Безумная ведьма

Опасность. Она чувствует её всюду, в каждом миллиметре. И в нём – больше всего. Ей доходчиво объяснили, какое положение она занимает здесь – ничего нового. Но то, что он творит с пациентами, а точнее – с отбросами, как она, вселило животный ужас. И в ярких глазах, горящих безумством, она нашла ответ – устрашающие россказни персонала вовсе не сказки. Правда. Голубые глаза сияли так, словно видели священный Грааль. Она – его новый эксперимент, игрушка. И уж лучше бы гнить в тюрьме!

Эсфирь промаргивается, замечая кровь на его костяшках пальцев и рассечённый висок. А, может, здесь не было медбратьев-амбалов? Может, это доктор начал свои эксперименты? Губ девушки касается сумасшедший оскал. Если она смогла оставить засечку на чёрной брови, тогда это повод для бешеной гордости.

Гидеона сковывает озноб. Вот бы забраться прямиком в демоническую голову и прочитать мысли…

Эсфирь дёргается, больно ударяясь затылком о стену. Это галлюцинация, или его глаза поменяли цвет? Адская боль пробралась в кожу, стремясь разорвать каждое волокно.

– Умоляю Вас… не трогайте меня…

Оглушительный звон в ушах заставляет Гидеона пошатнуться и зажмуриться. Безумный вой и писк складывается в звуковую кашу: «Видар!Видар!Видар!Видар!Видар!».

Быстро совладав с собой, Гидеон старается подойти к девушке, чьё тело поглотила истерика. Правда, со стороны это выглядит так, будто он идёт по горящему канату в пасть разъяренной львицы.

– Не трогайте… Не трогайте! Прошу Вас…

Гидеон сильно закусывает щёку, опускаясь рядом с ней на корточки.

– Эй, посмотри на меня…

Он изо всех сил старается наладить контакт, но девушка сильно жмурится, боясь открыть глаза и увидеть до одури пугающий васильковый цвет, который может причинить боль.

– Прошу Вас…

– Я просто Гидеон, слышишь? Не нужно этих глупых «Вы» – я твой друг, слышишь, Эффи?

Она замирает, а вместе с ней и сердце врача. «Эффи» кажется каким-то безумно близким, родным, будто бы его. Будто бы он сказал кодовое слово, а не назвал по сокращенной версии имени.

–У меня нет друзей, – она всё еще боится открыть глаза, но голос Гидеона и едва заметные прикосновения к плечам делают своё дело. Эсфирь расслабляется, чувствуя непозволительную крупицу тепла среди ледяной пустыни.

– Никогда не поздно их завести. Давай ещё раз познакомимся. Моё имя Гидеон. Я не хочу причинять тебе боль и больше не позволю кому-либо это сделать. Я хочу помочь тебе выздороветь…

Эсфирь распахивает глаза. Где здесь реальность? Почему всё это происходит с ней? Она медленно моргает, убеждаясь, что цвет его глаз сродни морской сини. Снова становится страшно. Глаза похожи на цвет Каньона, который она мельком видела в Халльштатте. Всюду вода. Холодная, пугающая, насыщенно-синяя, а она не никогда не умела плавать. Нужно срочно увести взгляд, куда угодно, желательно на чёрное. Эсфирь поднимает глаза, чтобы уцепиться хоть за что-нибудь, удивлённо останавливаясь на волосах врача.

– В-ваши…

– Твои, – незамедлительно поправляет её Гидеон.

– Ваши волосы…

Она таращится на несколько белых прядей на фоне угольно-чёрных. Эсфирь готова поклясться кому угодно, когда он вошёл – их не было. Нет-нет-нет, только не приступ!

– Что не так? – Гидеон переходит на шёпот, боясь спугнуть расположение пациентки.

– Белые…, – она тянется пальцами к ним, но замирает, заметив, как Гидеон аккуратно поворачивается в сторону металлического борта на стене, в котором с трудом можно рассмотреть отражение.

Врач едва хмурится, явно не замечая никаких белых пятен на голове.

Её руку простреливает дрожь. Из груди вырывается хрип. Эсфирь, сама того не осознавая, ныряет в объятия врача, задыхаясь в рыданиях, раскрашивая унылую ткань белого халата яркими алыми красками.

– Тише-тише, инсанис, я вытащу тебя, – Гидеон покачивается с ней из стороны в сторону. – Я найду способ. Найду.

Он укладывает ладонь под её скулу, поглаживая щеку большим пальцем под неразборчивое мычание.

«Инсанис?», – насмешливо переспрашивает уцелевшая клетка мозга. Но Гидеону кажется – это прозвище её по праву. «Сумасшедшая» на латинском вовсе не режет слух и не кажется обзывательством, наоборот, оборачивается чем-то своим. Родным. Обласканным. И Гидеон хочет ударить себя со всей дури, осознавая, что творит что-то безрассудное, абсолютно не нужное ему. Но остановиться не может, снова и снова касаясь сухой кожи и обещая химеры.

ГЛАВА 6

«Щёлкни пальцами. Это всё, что тебе требуется. Он исчезнет, клянусь. Ты больше никогда не увидишь того, кто рушит нашу жизнь. Прислушайся к темноте внутри себя хотя бы сейчас!»

Эсфирь сильно щурится, до ярких белых пятен под веками. Она вроде бы уже несколько недель здесь или месяц? Уже не важно, если честно. В закоулках мозга, почти не замолкая, крутятся одни и те же предложения, а напротив всё чаще сидит один и тот же человек. Тот, у кого она совсем недавно рыдала на груди, вскрывая рёбра. Тот, кого тёмное желание внутри грудины требовало убить, вгрызться в яремную вену и ждать пока кровь не потечёт по подбородку.

Мужчина, который уверял, что он её «брат» – растворился на несколько недель, оставив гнить её в неизвестности; как и врач, что производил первый и последний осмотр. Медицинских братьев, избивших её, будто не стало вообще. И что-то подсказывало Эсфирь, что виновник всему человек напротив.

Опасный человек, хотя лично ей он пока что не сделал ничего плохого. Но почему тогда нутро дрожало каждый раз, когда он лишь обращал взгляд?

Доктор Тейт, по своему обычаю, сидит совершенно расслаблено, в противоположном конце новой тюрьмы. Нога закинута на ногу, а левая ладонь лениво подпирает щёку. И в этой позе весь он – доктор Гидеон Тейт: скучающий, расслабленный, не внушающий доверия.

Казалось, разговоры ни о чём стали новой фишкой. Погода, самочувствие, местная еда – каждодневные избитые темы. А большего Эсфирь и не могла выдать. Даже, если бы она помнила прежнюю себя, вряд ли бы раскрыла душу.

– А что касается мечты – ты считаешь это явление обязательным для каждого человека или же пустой тратой времени? – Гидеон не меняет положения, лишь едва заметно ёрзает на стуле.

Чёрт, он так старается не выдать своей заинтересованности разговором, её мыслями… ею. Она превратилась в душащее наваждение, в которое он нырял с разбега. Уходил на работу разительно раньше, переделывал все дела с завидной скоростью, а затем освобождал время для пациентки, заходил к ней по несколько раз на дню, сам делал процедуры, оставляя медсёстрам лишь капельницы, а затем разговаривал с ней до глубокой ночи. Он повернулся на ней, словно злой гений, свято лелеющий идею о порабощении мира.

Для всех, даже для злящейся Трикси, бросал дежурную фразу: «Она слишком тяжёлая пациентка». К слову, «тяжёлая пациентка» действительно пугала до чёртиков всех, кроме Гидеона. Его она восхищала до предательской дрожи в пальцах. Наверное, потому что зло не может испугать зло. А Гидеон считал себя именно таким – подлым злым изменщиком, что, будучи в хороших отношениях с невероятной девушкой, ослепился сумасшедшей пациенткой. Он не хотел её лечить, лишь говорить. До бесконечности. Стирая язык в мозоли.

Для своего щенячьего восторга перед рыжеволосой придумал термин – «ослепление». Будто Эсфирь служила яркой вспышкой, затмевающей собой окружающий мир. И ему казалось, позволь она коснуться себя хотя бы мизинцем – он окончательно потеряет голову, сгорит дотла в ворохе эмоций, как маленький двенадцатилетний парнишка, впервые узнавший о влюблённости.

Дьявол, он был ужасным врачом, худшим парнем, отвратным человеком и… его это устраивало. Совесть даже не думала просыпаться. Её нагло украла рыжая ведьма, ставшая самым страшным секретом. А он не раздумывая поселил этот секрет глубоко в сердце, там, где и сам бывал не часто.

Губ Эсфирь касается усмешка. Гидеон хмурится. Иногда казалось, что ведьма умеет читать мысли. Или, по крайней мере, считывать желания. По тому как иначе её поведение после его оглушающих мыслей объяснить было невозможно. Вот и сейчас она закидывает голову, прислоняясь кучерявым затылком к стене, и усаживается в позу по-турецки. Расслабленная, невероятно красивая в своём изнеможении. Гидеон, не удержавшись, сглатывает. А чертовка снова усмехается, словно услышав.

Но на деле – врач уже порядком надоел Эсфирь. Около часа их беседа идёт не по заученному «клише». Честно сказать, их последние «разговоры» скатывались в размышления, Гидеон переставал что-либо записывать, а сама девушка пыталась расслабиться. В конце концов, врач скрашивал одиночество.

– Мечтания – слишком светлые вещи для меня, – фыркает она, крепко сцепляя пальцы в замок.

– Я считаю, ты не права.

– Как хорошо, что мне плевать на то, что Вы считаете.

Усмешка Гидеона раздражает Эсфирь. Его идиотская манера впопад и невпопад усмехаться – выбешивала до чёртиков.

– «Ты», мы же договорились.

– Я с Вами ни о чём не договаривалась, – лениво отмахивается она, в упор не замечая восхищённого взгляда. – Если Вы хотите ещё что-то спросить – пожалуйста.

– Ладно, вернёмся к стационарным вопросам и, если всё пойдёт хорошо, то я устрою тебе сюрприз.

Фраза действует как по заказу, Эсфирь с живым интересом смотрит в его глаза. Сюрприз? Для неё-убийцы? Здесь точно больна она?

Гидеон с напускным равнодушием пожимает плечами. На самом деле он устал доказывать главному врачу о важности одного фактора в лечении пациентки, а именно – социализации. Не особо буйные подопечные допускались к прогулкам. Гидеон считал, что Эсфирь они пойдут только на пользу. Конечно, исключительно под его личным присмотром и присмотром нескольких медбратьев. Доктор Штайнер, хотя и мялся, всё же разрешил сделать лучшему врачу то, что хочется. Снова.

Гидеон прячет хитрую улыбку, делая вид, что увлечён бумагами.

– Так, на каком вопросе мы остановились? А… ага… На что похожа обстановка, окружающая тебя?

– На замок ненависти.

Брови Гидеона удивлённо взлетают. Где-то он уже слышал это:

– Объяснишься?

– Здесь везде сквозит ненависть, буквально с ног сбивает, – Эсфирь чуть прикрывает глаза, чтобы не видеть, как ошалело пялится врач. – Здесь есть иерархия. Свой король, свои пешки, как в замках. Все они ненавидят меня.

– Ты, действительно, считаешь, что все?

В ответ Эсфирь как-то безумно хмыкает, закатывая рукава хлопковой рубашки. В области вен, синеющими букетами, расцветают гематомы-гортензии. Гидеон сразу понимает из-за чего – медсёстры специально не попадали в вены, когда ставили капельницы.

– Почему ты не сказала мне? – на лбу появляется несколько морщин.

Глупый вопрос, он же прекрасно знает – в ней нет доверия к нему.

– Вы не король этого замка.

– Ты уверенна в этом?

Гидеон не может понять две вещи: почему он снова перестал записывать и почему сердце так больно кольнуло? Будто она странным предложением задела за живое.

– Будь Вы им, поданные вряд ли бы ослушивались приказов. Вы отгородили от меня всех, наказав тех идиотов за проступок. Но те, кто остались, продолжают игнорировать Ваши законы. Значит, король этого замка кто-то другой. Тот, кто хочет ненавидеть меня сильнее.

Гидеон делает несколько штрихов, отмечая образность мышления.

– Как ты считаешь, тебе нужна помощь?

– Нет… Да, – она резко качает головой из стороны в сторону. – Мне не нужна ничья помощь, ясно?

«Вспышка агрессии». Ручка скользит к следующему вопросу. Но, признаться, продолжать не хочется. Жизненно важно послушать про воображаемый Замок Ненависти.

– Помнишь ли ты, что происходило вокруг тебя во время первого и второго инцидентов?

– Убийств, – резко выдаёт Эсфирь.

– Инцидентов.

Эффи сильно жмурится. Пытается изо всех сил держаться за его голос и эту реальность. Только для чего? Ледяной голос изнутри скребётся, напевая жуткие вещи, рассказывая кровожадные сказки и во всех она – главная героиня.

«Прислушайся к темноте внутри себя…»

– Крики. Огонь. Чья-то сильная боль. Ломала меня. Я не хотела причинять страданий. Я всё исправила. Не думала. Он убедил. Это ошибка. Клянусь во имя… Клянусь…

«Туманные бессвязные формулировки во время начала приступов». Гидеон кладёт ручку, медленно поднимаясь с кресла. Сократить меж ними расстояние он старается аккуратно, чтобы не вспугнуть.

Эсфирь с силой сжимает ладошками несчастные прутья кровати, будто они служат границей между реальностью и приступом. Она чувствует ежевичный парфюм врача и запах ментоловой жвачки вперемешку с вишней совсем близко и не понимает, куда делось ощущения железа из ладоней. Еле поднимает взгляд, фокусируясь на яркой синеве глаз. Врач сидит перед ней на корточках, аккуратно массируя нежную кожу ладошек круговыми движениями.

– Останься со мной, и я кое-что тебе покажу, – тихо произносит он, когда понимает, что Эсфирь внимательно изучает лицо.

– Сюрпризов за зря не существует. За всё нужно платить.

– И ты заплатишь. Тем, что удержишь себя здесь, – касания служат чем-то волшебным, успокаивающим. – Представь, что твои мысли – огромное глубокое озеро. Ты находишься в самом центре, на поверхности…

– Я не умею плавать, – тихо шепчет Эсфирь.

Она вдруг понимает: его глаза – то самое озеро, в котором запросто можно захлебнуться. Зачем он смотрит с такой заботой? Она лишь – работа, эксперимент, как говорит весь персонал.

– И не нужно. Просто перевернись на спину, вытяни ноги, расслабь тело. Ты находишься в воде – да, но разум расслаблен, держит тело на тонкой грани между поверхностью и толщей, ведущей ко дну. Полюби воду, глубину, себя. Позволь себе отдохнуть на поверхности и начни держать ситуацию под контролем…

– А если не получится? Если…

– Я не дам тебе утонуть.

Как только взгляд Эсфирь становится осознанным, он убирает руки, растирая собственные ладони, словно она обожгла его.

Эффи моргает, пытаясь почувствовать страх, панику, но ничего из этого нет. Будто врач использовал какой-то гипноз и с оглушительном успехом погасил надвигающийся приступ.

– Умница, кажется, ты заслужила сюрприз, – Гидеон поднимается, отбрасывает полы медицинского халата и разглаживает брюки. – Ну, чего сидишь? Пойдём?

– Сдаёте в утиль?

– Ах, если бы! – задорно хмыкает врач, и Эсфирь совершенно не нравится его настрой.

Она покорно вытягивает руки. Наручники – неотъемлемая часть существования здесь. Но Эсфирь почему-то кажется, что она носила их всю жизнь – так привычно они обнимают кожу. Пальцы врача ласково скользят подушечками по запястью и задерживаются на коже, чтобы одарить её ожогом четвёртой степени.

Эффи заворожённо смотрит на свои руки в его руках. Красиво. Длинные аристократичные пальцы поверх серебристого металла на тонких исхудавших запястьях. Две татуировки-кольца на безымянном пальце приковывают внимание. И до вопля в грудине хочется взять руку и приложить тыльной стороной ладони ко лбу. Зачем-то.

– Идти собираемся? – Эсфирь нервно поджимает губы, пряча пальцы в кулаках.

Он усмехается, отпускает руки, а затем отходит к двери.

Выходить страшно. Ещё ничего хорошего не произошло в этих стенах. А, чёрт с ним, может, обольстительный врач и вовсе ведёт её на электрический стул! Вокруг загадочного злодея доктора Тейта столько слухов, что того и гляди – он припрятал средство казни в подвале. Но в подвал они не идут, равно как и на заходят ни в один из кабинетов. Лифт, пара коридоров, миллиард косящихся взглядов – и даже дышать страшно – они в саду. В самом настоящем саду на заднем дворе клиники.

Эсфирь настороженно озирается по сторонам. Снова приступ? Даже если так, то это лучшие галлюцинации из всех! Свежий весенний воздух облюбовал каждый закоулок лёгких, листья растений убаюкивающее покачивались, стопы, сквозь тонкую подошву больничной обуви, чувствовали гравий.

В углу, рядом с ограждением, сидит пациент на лавочке, задумчиво вглядываясь в горизонт. Чуть поодаль – медбрат. Так вот оказывается, как относятся к угодным королю пациентам? Им позволяют дышать.

Эсфирь несмело протягивает руку к веточке небольшой пихты. Надо же, настоящая! Не вымысел, не воображение! Самая настоящая веточка с изумрудными иголками.

– Какой красивый цвет… – Эсфирь переводит взгляд на небо.

Яркое. Васильковое. Чудо.

– Нравится? – тихий голос раздаётся прямо над ухом и провоцирует дрожь во всём теле.

Он имеет наглость спрашивать! Господи, конечно, нравится! Настоящее чудо: и небо над головой, и яркое солнце, и пихта, и гравий и… он.

– Да, – тихо выдыхает Эсфирь. Она не позволит звукам вспугнуть магию, зарождающуюся сейчас.

По грудной клетке разливается тепло, кончики пальцев пощипывает. Она аккуратно снимает обувь, чтобы ощутить босой стопой землю. Гравий нежно покалывает стопы и кажется, земля начинает слабо вибрировать.

Шаг. Второй. Плевать на начинающийся приступ, ей слишком хорошо. Где-то вдалеке раздаёт громкое карканье птиц – и даже оно кажется таким прекрасным, родным, будто посвящено одной лишь ей. Будто вся природа – её. И Эсфирь едина с ней – в мыслях, чувствах. Будто по жилам течёт не кровь, а подземная река, вместо сердца – тонкие и изящные веточки деревьев, а пульс – дуновение ветра.

Гидеон слабо улыбается, наблюдая за девушкой из-под полуопущенных ресниц. Желание курить кольцами сковывает глотку. Что мешает ему выкрасть её из больницы?

Он глухо усмехается, а затем быстро вытягивает губами сигарету из пачки. Щёлкает зажигалка, и в такт звуку дёргаются плечи дьяволицы, которая буквально установила связь с природой.

Делает спасительную затяжку. Привычно задыхается кашлем. И снова впускает в себя дым. Больше дыма. Нет, она точно не клинически больна. Слишком увлечена природой, открыта и уязвима сейчас. В глазах нет и капли сумасшествия – только страх, холод и беззащитность. Любое из её слов – обычная самозащита. Грош цена каждой сегодняшней записи. То, что с ней произошло – не шизофрения, близко нет. У неё есть шанс на излечение, осталось только найти причину.

Снова затяжка. А если нет? Если он потерял разум со своей «влюблённостью», свалившейся на голову? Боже, о чем он только думает! Его дома ждёт прекрасная любящая девушка, а он стоит и как пятнадцатилетний придурок мечтает о… о психически-неуравновешенной пациентке, которая имеет судимость за зверское убийство троих человек! Троих!

«Идиот! Вспомни! Просто вспомни, что ты делаешь с такими, как она! Может, именно в ней сокрыт ключ к излечению шизофрении, а ты облизываешь её с ног до головы!»

– Мне больше нравится черешня.

Четыре слова, слабый поворот головы, идеально выточенные черты лица и лохматые завитушки кудрей, как землю вышибают из-под ног, как все доводы заходятся трещинами, крошатся и низвергаются в адское пекло.

– Мне тоже.

Два слова в ответ, и слабая улыбка касается полных потрескавшихся губ. И будто тонкая нить, связывающая что-то очень важное, натягивается, призывая тысячи остальных – сделать в точности тоже самое.

– Она слаще и вкус насыщеннее. Я не помню точно, но мне кажется, я всегда была неравнодушна к ней.

– Сколько помню себя – всегда курил вишнёвые, но отчаянно искал вкуса черешни, – Гидеон выпускает дым, наслаждаясь тем, как Эсфирь поворачивается к нему.

И это какая-то вселенская аллюзия на его отношения с Трикси. Сколько он с ней? О цифре даже подумать страшно. Вернее, не так, страшно подумать о том, что всё это время он её не любил так, как нужно любить. Сердце всегда билось ровно, а переживания за её жизнь были чисто автоматическими, потому что это норма – волноваться за близкого. Он даже не помнит, когда в последний раз у них был секс, да и был ли вообще? Бред, конечно, но Гидеону всегда думал, что он только работает и пьёт кофе. И вот шуткой ли судьбы, каким-то космическим анекдотом, появляется она – та, что одним взглядом способна намертво пригвоздить к полу. Та, которая интересна сердцу. И кажется, вот он – вкус черешни – сок которой разливается по языку, затекает меж зубов, наполняет рот, до тех пор, пока косточка не застревает в горле.

– Курить вредно, – она нелепо пожимает плечами, отчего он заходится ярким смехом.

Комичность ситуации достигает пика. И если бы не наручники на её запястьях и белый халат на его плечах – он бы счёл прогулку свиданием и, конечно же, нашёл бы слойки с черешней к кофе. Костьми бы ляг, но нашёл.

– Как и жить, – он докуривает сигарету до фильтра. – Но мы продолжаем это делать.

– Не все, – она неуверенно пожимает плечами, а затем наклоняется, чтобы взять обувь в руки.

Гидеон хмурится, ожидая от девушки пояснения, но вместо этого она слегка трясёт руками, указывая на наручники.

Существование – вот её удел. Унылое, безрадостное, цвета блёклой лаванды больничных штанов. Тотальное подчинение, жизнь по расписанию, борьба со внутренними демонами, сжирающими рассудок, да вот только… он также… существовал. Его наручники – отношения с нелюбимой. Клетка – работа с кучей бюрократии и жестким таймингом. И мысли-демоны на месте. Сейчас они буквально пожирают пациентку всю и без остатка, а ночью будут мечтать о ней, представлять во всех позах и местах, которые только доступны человеческому разуму. Категории существования разные, да только суть одинаковая. Гнилая. Тёмная. И исход безрадостный. Блёклый, как пижамные больничные штаны.

– Вы счастливы?

Пронзительный взгляд разноцветных глаз и такой же вопрос служат клинком, приставленным к яремной вене. Ответ так прост, но произнести нет сил. Стыд поднимается к горлу раскалённым комом.

«Нет. Я не счастлив. Мне тридцать три года. Я не женат. Живу с не любимой женщиной. Дышу исключительно работой, но не считаю это своим призванием. И умудрился за месяц влюбиться в собственную пациентку».

– Во-первых, прошу тебя, обращайся ко мне на «ты», а во-вторых…

– Доктор Тейт, к Вам мисс Дивуар, – голос вошедшего в сад резко прерывает Гидеона.

– Дэйв, передай ей, что я буду через пятнадцать минут, – он даже не оборачивается на медбрата.

В глаза бросается резко возросшая нервозность Эсфирь. Или это его собственная?

– Дорогой, к чему так долго ждать? Я ведь уже здесь, – сладкий голос заставляет лицо замереть.

Он спокойно оборачивается, кидая Эсфирь заботливое: «Обуйся», а затем старается закрыть спиной пациентку. Благо, это не составляет особого труда.

– Трикси, у меня терапия.

– Да-да, конечно! – она невинно хлопает глазами. – Мне сказали, что ты уже закончил, наверное, ошибка. Я просто хотела увидеть тебя не под покровом ночи.

– Я проведу пациентку до палаты, и мы сможем попить кофе, идёт?

– Доктор Тейт, давайте я проведу? К чему Вам лишние движения? – медбрат услужливо кивает в сторону замершей Эсфирь за спиной Гидеона. – Тем более, это не Ваша обязанность постоянно носиться с какой-то…

Гидеон крепко сжимает скулы, заводя руки за спину.

– Она – моя пациентка. Моя. Я хорошо выражаюсь? – медленно произносит он, чувствуя, как тонкий мизинчик касается напряжённой руки невесомо, незаметно, словно во сне.

– Гион, да что ты в самом деле? Мистер Карлдон просто предлагает помощь! Тем более, у меня тоже запланирована встреча! – Трикси удовлетворённо щебечет, а затем, в порыве необъяснимого для врача счастья, подлетает к нему и целует в щёку.

Гидеон толком не успевает понять, что произошло, но Эсфирь за его спиной буквально складывается пополам, беспомощно хватаясь пальцами за гравий.

Он молниеносно отпихивает Трикси, приседая на корточки перед девушкой, с ужасом ощущая, как от поцелуя горит щека. Он даже касается её на едва заметную секунду, чтобы удостовериться, что кожа не обуглилась до кости.

Эффи глотает спасительный свежий воздух ртом, но боль только разрастается по всему солнечному сплетению, пульсирует в каждой мышце, заставляет дрожать, судорожно биться плечами о гравий. В голове всё перемешалось: ярко-голубое небо, беспокоящиеся синие океаны, серость гравия и ледяная, издевательская улыбка девушки.

Эсфирь видела её взгляд, когда та только вошла в больничный сад: наполненный ненавистью – испепеляющей, изрезающей в лоскуты, направленный прямиком в неё, будто Эффи – источник всех бед, словно эта она Лилит, убивающая младенцев, Змий, сбивающий Еву с Пути Истинного, словно она лишила её самого дорогого. А дальше – Эсфирь видела лишь размазанные цвета перед глазами, чувствовала сжирающую боль приступа и… оставшийся запах вишни вперемешку с никотином, исходящий от врача.

«Господи, с ней всё хорошо?» – Эффи ненавидит её такой участливый голос. Этот набор звуков будто взрывает нейроны в мозгу. Кажется, кто-то пытается поддеть острым когтем черепную коробку и проникнуть к самым сокровенным из воспоминаний. Губ Эффи касается безумная улыбка. Сюрприз, она ни черта не помнит.