Ренс уехал

– Мы попали в зависимость друг от друга. Я была против вашего проекта, но не могла вас бросить, особенно… – Жаклин замолчала, будто забыла что-то. – …Брайана. Не тогда. Он бы просто погиб. Сейчас я чувствую вину за эту глупость. Я была малодушна.

– Джеки, мы не можем вернуться в прошлое, – не выдерживаю я и повышаю голос. – Ты говорила, что у тебя есть предложение. – Я вынужден выдернуть её из воспоминаний. Вся эта остаточная сентиментальность и ностальгия звучит сейчас нелепо и надменно.

– Было и приятное. Мне нравились наши с тобой сеансы психотерапии. Но теперь между нами барьер. – Она кладёт обе руки на стол ладонями вниз, будто он и есть барьер.

– Я бы не называл это сеансами. Мы просто подолгу болтали и смотрели друг на друга.

– Жаль, что это закончилось.

– Что ж… – мысленно развожу я руками.

– В общем, я долго думала над всем этим и решила, что не брошу вас. – Жаклин привстала, расправила юбку, сменила позу и на мгновение задумалась, затем наконец принялась излагать суть: – В течение нескольких лет моя деятельность была сопряжена с поездками в психиатрические лечебницы, и выяснилось, что многие из них пустуют.

– Было бы лучше, если бы наоборот?

– Есть весьма приличные, красивые, прекрасные здания, – не реагирует она на мой сарказм. – Они, конечно, требуют ремонта и вложений, но я считаю это несравнимо меньше, чем последствия, которые могут повлечь случаи с побочными эффектами от ERA.

У Жаклин есть дурацкая особенность начинать мысль не с начала, а с плохого. Сама мысль может быть вполне собранная, но не её вербальная часть. Такие речевые особенности порой делали невозможным понять её. Я решаю прикинуться дураком, так как любое недопонимание сейчас может сыграть против меня. Чтобы избежать манипуляций, я переспрашиваю:

– Прости, я не совсем понимаю, что ты предлагаешь. При чём тут психиатрические лечебницы?

– Мы можем использовать их для несчастных.

Под несчастных в моей ситуации попадают все клиенты: и больные, и здоровые.

– Случаи участились, и больше нельзя это скрывать. – Она продолжает ходить вокруг да около, но я не сдаюсь:

– Конкретнее, Жаклин, пожалуйста. Какой проект ты хочешь предложить?

– Реабилитационный центр, – наконец выдыхает она. – Мы создадим условия для содержания и лечения этих людей.

– Да, но их не так много. И к тому же, сделав это, мы признаем, что причиной их недугов стал ERA, а это не совсем так.

– Совершенно необязательно. Во-первых, можно сделать всё не явно. Твоя компания может спонсировать любую психиатрическую клинику, а моя задача – направить туда нужных людей и назначить им терапию.

– Ты даже не знаешь, от чего их лечить.

– Все известные случаи имеют похожие черты, и я начала их изучать.

– Все?.. – Я вспомнил слова Марка о том, что потерпевшие как раз, наоборот, жалуются на разное.

– Двое моих клиентов заявили, что принимали препарат, и ещё несколько не являются клиентами, но я познакомилась с ними в клиниках.

Почти каждая фраза Жаклин вызывает минимум два вопроса, а мне приходится выбирать один, самый важный. Её приёмы заставляют меня окончательно расчехлить комплект былых эмоций. Я начинаю раздражаться и видеть всё больше морщин на лице Жаклин.

– К тебе ходят люди, которые жалуются на наш препарат, и ты только сейчас об этом сообщаешь? – Мне вдруг стало совершенно неудобно сидеть в кресле, и я заёрзал.

– До этого момента они просили не сообщать. Это врачебная тайна. И жалуются они не на препарат, а на своё состояние.

– Ясно. А когда они жаловались, они знали, кто ты?

– В каком смысле?

– Они знают, что ты участвовала в проекте и не можешь заниматься терапией по этому вопросу?

– Я не считаю себя причастной напрямую. К тому же считаю, что должна помогать людям и не важно, каким образом.

– По-моему, ты сама себя запутала. – Я не уверен, что хотел сказать именно это, и лишь оформил в слова возмущение.

– Я хочу помочь вам и им, это всё. Ренс, ты стал слишком подозрителен.

– У меня появилась ответственность. И моя «подозрительность» помогает мне не обращать внимания на всяких идиотов и не скатываться в беспочвенные подозрения и теории. – Конечно же, я слукавил: именно беспочвенными подозрениями и теориями я и занимаюсь последние пару недель.

– Ты не о том думаешь. Важно лишь то, что я хочу помочь и предлагаю решение. Давай попробуем, пожалуйста.

Я встаю из-за стола и иду к окну. Помимо соседнего здания, видно серое небо и кусок города с машинами. Что-то в этой истории не клеится. С чего вдруг Жаклин из-за пары пустых жалоб выдумывать целый реабилитационный центр? Но, может быть, и правда я стал слишком подозрителен – все эти пустые разговоры вокруг совсем меня доконали, а это станет шагом вперёд. Почему я так враждебен к ней? Мы действительно ничего не потеряем, в худшем случае отдадим деньги на благотворительность. Жаклин хоть и не умеет читать мысли, но прекрасно знает, о чём я сейчас думаю, поэтому молча ждёт. Через минуту я возвращаюсь к столу и продолжаю:

– У тебя есть план? Ты же понимаешь, мне нужно что-то показать партнёрам.

– Конечно, вот, – она достаёт из кожаной папки стопку бумаг с таблицами и расчётами.

– И… что тут? Парикмахерскую открываешь?

– Тут изученные мной люди. Опросы и их личные дела. Некоторые аналогии и намётки по поводу терапии. Пока что я предлагаю когнитивно-поведенческую, экспозиционную и за счёт изменения их образа жизни – нужно создать наиболее благоприятные условия, чтобы это не выглядело как психиатрическая больница. Возможно, какая-то профессиональная практика для тех, чей образ жизни предполагает работу или хобби. Всё остальное – это информация о том, как нужно оборудовать эти центры, варианты расположения и расчёты по инвестициям.

– Инвестициями это сложно назвать, – качаю я головой, пытаясь разобраться в бесчисленных таблицах.

– Поначалу да. Но кто знает, вдруг мы решим вашу проблему и получится принимать платных пациентов? Пока об этом рано думать, но исключать совсем я бы тоже не стала.

– Четыре тысячи в месяц на человека. Кажется, я сам себе обхожусь дешевле. Эта сумма включает все расходы на проживание и уход, в том числе на обслуживающий персонал? – В таблицах я дошёл до финансовой части.

– Да, я для ясности свела всё к общей сумме, но по ходу дела мы ещё с этим разберёмся. Из-за индивидуального подхода суммы на каждого будут разниться. Возможно, получится договориться о льготной аренде. Многие больницы находятся в плачевном состоянии, и местные власти хотят их восстановить, готовы содействовать.

– Понятно. – Я складываю всё обратно в папку и кладу перед собой на стол, прижав ладонью. – И ты будешь этим заниматься одна?

– Нет, не одна. Кое-кто из моих студентов согласился помочь. Надеюсь, ты тоже не останешься в стороне.

– В роли твоего студента?

– Ренс.

– Ты многим про это рассказала? Не боишься журналистов?

– Нет. Я говорю только то, что нужно. Всё самое важное находится в этой папке, и о ней знаем только мы.

– Знаешь, им достаточно лишь намёка… – качаю я головой. Но эти комментарии уже формальны, Жаклин поняла, что ей удалось меня убедить.

– Я понимаю, я не дура, Ренс. Есть ещё одна проблема. У нас нет для этих людей основной, направленной терапии.

– Ты же мне назвала что-то.

– Это не основная, это поддерживающая. Она нацелена на то, чтобы снять тревожные состояния и среда, в которой они живут, не ускоряла процесс их разрушения. И так как мы до сих пор не знаем причин, почему у одних препарат срабатывает как надо, а у других даёт такой эффект, мы не знаем, как направленно лечить, понимаешь?

– А какой эффект?

– В папке всё есть, изучи.

– Джеки, пойми…

Я сажусь глубже в кресло и задумываюсь, смотрю сквозь неё, в окно в дальней стене, а через него – на окно в соседнем здании. Интересно, как бы себя повёл мой двойник, что бы он ответил сейчас? Я мысленно приближаюсь к этому окну так близко, что уже будто вишу между зданиями, заглядываю внутрь и вижу второго себя сидящим за столом с точно такой же папкой. И ровно в этот момент, когда я нахожусь в метре от окна, прямо передо мной опускаются жалюзи.

– Ты в порядке? – Жаклин пытается поймать фокус в моих глазах.

– Да. Пойми, ты пришла сюда, имея некоторое мнение на этот счёт. У тебя есть пациенты, и ты бывала в разных местах, но…

– Что, в чём сомнения?

– Помимо того, что мы не знаем, как лечить это, мы даже не знаем… Когда я говорил, что мы скомпрометируем себя, я имел в виду, что я не уверен, что всему виной препарат. Понимаешь? Всё, что ты говоришь, и это, – я ласково глажу папку, – очень важно и действительно может помочь, но только при одном условии – пациенты действительно будут «нашими», понимаешь? Иначе мы потратим деньги на то, чтобы вконец опозориться.

– Люди, которых я изучила, больны. По-настоящему. Все они принимали ERA. Я это знаю точно. Динамика их болезни абсолютно нетипична, понимаешь? Это нечто новое, не связанное ни с депрессиями, ни с наркотиками.

– Я тебе верю. Мало того, скажу честно – я сам в глубине души осознаю, что препарат способен на нечто большее, чем просто «улучшать» воспоминания.

– Вы обсуждали это с Брайаном?

– Да, но ты знаешь его, он не любит говорить о последствиях. Я не давлю на него и не хочу лишний раз разжигать его фантазию.

– Бережёшь его?

– Не совсем. Вся его энергия направлена в одну сторону – изобретать. И иногда у него едет крыша. Не уверен, что сейчас нам это нужно.

– Согласна. – Жаклин произнесла это как-то неуверенно, поправила волосы и снова оглядела кабинет.

– Спасибо, что веришь в меня, и за твоё предложение. Мне надо хорошенько всё обдумать, понять, как это презентовать остальным.

– Главное, что я убедила тебя. Мне ведь удалось?

– Скорее да, чем нет. – Я не стал рассказывать Жаклин про конфликты и кризис управления, но, кажется, она и так поняла: с интуицией у неё всё в порядке.

– Мне приятно видеть, что в чём-то ты не изменился. – Сказав это, она встаёт и подходит к двери.

Я выпускаю её, прощаюсь и провожаю взглядом между рядами офисных столов до самого лифта. В чём конкретно я не изменился, я не понял.

Я попросил Надю назначить совещание на вечер, а сам пошёл изучать содержимое чёрной папки. Читая истории болезней, я по частям начал собирать общую картину и осознавать серьёзность ситуации. Брайану я решил рассказать об этом позже.

…Как ни странно, мне всё же удалось убедить партнёров в значимости проекта Жаклин. Понимаю, что в этом согласии есть доля снисходительности, но сейчас эмоциональная составляющая не так важна. И это тоже можно отпраздновать.

8. Автобус

На следующий день я принялся разбирать коробку с фотоальбомами. Захотел найти что-то связанное с детством и домом на Юге. Эту коробку в числе остальных я привёз в офис во время переезда из старой квартиры, и она оставалась нетронутой, пока из других я доставал нужное. Я специально храню старые фотографии тут, на работе, – таково было условие переезда в новый дом – никаких ассоциаций с прошлым.

Как обычно бывает при просмотре старых фото, я увлёкся, и у меня в руках уже четвёртый альбом – последние классы школы, общие фото, я заправляю футболку в красные шерстяные брюки, все мы одинаковые, как амиши. Интересно, почему я сейчас ни с кем не общаюсь? Будто я не знаю ответ, – одноклассники и тогда не особо были мне интересны. Из рассказов мамы я узнал о судьбе некоторых. Вот, например, мой товарищ Йос ван ден Бринк. Спокойный парень, стал неплохим инженером, строит дамбы. Первые несколько лет после школы мы общались. Придурок Роми де Врис – мог только заниматься спортом и пинать меня и остальных слабаков. Скорее всего, сейчас тренирует детей в бесплатной секции или спился. Старина Франк любил науку, как и я, но мы с ним не сошлись характерами: я считал его слишком отбитым парнем. Потом я познакомился с Кочем, и Франк стал казаться безобидным ботаником по сравнению с ним. А это Николет с нелепой стрижкой. Чёрт, никогда не обращал внимания, какая она кудрявая и щекастая. Сейчас она кажется очень даже симпатичной. История о ней ограничивается лишь тем, что она рано вышла замуж. Ещё бы, с такими-то щеками. Мартин Мейер работает в нашем офисном здании на восьмом этаже. Кажется, фирма занимается удобрениями. Никогда не видел его на парковке – скорее всего, живёт рядом и ходит пешком. Рик. Можно было предположить, что его постигнет та же участь, что и Роми: они вместе занимались спортом, помимо нашей секции, но я уже тогда понимал – Рик Берендс не так прост. Кто тут ещё? Франсин тоже строит мосты и осушает земли. Эмбер Стивенс – она любила театры и… Эмбер? Не может быть. Это же была Эмбер, там, у моего дома! Я рассматриваю её фотографию ближе, но не понимаю зачем – я и так точно знаю, что это она. Минутка ностальгии прервалась. Я вытаскиваю фотографию из альбома, будто блеск целлофана мешает мне лучше её разглядеть, остальные фотографии небрежно собираю и кидаю обратно в коробку, отпихиваю ту в угол. Я не могу оторвать взгляд от снимка, на ощупь добираюсь до кресла, держа фотографию кончиками пальцев, как ценный древний документ.

Как-то слишком много мыслей возникло, будто кто-то закинул в палитру новый цвет, которым теперь надо дополнить все старые картины. И что дальше? Она существует, и она знает, где я живу, – это пугает меня? Я не могу понять, что меня больше поражает – что я не узнал её сразу или что это именно она. Почему она так поступила? Она понимала, что это мой дом, или это нелепая случайность? Надо разобраться. Она была в свадебном платье. И что? Нет никакой логики. Совершенно непонятно, что произошло, виноват ли я или дело в препарате. Стоп, она до сих пор в полиции? Вряд ли за такой проступок положено так долго держать людей. Нужно позвонить тощему офицеру и сказать, что я её узнал и чтобы от неё отвязались. А если она действительно не в себе? Даже если и так, вряд ли она убьёт меня или что-то сделает – с чего бы ей держать на меня зло? Но ведь она сделала то, что сделала, – стало быть, зло всё-таки держит.

Я сижу и усиленно пытаюсь вспомнить любые детали нашего с Эмбер школьного сосуществования. Мы нечасто общались, она увлекалась танцами, музыкой. Некоторые считали её не от мира сего, но мне она такой не казалась, так как сам относился к этой категории. Возможно, она пыталась поступить в ту же академию, что и Джейн, но не уверен. Совершенно не знаю о её судьбе после школы. Может, она хотела выйти замуж и у неё что-то не получилось? Но опять же, при чём тут я? Всё это не важно, нужно позвонить офицеру. Да, и потом позвонить Рику, вдруг он знает про неё что-то. Или нет – он может заподозрить неладное. А тут есть неладное?

Я налил выпить и, походив кругами по кабинету, кое-что вспомнил. Со стороны Эмбер пару раз были попытки подружиться со мной. Это было немного нелепо, но сейчас я понимаю, что возможно… страшно представить… но что, если она была влюблена в меня? Хорошо, допустим, это так. А что сейчас? Для чего она приняла препарат? Неужели обвиняет меня в своём несчастном браке? Может, она призналась своему возлюбленному, что на самом деле любит только меня или что-то в таком духе… Фантазировать на эту тему я могу бесконечно, почему-то меня это очень увлекло. Зато теперь я знаю, что это она, а не какой-нибудь маньяк. Но так ли я уверен, что она безопасна? Ведь маньяки тоже когда-то учились в школах. Женщины вообще бывают маньяками?

Побродив по кабинету минут десять, я принялся ощупывать куртку и карманы штанов. В результате найдя-таки номер телефона, снял трубку и почти начал набирать номер, но повернулся в сторону окна в коридор. Там, между полосками жалюзи, мелькнул силуэт женской спины и бёдер, и я понял, что сейчас, после нажатия последней цифры, в трубке раздастся слегка заметный щелчок, причиной которого будут не помехи и даже не установка сигнала на подстанции. Это будет Надя, которая способна через стекло и закрытые жалюзи почувствовать надвигающуюся порцию классных сплетен и незаметно, как она считает, втиснуться между мной и собеседником. Всё это время особенных секретов у меня не было, а моя болтовня с Риком о футболе ей быстро надоедает. Пару раз мы специально минут десять обсуждали один-единственный пас ван Ханегема Тео де Йонгу, пока не дождались характерного щелчка, после чего я начал специально хохотать через каждые пять секунд, громко выкрикивать кодовые слова-триггеры – фальшивые подробности личной жизни, на которые могла повестись Надя, и поглядывал на неё через стекло. Но сейчас лишние уши мне ни к чему, и я решаю куда-нибудь её спровадить. Подходящими направлениями были дела, связанные с романтикой и домашним уютом, например покупка цветов. В этом, по мнению Нади и многих женщин, мужчины разбираются из рук вон плохо, и уж на что и нужны секретарши, так, например, для подобных поручений. Сформировалось задание – сходить за цветами якобы для офисной кухни. Я видел, как она периодически покупает туда цветы, и решил, что дело это для неё вполне привычное. Для правдоподобности выхожу с чашкой из кабинета и не торопясь следую в кухню. Постояв несколько минут у кофеварки, возвращаюсь.

– Надя. Ты как-то покупала цветы на кухню. Наверное, из-за ремонта и этих запахов. Получалось неплохо это скрасить. – Я нелепо машу руками в воздухе, пытаясь собрать образ то ли букета, то ли кухонной вони. – Может, и сейчас поставить туда букетик?

– Ренс, я покупала цветы потому, что был ваш день рождения. А потом мой. Вы не помните?

– Но ведь ты ставила их именно туда, вот я о чём, понимаешь? И конечно же, я помню, что это были за дни. – Естественно, я ничего такого не помню, и мне становится неловко. – Так что, купишь что-нибудь?

– Прямо сейчас? Я занята вообще-то. – Надя смотрит на меня будто поверх очков, хотя со зрением у неё всё прекрасно.

– Да, почему нет? Думаю, это может подождать. – К слову, я совершенно не понимаю, чем она занята, ведь никаких заданий я не давал.

– Если вам нужен красивый букет для любимой – так и скажите, нечего тут стесняться. – Надя подходит ко мне ближе, поднимается на носочки и говорит всё это шёпотом. В такие моменты очень сложно сопротивляться, но я не сдаюсь.

– Нет, это не для подруги, – отвечаю тем же шёпотом, затем отступаю на полшага, пытаясь сохранить остатки личного пространства. – Нужен душистый букет… на кухню. Может, лилии или… хочется немного украсить это унылое место. Понимаешь? И вообще, такая погодка на улице…

– Я вас поняла. Конечно. Эта ваша скрытность. Я выберу подходящий. Лучший. – Она говорит это на выдохе, опуская голову на каждой фразе, будто соглашаясь сама с собой.

– Не сомневаюсь. – Я встаю рядом, даю понять, что жду её ухода.

Надя немного опешила, затем осмотрелась, взяла плащ и зонт, суетливо поправила что-то на столе, будто собираясь домой, а не до цветочного магазина, и быстрым шагом отправилась к лифту, иногда оборачиваясь.

У меня появилось достаточно времени для звонка. Я сообщаю офицеру всё, что хотел, но он удивлён моим хлопотам, ведь девушку отпустили в тот же день. Так или иначе, на этом я считаю свою миссию выполненной.

Расквитавшись с этим, я упираю взгляд в потолок – в голову залетают новые мысли. Рассказать ли Джейн? Всё-таки она помогала мне справиться с ситуацией и наверняка захочет знать правду. А какая правда? Что одна из моих одноклассниц приняла мой препарат и сошла с ума или наоборот? Всё остальное, про влюблённость и так далее, – мои фантазии. Подозрительно приятные фантазии, а стало быть, Джейн об этом знать точно не нужно.

Есть риск, что Эмбер захочет сотворить ещё какую-нибудь шалость. Но что поделать?.. Пожалуй, я готов немного развеяться и поехать на Юг, посмотреть дом. Чего я боюсь? Неужели это место окажется не таким прекрасным, как в моих воспоминаниях? Или я боюсь встретить людей, которых подсознательно избегаю?

Обычно я путешествую на машине, но, взглянув на карту, понимаю, что не готов пускаться в двухдневную поездку. Полечу на самолёте.

Надя появляется с пышным букетом роз спустя час с небольшим. За это время я мог обзвонить всех – и живых и мёртвых.

– В Голландии закончились цветы?

– Я всегда выбираю лучшее. Отойдите, пожалуйста, – Надя лёгким движением локтя двигает меня в сторону и заходит в кабинет, где деловито находит вазу для букета. Первый раз её вижу.

– Я бы не хотел, чтобы ты ставила эту вазу туда: мне её девушка подарила и она не подходит для кухни.

– Почему вы называете её «девушка»? Её зовут Джейн, мы с ней знакомы. Она у вас очень хорошая. Ни на какую кухню я ничего ставить не собираюсь. Как такие цветы можно на кухню? Их же там обдерут.

– Обдерут?

– И вообще, что вы за человек, – почему нельзя сказать, что цветы для Джейн? Сказали бы, что за повод, – было бы проще, а так пришлось три квартала обойти по холоду. Смотрите, какая лента.

Лента и правда красивая.

– Надя, пожалуйста…

– Очень давно, кстати, здесь не было Джейн. Как у вас дела? Это, конечно, не моё дело… – Надя суетливо бегает вокруг меня с ножницами и всё-таки исчезает на кухне. Кричит оттуда, но я разбираю не всё. – Последний раз она выглядела очень воодушевлённой и свежей! Но почему она больше не заходит в гости?

Я решаю не орать на весь офис, к тому же мне особо нечего ответить. Вернувшись с вазой и цветами, Надя ставит их себе на стол.

– Вы сегодня домой когда пойдёте, возьмите их. Пока тут постоят.

Она крутится ещё немного вокруг стола, поправляя цветы, вазу, предметы на столе, стряхивая с себя невидимую пыль, и наконец усаживается, удовлетворённо складывает руки перед собой.

– Другое дело. А то купила бы сейчас «на кухню». Надо же придумать такое. – Надя выдыхает лишний воздух, успокаивается.

– Надя, вот адрес. Я собираюсь поехать в это место на выходные, забронируй, пожалуйста, гостиницу и билеты на самолёт.

Оставив, как мне кажется, предельно чёткие указания, я собираюсь уходить.

– Ренс, а что гостиница? У меня же родственники там – сестра с мужем. У них дом свой. Живут рядом, километров пятнадцать от вашего этого места. Давайте я им позвоню?

– Позвони. Но гостиницу забронируй.

– Так ведь домашний уют лучше, чем в гостиницах мёрзнуть.

– Это лишнее. – Меня как раз и пугает этот самый «уют». Почему обязательно мёрзнуть?

Чёткость указаний не спасла. Надя очень любит как бы вариативность. Ничего не имеет конечного пути разрешения, и всегда можно рассмотреть ещё вариант, договориться, поторговаться.

– Они хорошая семья!

– Я не сомневаюсь, но при чём тут я?

– Так у них можно пожить, зачем платить? Сейчас несезон, и они могут вам выделить комнатку. А то что вы там в этой гостинице будете есть? К тому же совсем один. – Говоря это, она начинает немного привставать со стула, будто поток информации в ней твердеет и требует более прямого пути из недр тела.

– Я не хочу никого беспокоить, я чужой человек, не стоит за меня переживать.

– Как «чужой»? Мне не чужой, – Надя смотрит мне прямо в глаза.

– Закажи гостиницу, хорошо? Пожалуйста. – Я кладу руку ей на плечо и усаживаю обратно. – Я обязательно навещу твоих родственников в следующий раз, летом. Хорошо? – Делать этого я, конечно, не собираюсь, но только так можно это закончить.

– Как скажете, вы тут босс.

Надя ловко поворачивается на стуле и лезет в ящик за справочником, поглядывая на меня, – стою ли я до сих пор рядом. Отыскав нужное в справочнике, Надя тянется к телефонной трубке. На правой руке на безымянном пальце у неё большое серебряное потемневшее кольцо с коричневым камнем. Если Надя нервничает или изображает, что взволнована, она натирает камень кончиками пальцев, смешно выпрямляет спину и поправляет блузку. К слову, нервничает она постоянно. Она любит все женские аксессуары – шарфы, простые и роскошные украшения: объёмные бусы, обычные бусы, брошки и прочую мелкую чепуху. Красит ногти всегда в один и тот же вишнёвый цвет, аккуратна и пахнет чистотой вперемешку с неизвестным мне подростковым парфюмом. Она не толстая, но ни мышц, ни костей в её теле я не замечал, – всё такое равномерно мягкое, как у выдры или сурка. Надя среднего роста или чуть выше, округлые черты лица, тяжёлый подбородок и мягкая улыбка – губы всегда сомкнуты, и за ними прячутся крупные белые зубы и мощная верхняя десна. Видимо, она этого стесняется. Волосы, густые, светло-золотистые, отливающие рыжиной, она заплетает в толстую косу или укладывает в объёмный пучок. В целом мне нравится её стиль – нордическая внешность и южный характер. Летом под ретушью пудры я замечал у неё веснушки на носу, что на фоне вездесущей серости и бледных рож выглядело весьма свежо. Как секретарша Надя исполнительна, дотошна и находчива, но иногда нервирует суетой и вопросами про личную жизнь, здоровье и питание. В её жизни присутствует культ родственных отношений и завтрака. Сама она одинока, насколько я могу судить. Пару раз пьяный даже хотел пригласить её куда-нибудь, но сдерживался. Добиться от неё педантичности с графиком не удалось – часто она приходит позже или исчезает посреди рабочего дня. Когда я пытаюсь выяснить, в чём дело, она с экспрессией рассказывает, много и громко, иногда переходя на шёпот, приближаясь ко мне слишком близко, или, наоборот, уходит в другое помещение и кричит оттуда, как было сегодня. По её интонации не всегда можно сказать с уверенностью, в каком она настроении и кто из нас секретарша. В итоге я успокаиваю себя тем, что, когда она мне нужна, она всегда рядом. Надя не любит, когда я прихожу на работу в выходные или остаюсь позже неё. В такие моменты она иногда звонит мне и проверяет. По всей видимости, это связано с тем, что я перестаю быть под её чутким контролем и наверняка плохо питаюсь. Она дочь каких-то советских эмигрантов из Восточного Берлина, но как и зачем она попала сюда, я до сих пор не выяснил. В Советском Союзе, насколько я знаю, она ни разу не была, так что происхождение её экзотических манер для меня загадка. Однажды я поймал себя на мысли, что стесняюсь пить и курить при ней, и в острые моменты предлагаю ей отправиться на обед или за чем-нибудь в магазин, как было сегодня. Партнёры раньше посмеивались над нашими отношениями с Надей, но, оценив её преимущества, заткнулись. Их секретарши скучны и не отличаются ни изобретательностью, ни экзотичностью, ни уж тем более таким знанием фольклора и астрологии. Правда, знакомство Джейн с Надей выглядело будто знакомство невесты с родителями. Я до последнего момента оттягивал этот момент. В результате Джейн стало так интересно, почему я не приглашаю её на работу, что однажды она сама внезапно появилась и познакомилась, с кем хотела. После того как я ей всё объяснил, она очень долго смеялась и ещё полгода припоминала мне, что я прятал её от «красотки-секретарши». А ещё забавно, что иногда Надя сама решает, кого пускать ко мне в кабинет. Например, если с партнёрами мы долго ругаемся в переговорной и Надя понимает суть конфликта, подслушивая сквозь тонкие стены, то остаток дня никто из участников конфликта ко мне не заходит. Как выяснилось позже – Надя им запрещает.