Ренс уехал

Ренс уехал

Макарий Щербаков

Редактор Наталья Кулагина

Обложка Наталья Кожуховская

© Макарий Щербаков, 2024

ISBN 978-5-0065-0061-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Ренс уехал

1. На таком велосипеде далеко не уедешь

– Мы убедились, что препарат эффективен, но, Ренс, возможно ли использование этой технологии корпорациями или спецслужбами? Скажем так, не по прямому назначению?

– В нашем каталоге нет ничего похожего на «Радость кровавой революции» или вроде того, – отшутился я.

– Но можно же сделать? По аналогии.

– Всё не так просто. Каждый случай и человек уникален.

– Сто пятьдесят уникальных случаев, судя по каталогу. Я вас понял. Но в целом вы готовы сотрудничать с такими персонами?

– Поймите, ERA – не отдельный инструмент, не оружие. Нельзя просто вытащить ватные пули и вставить разрывные. Он может помочь только тем, чьи намерения созидательные, чего не скажешь про войны и прочие преступления. Сложно всё перевернуть и наполнить такое прошлое созидательным смыслом.

– Это успокаивает. Значит, использовать во вред препарат не получится?

– Можно кинуть банкой в лицо.

– Смешно.

– Если человек преступник, мы ему не сможем помочь.

– А кто назначает его преступником?

– Он становится им по факту действий. Я думаю, в глубине души он сам себя и назначает, понимая, что пересекает некую грань.

– Совесть?

– Суть не в личном отношении к действиям, а в том, что эти действия порождают. И это мало зависит от личной оценки.

– Тогда карма? Во что вы вообще верите, Ренс?

– Даже не знаю, что сказать. Вера для меня разновидность сомнения. Понимаете, если есть гипотеза – её нужно подтвердить или опровергнуть, поставить эксперимент. В остальном и думать нечего.

– Всё же у вас когда-нибудь были попытки взаимодействия с преступниками? Чисто ради эксперимента.

– Нет. Повторюсь – принцип работы ERA не позволит…

– То есть фактически вы не знаете, действует ли препарат на злодеев?

– Нет, но это ни к чему. Вы же не пробуете летать на велосипеде – вы видите, что у него нет крыльев, пропеллера.

– Что насчёт жалоб на препарат? Эти люди пытались «летать на велосипеде»?

– Официальных жалоб пока нет, так что…

– А как же человек в простыне? Родственники уверены, что именно ERA его подкосил, и собираются подавать в суд.

– В таком возрасте много других проблем. Кажется, его родные идут по самому простому пути, ведь наша компания не так крупна и… В общем, вы поняли.

– Полагаете, обычные вымогатели?

– Не стоит утверждать, но пока это логичнее всего, учитывая количество всевозможных препаратов, которое принимают люди в его возрасте. Ведь они не идут к гигантам фарминдустрии.

– Что же, будем надеяться, что никто не захочет летать на этом велосипеде! С нами был основатель и идейный лидер компании «Роланд, Офнер и ван Гилс хеми» Ренс Роланд. Это «Контр Вэйвс», и я – Маверик. Далее в эфире полчаса музыки нон-стоп – Sly & The Family Stone, Talking Heads, Jefferson Starship и многие другие! Рок, соул, фанк, и никакого диско! Не переключайтесь!

* * *

Поднимаясь по лестнице, я встречаю девушку пышных форм, одетую не по погоде: неприлично короткие шорты, вульгарная накидка кислотного цвета с перьями и туфли на платформе. Всё это сопровождается запахом сигарет и омерзительного приторного парфюма. На нужном этаже я слышу шум – рёв моторов и громкий мужской голос.

Дверь открыта, Рик стоит у телевизора, упёршись в колени, и курит. В квартире те же духи, трава, плюс попытки всё это проветрить – влажный сквозняк из распахнутого окна. Рик возбуждён, не замечает, как пепел падает на ковёр, а штора болтается на улице, словно флаг. Пепел фальшивой зебровой шкуре нипочём. Где он только берёт всю эту дрянь?

Пока добирался с плавучей радиостанции, я успел продрогнуть и уже готов чего-нибудь выпить, Рик готов выпить всегда.

– Эл, проходи! Я сейчас! Вильямс опять всех делает.

– Давно гонками интересуешься? И что за мадам? – Мне не нравится, что Рик так меня называет, но я привык. Мы знакомы так давно, что моё настоящее имя из его уст будет шоком не только для него, но и для меня.

– Видел мою красотку во дворе? – проигнорировал Рик мой вопрос.

– Что? – Первая мысль о девушке. С оценкой её внешности я замялся, но ответа и не ждали.

– Новая модель, совместно с итальянцами. «Контек» на том же заводе делают, понял? – отбарабанил Рик в промежутках между холостыми сигаретными затяжками.

– А куда ты дел ярко-зелёный «пассат»? Неужели устроишь такой же бардак и в новой тачке?

– Я к «пассатам» больше не вернусь, хватит с меня. Надо, как говорится, различать, где дерьмо, а где спички. Понял?

– Ага. – Я осмотрелся: первый раз тут. – Почему ты выбрал именно этот район? Чтобы в школу было ближе ходить?

– Пока так. Следующим будет дом на берегу. А это – транзитная зона, понял? – Рик поворачивается ко мне и продолжает: – И у меня будет настоящий берег, настоящего моря, сечёшь? Не то что твой лесок с престарелыми извращенцами в красных трусах.

– Вижу, ты всё продумал. Помню, как в пятом классе ты купил баскетбольный мяч вместо футбольного потому, что он больше.

– И лучше! Баскетбольный мяч лучше футбольного! Это знают даже девчонки. Ты когда-нибудь получал по роже баскетбольным мячом?

– Нет, но видел, как другие получали. От тебя.

– Признайся, ты только поэтому со мной дружишь.

– С тех пор других причин не появилось уж точно. Я пройду?

Интервью на пиратском радио закончилось не совсем так, как я планировал. Не такое уж оно оказалось и пиратское, ведь «пиратское» в моём представлении означает в числе прочего и независимое. Но о какой независимости может идти речь, когда, уподобившись жёлтой прессе, пытаешься подловить собеседника на подробностях дурацких сплетен. Совершенно не хочется сейчас думать об этом. Надеюсь, у Рика припасено что-нибудь горючее.

На маленьком столике в прихожей лежит газета, в ней – карикатура восточноевропейского лидера, напоминающего обезьяну. Управляя асфальтовым катком, он раскатывает горстку азиатов. Азиатам это не по душе. Под газетой лежат две новые, упакованные в плёнку пластинки. Вымыв руки, я прохожу за стол и сажусь на прозрачный пластиковый стул. На столе лежат эскизы обуви, нарисованные в экспрессивной манере, некоторые довольно симпатичные.

– Закончил ремонт? – Я снова оглядываю квартиру, перебирая в руках эскизы.

– Позавчера довезли мебель. – Рик, не поворачиваясь от экрана, вытягивает руку куда-то назад.

– А умывальника в ванной не предполагается?

– А, ну да, ты же знаешь этих итальянцев – ещё более тормознутые, чем ты, – отмахивается Рик и выпрямляется, придерживая себя за поясницу. – Конечно, Джонс!.. Красавцы! – Выключает телевизор и на секунду замедляется, но потом словно вспоминает что-то: – Зацени! Услышал на одной вечеринке.

Проходя мимо стола, Рик выдёргивает эскизы у меня из рук и небрежно пихает в задний карман, тушит сигарету в массивной рубиновой пепельнице и направляется в прихожую. На нём узкие светло-голубые джинсы и майка, местного футбольного клуба, которая ему явно мала. Он скидывает газеты на пол, берёт одну из пластинок так, как это делают девушки во время объявления раундов в боксе, но с присущим ему «изяществом». Комплекция Рика – на грани выбора: ты либо перестаёшь носить обтягивающие вещи, либо меняешь свой образ жизни в корне. Но Рик любит пограничные состояния.

– Свежак! Последний альбом «Рокси», понял? Наверное, знаешь их, поставлю позже. – Рик берёт другую пластинку. Показать и убрать – всегда быть на пике интереса к себе.

Издалека видно название Survival на фоне пёстрых картинок. Он вандально раздирает плёнку, достаёт пластинку, конверт кидает на стол. Из конверта специфически пахнет типографской краской. Разглядываю вкладыш – несвязные исторические фотографии с темнокожими военными, женщинами в традиционных нарядах и бодрым парнем в кепке. Похоже, что-то революционное. Теперь ясно. Обладая весьма консервативным вкусом, ничего, кроме хвастовства и шума, я от Рика не жду. Обычно бывает так: он ставит что-то громкое, а я сижу и не двигаюсь, прикидываясь мёртвым жуком, – жду, пока выключит. Чаще всего ему хватает одной стороны пластинки, чтобы успокоиться.

Рик кладёт пластинку на полосатое кресло с пухлыми наростами на спинке. Наросты – такое слово вряд ли используют, рекламируя мебель или что-либо вообще. Но иначе не назовёшь. Специального шкафа нет, и пластинки просто лежат рядом на полу стопкой. В квартире вообще нет ничего специального, всё напоминает импровизированный склад выставки, где временно поселились арт-оккупанты. Рику этот термин подходит, а ассоциаций со складом добавляют сплющенные картонные коробки в углу комнаты.

Он ставит нужный диск, пару минут возится у задней панели усилителя с проводами и штекерами, неуклюже двигает стол с аппаратурой, матерится, вспоминает родственников, на пол падает ароматическая свеча с окурком. Стоя на одной ноге, роняет мохнатый тапок с повисшей в воздухе ноги.

– Всё поставил, а подключить не успел, погоди.

– Боюсь умереть от нетерпения.

– Полностью ламповый тракт, понял? Не твоё транзисторное фуфло, – заверяет меня Рик. – Да чтоб тебя! Откуда этот чёртов провод! Белый в белый, а жёлтый? Жёлтый – это типа красный? Ну да, другого тут нет.

Тенор в динамиках запел: «Так много невзгод в этом мире, так много невзгод…» Добрые женщины на фоне аккуратно повторяют фразы, как бы уточняя: «Так много невзгод…» Барабанщик будто пытается всё замедлить. Кажется, вот-вот музыка остановится, но нет. Появилось желание помочь песне двигаться быстрее, и я зашевелил ногой в такт.

– Ага, нравится! Что скажешь? До хрена альбомов записали, популярны в Штатах. К нам недавно приезжали.

– Я не интересуюсь революциями в Африке или про что тут. – Я не сразу уловил смысл метафорического нагромождения.

– А ты сгоняй туда – соберёшь много интересных «данных» для своих опытов!

Рик стоит посреди комнаты, перекрестив руки на груди, и ехидно посмеивается. На моих «опытах» основано девяносто пять процентов его шуток. Остальное – моя внешность и потребительские предпочтения.

– Слушай, звучит весьма неплохо, они это на Ямайке записывают? – я продолжаю крутить конверт в руках, делая вид, что мне интересно. – Там есть приличные студии? – рефлекторно поддерживаю разговор, так как обсуждать мои «опыты» на трезвую голову я не готов.

– Чёрт знает. Записывают там, а сводят взрослые – в Штатах. Если бы не америкосы, они бы так и играли на обувных коробках и пластинки из коровьего дерьма лепили.

– Эта технология требует уточнения. Мир, знаешь ли, развивается более равномерно.

– Да сто процентов. Сейчас всё по-другому. Вот тебе что важнее – сиськи или задница? – внезапно спрашивает Рик, будто предлагая что-то из холодильника.

– Не знаю. Голова… Ну, лицо…

– Что? Лицо? Не смеши!

– Тупой вопрос, Рик. Всё равно что спросить, что важнее – фас или профиль. И вообще, размер бесп…

– Вот именно! – не даёт закончить мысль Рик. – Всё важно в комплексе! И смысл, и запись, и сведение. И те группы, которые это просекли, сейчас в топе. Андеграунд в прошлом! И это относится не только к музыке, понял?

Декламируемое Риком обычно не требует обсуждений, так как факт посещения его головы какой-либо мысли уже говорит о том, что мысль эта гениальна.

Рик возвращается в прихожую, достаёт из безымянного пакета пару бутылок – одна явно старая, без этикетки, с тёртыми краями, вторая с голубой этикеткой – джин. Ещё лимоны, сигареты и страшного вида колбаса, которую я сразу зарёкся есть. Потом, правда, пришлось изменить это решение, так как другой еды в этом доме не оказалось. Рик суетится за барной стойкой, достаёт из верхних шкафов тару, роняя на пол сиротливо стоящую пачку «Квэйкер Оутс», выставляет бокалы, проверяя их чистоту отражением света из окна. Шкафы на кухне полупустые, будто он не живёт тут два месяца, а пришёл за час до меня. Цель суеты – секретный напиток. Я понял это, когда Рик откупорил безымянную бутылку, понюхал, встрепенулся, защурив глаз, затем принялся разливать по бокалам, измеряя оставшимся глазом количество. Никакой линейки в глазу у него, естественно, не было, и обычно подобные напитки он пил не дозированно.

– Ты ведь никогда не пробовал? – Рик ставит первую бутылку на столешницу и ковыряет вилкой вторую. Когда уже?

– Я отсюда не вижу. Что это?

Фоном в песне звучат синицы. Пластинка крутится. Опять про свободу и возможности. Чёртов Маверик, на кой хрен ему понадобилось упоминать про этого старого психа в простыне? Включил бы свой дурацкий фанк на минуту раньше. Но я тоже молодец – рассказал бы подробнее про технологию. Отвечал же так, будто меня пытают. Я прикинул время, посмотрел на конверт – «Система Вавилона». А кто ещё купит ваши пластинки, если не его жители?

– Я про твои гадкие таблетки. Ты ведь не тестировал их на себе?

– Нет.

– Ссышь?

– Я пробовал многие ингредиенты – их используют как пищевые добавки, они совершенно безвредны. Если ты о нашей ситуации, то…

Рик меня уже не слышит, он достаёт из морозилки формочку со льдом, аккуратно берёт её за края кончиками пальцев и со всей дури бьёт по краю кухонной столешницы. Льдинки разлетаются, часть падает на пол, одна метко попадает мне прямо под большой палец ноги. Рик режет и давит лимон, гордо ставит напиток на стол.

– Пей! – вытирает мокрые руки о майку.

Всё-таки наша местная футбольная команда. В детстве мы вместе ходили в секцию – майка с тех времён. Рик возвращается на кухню и принимается за колбасу.

– Красиво. Что это? – Я нюхаю напиток, словно химикат в лаборатории, – не поднося нос близко к таре, вожу ладонью в сторону лица. – Пахнет пылью, лесной грязью, чувствуются копчёные аккорды.

– Самое то. О, забыл! – Рик быстро отправляется обратно на кухню, в нижнем шкафу достаёт из пакета несколько трубочек, уронив при этом остальной пакет на пол. – Сука! – Возвращается. – Вот, чтоб не отвлекаться на запах, – кидает трубочки, словно дротики, в стаканы. – Знаешь, как называется?

– Ковбойская казнь в… Шварцвальде?

– Почти. – Рик оттопыривает губы и отхлёбывает своего пойла, так и не раскрыв названия. – Ты вообще откуда пришёл? Видок у тебя нервный.

– Меня пытали пираты, – неоднозначно отшучиваюсь я, надеясь, что Рик не вспомнит о том, что я говорил ему про приглашение на интервью.

– О, неужели наконец решился?

– И кажется, зря.

– Как обычно, разрыдался при виде микрофона?

– Лучше бы так. Всем интереснее обсуждать сплетни, чем технологию, это немного расстраивает.

Рик отвлёкся и ничего не ответил. Я снова осмотрелся. Интересно наблюдать за тем, как твой друг, которого ты знаешь с третьего класса школы и который не испытывал до сих пор интереса ни к жилью, ни к мебели, ни к быту в целом, решил вдруг поиграть в дом. Как он вообще понял, что покупать? Квартира почти вся видна из одной точки. Очень похоже на него. Студия со спальней. Белые стены, кое-где висят абстракции, напечатанные на холсте. Наверное, и в пожаре не сгорят. Холостяцкий вариант с возможностью совместного проживания с «приходящей» дамой. В прихожей высокое зеркало с рамой в виде розовых волн из полупрозрачного пластика. Красивое, но потом в нём начали отражаться мы, и оно потеряло привлекательность. Хорошо, что интервью было на радио, – на телевидении я бы смотрелся прямо как сейчас в этом зеркале: усатый мудак, обрамлённый розовыми волнами, словно в утреннем телешоу. На полках позади меня непригодные для чтения книги – все разного формата, альбомы, книги в духе «Сто очков Стива Маккуина» или «Музыкальный атлас». Некоторые ещё в упаковке. Расставлены по размеру, как и многое в квартире. Прямо над нами крупная люстра в виде модели Солнечной системы. Люстра явно не соответствует размеру жилища. Пространство квартиры заполнено на скорую руку, будто хозяин боится пустоты, которую не скрашивают даже девицы в коротких шортах.

– Не думал собаку завести?

– На кой хрен?

– Ну чтобы повеселее было.

– Думаешь, я скучаю? Я постоянно в разъездах, какая собака, ты о чём?

– Люстра не великовата?

– Дёшево взял, повешу в новом доме.

– И там собаку заведёшь?

– Что ты домотался со своей собакой? Мне и тебя хватает.

Сложно разговаривать под такую музыку, и я подхожу к стереосистеме и делаю тише. Удивительно, тут даже кто-то убирается. В целом ощущение, будто хозяин пытается вызвать детскую зависть, – всё новое и яркое, нечто такое, что можно показывать только «из рук» своим двенадцатилетним друзьям.

– Всё же, почему ты их сам не жрёшь? – отвлёк меня Рик. – Неужели ни разу не испытал неудовлетворённости прошлым? Знаю тебя много лет – есть за что зацепиться.

Отвечать я не стал и уставился в окно. Это многоквартирный трёхэтажный белый дом в паре остановок от делового центра, рядом с озером Кралинген. Из окна видна стена такого же дома с окнами таких же квартир. Виден бульвар, веет бензином с улицы и влажностью с канала. Одиноко, даже немного провинциально, если попасть ушами в паузу между шумом машин и криками детей. Ватные пули – какой же я идиот, просто король метафор. В квартире без искусственного освещения темновато, хотя сейчас середина дня. Дело в нависающем соседском балконе.

Всё же решаю продолжить разговор. Не в окно же я пришёл смотреть.

– Что именно в моём прошлом, по-твоему, я бы хотел исправить?

– Ну… – Рик смотрит на меня и на секунду задумывается. – Как минимум вернуть время, затраченное на эксперименты с Брайаном и на всех этих толстосумов, которые от вас кипятком ссали.

– Я не считаю это потерей. Это лучшее, что со мной могло произойти.

– Уверен, не успев выйти из ваших дверей, эти кретины находили новые причины поныть о прошлом.

– Плевать на них. Я преследовал свой интерес. Полезность тут весьма сопутствующий фактор.

– Помнишь, как ты орал, когда машину купил? Никогда не видел тебя таким счастливым.

– О да. И уехал на ней от мамаши.

– В съёмную квартиру.

– Не важно. Казалось, любая, даже самая вонючая, квартирка будет лучше той дыры.

– Ты разве не в машине спал? – снова ржёт Рик. Ответа не требуется, и он продолжает: – Колымагу ты с тех пор так и не сменил. Пытаешься удержать момент?

– Люди, принимающие препарат, сделали большой шаг. Глупо, что какая-то фигня в настройке их психики мешала им быть полностью счастливыми. Так что тут даже имеется некий элемент гуманизма.

– Типа ты не ради бабок это делаешь? Не смеши.

– Ты тоже не ради искусства обувь рисуешь, разве не так?

– Конечно! Мои цели максимально меркантильны. Но если взять меня и мои цели, а именно желание богатеть и быть знаменитым дизайнером, прости господи, женской обуви, получится две меркантильные цели и одна гуманистическая: всё-таки обувь полезная штука. А у тебя одна меркантильная цель – заработать денег и одна псевдогуманистическая, которая, как ты знаешь, начинает терпеть крах.

– Пока ещё не потерпела. Знаешь, к любой гуманистической цели можно прибавить приставку «псевдо». Твоя вот тоже отчасти псевдо. Твоя продукция не является массмаркетом – вызывает зависть у женщин и чувство неполноценности у мужчин. Тоже мне гуманизм.

– Приятно слышать.

Рик вытаскивает из стакана трубочку, кидает на стол, залпом допивает напиток, встаёт и подходит к открытому окну, закуривает и, опершись одной рукой на откос, ехидно на меня таращится.

– Ещё про деформацию ступни расскажи, – выпускает дым в мою сторону.

– Почему женская обувь? Мужскую можно продавать дороже. Мужикам можно впарить не только «красоту», но и «качество».

– В этом и проблема. Обувь для мужчин – расходный материал, в большинстве случаев им плевать, как она выглядит, – её может делать любой. Мне вообще иногда кажется, что у них на производстве отсутствует дизайнер как кадр. К тому же размеры начиная с сорок пятого, как ни делай, выглядят как мешки с кирпичами. А по поводу «дороже» – так они носят её вечность.

– Повезёт, если дочь родится, получается.

– Ей точно нет. Попробуй поноси отцовский сорок шестой. Вот женщины и дорвались до нормальной обуви.

– Ты, вижу, справляешься с проблемой, – я киваю в сторону двери, где стоят две пары – чёрные военные кожаные ботинки а-ля «Билтрайт» и серые замшевые челси незнакомой мне фирмы.

– Неубиваемая классика, привезли из Америки, а вторые – какая-то местная конторка, познакомился на выставке, поспорил, что убью их за неделю, и они мне за это дали пару бесплатно, и ещё две обещали дать, если с этими что-то случится, прикинь.

– Немыслимо. Халявная обувь. Пожалуй, в твоём возрасте этому стоит радоваться.

– Видишь, даже я использую это словечко – «неубиваемые». Мужики покупают обувь и ставят задачу её уничтожить к хренам. Как и всё вокруг. Выжило – достойно использования.

– Слушай, ну признайся, тебе просто нравится всё женское.

– Только то, что непосредственно является частью женщины.

– Что думаешь – стал бы женщиной на денёк, если б никто не узнал? Походил бы по всяким женским местечкам? – Я тоже допил пойло. Музыка на фоне в сочетании с напитком утомила меня. – Слушай, а есть что-то более консервативное?

– Я уж приготовился отвечать – вспоминать, что за «женские местечки». – Рик оттягивает майку, она неприятно облегала пупок. – Есть водка.

– Доставай.

Алкоголь помогает всё выправить, выпрямить. С остальным разберусь завтра.

– Признайся, Рики. Твою женскую сущность не скрыть. Твои комплексы – реакция на то, что твой доход формируют женщины.

– В основном их мужики. Мне нравится быть тем, кто я есть, в отличие от твоих неудовлетворёнышей.

– И меня?

– Что?

– Забыл про меня.

– С тобой сложнее – ты закоренелый зануда и домосед. Секунду.

Звонит телефон, Рик идёт в спальню.

Я опьянел, в квартире тесно, спасает окно. Интересно, кто-то в соседних окнах принимает ERA? Вспоминаю нашу околорекламную мотивационную таблицу в конференц-зале, она гласит: «100% счастья испытывают 5% населения. Из них 95% – благодаря нам. И лишь 5% не стали постоянными клиентами». Я ещё тогда подумал, что за задрот придумал эту чепуху. Его понять можно: рекламировать продукт широким массам нам пришлось совсем недавно. Возможно, за этими окнами есть и те, кто слушал моё позорное интервью. Зачем я вообще высказался по этому поводу? Прикинулся бы дураком – и дело с концом. Адриан или Марк поступили бы именно так.

– Это Агнет. Короче…

Агнет – девушка Рика, которую никто никогда не видел. Он посмотрел вдаль и замолчал, будто потерял мысль, глубоко вдохнул и, проведя взглядом мимо меня, сфокусировался, словно вспомнил, что я тут.

– Выпьем? – Наливает мне стопку с горкой и, не дожидаясь реакции, выпивает свою, выдыхает и продолжает: – Обувь говорит о женщине многое. За этим интересно наблюдать. Как они определяют для себя масштаб красоты, на что готовы пойти, как держатся и как ведут себя в обыденности, какого результата ждут в моменте и потом. – Рик наливает ещё по одной.

– Думаешь, мне нужно найти себе какую-то полезную творческую цель? Хобби?

– Можно и бесполезную, да и с творчеством у тебя вроде не очень. Найди себе просто интересную цель. По-настоящему интересную, перестань «помогать» всем и пытаться засунуть им в головы то, чего там быть не должно.

– Ну не знаю…

– Вот чем ты занимаешься всю жизнь? Собираешь всякие данные, анализируешь реакции и прочую фигню. Тебе вот прям нравится это? Жить без этого не можешь? Ты маньяк?

– Поначалу было интересно. Тогда давно – в кинотеатре и с Жаклин. Казалось, я был на пороге изобретения «костыля» для людей с нарушением потока эмоций.

– Мне запомнилась только твоя странная симпатия к Жаклин, которая в мамки тебе годится. А, неважно, – отмахивается Рик. – Это поначалу, а что потом? – Рик щурит глаза и смотрит на меня, будто пытается вытащить правду.

– Возникло противоречие. Предшествующие реакции у всех похожи, а результат разный, и костыль нужен разный. Как сделать что-то универсальное? – говорю так, будто я до сих пор в этой дурацкой студии и пытаюсь более чётко ответить на вопросы ведущего. Будь у меня второй шанс, уверен, я бы облажался с большим успехом.

– И ты переключился на «понятные» проблемы, нашёл универсальный костыль. Ну и как? Почувствовал себя богом?

– До этого был страх. Вдруг им мешает нечто потаённое, невидимая стена из их прошлого или типа того. Позже мы сошлись во мнении, что у большинства людей там ничего нет, и они как бы…

– Стесняются?

– Ленятся. Ну, то есть их тело доплыло до берега, работа сделана, и нужно лишь дотянуться и зацепиться, вытащить себя на берег. Но нет – сказано только доплыть, сил больше нет. Такая вот проблема.