сменяя друг друга, начали снова всплывать разные эпизоды из моего детства и юности: вот прямо здесь, на этой остановке, меня мама провожала в Москву после окончания школы; здесь же зимой всегда катались на лыжах; а вот с той стороны раньше был мосточек, с которого (тогда мне было пять лет) мы с отцом упали в воду… «Что это со мной? – подумал я. – Второй раз за день я ностальгирую до боли в сердце? Или я старею? Или это мама меня позвала через сон вчера меня сюда и сейчас она же навевает мне эти воспоминания? Или еще кто?..» Но я не мог и не хотел возвращаться из мира грез воспоминаний прошедших здесь моих юных лет.