Безумная ведьма

– Кристайн? – он вытирает ладонью рот, размазывая кровь по щекам и подбородку. – Какого демона тут происходит? И кто такой «Гион»? Где я?

Он пытается подняться, совершенно не осознавая ни где он, ни что происходит вокруг. Последнее, что помнит… Похороны. Он кого-то хоронил. Опять?

– Тихо-тихо, всё в порядке, – она крепче вжимает его в колени, чуть покачиваясь.

Он приподнимает руку, цепляясь взглядом за два круга чернильных татуировок на безымянном пальце.

– Инсанис…

Прикрывает глаза, как под веками появляется образ рыжеволосой девушки. На её лице застыл отпечаток отвращения и чего-то ещё… такого важного, жизненно-необходимого. Хаос, как она красива в своём долбанном тёмно-синем камзоле и такого же цвета брюках. Яркие кучерявые волосы гроздьями рябины рассыпались по плечам, а взгляд… её взгляд…

«– Ты похожа на карманного камергера Пандемония…»

«– А ты – на долбанного альва!»

– Кто? Гион, о чём ты? Сейчас тебе станет легче, спокойно.

– Я не…Я… Я должен найти… её…

Он безуспешно пытается вырваться и снова заходится в диком кашле.

– Вот, выпей, тебе станет лучше, – тихо произносит девушка, но вместо того, чтобы аккуратно подать стакан воды, она грубо хватает пальцами скулы, насильно вливая содержимое небольшого флакона.

Как только он хочет заорать от бешеной боли в грудине, та оперативно подносит руку ко рту, затыкая ладонью.

– Ру…ка, – два слога и снова стон, хлеще первого.

Его права рука будто обуглилась до кости, он переводит взгляд на неё, видя, как её стягивают чёрные ленты татуировки. Жмурится. Снова открывает глаза. Чернила сейчас буквально раздавят плоть и раскрошат кость. В области левого ребра вспыхивает пожар. Он, что, горит? Глухой рык срывается с губ, когда в очередной раз пытается вырваться, но кто-то держит его с нечеловеческой силой, утаскивая на самое дно. Пытается проморгаться и… спокойствие. Пусто, словно ничего и не было. Сердце медленно возвращает привычный ритм, от кашля остались лишь разодранные лёгкие и привкус крови на губах, а от агонии – капли холодного пота на лбу и тремор в правой кисти, что бьёт судорогами чуть ли не до локтя.

– Гион, слышишь меня? – хаотичные звуки, наконец, приобретают обеспокоенный голос Трикси.

– Да, – шепчет Гидеон. – Что произошло?

– Не знаю. Я услышала кашель, выбежала, а тут ты весь в крови. На тебя напали?

– Я… – он слегка приподнимается, ощущая головокружение и боль в правой кисти. Вот же ж… костяшки сбиты ко всем чертям. – Я не помню… Чёрт, как болит рука…

– Ты помнишь, где ты был?

– Да, сдал все документы в клинике, позвонил тебе, сказал, что меня переводят в Нью-Йорк. Потом хотел купить цветы и поехать домой. Это было… Я вышел из больницы в семь…

– Сейчас три часа ночи, Гион. Ты уверен, что вышел из больницы в семь?

– Да, я… Я уверен, чёрт возьми!

Он пытается сжать пальцы в кулак, но из-за усилившегося тремора – не может. Пытается подхватить кнопку на кожаной куртке – провал. С ужасом осознаёт, что мелкая моторика нарушена.

– Может, вызвать врача?

– Мне что вызывать самого себя?

– Я про скорую, они осмотрят тебя, вдруг какие-то ушибы, которые повлекли потерю памяти и… и тремор… и… Гион, Боже, послушай меня! У тебя ничего не украли? Ты не пил? Например, с Себастьяном…

– С кем? Кто это? – Гидеон медленно поднимается с пола, неловко шаря по карманам левой рукой. Всё на месте. Всё, кроме рабочего состояния правой руки. Пытается удержать в пальцах ключи, но те летят на пол, даря лестничной клетке оглушительный звон.

Кристайн довольно поджимает губы, но прячет выражение лица в волосах, быстро согнувшись и подняв ключи.

«Ну, приплыли, забыл своего закадычного друга, а, красавчик?»

Гидеон резко оборачивается в сторону.

– Ты слышала? – он смотрит прямиком в тёмный угол.

– Слышала, что? – напряжённо произносит Кристайн, поднимаясь следом.

«Главное, что слышишь ты, долбанный альв»

– Кто?!

– Гион, ты меня пугаешь, – Кристайн ошарашенно хлопает глазами, пряча в карман толстовки пузырёк и ключи.

«Пока ты пялился на меня, твоя благоверная улики прятала. М-да, мы так с тобой каши не сварим», – заливистый девичий хохот ударяет в стенки черепной коробки и забирается под гипоталамус.

– Признаться, сам себя пугаю. Видимо, головой ударился, когда падал. Сколько ты сказала времени?

– Наверное, уже пол четвёртого. Ты долго ещё будешь пялиться в тёмный угол? У нас самолёт в двенадцать…

«Да, действительно, у вас самолётик в двенадцать, Ваше Величество. А ты темноту разглядываешь. Такое себе увлечение у высокопоставленных особ…»

– Есть какая-нибудь таблетка от головы? Мозг раскалывается…

«А я всегда думала – там пусто! Вот же ж… Оказывается, там каша, которую мы не сварим…»

– Да, сейчас дам. Только пойдём домой, умоляю.

Кристайн открывает дверь пропуская его внутрь. Он опирается рукой о дверной косяк, снимая ботинки, а потом прислоняется лбом к стене. Где он, чёрт возьми, провёл семь часов своей жизни? И как успел заработать слуховые галлюцинации и нарушение работы в руке? Либо недостаток сна, либо кто-то сильно приложил его по голове… до черепно-мозговой? Бред какой-то.

«Я – не слуховая галлюцинация, умник. Сам моё имя твердил, вызывая воспоминание. Вот, получи. Тебе, правда, нужно было не меня вспоминать, а другую версию, ну, знаешь, более влюблённую в тебя. Хотя, нет, такой нет. Да, ну обернись, а!»

Гидеон медленно оборачивается, прижимаясь затылком к стене – тот буквально вибрирует от боли. Зрачки расширяются от страха. Перед ним – в точно такой же позе, как и он сам – стоит девушка, разодетая на манер… 19 века? Наглухо застёгнутый тёмно-синий камзол, такого же цвета брюки и сапожки до щиколотки. Яркие кучерявые рыжие волосы хаотично рассыпались по плечам, а некоторые локоны невероятно красиво обрамляли лицо. Один глаз гостьи был насыщенного зелёного цвета, другой – поражал голубизной. По лицу рассыпались несколько едва заметных веснушек, тёмная бровь – издевательски приподнята.

– Что за нахрен? – Гидеон жмурится, изо всех сил надавливая на глаза.

– Гион, всё в порядке? – с кухни слышится голос Трикси. – Иди, я приготовила таблетки.

Он открывает глаза, сталкиваясь с лисьей усмешкой.

«Ну, что, помогло?»

– Как ты сюда попала?

«В твою тупую голову? Я из неё и не уходила»

Гидеон делает несколько шагов, чтобы подхватить мерзавку под локоть и вытолкать из квартиры, но… она исчезает прямо перед носом.

– Кто ты?!

Он растерянно крутит головой, находя её, сидящей на комоде цвета слоновой кости и небрежно болтающей ногами.

«Ну, раз ты действительно меня не помнишь.... Получается, я – твоё проклятье. Как, впрочем, и всегда…»

ГЛАВА 9

Яркий свет бестеневых ламп стремится выжечь роговицу глаза. Эсфирь щурится, пытаясь понять, где она вообще находится. Видимо, это какая-то изощрённая шутка судьбы, если каждый раз её память проворачивает сомнительные фокусы.

Едва дергает руками, чтобы почувствовать стянутые запястья. Чертовски плохой знак. Пытается отвернуться от ламп, но и это движение уходит в папку под названием: «Околоневозможные вещи».

Щурится от резкой головной боли, пытаясь вспомнить события последних нескольких часов. Изнутри век жжётся напряжённый образ какого-то черноволосого мужчины с невообразимо красивым взглядом. Хмурится, пытаясь понять, что за образ поселился в черепной коробке – высокий рост, красивые руки, чёрные волосы, волшебный цвет глаз, но сама внешность – словно размазанная фотография.

И всё, что осталось от его присутствия – сочащийся жалостью взгляд и жар на собственных губах, от которого не в силах помочь ни растирания, ни ледяная вода. Тогда вспышка поглощающей ненависти оглушила её, заставив скрючиться над керамической раковиной, беспомощно зажимая пальцами края. Боль оказалась просто невыносимой, до крика, раздирающего барабанные перепонки. Сколько времени она провела в таком состоянии – понять не могла, но потом…

Приступ. Сильнее какого-либо вообще на её памяти. Она рухнула на пол, словно фарфоровая кукла с полки, разлетевшись на миллиарды осколков. Боль атаковала всё – виски, костяшки пальцев, правую руку, солнечное сплетение. Кажется, в приступе она не сдержалась – несколько раз ударив виском о пол, лишь бы всё прекратилось. И есть полное ощущение, что достаточно сильно, на коже виска ощущалась запёкшаяся кровь. Шаги. Много шагов, от которых удары только усилились, лишь бы перестать слышать. Чей-то бешеный визг, судя по всему, её собственный, потому что рука в латексной перчатке сразу затыкает рот. Ещё несколько вспышек раздирающей боли в боку, и она… в операционной? Да, точно, это операционная. Она что-то сломала себе? Или расшибла голову настолько, что требуется наложение швов?

В нос резко ударяет запах медикаментов и спирта, очень много спирта, будто это место законсервировано в нём. Холод тянет по стопам и только тогда она понимает, что и ноги прикованы, но страшнее всего – она полностью раздета. Медленно сглатывает, стараясь перебороть внутренний страх. Только он ударной волной сбивает с ног, стоит ей заметить перепуганный взгляд девушки в медицинской одежде у стены, а следом – ошарашенный – мужчины над ней, который тут же переглядывается со вторым.

Все они явно находились в не меньшем замешательстве, чем сама Эсфирь.

– Какого дьявола ведьма очнулась? – разгневанный голос, по всей видимости, врача обращён к анестезиологу, а тот в свою очередь беспомощно смотрит на вжавшуюся в стену анастезистку.

– Пропорции для тела верны, она должна быть в отключке ещё несколько часов, – сбивчиво объясняет анестезиолог.

Врач шумно отодвигает столик с подготовленными инструментами в сторону, недовольно заглядывая в лицо Эсфирь. Он грубо приподнимает веки девушки, удостоверяясь в том, что она находится в сознании.

– Что… происходит? – её хриплый голос служит пощёчиной неприятному врачу.

– Хрен ли ты стоишь? Готовь ампулу! – чуть ли не рычит старик. – Я не зверь, чтобы проводить незаконные операции на живую! Даже для такой… как она.

Эсфирь несколько раз моргает, снова пытаясь двинуться. Что он только что сказал?

Странный шум отвлекает всех от неё. За стеной неразборчивый, но очень громкий, гомон голосов и… ругань? Череда ударов, что определённо оказалась для кого-то болезненной, звук множества жестянок, стучащих об пол и разъярённый голос, наполнивший операционную:

– Какого демона?!

Эсфирь не понимает, что происходит, но чувствует холодную ткань, накрывающую тело. Но, если бы она всё-таки могла поднять голову, то увидела бы разъярённого Себастьяна Моргана, собственного брата со сбитыми в кровь костяшками и очаровательную девушку с блондинистыми волосами под стать сиянию звёзд.

– Доктор Морган, немедленно покиньте операционную. У нас предписание от главврача и доктора Тейта, – практически сквозь зубы произносит старик.

– Я убью его, – рычит второй голос, в котором Эффи распознает того, кто посещал её, называясь братом.

А дальше – девичий визг, очередной звук падающих вещей, разбивающихся склянок и тихая фантастическая мольба: «Ваше Величество, прекратите…»

Но, видимо, тот, кому принадлежало столь возвышенное обращение – плевать хотел на мольбы. Эсфирь ощущает движение рядом с собой: её пытаются освободить от оков. Чувство спокойствия расползается по всему телу, когда она ощущает свободу в голени, а затем и в руках. И даже оглушающий треск стекла и чей-то глухой стон не способны посеять в душе тревогу.

– Ну, привет, героиня, – перед глазами появляется лицо, которое Эффи уже видела.

Психотерапевт Себастьян Морган является одним из спасителей, озорно подмигивая ей. Зрачки Эсфирь расширяются от страха. Она помнила его цвет глаз – древесно-карий, но сейчас… Господи, только бы не приступ! Радужки оказались цвета блёклой сирени.

– Так, давай, аккуратно приподнимаемся. Тебя ввели в общий наркоз, а ты вон какая сильная – очнулась до начала операции. Не для крови нежити такие штуки, да? Спокойно, я держу, – его рука вовремя подрывается вслед за соскальзывающей простынкой, удерживая несчастную ткань на уровне груди. – Дыши, всё хорошо. Ты в безопасности…

Эсфирь неловко опирается на него, чувствуя головокружение и накатывающую тошноту. Что-то вязкое стекает из носа, попадая прямо на губы. Аккуратно облизывает верхнюю губу, растворяя на языке привкус солёного железа.

Она медленно моргает, осматривая разруху вокруг: валяющиеся медицинские приборы и люди, решившие взять с вещей дурной пример. Анастезистка и один из мужчин еле дышали, недалеко от них скрючилась медсестра. Не хватало только врача-старика. Эффи переводит взгляд на огромное разбитое окно на улицу, около которого стоит юноша с абсолютно безумным взглядом и волосами цвета геенны огненной. Вопрос о том, куда делся врач, растворился сам собой, стоило ей увидеть усмешку на лице.

Рыжий тщательно сканирует Эсфирь взглядом, а затем смотрит куда-то за её плечо. Эффи с трудом оборачивается, замечая позади себя высокую девушку в полностью чёрной одежде. В руках та сжимает клинок, лезвие которого перепачкалось в крови. Светлые, практически серебристые, длинные волосы заплетены в две тугие французские косички, черты лица острые, ледяные и… уставшие. Она не менее внимательно, чем Паскаль, пробегается взглядом по помещению, останавливаясь на разноцветных радужках. Эсфирь заворожённо смотрит на цвет расплавленной стали, понимая насколько магически красив взгляд пришедшей, как и она сама. Эффи нервно усмехается, должно быть в сравнении с её внешним видом даже таракан прекрасен.

– Что, уже не рада, что нашла нас именно сейчас, а, Рави? – хмыкает мужчина позади неё, пока врач, находящийся рядом, снимает с себя куртку и накидывает ей на плечи, желая поделиться собственным теплом.

– Имей совесть! Я искала всех вас месяца три к ряду! И что я вижу? Свою истерзанную Верховную? – голос девушки напитал пространство арктическим льдом.

– Слышу обвинения в твоём голосе, Равелия, – фыркает Паскаль.

– Сними уже демонову реверентку…

– Как же я её сниму, если она мне идёт?

– Хватит! – от голоса рядом Эсфирь вздрагивает, но Себастьян крепче прижимает её к себе, а затем и вовсе берёт на руки. – Нужно уходить. Скорее всего, через несколько часов все будут на ушах. На Эсфирь повесят очередные убийства.

Они говорят о чём-то ещё, кажется, даже спорят. Но последнее, что Эсфирь различает перед отключкой – тихое: «Прости, что не вытащил тебя раньше, Льдинка» и горячий поцелуй в лоб.

ГЛАВА 10

Полгода спустя, окраины Халльштатта, ярморочной общины в Австрии

– Зачем это всё?

Третий по счёту вопрос Эсфирь, естественно, проигнорирован. Как и большинство других вопросов, касающихся двух переездов за последние шесть месяцев, вечно-измученных мужских лиц и потока меняющихся людей.

Ко врачам её больше не водили, будто бы приступы оказались выдумкой или шуткой. Если бы не заботливые взгляды и постоянные успокаивания – Эсфирь и вовсе бы сочла всё происходящее за очередную порцию пыток. Её искренне пытались убедить в отсутствии болезни, хотя даже ежу понятно – психика девушки давно прокричала «адьос» и поскакала жить лучшей жизнью.

Что она имела в сухом остатке?

А) Бракованную память, которая с каждым разом подводила всё больше и больше. Иногда казалось, что месяца в тюрьме и нескольких в больнице – попросту не существовало. Единственным напоминанием о тех днях были непрекращающиеся бега, переезды и головная боль от ударов о злополучный кафель. Кажется, она сама усугубила своё положение. Вот чёрт.

Б) Человека, называвшегося её братом, который действительно им оказался. Паскаль или, как она привыкла называть его, Кас – внушал доверие. И что-то подсказывало: он не позволит обидеть. Хотя бы по той причине, что, когда она называла его сокращённым именем – в кристальных глазах блестели слёзы. Наверное, ему безумно больно не иметь возможности подходить к ней так же близко, как тот же Себастьян, но пока что Эсфирь устанавливала связь издалека, боясь причинить больше боли, чем сейчас.

В) Себастьяна – врача психотерапевта, который долгое время вообще слыл загадкой. Зачем помог? Почему не сдал? Позже Эсфирь узнает: он – лучший друг её, здесь внимание, мужа! У неё – поломанной, бракованной, истерзанной – был муж. Как она поняла из обрывков разговоров и переглядок странной компании – того пытались найти. Эсфирь знала только имя – и то лишь потому, что оно выбито на рёбрах. Неужели она так сильно кого-то любила? Вот ведь парадокс, если учесть, что чувства внутри вымерли. И, по ощущениям, лет так сто назад.

Г) Равелию. Или, как та просила её называть – Рави. Это для рыжеволосой вообще оказалось головоломкой. Девушка модельной внешности представилась как хорошая подруга Каса, но тот трепет, с которым она смотрела на рыжую, та забота, которой она её окружала – наталкивала Эсфирь на мысль: «Не сестра ли она мне?». Да и как вообще пресвитер обзавёлся дружбой с такой как Равелия? Очередной парадокс.

Складывая все невозможности в одну картину выходило что-то экстраординарное: пастор церкви, врач-психотерапевт и модель прыгали на задних лапках перед сумасшедшей убийцей, пряча её в разных местах и делая всё, чтобы смягчить приступы.

Прежде чем ответить на вопрос рыжеволосой, Равелия смотрит за плечо Эсфирь. Последняя усмехается. Это прямо-таки типичный ритуал: перед ответом на любой вопрос – все всегда смотрели на Каса, чтобы определить степень разрешения на дне его зрачков.

Эсфирь чуть оборачивается, внимательно разглядывая лицо брата. Он сосредоточен, под глазами залегли тени, но злость отсутствует. Яркие ледяные радужки скользнули по заострённым чертам лица сестры с долей неприкрытого разочарования. Ему приходилось всегда стоять где-то позади, справляясь со своими эмоциями, предоставляя ей время и пространство. Эсфирь чуть подкусывает губу, виня в этом себя. Наверняка, брату хотелось быть ближе, чем на расстоянии десяти метров; окружить любовью и заботой; но она не могла так быстро научиться любить его, не могла распахнуть объятия для того, кого не помнила, но, видят Небеса, она очень старалась!

– Потому что тебя нужно показать… врачу, – Рави возвращает лицо Эсфирь к себе.

Эффи хмурится, как блондинка только поняла по унылому выражению, что может рассказать? У Каса даже взгляд не изменился!

– Разве Себастьян не врач?

В этот раз Равелия не покосилась в сторону Паскаля. Раздался тихий хлопок дверью. Кас ушёл? Эсфирь снова хмурится. Если она что и поняла, так это то, что брат всегда молча уходил, когда запрещал отвечать на её вопросы. Или… давал шанс рассказать.

Эсфирь много думала, почему вообще терпит странное отношение. Всё сводилось к одному – она больна. А Кас – защита. Он лишь пытается оградить мозг (вернее то, что от него осталось) от боли. Разве можно за это злиться? Хотя, в первые несколько недель она швыряла в него абсолютно всё, что находилось под рукой – в перерывах между приступами, разумеется.

– Врач, – уголки губ Рави дёргаются в нежной улыбке. Она тянется руками к маленькой баночке. – Но он не сможет помочь тебе… потому что… ты не больна. Во всяком случае – ты не больна шизофренией… Но нам нужна бумажка, что… больна.

– Занимательно.

Может, им уже стоит разобраться: что с ней? То утверждают, что она сумасшедшая, то ничего не говорят, а то составляют гениальнейшие формулировки: «больна, но не больна»! Ярость снова облизывает пятки, как морской прилив, но тут же успокаивается, когда Рави понимающе улыбается.

– Нам нужно покинуть эту страну, чтобы найти Ви… найти одного…нам нужно…

– Моего… мужа, да?

Тревожная тишина окутала обеих девушек. Равелия прокручивает в руках баночку от линз, а затем ставит на столик, занимая соседнее кресло. Она внимательно оглядывает свою Верховную, мысленно прикидывая, в какой та будет ярости, когда узнает, что преданная ведьма отрезала её гордость – яркие кучерявые волосы, а затем перекрасила их в шоколадный цвет и выпрямила. Если вспомнит, если не умрёт…

– Всё очень сложно, моя Вер… дорогая, – Рави поджимает губы, прикусывая язык.

– Вряд ли моя жизнь хоть когда-либо отличалась лёгкостью.

Рави слегка кивает, пряча изломанную улыбку в уголках губ, а затем резко поднимается с кресла, снова подходя к некогда могущественной Верховной ведьме.

Эсфирь сдаётся, доверяя лицо рукам Равелии. К чёрту. Пусть эта модель делает с ней, что заблагорассудится.

Блондинка что-то отвечает, но Эсфирь уже не слушает. Гори всё в адском пламени! Она больше не задаст ни единого вопроса. Надоело! Проблем и так достаточно. Как ответы на вопросы настоящего могли помочь, если ответы на вопросы прошлого оставались за гранью сознания?

Она – поломанная, разбитая, дефектная и, если эта святая троица хочет доказать обратное, то они явно лишились рассудка ещё виртуознее Эсфирь. Оставалось только благодарить их за хорошее отношение к себе, а всё остальное – не её воспалённого рассудка дело.

Снова сменить место жительства? Да хоть сотню раз. Наблюдать за странными взглядами и разговорами? Можете разорвать себе голосовые связки – всё равно. Пичкать историями о когда-то существовавшей жизни с мужем? Только не подавитесь этими ничего не значащими сказками.

Ей до одури безразлично. Внутри пусто. Даже сердце еле бьётся, словно его и вовсе нет. Миллионы вопросов ничего не значат. Её больше не бьют, не оскорбляют, не угрожают, о ней заботятся – это главное.

Паскаль, едва щурясь от ярких солнечных лучей, всматривался в гладь озера Хальштаттер Зее. Всё же – название Альвийский каньон подходило больше. В первое время Кас постоянно сравнивал людской мир с миром нежити, повсеместно упрекая Хаос в отсутствии воображения и практически слепом копировании, но потом понял – лучше места, чем родной мир, попросту не придумать. Люди слишком суетливы, странны в желаниях строить «человейники», слишком устремлены загрязнять природу чем ни попадя, да и вообще – слишком. Он искренне страдал от отсутствия магии в каждом кусочке земли. Молодой король без королевства отчаянно мечтал вернуться домой. Мечтания оказались несбыточными.

Он хмурится, вспоминая, как сначала они бежали из Зальцбурга, ведомые двумя целями: спрятаться от розыска Эсфирь и следовать по пятам за Видаром. Почему несносный король оказался в Халльштатте, спустя неделю после неудавшейся лоботомии «пациентки» – загадка. Себастьян смог выяснить немного: доктор Гидеон Тейт исчез на следующее утро. Куда делся и почему так быстро – неизвестно. Штайнер упрямо молчал, а потом и вовсе удумал умереть. В стенах клиники поговаривали, что Гидеон Тейт перевёлся в другое место. Но в какое, куда именно? Этих вопросов не существовало ровно также, как и ответов них.

Откуда начинать поиски – они не знали до тех пор, пока Себастьян не почувствовал слабый всплеск энергии и навязчивую мысль: вернуться в Халльштатт. Он тут же собрал компанию, и они бросились вслед за Видаром, как считал сам Баш. Перерыв весь Халльштатт на наличие Видара (а вместе с тем и на наличие границы в Первую Тэрру) – успеха не вышло. Поиски продолжались до тех пор, пока Эсфирь в одном из приступов не выдала скомканное: «Нью-Йорк».

Верить случайностям – совершенно не в духе Паскаля и Себастьяна, но Равелия настолько воодушевилась подсказкой (пускай таковой она и являлась с огромной натяжкой), что надоумила всех продолжить поиски там. Себастьян заразился желанием ведьмы, а потому поддержал в намерении использовать поисковую магию. Результат впервые оказался успешным. Паскаль тут же задался целью сначала набить морду Видару, а только потом решать насущные проблемы.

– Как она? – тихий голос Себастьяна заставляет Каса врасплох, но последний не ведёт и бровью.

Надо же, он бы никогда не подумал, что будет работать рука об руку с приближённым Кровавого Короля. Но вот ирония: генерал альвийской армии оказался единственным, кого Эсфирь действительно слушала и слушалась. То ли Кас переборщил с магией аур, то ли она действительно видела в псевдо-враче спасение.

– Так же безразлична, как и всегда. С ней сейчас Рави, делает из неё другого человека, – Паскаль отвечает в тон генералу. Он скрещивает руки на груди и прикрывает глаза.

– Ей нужно время, Паскаль…

– У неё нет времени. Мы в демоновой ловушке! И никто не знает, как выбраться из неё, – Кас тяжело выдыхает, а затем медленно открывает глаза.

Выхода нет. Если начать использовать магию в полную силу – они рискуют истлеть от немагии или быть обнаруженными Тьмой. Ни первое, ни второе совсем не радовало. Не использовать магию – оказалось верным решением: так они вполне себе протянут пару-тройку десятилетий, прежде чем немагия уложит их в гробы, если, конечно, местные органы безопасности не найдут их раньше и не запрут в тюрьму за сокрытие опасной преступницы.