Мое лицо первое

– А ты? – Он усмехнулся, и внезапно я осознала, что мы одни в темном коридоре, а лицо Эмиля снова очень близко от моего – неприятно близко.

Я попыталась отстраниться и почувствовала спиной стену. Блин, как все повторяется!

– Я уже ухожу. – Я попробовала обойти его, но он легко удержал меня.

– А что так рано? Тебе тут скучно? А может… одиноко? – Его рука потянулась к моему лицу, но я отдернула голову.

«Блин, как он меня уже достал!» – мелькнуло в голове.

– Предпочитаю одиночество обществу человека, который избивает собственного младшего брата!

При этих словах самоуверенную рожу Эмиля перекосило, аж желваки на скулах выступили.

– Ты все не так поняла, Перчик. – Он через силу улыбнулся. Видно, все еще надеялся сразить меня своим обаянием.

– Да ну, – прищурилась я. – Надо же, какая я дура, хоть и не блондинка. Думала, ты Дэвида бьешь, а ты, оказывается, его по лицу гладил. А кверху ногами держал, потому что учил брата на руках ходить, да?

Верхняя губа Эмиля вздернулась, обнажая ровные острые зубы.

– Да ты знаешь, что этот заморыш сделал?!

– Дэвид не заморыш! – отрезала я и снова попыталась пройти. Бесполезно. – И что бы он ни сделал…

– Он настучал! – прошипел Эмиль мне в лицо. Капли слюны брызнули на щеку. Я поморщилась. – Снова! Холодная ночка в лагере его ничему не научила.

«Настучал? – мысленно повторила я. – Но…»

– Что? – Парень снова усмехнулся, разглядев недоверие в моих глазах. – Думаешь, этот тихушник не способен быть крысой? Ну, рука-то у него пока не отсохла, в отличие от языка. – Эмиль сложил пальцы так, будто держит невидимую ручку, и поводил кистью в воздухе. – Знаешь, за что его проучили в тот раз?

Я покачала головой. Перед глазами у меня стояла тетрадь, которую Эмиль вминал в лицо Д.

– А я расскажу. – Брат Монстрика склонился к моему уху, и я не оттолкнула его. Я хотела знать. Я должна была узнать о Д. все. – Тогда в лагере пацаны подшутили над одной училкой. Сперли ночью ее одежду вместе с нижним бельем и подняли на флагштоке вместо флага. Ну, утром линейка, все дела, а над двором вместо Даннеброга[12]труселя с лифаком развеваются. – Эмиль жестко ухмыльнулся. – Меня там не было, конечно. Это потом восьмиклассники рассказывали. Так вот. Кое-кто стуканул учителям, заложил всех с потрохами. Мой так называемый брат, – он сказал «брат» с той же интонацией, с какой произносил «заморыш», – в ту ночь снова нассал в постель, проснулся и попытался прибрать за собой. Так что он точно знал, кого не было в кроватях. Вот только не подумал о том, что его тоже видели. – Лицо Эмиля исказила гримаса отвращения. – Все сразу поняли, кто был грязной крысой. А у нас не любят крыс.

Он замолчал, но теперь говорил его взгляд. Внутри у меня снова набух холодный узел.

– Вот почему у нас нет стукачей. За исключением одного тупого говнюка. – Эмиль чуть отстранился и убрал с моего лица соскользнувшую на лоб прядь. – Ведь у нас их нет, верно, Перчик?

Кто-то взвизгнул и рассмеялся дальше по коридору, послышался звук шагов. Не помню, как я выскользнула из-под руки Эмиля, как ухватила куртку, как выскочила на улицу. Немного пришла в себя, уже оказавшись верхом на велосипеде. Ледяной ветер остужал горящее лицо и выступающие на глазах слезы. В спешке нахлобученный велошлем сползал на лоб. Полы расстегнутой куртки хлопали за спиной.

Я хотела было остановиться, чтобы ее застегнуть, когда заметила свет сзади. Велосипедные фонари, несколько. И все приближались ко мне. «Боже, – лихорадочно завертелось в голове, – что, если это Эмиль и его дружки?! Что, если парень решил, что я заложила их учителям или папе?! Что… что они тогда со мной сделают?!»

Паника подстегнула не хуже кнута. Педали бешено закрутились – я забыла переключиться на более высокую скорость. «Быстрей! – подгоняла я себя. – Еще быстрее!» Оглянулась через плечо. Фонари не отставали!

«Блин, – проклинала я саму себя, – ну почему я не позвонила папе перед тем, как выезжать?! Почему поехала одна, не дождавшись хотя бы Аню?! Что теперь? Держаться самых освещенных улиц, надеясь, что встречу каких-нибудь взрослых? Или срезать через мельничный мост, рискуя оказаться на темной дорожке между глухими стенами зданий?»

Как назло, улицы были совершенно пустынны. Еще бы, кому в такое время понадобилось бы высовывать нос из дому? Я свернула к мельнице, надеясь, что ошиблась, что мои преследователи – обычные возвращающиеся из клуба ребята. «Вдруг они просто поедут дальше?»

Одного взгляда через плечо хватило, чтобы понять: фонари свернули на дорожку вслед за мной. Более того, их свет приблизился. Мне показалось, я уже слышу грубый смех, чувствую табачную вонь – один из велосипедистов не выпускал сигарету изо рта. Самого парня я не видела, но различала красный мерцающий огонек, плывущий через мрак.

– Осторожно!

Испуганный вскрик заставил меня снова взглянуть на дорогу. Прямо передо мной выросла приземистая тучная фигура с собакой на поводке. Я едва успела затормозить. Французский бульдог залился лаем. С огромным облегчением я слезла с велосипеда. Как же я была счастлива, что наш сосед слева со смешной фамилией Пост всегда выгуливает своего пса после ужина.

– Добрый вечер! Простите, тут так темно…

– Света здесь вполне достаточно, – недовольно ответил господин Пост, перекрикивая лай. – Если бы кто-то смотрел перед собой вместо того, чтобы ехать затылком вперед, то…

Четыре тени бесшумно пронеслись мимо нас. Под ноги мне упал еще не потухший окурок. Одним из парней, несомненно, был Эмиль. Его победная улыбка, обрамленная капюшоном, все еще плыла передо мной в темном воздухе.

Уже дома, дрожа под теплым одеялом, я поняла: они знали, что я никому ничего не сказала. Это было просто предупреждение. Предупреждение.

12 ноября

Сегодня у нашего класса был медосмотр. Всех по очереди вызывали с уроков к школьной медсестре. Она оказалась морщинистой грымзой, измерявшей рост, вес, проверявшей зрение, слух и всякое такое. Еще она задавала кучу мерзких вопросов, типа есть ли у меня месячные и живу ли я половой жизнью. Это, кстати, еще ничего. На прошлом медосмотре, в шестом классе, бедную Аню спросили, мастурбирует ли она. Аня тогда не знала, что это значит, и ответила да. Потом она, конечно, побежала за объяснением к Кэт. В тот же день Анин фейл стал достоянием одноклассников и пополнил копилку школьных анекдотов.

Кстати, я написала, что к медсестре вызывали всех, но это не так. На самом деле был один человек, которого грымза видеть не пожелала. Угадай с трех раз, дорогой дневник, кто это? Ага, правильно, Д.

– А его никогда к медсеструхе не водят, – пояснила Катрина в ответ на мой недоуменный вопрос. – Помнишь, на прошлой неделе нам бумажки выдавали, которые родокам надо подписать? Так вот, предки Гольфиста каждый раз пишут отказ. Это типа право родителей. Везет же некоторым.

Я лично не считаю, что Монстрику так уж невероятно свезло. У меня чем дальше, тем больше создается впечатление, что Винтермарки-старшие стремятся предельно усложнить жизнь своему сыну, все время обособляя его от коллектива. То физра, то вот теперь это. А коллектив, как известно, не любит тех, кто отделяется.

Возможно, именно поэтому на датском, который стоял у нас последним уроком, произошло то, что произошло.

В школе у нас есть буфет, но покупать в нем еду все время дорого, да и продают только сосиски в тесте, мини-пиццы и булочки с изюмом. Фрукты правда тоже есть, но за какой-то чернеющий банан дерут вдвое дороже, чем в супермаркете – прям жаба душит. Так что большинство берет обеды с собой из дома. В классе у нас стоит холодильник, куда можно положить коробки с ланчем и поставить бутылки с водой, соком, ну или что там у кого.

Кэт рассказывала, что раньше холодильник стоял в коридоре вместе с холодильниками других классов, но потом кто-то повадился таскать оттуда еду. Вора так и не поймали и для лучшего надзора все холодильники перенесли в учебные аудитории. Это действительно помогло: бутерброды и йогурты перестали пропадать.

Естественно, Дэвид, как и все остальные, ставил в холодильник свою коробку с ланчем и бутылку с питьем. Их легко было опознать: и на детском голубом ланч-боксе с полустершимися покемонами, и на пластиковой бутылке из-под «Аква минерале» черным маркером было написано: Дэвид В. Как будто кто-то мог позариться на копеечную тару или бокс, который Мон-стрик, наверное, не менял с первого класса.

Ага, это я до сегодняшнего дня так думала.

Не успела я зайти в класс после перемены и сесть за парту, как Катрина пихнула меня в бок и заговорщицки прошипела:

– Смотри! – Палец с облупившимся черным лаком на ногте ткнул куда-то в сторону среднего ряда парт.

Я покрутила головой. Хм, вроде ничего необычного. Вот-вот прозвенит звонок. Кто-то топает по проходу, кто-то вертится на стуле, кто-то копается в рюкзаке – обычная движуха.

– Да не туда. – Кэт закатила глаза и снова вытянула руку, чуть не задев пальцем мой нос. – На парте Гольфиста. Видишь?

Мои глаза нашли место Д. Сам Монстрик, по обыкновению, где-то болтался, но на стуле лежал потрепанный черный рюкзак, а рядом с учебником по литературе стояла бутылка – та самая, с написанными маркером буквами ид: остальных мне с моего места было не видно. Бутылку на этот раз наполняла не вода, а что-то янтарно-желтое. Похоже, яблочный сок.

– И что тут такого? – пожала я плечами.

Кэт фыркнула с видом человека, который знает невероятно смешную и постыдную тайну и с нетерпением ждет момента, когда наконец можно будет ее раскрыть.

Я снова взглянула на парту Дэвида, обвела глазами класс. Теперь я заметила это. Что-то знала не только Катрина. Аня оживленно перешептывалась с Миле. Тобиас, Еппе и Йонас ржали на заднем ряду. И все нетерпеливо поглядывали то на дверь класса, то на место Д. Что-то явно намечалось, и это что-то не обещало Монстрику ничего хорошего.

«Блин, что еще задумали эти придурки? – подумала я. – Сунули использованный презерватив ему в рюкзак? Налили туда воды? Порвали тетрадь с домашкой?..»

Я снова посмотрела на бутылку с желтой жидкостью, торчавшую посреди парты. И внезапно меня пронзила догадка. «Не-ет, только не это! – простонала я мысленно. – Они бы не посмели! Неужели…»

Все еще не в силах поверить в худшее, я обернулась к Кэт:

– Только не говори мне, что это…

Она схватила меня за плечо, обрывая на полуслове.

В класс просочился Д. Наверное, он думал, что так привлекает меньше внимания, потому не входил в дверь нормально, а проскальзывал боком. А потом так же бесшумно, и ни на кого не глядя, пробирался к своему месту.

На этот раз за передвижениями Гольфиста напряженно следили. Внешне вокруг ничего не изменилось – все так же вяло текли разговоры, скребли по полу ножки стульев, шелестели страницы, – но в воздухе повисло напряжение, которое, казалось, почувствовал даже Монстрик. По крайней мере, он сгорбился больше обычного и скорее заполз на стул, чем сел. Тут он и увидел бутылку.

Класс замер, затаив дыхание. Д. смотрел на бутылку, бутылка смотрела на Д.

– Блин, до него доходит еще дольше, чем до тебя! – прошептала, не выдержав, Катрина. – Вот имбицил!

«Не трогай ее! – мысленно взмолилась я. – Просто не трогай!»

Но Монстрик, вероятно, въехал наконец-то, что его бутылка чудесным образом переместилась из холодильника на парту, да еще и наполнилась новым содержимым. Он протянул к ней руку, поднял и покрутил, как будто хотел удостовериться, на месте ли буквы, составляющие его имя.

Кэт снова схватила меня за руку.

– Щас глотнет! – Ее влажный шепот обжег мне ухо. – Глотнет, точняком. Вот чмо!

Наверное, я должна была что-то сказать, предупредить его. Но на меня снова напал ступор – как тогда, перед стеклянной дверью, когда я видела, как Д. бьют по щекам. Борясь с тошнотой, я смотрела, как парень подносит бутылку к лицу, чтобы рассмотреть поближе содержимое, – и молчала!

Я видела, как застывают его черты, когда до Д. доходит то же, что недавно дошло до меня; видела, как он вскидывает голову и, вместо того чтобы прятать глаза, оглядывает класс. Черный глаз горит неприкрытой ненавистью («Кто?! Кто?!»), голубой полон недоумения («Почему?»).

Монстрик раскрылся, пусть всего на мгновение – показал, что у него есть чувства, что он все еще способен испытывать боль. И стервятники бросились на него.

– Че, Гольфист, яблочный сок не нравится? Разве его тебе не мамочка налила? – подскочил к Д. Еппе. Он перехватил запястье мальчишки, пытавшегося поставить бутылку на парту.

– Че ж ты не пьешь? Может, он слишком кислый? – Тобиас обхватил Дэвида сзади, не давая ему подняться со стула.

– Давай глотни! Попробуй. – Йонас вцепился Монстрику в волосы, чтобы тот не отвернул голову.

– Энергетический коктейль специально для гольфистов. – Морщась от отвращения, Еппе начал откручивать пробку. – Пей давай. Еще добавки просить будешь!

Все это время остальные одноклассники не оставались в стороне. Изобретательную троицу подбадривали смехом, одобрительными выкриками и свистом. Я не сомневалась, что именно эти трое наполнили бутылку мочой. Кто-то столь же находчивый уже вытащил мобильник, чтобы сделать фото.

Мне бы очень хотелось написать, что от последнего унижения Д. спасла я. Но правда гораздо непригляднее. В класс просто зашла учительница по датскому.

Когда открылась дверь, кто-то крикнул: «Земля горит!» Еппе, стоявший спиной ко входу, обернулся. Д. воспользовался моментом. Наверное, хватка державших его парней ослабела. Монстрик рванулся, почти дугой выгнулся на стуле. Злополучная бутылка вылетела из его руки и плюхнулась прямо под ноги нашей датчанки. Вероятно, от удара по пластику пошли трещинки, и сквозь них тонкие желтоватые струйки брызнули на туфли и брюки молодой учительницы. По классу поплыл характерный сортирный запах.

Училка взвизгнула и подскочила на месте подстреленным зайцем. Замерший было класс отмер и взревел, как лохнесское чудовище. Ржали все, кроме учительницы, визжавшей: «Что это?! Кто это сделал?!», Д., скорчившегося на своем стуле, и меня, сгорающей от стыда за всех нас.

Между тем бутылка, из которой вытекала моча, откатилась к доске и там замерла, демонстрируя предательские буквы на боку: Дэв. В нашем классе только у одного человека имя с них начинается, потому Симоне – так нашу датчанку зовут – не потребовалось много времени, чтобы вычислить виновника происшествия.

– Дэвид! – взвизгнула она, притопывая ногами – видимо, сомневалась, стоит ли отряхивать брюки с риском испачкать руки. – Это твое? – Носком туфли Симона брезгливо коснулась протекающей бутылки.

Повскакивавшие с мест одноклассники расступились, спины раздвинулись. Д. сидел, сгорбившись и завесившись волосами; его руки делали что-то под партой – оттуда доносились странные повторяющиеся щелчки.

– Дэвид! – Голос училки взлетел на октаву вверх – ей явно надоело дожидаться ответа.

Монстрик медленно кивнул. Датчанка перевела дыхание.

– Это ты бросил? – спросила она уже спокойнее.

Я глазам своим не поверила, когда Д. снова кивнул. Его судьба была решена – беднягу отправили в кабинет директора.

– Почему он признался?! – выпалила я, как только мне представилась возможность поговорить с Кэт. – Ладно, стучать не хотел, но мог бы ведь просто…

Я хотела сказать «промолчать», но вовремя сообразила, как бы нелепо это прозвучало.

– Гольфист – тупой аутист, – произнесла Катрина так, словно это само собой разумелось. – Разве ты не знала? Аутисты отстойнее даунов, даже соврать не могут.

И тут до меня дошло. Бутылка ведь действительно вылетела из руки Д. Выходит, он ее бросил. Монстрик просто сказал правду. И пострадал за нее.

Это открытие потрясло меня. Неужели Д. не может лгать? Неужели… его считают стукачом из-за этого?

Браслеты из резиночек

– Когда вы работали в Рисскове, среди ваших пациентов не было Дэвида? Дэвида Винтермарка?

Мучивший меня вопрос я задала уже в дверях, не особенно надеясь на ответ. Марианна не имела права разглашать информацию о клиентах. Она сама заверила меня в этом перед началом сеанса – сразу после того как рассказала о своем образовании и профессиональном опыте, подтвердив слова Крис.

Визитка, которую протягивала мне психотерапевт, чуть заметно дрогнула.

– Дэвида направили на лечение в университетский центр в Рисскове? – Женщина покачала седеющими кудряшками. – Значит, он содержался в юношеском отделении судебной психиатрии. А я работала в клинике СДВГ. Корпус «У-два» – закрытый. Боюсь, мы с Дэвидом никак не могли пересечься.

Я кивнула и взяла визитку из пальцев с коротко остриженными, ухоженными ногтями.

– Я подумаю насчет еще одного сеанса. Спасибо вам. За все.

Моя рука уже легла на ручку двери, когда сзади донеслось:

– Чили, постойте.

Я медленно повернулась. Марианна задумчиво смотрела на меня, словно пыталась принять какое-то решение.

– Скажите, вам стало бы легче, если бы вы узнали, как проходила жизнь Дэвида в клинике?

Внутри меня вспыхнувшей спичкой зажглась надежда. Я, как никто, знала, насколько быстро может потухнуть этот огонек и насколько больно он обжигает, если вовремя не разжать пальцы.

– Да, – ответила я, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Намного легче.

Марианна слегка улыбнулась:

– Вы когда-нибудь бывали в психиатрической больнице?

Мы обе знали, что вопрос прозвучал двусмысленно, и я улыбнулась в ответ:

– Нет, никогда.

– Тогда, может, организовать вам небольшую экскурсию? Скажем, в тот же Риссков?

Я всмотрелась в глаза женщины, протянувшей мне путеводную ниточку из мрачного лабиринта, в котором я блуждала последние дни.

– Не слишком ли я взрослая, чтобы стать их пациенткой?

Дурацкая шутка. Дурацкий смех, призванный скрыть охвативший меня страх. Чего я боюсь? Что узнаю себя среди обитателей психушки? Или что смогу убедиться в реальности Дэвида?

Марианна ответила без улыбки:

– Я попробую связаться с моими бывшими коллегами. В какое время мальчик находился на лечении?

– С две тысячи восьмого года. Но я не знаю, как долго.

– В любом случае его должны были перевести во взрослое отделение по достижении двадцатилетнего возраста. Если, конечно, Дэвида не выписали раньше. – Марианна пытливо взглянула мне в глаза: – Учтите, Чили, я не обещаю вам большего, чем краткое посещение центра. И предупреждаю сразу: в закрытый корпус вас не пустят. Доступ туда разрешен только близким родственникам пациентов.

– Понимаю, – ответила я поспешно. – Меня все устраивает.

Лицо Марианны смягчилось. Сеточка морщин вокруг добрых глаз разгладилась.

– Я вам позвоню.

Но первым мне позвонил Генри Кавендиш.

На экране высветился датский номер, поэтому, услышав в телефоне голос с британским акцентом, я удивилась почти так же, как в первый раз. Загадка, впрочем, вскоре разъяснилась. Агент Дэвида прилетел в Данию, чтобы оказать содействие полицейскому расследованию. Не знаю, что должно было изменить его личное присутствие, если панцири уже больше недели не могли отыскать одного человека среди пяти миллионов – а это, между прочим, меньше, чем живет в Лондоне. Возможно, поездка просто помогала ему отогнать те же мысли, какие все чаще непрошено скользили и по краю моего сознания. Что, если полиция не в состоянии найти Дэвида потому, что его уже нет в живых?

– Боюсь, не смогу сообщить вам ничего нового, мистер Кавендиш, – осторожно сказала я агенту. – Дэвид не связывался со мной. Только полиция.

– Мы могли бы встретиться? Пожалуйста. – Просительные нотки в его голосе заставили меня придержать уже вертевшиеся на языке отговорки. Поразительно, как слабость в мужчинах всегда делает и меня слабой.

– Зачем?

– Мне нужно поговорить с вами. Прошу вас, не отказывайте. Я в отчаянии.

– Хорошо, – вздохнула я. Наверное потому, что мне было знакомо это чувство. – Только обещайте, что не будете расспрашивать о Дэвиде.

Немного помолчав, Генри Кавендиш сказал:

– Обещаю.

Я предложила встретиться в кафе «Ангел» в латинском квартале. Популярное заведение вечно кишело туристами, там легко было раствориться в массе людей. К тому же из-за высоких цен шансы наткнуться на студентов сводились к минимуму. Я все еще не ходила в университет, хотя на работе появилась: очень не хотелось потерять место стажера.

Только войдя в светлое помещение со слишком маленькими и стоящими слишком тесно столиками, я сообразила, что забыла спросить у Генри Кавендиша, как он выглядит. Шум многих голосов почти заглушал джазовую музыку. Я стала высматривать одинокого мужчину средних лет, предположительно в костюме. Но агент Дэвида меня опередил.

– Мисс Даль?

Я обернулась. Он оказался высоким, наверное, почти таким же высоким, как Дэвид, только гораздо массивнее. То ли лысый, то ли гладко выбритый череп плавно переходил в короткую шею; покатые плечи обтягивала светло-желтая рубашка поло. Лицо англичанина, белокожее и совершенно лишенное растительности – у него не было даже бровей, – выглядело мягким и обтекаемым. Оно напоминало сдобную булку с двумя крупными темными изюминами-глазами.

– Мистер Кавендиш? – Я вежливо улыбнулась и пожала протянутую крупную белую руку. Она оказалась приятно теплой, сухой и мягкой, под стать всему остальному. Моя ладонь полностью утонула в ней. – Можете звать меня просто Чили. Как вы меня узнали?

– Вы похожи на вашу фотографию. Я занял место вот там. – Он указал на столик в дальнем углу, под картиной с изображением угловатой женщины в бикини и мужчины в зеленом, лежащего на столе, задрав ноги к потолку. Перспектива на полотне была по-детски нарушена. – И кстати, для вас я – Генри.

– Вы видели мою фотографию? – пробормотала я, зигзагами пробираясь мимо развешанных на спинках стульев сумок и пальто.

– С фейсбука, – кивнул англичанин. – Дэвид мне показывал.

Ну, конечно. Найти в соцсети кого-то с таким редким именем и из такой крошечной страны смог бы даже чайник. Пусть даже я выкладывала что-то у себя на странице пару раз в год. Дэвид следил за моей жизнью. Он знал, что я учусь. Знал, кто мои друзья. И что у меня нет парня. Но ему даже в голову не пришло связаться со мной. Почему?

– Честно скажу, в жизни вы выглядите просто восхитительно, даже лучше, чем на фото. – Агент Дэвида по-джентльменски отодвинул для меня стул.

– Боюсь, вам не удастся меня завербовать. Я не заинтересована в карьере модели, – отшутилась я, пододвигая к себе меню.

– Шторм поначалу говорил то же самое, – подмигнул глазом-изюминой Генри.

– Но вам удалось его переубедить.

– О да. Но, поверьте, это далось мне нелегко. – Англичанин улыбнулся собственным воспоминаниям, и кончик его длинного, мясистого носа чуть загнулся книзу.

«А он забавный, – внезапно поняла я. – Такая странная мимика – все как бы немного чересчур. И лицо инопланетянина. Может, потому Дэвид и сработался с ним. Потому что не боялся».

У нашего столика возник молодой парень в форменном бордовом берете и такого же цвета фартуке:

– Ваш заказ. Эспрессо. Какао со взбитыми сливками.

Я удивленно уставилась на огромную чашку с шапкой пены, украшенной шоколадной стружкой.

– Но я еще не…

– Я позволил себе сделать заказ, пока вас ждал. – Крупные белые пальцы Генри охватили кофейную чашечку. Великан, играющий с детским сервизом. – Простите мне эту вольность.

Я потрясенно подняла глаза от какао:

– Вы ясновидящий? Откуда вы знали, что я…

Англичанин покачал головой.

– Шторм, – сказал он так, будто это все объясняло.

– Дэвид рассказал вам, что я люблю какао? – Я просто ушам своим не верила. – И что еще он вам рассказал?

– Только хорошее, – улыбнулся Генри успокаивающе. – Шторм о вас самого высокого мнения.

Замечательно. Великолепно. Я вспомнила, как открещивалась от дружбы с ним при первом разговоре с агентом, и поторопилась склониться над какао.

– И часто вы… – я сделала большой глоток горячей жидкости, смешанной с прохладной пеной, – обо мне говорили?

– Мисс… Чили. – Крупные белые ладони легли на стол, Генри слегка наклонился вперед. – Шторму часто приходилось нелегко, особенно в первый год работы. И когда ему нужно было с кем-то поговорить, он приходил ко мне. Нередко он вспоминал человека, чья поддержка когда-то помогла ему выжить. Кто увидел человека в нем самом. И протянул этому человеку руку. Он вспоминал о вас, Чили.

Я таяла, как шоколадная стружка в горячем молоке. А когда-то ведь была твердой и горькой. Что там говорила Марианна? Чувство вины. Дэвид помнил протянутую руку. И забыл про омут, в котором эта рука почти его утопила. Что это? Тоже форма избирательной амнезии?

– А как вы познакомились с Дэвидом? – Я рассматривала руки Генри. Безволосые, как и его голова. Кольцо на безымянном пальце. Он женат? А поначалу мне показалось, что в его облике и манере держаться проскальзывает что-то гейское. Хотя, возможно, во мне говорят обычные предрассудки. Вон насчет Микеля мы с девчонками ведь тоже ошиблись. – Простите, если задала слишком личный вопрос.