Безумная ведьма

– Сложный случай, – Гидеон устало наблюдает за действиями девушки, отходя на несколько шагов и приваливаясь к дверному косяку.

Она аккуратно проворачивает нож за стальную ручку, а ему кажется, чувство дежавю опутывает с ног до головы. Он щурится, потирая виски.

– Может, обезболивающего? Или успокоительного? Ты мне не нравишься.

– Да? Странно, как же ты тогда со мной живёшь? – усмехается Гидеон, стараясь обнять взглядом улыбку, дрогнувшую на её губах.

«Подвалы твоей памяти слишком глубоки…»

Он сильно хмурит брови, слыша внутри черепной коробки голос пациентки. В районе солнечного сплетения что-то начинает трепыхаться, и он никак не может успокоить неясное волнение в груди.

– Ваш Штайнер совсем забыл, что ты человек, а не робот? Кого он тебе снова подкинул?

Гидеон медленно облизывает губы: стоит ли говорить? У него нет тайн от Трикси, но почему-то имя «Эсфирь» хочется замуровать глубоко внутри. Ещё бы – признайся, что его всю ночь терзал сон, распаливший пожарище эмоций впечатляющих размеров, родная и любимая Трикси превратится в ледяное изваяние, решив, что его чувства навеки отданы работе – и это в лучшем случае. Он даже не сможет ответить отрицательно на провокационный вопрос: «Красива ли она?», потому что за безмерной изломанностью – пациентка похожа на дьяволицу с чертами божества.

Гидеон набирает в грудь побольше воздуха.

– Помнишь, несколько недель назад, все новости гудели о сумасшедшей поджигательнице, убившей семейную пару, а потом разделалась с заключённым в тюрьме?

Трикси медленно оборачивается на мужчину, настороженно вглядываясь в родные черты лица. На секунду Гидеону ловит себя на мысли, что такой взгляд он не знает, а перед ним и вовсе стоит чужой человек. Да, он окончательно слетел с катушек. Гидеон облизывает губы и продолжает:

– Так вот – она моя пациентка.

Имя так и не слетает с губ, словно он и вовсе забыл его, зато нож с характерным звуком ударяется о кафель.

Чудно, лезвие прямо-таки обрубает желание развивать тему работы, но ядовитый голосок снова скребётся о черепную кость:

«Я знаю, ты отыщешь меня…»

Яркая картинка мешает броситься к девушке, но всё же Гидеону удаётся добраться практически наощупь. Тихое шипение окончательно отрезвляет. По ноге Трикси течёт кровь, видимо, пока нож падал, она умудрилась пораниться.

– Вот чёрт! – шипит она, с силой прикусывая щёку.

Гидеон отрывает её от пола, словно поднимает одинокий бутон розы, случайно выпавший из букета. Усаживает на стул, внимательно оглядывая левую икру. Кровь струится впечатляющей рекой, но порез оказывается не смертельным.

– Сейчас, потерпи, маленькая, – он молниеносно подрывается к верхнему шкафчику под потолком, где хранится аптечка.

Пока Гидеон колдует с ваткой и антисептиком над травмой, Трикси, как заворожённая следит за его заботой: как он нежно касается кожи и одновременно с тем дует, лишь бы с её губ не сорвался вздох боли; как аккуратно обматывает ногу марлевым бинтом, попутно осыпая милыми словами и заверениями о том, что это лишь царапина; как в конце концов укладывает большую ладонь на икру, недовольно сверля яркими сапфировыми радужками, ругая за рассеянность. Он был её Гидеоном Тейтом. Гионом, который способен укрыть в объятиях от всего мира. Её крепостью.

– Хотя бы предупреждай, когда вываливаешь такую информацию, – напряжённо проговаривает Трикси, хотя прекрасно понимает: виновата сама.

Гидеон выбрал не самую приятную профессию и решил сделать из неё вообще чёрти что, увлекаясь абсолютно неизлечимыми случаями людей, готовыми в любую секунду зубами впиться в его глотку. И хотя помыслы Гидеона явно отличались желанием помочь огромному количеству населения, но методы пугали.

– Я думал, ты привыкла.

– Ты думал? По-моему, ты вообще редко думаешь, – фыркает девушка, но отвечает на ласку в виде поцелуя в лоб, блаженно прикрывая глаза.

– Прости, что испугал, – тихо бормочет он.

– Она же совсем неуправляемая… Я… Я смотрела в новостях и… Гион, может, она не стоит того?

– Она моя пациентка, Трикси, – Гидеон отворачивается к столешнице, быстро дорезая рыбу и собирая несколько бутербродов. – И я уже не могу отказаться от неё.

– Но… Гион…

Гидеон ставит тарелку из чёрного стекла на стол, обворожительно улыбаясь, а затем вновь поворачивается спиной, чтобы заварить девушке чай.

– Не сожжёт же она меня, в конце концов, – усмехается он, но слыша раздражённый выдох позади, добавляет: – ладно, я отберу у неё спички.

– Ты… у меня просто нет слов, Гион! – громко фыркает Трикси, ударяя ладонью по столу.

Мужчина лишь задорно хмыкает, ставя кружку с ароматным чаем перед ней.

– Приятного аппетита, маленькая. Будь аккуратнее.

Гидеон чуть хмурится, уловив запах сандала и бергамота. Ему никогда не нравились ароматные чаи, и, тем более, сандал, а потому с тех пор, как ему «позволили» пить кофе – сидел на нём, как наркоман на игле: плотно и с особым пристрастием. К слову, Трикси, наоборот, никогда не разделяла «увлечение» Гидеона, считая напиток абсолютно пустым и ненужным. Гидеон даже помнил, какие жаркие споры пришлось пережить, только чтобы купить кофемашину.

– Гион! – голос Трикси заставляет остановиться в дверном проёме, он лишь слегка поворачивает голову. – Умоляю, не забудь одеться!

– Зачем? Я же в психушке работаю, – беззлобно фыркает он, попутно закатывая глаза.

Отчаянно хочется накинуть кожанку прямо на голое тело и покорить Австрию впечатляющим нарядом: чёрными лаковыми туфлями на голую ногу, такого же цвета спортивными штанами и кожаной курткой с небольшими потёртостями в плечах. Пожалуй, тогда можно не просто работать в «психушке», но и вполне прописаться там.

Перед тем, как всё же переодеться и выйти из квартиры, он слышит очередной удар ладошки по столу, такой сильный, что фарфор дребезжит. Тихое ругательство: «Вот же демон!» теряется в звуках.

В клинику он входит с тем самым состоянием, с которым появляются в аудитории для сдачи экзамена: когда учил ночами напролёт, но в итоге забыл обо всём, стоило пальцам коснуться ручки двери.

Впервые Гидеон застывает в центральном холле, расфокусированным взглядом обводя снующих санитарок. На посту медсестры по-прежнему сидит очаровательнейшая девушка; привычная блёклость не режет глаз; врачи лениво затекают в холл, едва разлепляя глаза и расписываясь за ключи от кабинетов. И вроде всё как обычно, но… Но что-то заставило сердце затаиться в нервной дрожи. Непривычная тяжесть навалилась с такой силой, что Гидеон едва держался на ногах.

Утренний «ключный ритуал» он делает всё ещё блуждая где-то глубоко в себе. Кашель, резко разодравший глотку, наотмашь ударяет по солнечному сплетению, возвращая Гидеона в реальность. Медсестра, не забывая строить глазки всему белому свету, подскакивает к врачу, вцепившемуся в стойку, будто та единственная может удержать от падения в пропасть. Гидеон лишь отмахивается от помощи, с трудом замечая подошедшую, а затем ослабляет туго затянутый галстук чёрного цвета.

Девушка недовольно поджимает губы, не сдержавшись и участливо погладив его по плечу. Возможно, она сказала что-то из раздела: «Точно всё в порядке?», «Вам помочь, доктор Тейт?», но Гидеон даже под прицелами смерти не сможет облечь мелодию её голоса в знакомые уху слова.

Медсестра трётся рядом до тех пор, пока он не поднимает на неё раздражённый взгляд. Но стоит его перевести в сторону диванчиков для посетителей, как костяшки пальцев Гидеона и вовсе бледнеют. Он готов поклясться, что мужчина, расслабленно сидящий в кресле, буквально проклинает его или же – с особой страстью – наслаждается всем происходящим. На фоне угольно-чёрной рубашки с реверенткой, таких же брюк и туфель – особенно ярко выделяется бледная кожа, глаза цвета небесного расколотого льда и волосы: кучерявые, такие красочные, будто кто-то, не жалея сил, раздавил ягоды рябины, физалиса, облепихи и морошки, а потом нагло смешал сок, превратив цвет в насмешку для церкви. Сидящий выглядел как демон, Цербер, Принц Ада, но точно не как священник.

Он неотрывно следит за каждым действием Гидеона, кажется, даже не утруждая себя морганием. Врач, наконец, отлепляется от стойки, подарив ослепительную улыбку медсестре. Поравнявшись с пришедшем, что-то против воли заставляет затормозить. Черты лица пастора кажутся смутно знакомыми: надменно-изогнутые брови, тонкие аристократичный нос, острые скулы, чуть вздернутый уголок правой тонкой губы.

– Извините, – Гидеон не понимает: зачем вообще открыл рот? Но тут же списывает всё на любознательность. – Мы не могли видеться с Вами раньше?

Мужчина сохраняет бесстрастное выражение лица, но глаза… Гидеон готов поспорить на своё ментальное здоровье: в глазах сверкает невиданный задор.

Губы пастора практически не шевелятся, но Гидеону удаётся расслышать: «Думаю, и в этот раз не стоит». Но затем пастор поднимается с диванчика, руки занимают эстетично-возвышенное положение: чуть согнуты в локтях, а пальцы упираются друг в друга. Он смиренно улыбается, произнося:

– Если только Вы посещаете церковь по воскресеньям, сын мой.

«Он – истинная насмешка для всех церквей», – пролетает в голове Гидеона.

– Если бы там наливали, я бы был завсегдатаем, – уголок губы доктора тянется вверх.

Он хочет обескуражить священника, но тот лишь странно дёргает губами, словно подавляя улыбку. Кажется, даже выражение лица меняется на едва уловимую секунду: будто тот встретил давнего друга, с которым долгое время был разлучен километрами и милями.

– Алкоголь – зло, доктор.

– Не замечал, вероятно, мне было очень вкусно. Прошу меня простить.

Гидеон чопорно кивает, удаляясь в сторону лифта. Не обратив и малейшего внимания на последнее, едва слышимое, предложение пресвитера. А оно так стремилось догнать некогда острый слух, что поселилось на подошвах начищенных туфель Гидеона:

«Видимо, быть высокомерным придурком у тебя в крови, да, Видар?»

Но Гидеон, мысленно погружающийся в предстоящий рабочий день, не слышал даже открытия дверей лифта. Ему было важно присутствовать на осмотре Эсфирь, чтобы ничто не посмело ускользнуть от него – каждая её реакция, шрам, разговоры, накатывающие приступы – всё это нужно видеть.

– А он здесь зачем? – резкий голос девушки буквально рушит внутри черепной коробки воздушные замки размышлений.

Гидеон небрежно поправляет халат, как бы намекая, что вообще-то он вроде как врач, и вроде как – её, а затем плотно закрывает за собой дверь кабинета Себастьяна.

– Ну, вряд ли я психически болен, да и посещать тебя, наверняка, не самое приятное занятие. Так что, просто подумай, зачем я здесь, – хмыкает Гидеон, приваливаясь спиной к двери.

Себастьян ошарашенно пялится на коллегу, кажется, и вовсе растерявшись. За всё время, пока рыжеволосую сопровождали из палаты до кабинета – она не обронила ни слова, лишь смотрела безжизненными глазами чётко перед собой. Не пикнула, когда её усадили на стул в грубой форме, не поблагодарила, когда Себастьян вступился и отчитал медперсонал. Но стоило двери открыться, она даже, не обернувшись, выстрелила фразой на поражение.

«И в правду что ли ведьма?» – думает психотерапевт, но, когда Гидеон подхватывает перестрелку своей пулеметной очередью, Себастьян и вовсе теряет способность мыслить. Просто таращится на Гидеона, как на чёрное солнце среди белого дня.

Сам же Гидеон скрещивает руки на груди. Он никогда не хамил пациентам, как бы те себя не вели. Персоналу, врачам, начальству, людям – да, даже так часто, что его общество становилось невыносимым. Но пациентам… Он вообще не планировал отвечать на её вопрос. Артикуляция сработала будто бы на одной мышечной памяти.

– Доктор Тейт, присаживайтесь и ведите себя тихо. Не мешайте производить осмотр, – Себастьян отмирает, но готов замереть снова, увидев, какой эмоциональный огонь разгорелся и погас в глазах пациентки. – Эсфирь, как твои дела? Есть ли жалобы на общее физическое состояние? Приступы повторялись?

В ответ она утыкается взглядом в подоконник.

Гидеон молча усаживается на диванчик, удивляясь, почему Себастьян решил провести осмотр в кабинете, а не смотровой. Он чуть покачивает головой. Повторное освидетельствование при помощи другого врача очень волновало заведующего клиникой – доктора Валентина Штайнера. И когда последний не раскатывал по конференциям в другие страны, то с небывалым удовольствием контролировал процесс лично, не допуская закреплённых лечащих врачей к повторному осмотру. Мнение первого врача никак не должно было влиять на второго. Таким образом, Штайнер выявлял лжецов и подкупленных ими врачей с одной целью – посадить виновного за решётку, а не принять на «курорт» с диагнозом «биполярное расстройство».

Гидеону всегда удавалось проникнуть на повторные освидетельствования, зачастую нелегально, благодаря общению с Себастьяном Морганом и вишнёвым сигаретам. Правда, обычно, ему приходилось тенью существовать в смотровых и прятаться за ширмами, очень редко он смотрел на всё вот так – с первого ряда, да ещё и на мягком диване.

Когда Себастьян задумчиво хмыкает – Гидеону хочется закурить. Неужели он мог ошибиться? Да, нет же, бред! Точно знает, что бред, сам успокаивал приступ, но… даже актёр способен натурально сыграть смерть лишь понаблюдав за умирающим, с какой вероятностью…

Мысли Гидеона сбиваются, когда больничная рубашка девушки падает на пол, оставляя её практически голой. Яркие кучерявые волосы достигают поясницы, и врачу кажется, он видит Мериду7 из мультфильма.

Себастьян, наверняка, попросил лишь расстегнуться, чтобы послушать лёгкие и сердце. Стандартная проверка между нестандартными вопросами, которыми он осыпал девушку. Но тут замер даже Морган.

– Гидеон, подойди, пожалуйста, – ошарашенный голос психотерапевта заставляет психиатра сглотнуть.

И чего он так перепугался, как интерн на первом осмотре?

Гидеон поднимается с диванчика, чувствуя, как свинцовая тяжесть наливается в икрах. Он всего лишь врач. Бесполое существо, но в чём проблема? Что с ним не так? Почему тело реагирует так странно? Наверное, нужно зайти и проверить давление, перепады погодных условий никогда не сулили Гидеону ничего хорошего, особенно в последнее время.

Яркий взгляд тупо замирает на угольно-чёрных завитушках под грудью девушки.

Но, что ужаснее, множество шрамов разной длины изрезали грудину, будто её когда-то уронили, как фарфоровую вазу, а та в свою очередь раскололась на мириады осколков. И, видимо, тот, кто уронил – так сильно любил свой фарфор, что решился собрать воедино и склеить. И, хотя клей оказался достаточно сильным, от оставшихся сколов и трещин избавиться не удалось.

Почему-то странное желание, осевшее на подкорках мозга, напевает вырубить Себастьяна ко всем чертям, лишь бы тот не разглядывал с таким ужасом и сочувствием ту, которая принадлежит не ему.

Гидеон поднимает глаза, встречаясь с расфокусированными разноцветными радужками. Ей всё равно. До мурашек безразлично.

– Можешь не переживать, диагноз подтвердится. Это твой случай, – тихо проговаривает Себастьян. Он приседает на корточки, чтобы поднять рубашку.

Гидеон коротко кивает, выкладывает пачку сигарет на стол, а затем выходит, ни разу не обернувшись. Лишь бы не сойти с ума от накатившей головной боли и безумно ледяных разноцветных глаз.

– Он не всегда такой странный, – недовольно поджимает губы Себастьян, сжимая в пальцах её рубашку. – Нужно одеться, ты замёрзнешь.

– Кому нужно? – она вдруг поднимает на него глаза.

Себастьяна пробивает ударной волной от стоп до макушки. Странное тепло разливается в области солнечного сплетения.

– Смерть от переохлаждения – не очень приятная забава, – он шмыгает носом, не разрывая зрительный контакт.

Врач, как умалишённый, пытается найти проблеск адекватности в глазах. Очередная проверка для неё: ответит отрицательно – можно выдохнуть, а Гидеон получит хотя бы одну положительную метку в её впечатляющий диагноз.

– Смерть в целом – не слишком приятна. Может, поэтому она так притягательна.

– Ты часто думаешь о смерти?

– В данный момент.

– И что же, если не секрет?

– Что смерть от переохлаждения – действительно не приятная штука, – Эсфирь косится на больничную рубашку в руках врача.

Себастьян усмехается, а затем накидывает ткань на плечи, наблюдая за тем, как рыжая недовольно кривит губы. Она слишком быстро и резко одевается, но застегнуть рубашку не выходит – по пальцам бьёт дрожь, пуговицы не попадают в петли.

Себастьян присаживается на корточки, едва протягивая руки. Она впивается в них пустым взглядом.

– Я хочу лишь помочь тебе, – медленно проговаривает врач, замирая.

– Себе помоги, – очередная вспышка ярости из-за трясущихся пальцев, и руки безвольно падают на колени.

Беспомощная. Поломанная. Отправленная в утиль.  Неизвестно кем, неизвестно когда, непонятно даже, кто она, насколько правдива реальность её существования и всё, что говорят вокруг об убийствах и диагнозах. Но, что страшнее, задавая себе из раза в раз один и тот же вопрос: «Смогла бы я убить?» – ответ всегда оказывался положительно пугающим. Ни одна часть никогда не сомневалась в этом умении. Более того – кто-то внутри срывал связки в хриплом крике, заставлял пробудить в себе то, отчего даже страх задрожал и забился бы в оконную щель. Но разве она имела право на что-то большее, чем ненавистный взгляд на окружающих?

Эсфирь чувствует тепло рук врача. И от этого будто тело оживает. Маленькие электрические разряды дают о себе знать в разных участках кожи. Дьявол! Пальцы перестают дрожать! Тело словно почувствовало защиту и… силу. Эсфирь заворожённо смотрит на собственные руки. Она уже и не помнила, когда видела их без тремора. К чёрту, она вообще ничего не помнила.

Переводит взгляд на руки врача, старательно застёгивающего каждую пуговицу. Большие ладони, вздутые вены на кистях и пальцы, которые, боясь вспугнуть её, скользят вверх по ткани, совершенно не касаясь тела и кожи.

С ним уютно. Тепло. Дьявол, так тепло! Плевать, что будет дальше, но жизненно-важным становится сохранить это чувство, продлить его, чтобы вспоминать потом каждую секунду. Ведь врач Себастьян Морган видит её официально в первый и последний раз?

Она не успевает подумать тщательнее, да и вообще подумать, как хватает его руки в свои, прижимая к солнечному сплетению.

Внутри грудной клетки разгорается пожар, который укрывает с головой, обдаёт каждый бледный шрам. Даже если это галлюцинация – плевать! Ещё никогда они не были такими… приятными!

Она зажмуривает глаза. С тьмой привычнее, спокойнее, не нужно смотреть страхам в лицо, не нужно бояться стать отвергнутой. Тьма покрывает уродства. А с недавних пор Эсфирь – синоним этого слова.

Дыхание Себастьяна перехватывает. Темнота поглощает рассудок. Первое и единственное желание – вцепиться в в её руки, что он и делает. Словно безумная может спасти его. Словно только она имеет власть над ним. Словно… он обязан служить ей.

– Что ты… – и он хочет так много спросить, но слова обращаются в смолу, заполняя собой гортань.

Черешня. Не вишня. Аромат черешни ударяет в нос. Яркие волосы служат спасительными сигнальными огнями для самолёта, сбившегося с пути и практически растратившего в небе всё топливо.

Он чувствует собственную дрожь. Или эта дрожь идёт по полу? Себастьян не может разобрать, не когда лёгкие изнутри разрываются в клочья. Не когда он не понимает, где находится. Хочется позвать на помощь, но, вот ирония, кажется, спасти его может только сидящая напротив.

А она словно не замечает его, лицевые мышцы спокойны, нет ни единой морщинки, глаза закрыты. Спокойная. Безмятежная… Мёртвая. И он готов поспорить, что уже видел лицо таким. В тот день солнце выжигало роговицу глаза, а надежда рассыпалась мириадами уродливых осколков прямиком на крышку гроба.

Себастьян падает, распахивая глаза. Осознание заползает в каждый из лабиринтов памяти. Руки жжёт. Её и вовсе почернели, но на несколько секунд, а затем снова обрели цвет фарфора. Он глотает воздух, пытаясь надышаться, восстановиться, да только всего воздуха мира не хватит на вывернутые изнанкой лёгкие.

– Моя королева… – слетает с дрожащих губ.

Он пытается опереться на руки, но очередная дрожь – уже по земле, в этом он уверен – заставляет подбородок встретиться с полом. Практически ничего не видит: то ли от накативших слёз, то ли из-за линз, а может, ото всего сразу.

«Моё имя – Себастьян Морган. Я – генерал альвийской армии. Поверенный Кровавого Короля. Защита Королевы Истинного Гнева!» – Себастьян несколько раз пытается повторить одну и ту же мантру.

– Моё имя – Себастьян Морган. Я – генерал альвийской армии. Поверенный Кровавого Короля. Защита Королевы Истинного Гнева, – сам не замечает, как начинает говорить вслух, с каждым предложением всё убыстряя и убыстряя темп речи.

– …Генерал альвийской армии, – резкий вдох. – Поверенный Кровавого Короля! Защита моей Королевы! Я…

– Тогда какого демона ты валяешься на полу? – насмешливый голос и щелчок замка внутри кабинета заставляет Себастьяна резко подняться.

Первое, что он видит – Эсфирь, крепко прижимающую руки к груди, окончательно потерявшую связь со внешним миром. Она дрожит. Лицевые мышцы схватывает судорога. И Себастьян-врач – знает: очередной приступ не за горами. Резко переводит взгляд за её спину – Хаос всемогущий! – Себастьян чуть ли не перекрещивается по старой памяти!

Паскаль. Демон его дери, Паскаль Ян Бэриморт – король Пятой Тэрры или теперь правильнее его называть пастором без паствы? Баш не удерживает нервный смешок, особенно, когда Кас манерно поправляет двумя пальцами реверентку.

На губах малварца застывает до боли знакомая лукавая улыбка, а сам он приваливается спиной к двери, скрещивая ноги в щиколотках:

– Не хотите отпустить грехи, сын мой?

ГЛАВА 4

Когда Паскаль открыл глаза и увидел перед собой несколько рядов лавочек и крест в конце зала – сначала он не поверил сам себе, а потом и вовсе захохотал, как безумный, привлекая внимание двух старушек с другого конца помещения.

«Это ж надо было так надраться!» – первая мысль ударилась в виски, а дальше он опустил взгляд на руки. Чёрные рукава плотно стянули запястья, будто старались пережать пульс.

Паскаль усмехается, а затем быстро расстёгивает манжеты, чуть закатывая рукава. Хаос, да ему даже дышать, стало легче! И только пальцы тянутся к перетянутому вороту, как в нос ударяет запах ладана, отчего Паскаль чихает.

– Будьте здоровы, отец Кассиэль8, – откуда-то сбоку слышится девичий голос.

«Что за?!…»

– Прошу прощения, Вы… мне? – Кас оборачивается, замечая перед собой миловидную девушку в платке пудрового цвета.

Она ошарашенно скользит невинными глазами по его внешнему виду, вероятно, он выглядел как-то не так, раз она замерла напротив, не имея возможности сдвинуться. Кас натурально проследил, как эмоции на её лице меняются, чтобы подобрать нужную. И «нужная» не приносит ясности от слова «совсем».

– Вы видите здесь ещё одного пастора?.., – уголки губ едва приподнимаются в скромной улыбке.

«Кого?!» – Паскаль в замешательстве оглядывается. Должно быть, она перепутала его с кем-то. Только в церкви практически никого нет, исключая двух старушек с библиями в руках в конце зала и… его с этой девушкой, глаза которой светятся почти щенячьим обожанием.

Взгляд застывает на отражении в витражном стекле, где насмешкой над миром нежити, вырисовывается огромный крест. Он чуть склоняет голову к правому плечу, наконец, касаясь пальцами горловины рубашки, точнее, белой реверентки, мерцающей в отражении синего стекла.

«Какого хрена здесь происходит?…»

– …Я пришла, чтобы поблагодарить Вас. Вы действительно очень помогли мне… Отец Кассиэль? С Вами всё хорошо? Вы выглядите так, будто больны…

«Да просто охренительно! Отец Кассиэль… какого…?!»

Кас не успевает додумать. Он с такой силой сжимает спинку лавочки, что в пору признать – он в состоянии оторвать её. Девичий голос облепляет разум тягучим мёдом, а тот поддаётся, с радостью купаясь в сахарном месиве. Последнее, что чувствует – дрожь земли под ногами, а затем – темнота… Сколько Кас тогда провёл в темноте – до сих пор не мог сказать точно. Но за всё время память встала на место, наградив руки едва заметным тремором, лицо – хмурым выражением, а шею – белоснежной реверенткой на вороте пасторской рубахи.

Потеря трёх месяцев жизни (по человеческим меркам) казалась чем-то невероятным. Но, что било все рекорды «невероятности» – так это всё, произошедшее в период от разрушения его мира и до присвоения чина отца Кассиэля, да простит же Хаос!