Мое лицо первое

Удивительно, но Д. тоже сидел за своей партой. Не знаю, чего я ожидала. Что он пойдет к медсестре? Отпросится домой? Но он же никогда никого ни о чем не просит. А вот сегодня попросил, хоть и без слов. Меня.

Перед глазами всплыли синяки, которые я успела разглядеть на его ребрах и животе. Следы побоев? Значит, то, что я наблюдала, не единственный эпизод? Или я себя накручиваю, и Д. просто ушибся… Где? Он же не ходит на физкультуру. У него освобождение. Каждый урок он просто сидит на скамейке в спортзале или помогает тренеру с инвентарем. Значит, и спортом ему заниматься нельзя. Вот, кстати, еще один вопрос: почему? Мне всегда казалось, что получить освобождение от физры можно, только если сдохнешь. Ну, или ногу сломаешь, как минимум. А у Д. с ногами вроде все в порядке.

– Это он там наблевал, да?

Шепот Кэт заставил меня крутануться за партой. «Блин, только бы не спалили! – стрельнуло в голове. – Я уже битый час сижу и сверлю глазами Монстрика вместо того, чтобы на доску смотреть. То-то он, бедный, креветкой за партой свернулся».

– Кто? – Я прикинулась веником и принялась листать учебник.

– Гольфист, кто ж еще! – Катрина придвинулась ближе ко мне, ее наэлектризованные волосы защекотали мне щеку. – Тобиас там был и все видел. – Я вздрогнула, но соседка по парте этого, к счастью, не заметила. – Говорит, весь кабинет самоподготовки заблевал кто-то. Вот мерзость! А дверь кровью измазали. И у тебя на руке была кровь. Что там произошло-то?

Я посмотрела в горящие возбуждением глаза Кэт:

– А почему ты решила, что это как-то связано с Дэвидом?

– Ну-у, – она смерила меня взглядом, и от холодного, оценивающего выражения на ее лице меня замутило, – просто в последнее время ты почему-то постоянно оказываешься с ним рядом. И потом, – Кэт повела головой в сторону Мон-стрика, – он весь мокрый. Так что у вас там случилось?

– Ничего. – Я уткнулась в учебник. – Просто кому-то – не разглядела кому – стало плохо на самоподготовке. Я позвала учителя, а когда тот пришел, в кабинете уже никого не было. Вот и все.

Спонтанная ложь отдалась в ушах фальшивым эхом.

– Кому-то, – повторила Кэт мои слова тоном «Ну-я-то-знаю-кто-этот-кто-то», – походу, нужны очки. А кровь на двери?

Я продемонстрировала Катрине ссадину на руке:

– Забыла, в какую сторону она открывается. Толкала, а надо было тянуть. Просто протупила.

Тут училке, видимо, надоела наша болтовня, и она вызвала Кэт к доске. Я облегченно перевела дух. Но худшее было еще впереди.

На перемене меня нашел папа. Завел в пустой класс и начал пытать – все про то же. Ему Андерс настучал, тот самый бородач. Учительская солидарность у них называется. Раз уж Андерс ничего от меня не добился, пусть типа Профессор свою дочь воспитывает. Это папу так ученики называют – Профессор. Наверное, из-за очков и трубки, которую он тайком покуривает.

Не глядя в тревожные глаза за толстыми стеклами, я повторила ту же версию событий, что скормила Кэт. Папа на это не купился.

– Чили… – Большие теплые руки легли мне на плечи, и я чуть не согнулась под их легким весом от понимания одной простой истины: каждый раз, когда вру, это причиняет боль папе, потому что с каждым таким разом я становлюсь чуть больше похожей на маму. – Ты же знаешь, что можешь мне доверять. Знаешь, что можешь рассказать все что угодно. Пожалуйста, золотце, давай справимся с этим вместе.

Я молчала, глядя в пол, и, наверное, была в тот момент как никогда похожа на Д.

– Ну хорошо. – Он посмотрел на часы. – Сейчас будет звонок. Давай поговорим обо всем дома?

Я вяло кивнула (что мне еще оставалось делать?) и поставила себе задачу: подловить Монстрика одного и добиться от него правды. Раз уж мне предстояло врать папе, по-крупному врать, то я хотела точно знать почему.

Как назло, Д. остаток дня прятался по углам, как таракан, за которым гонялись с тапком – впрочем, в каком-то роде так и было. Жалость к нему странным образом сочеталась во мне с желанием его прибить.

Выловила я Монстрика только по пути домой. Помог метод дедукции: раз Д. отвозил близнецов в детсад, он должен был и забирать их оттуда. Я заняла стратегическую позицию под козырьком библиотеки: оттуда парковка у детсада была видна как на ладони. К тому же там не капало. Как назло, с утра сыпал мелкий противный дождь, так что пришлось надеть поверх школьной одежды куртку с капюшоном и непромокаемые брюки. Папа утром настаивал еще и на резиновых сапогах, но лучше я с мокрыми ногами буду, чем стану окончательно похожа на фермершу-свинарку.

Наконец Д. появился. По случаю дождя на нем была защитного цвета куртка, огромная, словно плащ-палатка вроде тех, в каких ходят на ярмарках ополченцы из Hjemmeværnet[11]. Капюшон он надвинул так низко на голову, что вообще было непонятно, как парень что-то перед собой видит. А ведь детей же вез! Они, кстати, неплохо устроились в сухости в своей тележке под пластиковым пологом.

«Сейчас или никогда!» – мысленно воскликнула я, вылетела из засады и в два счета догнала Монстрика, медленно разгоняющего неповоротливый драндулет.

– Дэвид!

Переднее колесо его велика вильнуло, задело бордюр. Я уже думала, что парень навернется, да еще и тележку опрокинет, но, к счастью, в последний момент Д. выровнял руль. И едва скрыла жалость, смешанную с раздражением: «Боже, да что же он от меня так шарахается!»

– Прости, что напугала. Нам надо поговорить, – деловым тоном начала я, пристраиваясь на своем маунтинбайке рядом с его допотопным велосипедом.

Насчет близнецов я не беспокоилась: они махали мне ладошками через прозрачный полог, но вряд ли могли что-то расслышать из-за стука капель по пластику.

Д. крутил себе педали, пряча лицо под большим капюшоном, но я не сомневалась, что он-то как раз прекрасно меня слышит.

– Мой папа узнал о… Ну, о том, как я психанула. – Ехать нам было самое большее десять минут, так что я сразу взяла быка за рога. – Ты его знаешь. Он преподает историю и обществознание в параллельном классе и в девятых. Его еще Профессором называют.

Музейный драндулет покатил медленнее. Капюшон чуть повернулся ко мне.

– Нет, я не сказала ему, что случилось. Я соврала. Но он мне не поверил.

Д. снова уставился на дорогу. Несколько мгновений мы ехали молча. Я сдвинула свой капюшон на затылок: Монстрик обычно говорил так тихо, что шорох волос о плащевую ткань мог помешать расслышать его слова. Вот только их не было. Я решила, что он не понял, что я сказала. Ведь Википедия утверждала, что у людей с гиперлексией могут быть сложности с расшифровкой устной речи.

Вдруг до меня донесся глуховатый голос:

– Он тебя накажет?

Целых три слова подряд! Вот это был прогресс!

– Кто, папа?! Ага, блин, выпорет, а потом в угол поставит! – ответила я с усмешкой.

Д. затормозил так резко, что прицеп дернулся, и близнецы восторженно взвизгнули. Мне пришлось замедлиться и остановиться, развернув к нему велосипед. Из-под капюшона виднелась только нижняя половина лица: бледная кривая черточка плотно сжатых губ, резко очертившиеся скулы.

«Да что это с ним?!» – подумала я.

И вдруг вспомнила, что выяснила в рамках дэвидоведения: люди с расстройствами аутического спектра часто воспринимают слова других буквально. Они не улавливают иронию и переносный смысл.

– О боже, Дэвид, – я подкатила свой велик ближе, невольно обращаясь к Монстрику мягко, как к маленькому ребенку, – это просто шутка. Папа никогда меня даже пальцем не тронул. К тому же если кого и следует наказать, так это Эмиля. То, как он и его дружки с тобой поступили… – Я покачала головой, подбирая слова, способные описать мое негодование.

– Эмиль, – пробормотал Монстрик, почти не шевеля губами. – Я подвел его.

– Подвел?! – Я хлопнула себя по ляжкам от такой наивной простоты. – Да что бы ты ни сделал! Ни один человек не заслуживает того, чтобы с ним так обращались. Ты это понимаешь?

Д. отвернулся. Теперь я видела только кончик носа, торчащий из-под капюшона. С него свесилась крупная дождевая капля.

– Понимаешь?!

Мне захотелось тряхнуть его, чтобы добиться ответа, но Монстрик кивнул. Капля сорвалась.

– Позволь мне рассказать, что они сделали! Нужно, чтобы их остановили.

Капюшон уставился на меня. Кончик языка слизал влагу с губ.

– Их не остановят, – сказал Д. с уверенностью, которой обычно не было в его голосе. – Станет только хуже.

– Хуже?!

Мое воображение зашкалило в попытке представить, что может быть хуже того, что я уже видела. Пока я с этим разбиралась, Монстрик уселся на седло своего велика и снова покатил в сторону дома.

Я быстро нагнала его.

– Послушай, давай я все-таки поговорю с папой, а? – предложила я, считая, что было еще рано сдаваться. – Он все-таки учитель. И он очень умный. Ты, наверное, боишься, что эти придурки будут тебе мстить? Уверена, папа придумает, как не допустить этого. Как тебе помочь.

Монстрик знай себе крутил педали.

– Это из-за того, что Эмиль твой брат, да? – попробовала я зайти с другой стороны. – Так он как старший должен заботиться о тебе, а не… не… мучить! – Наконец нашлось нужное слово. – Ему должно быть стыдно, вот что! Хочешь… хочешь, мой папа поговорит с твоим отцом насчет Эмиля?

– Нет! – На этот раз Д. почти выкрикнул ответ.

Его велосипед вильнул и чуть не врезался в мой. Я едва успела вывернуть руль. В итоге мы оба свалились. Я умудрилась проехаться по асфальту коленом, непромокаемые штаны безнадежно порвались. Близнецы верещали в тележке, заскочившей на бордюр одним колесом и опасно накренившейся. Хорошо хоть, малышня была пристегнута.

Д. сидел на земле, у него спал капюшон. Лицо казалось совершенно белым, правый глаз темнел растекшейся по бумаге кляксой.

– Нет, – тихо повторил он.

– Ладно, – кивнула я, машинально поглаживая ушибленное колено. – Но я хочу, чтобы ты знал: это неправильно. Все это, – я махнула рукой, которую тоже ободрала, – неправильно.

Он поднялся и протянул мне ладонь. Под краем рукава мелькнули неуместно яркие детские браслетики.

– Мир вообще неправильное место.

Это была самая длинная фраза, которую я до этого дня слышала от Д.

Дома я ничего не сказала папе.

Думаю, в тот день душа у него болела сильнее, чем у меня колено.

Свет укажет путь

– Почему вы говорите о Дэвиде в прошедшем времени?

– Что? – Я вынырнула из омута памяти, хватая ртом воздух. Неужели я все еще сижу в кабинете психотерапевта? Значит, и часа не прошло? А по ощущениям будто полжизни заново прожила. – Ну… – мои губы искривила горькая улыбка, – я ведь рассказываю о прошлом, так?

– Вы сказали: «Дэвид был умным», – процитировала меня Марианна с поразительной уверенностью. А ведь психотерапевт за все время беседы не записала ни строчки, хотя на столике рядом со штативом с камерой лежал блокнот.

– Ну… вряд ли он с тех пор поглупел, да? – хихикнула я и тут же заткнулась.

Боже, что я несу?!

– Тогда почему вы сказали «был»? – Цепкие глаза женщины не отрывались от моего лица.

В груди шевельнулось что-то тяжелое и шершавое. Я не хотела отвечать, но взгляд Марианны требовал ответа.

– Не знаю, – пробормотала я и уставилась в пол. Быть может, белый клочок, забившийся между ворсинками ковра, – это перышко? Пух ангела, которого тут ощипали. Хотя… полный бред! Ангелы сюда не залетают. Сюда ходят только грешники.

– Чили, вы… думаете, что Дэвида нет в живых? – Слова психотерапевта звучали очень четко, без мягкой покатости, присущей местному диалекту. А еще Марианна с раздражающим постоянством произносила то, что я боялась сказать даже самой себе.

– Чушь! – Я выпрямилась на стуле, стиснув руками колени. – С чего бы мне так думать?! Конечно, он жив. Да! У него все прекрасно. Хотите, покажу вам фото? Он работает в одном из лучших модельных агентств. Известен, популярен, всеми любим. Парадокс, верно? Кто бы знал, что жизнь так повернется. Скажи я ему об этом тогда, он бы… он бы… – Слова внезапно иссякли. Воздух кончился в легких. Я снова тонула.

Психотерапевт поняла это и бросила мне спасательный круг.

– Вы так и не рассказали, почему прорвало плотину. Бетонные стены не рушатся сами по себе.

Я сказала «спасательный круг»? Скорее, жернов, который утащит меня на дно.

– Разве? – Я смотрела на свои пальцы. Они нервно сплетались и расплетались на коленях, словно длинные белые черви. – Мне казалось, я с этого начала.

– Нет. Боюсь, вы опустили этот момент.

Черт! Да у этой бабы память, как у слонихи!

– Наверное, потому, что не случилось ничего особенного. Ерунда. Телефонный звонок.

Я увидела малярную кисть, падающую на серый ковер. Быть может, белое пятнышко осталось от краски?

– Звонил Дэвид?

– Что? – Я вскинула голову. Черты Марианны колебались. Я видела вместо нее то Сюзанну, то свою мать. – Нет. Господи, конечно, нет!

Кабинет наполнило молчание. Мужской голос за стеной все бубнил и бубнил. Слова сливались в монотонное гудение, будто в окно залетел шмель.

– Вы сказали, что любили Дэвида. – Наверное, психотерапевт отчаялась от меня чего-то добиться и потому сменила тему. – А как вы относитесь к нему сейчас?

Я рассмеялась:

– Боже, я тогда была подростком. Пубертат, гормоны, первая влюбленность, понимаете?

– Понимаю. – Марианна помолчала. – Вы замужем? У вас есть молодой человек?

Да куда она лезет?! Что она вообще возомнила о себе, эта психотетка?!

Ногти вонзаются в запястья. Это лучше, чем кричать. Я вижу свежие красные следы на коже поверх старых. Линии пересекаются, напоминая опрокинутые набок песочные часы. Знак бесконечности. Руна «дагаз». Первая буква имени Дэвид.

– Нет.

Мой ответ вобрал в себя случайные руки на моем теле; мужчин, чьих имен я не помнила, а может, и не знала; чужой запах на моей коже; краткие минуты близости, которая не вела ни к чему, кроме пустоты.

– Если бы вы встретили Дэвида снова, что бы вы почувствовали?

Я услышала собственный смех.

– Чили, вы понимаете, что это ваша защитная реакция? – Глаза Марианны смотрели на меня с сочувствием, но без жалости. – Я говорю о смехе. Вы смеетесь, когда испытываете страх или гнев.

Звуки застряли у меня в горле.

– Я не боюсь Дэвида!

– Хорошо. Тогда вы не против встретиться с ним?

Я уставилась на психотерапевта так, будто она была фокусником, готовым вытащить из уха крохотного Монстрика, накрыть платком и достать из-под пестрой ткани Шторма.

– Но… как?!

Марианна поудобнее уселась в кресле.

– Представьте, что я – это Дэвид. Дайте себе время, не спешите. – Размеренный тихий голос убаюкивал, навевал воспоминания. Невозможное поначалу стало казаться возможным. В конце концов, воображение – великая сила. Стоит только по-настоящему захотеть, и…

– Я – Дэвид, – повторил едва слышный голос. – Что ты хочешь сделать сейчас, Чили?

Я шумно втянула в себя воздух. Дэвид никогда не возвращался. Все эти десять лет. Даже во сне. Пока не раздался проклятый телефонный звонок.

А теперь он здесь. Прямо передо мной. А его лицо… Его лицо…

– Что ты делаешь, Чили? Ты кричишь на меня?

– Да! – вырывается из меня с хрипом. – Я кричу. Ору так, чтобы до тебя наконец дошло.

– Что ты кричишь, Чили?

– Почему ты сделал это?! Ты бросил меня! Бросил меня одну! Сбежал. Спрятался в своем молчании. Сделал меня своим голосом. Но я не смогла! Не справилась. Оказалась слабой. Я всегда думала, что слабый – это ты. Что ты позволил им сломать тебя. А вышло, что сломали меня, Дэвид.

– Ты ненавидишь меня за это?

– Да, мать твою! Я ненавижу тебя!

– Как сильно? Настолько, чтобы ударить? Хочешь ударить меня, Чили?

– Да!

– Как ты ударишь меня? Кулаком? Пнешь ногой? Станешь топтать, когда я упаду? Выцарапаешь мне глаза?

Тяжелое и шершавое во мне растет, распирая грудь. Мне трудно дышать. Мышцы сводит. Ногти впиваются в кожу. Я вижу кровь на его лице. Слышу обращенный ко мне голос, который звучит только в моей голове: «Какой из них тебе больше нравится? Голубой? Или черный?»

– Я возьму нож, – выдавливаю я сипло. – Закончу то, что ты начал. Вырву твои чертовы глаза из глазниц. Зачем они тебе, если ты не смог найти дорогу ко мне? Ты должен был умереть, Дэвид. Раз я умерла, то и ты должен был умереть.

– Тогда убей меня, Чили. Возьми нож и убей меня.

Я замахиваюсь. Лезвие ножа в моей руке сверкает на солнце.

Говорили, он выстрелил в упор и снес ему полчерепа. Тело упало в воду, а половина лица с куском скальпа осталась на мосту. Одежду Дэвида усеяли мелкие капельки крови, обломки костей и комочки мозгового вещества. Когда он вернулся в город, тоже ярко светило солнце. А еще говорят, будешь плохо себя вести, и в твой день рождения разразится шторм. Шторм! Это действительно смешно…

Я снова увидела перед собой немолодую, словно высушенную временем женщину. Она смотрела на меня без страха, будто моя рука не была все еще занесена для удара. А что, если бы…

Я тряхнула головой. Рука упала на колени.

– Не могу. Я бы никогда не смогла причинить Дэвиду боль.

Марианна кивнула:

– Конечно. Не смогли бы. В этом и проблема, Чили. Вы злились на него: за его беспомощность и слабость; за то, что он ставил вас в ситуации, когда вам приходилось делать сложный, совсем не детский выбор; за ту ответственность, которую вы сами на себя возложили – ради него; за то, что он оставил вас одну среди хищников. Вам казалось, что Дэвид предал вас, верно? Так легче было предать его. А теперь легче жить с призраком мертвого Дэвида, чем с Дэвидом живым. Мертвые не могут обвинять, правда? Мертвые не могут задавать вопросы. Мертвые не могут любить, несмотря ни на что.

Кабинет в пастельных тонах расплылся за пеленой слез. Кажется, после сегодняшней сессии Марианне придется снова закупать бумажные салфетки.

– Вы думаете, Дэвид?.. – Боже, как жалко это звучит сквозь всхлипывания! Будто в какой-то малобюджетной мелодраме. – Думаете, он все еще?..

– Не знаю, – прозвучал голос из-за радуги, распустившейся на мокрых ресницах. – А вам хотелось бы узнать?

Я замерла в нерешительности.

– Понимаете, ваш гнев на Дэвида совершенно естественен. Любой бы на вашем месте разозлился. Даже пришел в ярость. Но вы не могли дать выход вашим чувствам, боясь ранить мальчика, который и так уже был весь изранен. Вы носили все в себе. И гнев стал пожирать вас изнутри, призвав на помощь союзников – страх, вечный страх за Дэвида и чувство вины. К счастью, мудрое тело решило все за вас. Механизм защиты пришел в действие и оттеснил все связанные с Дэвидом травматичные воспоминания в подсознание. Вы жили так, будто соседский мальчик действительно умер. Даже сейчас вам проще смириться с мыслью о его смерти, чем с тем фактом, что Дэвид жив и что новая встреча с ним – не фантазия, а потенциальная реальность… Итак, скажите, Чили.

Ресницы высохли, и я снова увидела спокойный, сосредоточенный взгляд Марианны.

– Вы бы хотели увидеться с Дэвидом?

Я опустила глаза. Подушечка большого пальца потерла царапины, складывающиеся в подобие песочных часов. Руна «дагаз», руна Бальдера, светлого бога, говорила: «Свет укажет путь».

– Да, – тихо кивнула я. – Только для этого мне придется его найти.

Стукачей у нас нет

Одиннадцать лет назад

8 ноября

Катрина с Аней давно звали меня в клуб. Молодежный клуб при школе у нас открыт три раза в неделю, с шести до девяти вечера. В Дыр-тауне нет других развлечений, и он стал естественным центром тусовки тинейджеров, начиная с шестого класса – мелочь младше двенадцати туда не пускают. Теперь, когда погода не позволяла проводить время на улице, клуб наверняка был набит битком.

Честно говоря, особого желания приобщиться к местной молодежной культуре я не испытывала. Но я ведь уже однажды продинамила подруг с пати у Тобиаса. И если бы снова отказалась, это выглядело бы так, будто я не хочу иметь с ними ничего общего. К тому же клуб казался мне лучшей альтернативой: там уж точно не распивают спиртное. В баре можно было купить разве что лимонад и чипсы с попкорном. Об этом рассказали девчонки. Да и первых три пробных посещения обошлись бы мне, вернее папе, совершенно бесплатно.

Единственное, чего мне оставалось опасаться – это встречи с Эмилем. После эпизода в кабинете самоподготовки я старалась не попадаться ему на глаза. Не знаю точно, чего боялась. Просто каждый раз, когда видела его атлетичную фигуру в школьном коридоре, в животе у меня все завязывалось узлом и я снова ощущала на щеке прикосновение его жестких пальцев.

Впрочем, Кэт заверила меня, что девятиклассники в клуб почти не ходят, не считая нескольких задротов, которые режутся в «Каунтер страйк» в компьютерном зале. Типа не круто зависать в месте, где в каждом углу торчит воспитатель или любопытный шестиклашка. Хотя педагогов в клубе работает всего три, причем один из них – практикант. Это мне тоже девчонки рассказали.

Они зашли за мной в шесть, и мы покатили на великах через спускающиеся на городок сумерки. По пути я почему-то думала о Монстрике. Ходит ли он в клуб? Хотя вряд ли ему там были бы рады. Так что, скорее всего, нет. Чем тогда он занимается долгими дыртаунскими вечерами? Сидит за уроками? Читает? Слушает Эминема? Да, это было бы на него похоже.

Как и предполагала, в клубе я сразу почувствовала себя не в своей тарелке. Большинство пацанов уже обсело игровые компьютеры или сгрудилось у симуляторов гонок и других автоматов. Девчонки набились в комнату с большой плазмой, смотрели какой-то ужастик. Аня с Кэт и меня потащили туда.

Сразу скажу: ужастики я не люблю. Мне от них не страшно, а только зевать тянет. Все эти шедевры киноиндустрии обычно сняты по одной простой схеме, и когда очередной маньяк-вампир-зомби оказывается за спиной у ничего не подозревающей жертвы, – о, тупость! – больше всего мне хочется переключить канал. Ну, или сменить диск.

В общем, через полчаса киношных воплей, перемежаемых девчачьим повизгиванием и хрустом попкорна, я не выдержала. Встала и стала тихонько пробираться к выходу из душного помещения. Впрочем, на меня никто не обратил внимания. Как и на Кэт, которая, как выяснилось, ушла еще раньше – не знаю, как давно. Вот хитрюга! Наверное, тоже фильмы ужасов терпеть не может, вот и свалила. И меня с собой не позвала!

Я решила отыскать Катрину, а заодно как следует осмотреть клуб. Вдруг там можно было найти себе занятие поинтереснее.

Помещения клуба располагались в здании, примыкающем к школьной территории. Они показались мне запутанными, как лабиринт, может, из-за того, что я была тут в первый раз. Общий зал с баром и настольным хоккеем; компьютерный зал; комната с игровыми автоматами; уголок мальчиков, набитый лего, фигурками роботов и странными настольными играми; уголок девочек с приторно розовыми подушками и заваленным косметикой столом; креативная мастерская, где пяток шестиклашек усердно возил по бумаге кисточками; и еще коридор с лестницей, уходящей вниз. Кажется, Каспар, работник клуба, объяснил в самом начале, что там, в цокольном этаже, находится спортзал. «Странно, – подумала я. – Что бы абсолютно неспортивная Катрина стала делать в спортзале? Но ведь в других комнатах ее нет. Не укатила же она домой на самом деле. Мы же только что пришли!»

В общем, я решила спуститься, хотя и слегка очковала. К лестнице вел пустынный, полутемный коридор. Да и на ступеньки падал только свет пары тусклых настенных ламп, отчего казалось, что лестница уходит во мрак. Вот где была настоящая-то жуть, а не в комнате с плазмой.

Но я все-таки пошла вниз. В конце концов, я уже давно не ребенок, чтобы бояться темноты.

И действительно, у подножия лестницы внезапно посветлело. Просторный спортзал, залитый голубоватым сиянием мощных ламп, сначала показался пустым. Но когда глаза немного привыкли к яркому освещению, я заметила мальчишек, вяло стучащих мячом на противоположном конце, под баскетбольным кольцом. Наверное, из-за того, что помещение находилось в подвале, тут была странная акустика: стены будто поглощали все звуки.

Никто не обратил внимания на мое появление: ни пацаны, ни парочка, которую я обнаружила на гимнастических матах за футбольными воротами. Девчонка и парень увлеченно сосались: его руки гуляли под полосатой кофточкой, а девица в черных лосинах закинула ногу на его обтянутое джинсами мускулистое бедро. В глаза бросились рассыпавшиеся по потертой коже мата лиловые локоны, черный лак на ногтях руки, лежащей на крепкой шее парня. «Кэт и Тобиас! – офигела я. – Так вот как они проводят время в клубе!»

Я попятилась к лестнице. Развернулась и побежала вверх по ступеням, радуясь, что в кроссовках с толстыми подошвами ступаю почти бесшумно. В полумраке я не заметила человека, идущего мне на встречу, и на бегу врезалась ему в грудь.