Таинственные психические силы

Мы можем признать, что подсознательные действия ненормальной личности, временно привитой к нашей нормальной личности, объясняют большую часть медиумических письменных сообщений. Мы можем видеть в них также очевидные эффекты самовнушения. Но эти психофизиологические гипотезы не объясняют всех наблюдений. Есть еще кое-что.

Мы все склонны хотеть объяснить все реальным состоянием наших знаний. Перед лицом определенных обстоятельств мы говорим сегодня: «Это внушение, это гипноз, это то, это то». Полвека назад мы бы так не говорили, эти теории еще не были изобретены. Люди больше не будут говорить так полвека, столетие, следовательно, потому что будут изобретены новые слова. Но не будем отвлекаться на слова; не будем так торопиться.

Мы должны знать, как объяснить, каким образом наши мысли – сознательные, бессознательные, подсознательные – могут наносить удары по столу, двигать его, поднимать его. Поскольку этот вопрос довольно неловкий, доктор Пьер Жане трактует его как «вторичную личность» и вынужден прибегать к движениям пальцев ног, к щелчкам мышц малоберцового сухожилия, к чревовещанию и обманам бессознательных сообщников. 20Этого объяснения недостаточно.

На самом деле, мы не понимаем, как наша мысль или мысль другого человека может вызывать постукивания по столу, посредством которых формируются предложения. Но мы обязаны это признать. Назовем это, если хотите, «телекинезом»; но продвинемся ли мы от этого дальше?

Уже несколько лет ведутся разговоры о бессознательных фактах, о подсознании, подсознательном сознании и т. д. Я боюсь, что и в этом случае мы отвлекаем себя словами, которые не слишком-то объясняют вещи.

Я намереваюсь когда-нибудь, если у меня будет время, написать специальную книгу о спиритуализме, изученном с теоретической и доктринальной точки зрения, которая составит второй том моей работы «Неизвестные и психические проблемы» , и которая находится в стадии подготовки с момента публикации этой работы в 1899 году. Медиумические сообщения, полученные диктовки (в частности, Виктора Гюго, мадам де Жирарден, Эжена Ню и фаланстерцев) станут предметом специальных глав в этом томе, – так же как и проблема, в остальном важная, множественности существований.

Я не собираюсь здесь распространяться об аспектах общего вопроса. В этой книге я ограничиваюсь установлением того, что в нас, вокруг нас существуют неизвестные силы, способные приводить материю в движение, как это делает наша воля. Поэтому я должен ограничиться материальными явлениями. Диапазон этого класса исследований уже огромен, и «сообщения», о которых я только что говорил, на самом деле выходят за пределы этого диапазона. Но поскольку этот предмет и предмет психологических экспериментов постоянно пересекаются, необходимо было дать его краткое изложение в этом месте. Давайте вернемся пока к материальным явлениям, производимым медиумами, и к тому, в чем я сам убедился в своих опытах с Эусапией Паладино, которая объединяет их почти все в своей собственной личности и опыте.

Глава 3. Мои эксперименты с Эусапией Паладино

На более ранних страницах этого тома были описаны некоторые из моих более поздних экспериментов с неаполитанским медиумом Эусапией Паладино. Теперь вернемся к более ранним.

Мой первый экспериментальный сеанс с этим замечательным медиумом состоялся 27 июля 1897 года. В ответ на приглашение превосходной и почтенной семьи – Блех, – имя которой долгое время счастливо ассоциировалось с современными исследованиями в области теософии, оккультизма и психологических исследований, я отправился в Монфор-л'Амори, чтобы лично познакомиться с этим медиумом, случай которого уже был подробно изучен М. М. Ломброзо, Шарлем Рише, Охоровичем, Аксаковым, Скиапарелли, Майерсом, Лоджем, А. Де Роша, Дарье, Дж. Максвеллом, Сабатье, Де Ваттевиллем и большим количеством других ученых и ученых высокого ранга. Дары мадам Паладино даже стали предметом работы графа де Роша « Экстернализация мотивации» , а также бесчисленных статей в специальных обзорах.

Впечатление, которое возникает при чтении всех официальных отчетов, не совсем удовлетворительно и, кроме того, оставляет наше любопытство совершенно неудовлетворенным. С другой стороны, я могу сказать, как я уже имел случай заметить, что в течение последних сорока лет почти все знаменитые медиумы присутствовали в то или иное время в моем салоне на авеню Обсерватория в Париже, и что я уличил их почти всех в обмане. Не то чтобы они всегда обманывали: те, кто это утверждает, ошибаются. Но, сознательно или бессознательно, они приносят с собой элемент беспокойства, против которого приходится постоянно быть начеку, и который ставит экспериментатора в условия, диаметрально противоположные условиям научного наблюдения.

По поводу Эвзапии я получил от моего прославленного коллеги М. Скиапарелли, директора обсерватории в Милане, которому наука обязана столь многими важными открытиями, длинное письмо, из которого я процитирую несколько отрывков:

Осенью 1892 года я был приглашен М. Аксаковым присутствовать на нескольких спиритических сеансах, проводившихся под его руководством и присмотром, с целью встречи с медиумом Эусапией Паладино из Неаполя. Я увидел множество весьма удивительных вещей, часть из которых, по правде говоря, можно было бы объяснить самыми обычными средствами. Но есть и другие, возникновение которых я не знаю, как объяснить известными принципами натуральной философии. Я добавляю без всякого колебания, что, если бы можно было полностью исключить всякое подозрение в обмане, в этих фактах пришлось бы признать начало новой науки, чреватой последствиями высочайшей важности. Но следует признать, что эти эксперименты были проведены способом, мало рассчитанным на то, чтобы убедить беспристрастных судей в их искренности. Всегда навязывались условия, которые мешали правильному пониманию того, что действительно происходило. Когда мы предлагали изменения в программе, подходящие для того, чтобы придать экспериментам печать ясности и предоставить недостающие доказательства, медиум неизменно заявлял, что если мы это сделаем, то успех сеанса станет невозможным. Короче говоря, мы не экспериментировали в истинном смысле этого слова: мы были вынуждены довольствоваться наблюдением за тем, что происходило в неблагоприятных обстоятельствах, навязанных медиумом. Даже когда простое наблюдение заходило немного дальше, явления больше не производились или теряли свою интенсивность и свою чудесную природу. Нет ничего более оскорбительного, чем эти игры в прятки, которым мы обязаны подчиняться

Все это возбуждает недоверие. Проведя всю свою жизнь в изучении природы, которая всегда искренна в своих проявлениях и логична в своих процессах, мне противно обращать свои мысли к исследованию класса истин, которые, как мне кажется, злобная и нелояльная сила скрывает от нас с упорством, мотивы которого мы не можем понять. В таких исследованиях недостаточно использовать обычные методы естественной философии, которые непогрешимы, но очень ограничены в своем действии. Мы должны прибегнуть к другому критическому методу, более подверженному ошибкам, но более смелому и более сильному, который используют полицейские и следователи, когда они пытаются выявить истину среди несогласных свидетелей, часть из которых, по крайней мере, заинтересована в сокрытии этой истины.

В соответствии с этими размышлениями я не могу сказать, что я убежден в реальности вещей, которые заключаются под неудачно выбранным названием спиритуализма. Но я также не верю в наше право отрицать все; ибо для того, чтобы иметь хорошее основание для отрицания, недостаточно подозревать обман , необходимо доказать его . Эти эксперименты, которые я нашел весьма неудовлетворительными, другие экспериментаторы, пользующиеся большим доверием и имеющие устоявшуюся репутацию, смогли провести в более благоприятных обстоятельствах. У меня недостаточно самонадеянности, чтобы противопоставить догматическое и необоснованное отрицание доказательствам, в которых ученые с большими критическими способностями, такие как М. М. Крукс, Уоллес, Рише, Оливер Лодж, нашли прочную основу фактов, достойную их изучения, в такой степени, что они посвятили ей годы изучения. И мы обманули бы себя, если бы поверили, что люди, убежденные в истинности спиритуализма, все являются фанатиками. Во время экспериментов 1892 года я имел удовольствие знать некоторых из этих людей. Я был вынужден восхищаться их искренним желанием познать истину; и я обнаружил, что у некоторых из них философские идеи были весьма разумными и глубокими, а моральный облик в целом заслуживал уважения.

Вот почему я не могу заявить, что спиритуализм – это смешная нелепость. Поэтому я должен воздержаться от высказывания какого бы то ни было мнения: мое умственное состояние по этому вопросу может быть определено словом «агностицизм».

Я с большим вниманием прочитал все, что написал на эту тему покойный профессор Цёлльнер. Его объяснение имеет чисто материальную основу, то есть это гипотеза объективного существования четвертого измерения пространства, существование которого не может быть включено в сферу нашей интуиции, но возможность которого нельзя отрицать только на этом основании. Если признать реальность экспериментов, которые он описывает, то станет очевидно, что его теория этих вещей является самой остроумной и вероятной, какую только можно себе представить. Согласно этой теории, медиумические явления утратили бы свой мистический или мистифицирующий характер и перешли бы в область обычной физики и физиологии. Они привели бы к весьма значительному расширению наук, расширению, такому, что их автор заслуживал бы быть поставленным рядом с Галилеем и Ньютоном. К сожалению, эти опыты Цёлльнера были сделаны с медиумом с плохой репутацией. Не только скептики сомневаются в добросовестности г-на Слейда, но и сами спиритуалисты. М. Аксаков, авторитет которого в подобных вопросах очень велик, сам мне сказал, что он уличил его в обмане. Вы видите из этого, что эти теории Целльнера теряют всякую поддержку, которую они могли бы получить от точной демонстрации опыта, в то же время оставаясь очень красивыми, очень остроумными и вполне возможными.

Да, вполне возможно, несмотря ни на что; несмотря на отсутствие успеха, которое я имел, когда пытался воспроизвести их с Эвзапией. В тот день, когда мы сможем сделать с абсолютной искренностью хотя бы один из этих экспериментов, дело продвинется далеко вперед; из рук шарлатанов оно перейдет в руки физиков и физиологов.

Таково сообщение, которое мне сделал г-н Скиапарелли. Я нашел его рассуждения безупречными, и именно в состоянии ума, полностью аналогичном его, я прибыл в Монфор-л'Амори (с тем большим интересом, что Слейд был одним из медиумов, о которых я только что говорил).

Мне представили Эусапию Паладино. Она была женщиной весьма заурядной внешности, брюнеткой, ее фигура была немного ниже среднего роста. Ей было сорок три года, она была совсем не невротична, довольно полная. Она родилась 21 января 1854 года в деревне Ла-Пуй; ее мать умерла при родах; ее отец был убит восемь лет спустя, в 1862 году, разбойниками из Южной Италии. Эусапия Паладино – ее девичья фамилия. Она вышла замуж в Неаполе за торговца скромного достатка по имени Рафаэль Дельгаиз, гражданина Неаполя. Она управляет мелкими делами в магазине, неграмотна, не умеет ни читать, ни писать, понимает только немного по-французски. Я поговорил с ней и вскоре понял, что у нее нет никаких теорий, и она не обременяет себя попытками объяснить явления, которые она производит.

Салон, в котором мы собираемся проводить наши эксперименты, представляет собой прямоугольную комнату на первом этаже, размерами двадцать футов в длину и девятнадцать в ширину; в ней четыре окна, наружная входная дверь и еще одна в вестибюле.

Перед сеансом я убеждаюсь, что большие двери и окна плотно закрыты ставнями с крючками и деревянными ставнями с внутренней стороны. Дверь вестибюля просто запирается на ключ.

В углу салона, слева от большой входной двери, на стержне натянуты две занавески светлого цвета, соединяющиеся посередине и образующие таким образом небольшой шкаф. В этом шкафу стоит диван, к которому прислонена гитара; с одной стороны – стул, на котором размещены музыкальная шкатулка и колокольчик. В нише окна, которое включено в шкаф, находится пюпитр, на котором размещена тарелка с хорошо разглаженным пластом стекольной замазки, а под ней на полу – огромный поднос с большим разглаженным пластом той же самой. Мы подготовили эти пластины из замазки, потому что в анналах спиритуализма часто показывали отпечатки рук и голов, оставленные неизвестными существами, которых нам предстоит исследовать в этой работе. Большой поднос весит около девяти фунтов.

Зачем этот темный кабинет? Медиум заявляет, что это необходимо для производства явлений, «относящихся к конденсации жидкостей».

Я бы предпочел, чтобы ничего подобного не было. Но условия должны быть приняты, хотя мы должны иметь точное представление о них. За занавеской неподвижность воздушных волн находится на максимуме, свет на минимуме. Любопытно, странно, бесконечно прискорбно, что свет запрещает определенные эффекты. Несомненно, было бы не философски и не научно выступать против этого условия. Возможно, что излучения, силы, которые действуют, могут быть лучами невидимого конца спектра, я уже имел случай заметить в первой главе, что тот, кто попытается сделать фотографии без темной камеры, затуманит свою пластинку и ничего не получит. Человек, который будет отрицать существование электричества, потому что он не смог получить искру во влажной атмосфере, будет ошибаться. Тот, кто не поверит в существование звезд, потому что мы видим их только ночью, будет не очень мудр. Современный прогресс в естественной философии научил нас, что излучения, которые падают на сетчатку, представляют собой лишь мельчайшую часть всего. Тогда мы можем допустить существование сил, которые не действуют при полном свете дня. Но, принимая эти условия, главное не быть их обманщиком.

Поэтому перед сеансом я тщательно осмотрел узкий угол комнаты, перед которым была натянута занавеска, и не нашел ничего, кроме упомянутых выше предметов. Нигде в комнате не было никаких признаков скрытого механизма, никаких электрических проводов или батареек или чего-либо подобного, ни на полу, ни на стенах. Более того, абсолютная искренность г-на и г-жи Блех находится вне всяких подозрений.

Перед сеансом Эвзапию раздели и одели перед госпожой Зельмой Блех. Ничего подозрительного обнаружено не было.

Сеанс начался при полном свете, и я постоянно делал упор на получение наибольшего количества явлений, которые мы могли бы получить при полном свете дня. Только постепенно, в соответствии с мольбами «духа», свет был убавлен. Но я получил уступку, что темнота никогда не должна быть абсолютной. В последнем пределе, когда свет должен был быть полностью погашен, его заменили одним из красных фонарей, используемых фотографами.

Медиум сидит перед занавеской, повернувшись к ней спиной. Перед ней стоит стол – кухонный стол из ели, весом около пятнадцати фунтов. Я осмотрел этот стол и не нашел в нем ничего подозрительного. Его можно было передвигать в любом направлении.

Я сажусь сначала слева от Эусапии, затем справа. Я слежу за ее руками, ногами и ступнями, насколько это возможно, личным контролем. Так, например, для начала, чтобы быть уверенным, что она не поднимет стол ни руками, ни ногами, ни ступнями, я беру ее левую руку в свою левую руку, кладу правую открытую ладонь ей на колени и ставлю правую ногу на ее левую ногу. Гийом де Фонтене, стоящий напротив меня, не более склонный к тому, чтобы быть обманутым, берет под контроль ее правую руку и правую ногу.

Освещение полное: большая керосиновая лампа с широкой горелкой и светло-желтым абажуром, а также две зажженные свечи.

По истечении трех минут стол начинает двигаться, балансируя и поднимаясь то вправо, то влево. Минуту спустя он полностью поднимается от пола на высоту около девяти дюймов и остается там две секунды.

Во второй попытке я беру обе руки Эвзапии в свои. Происходит заметная левитация, почти при тех же условиях.

Мы повторяем те же опыты трижды, таким образом, что пять левитаций стола происходят в течение четверти часа, и в течение нескольких секунд четыре ноги полностью поднимаются от пола, на высоту около девяти дюймов. Во время одной из левитаций экспериментаторы вообще не касались стола, а образовывали цепь над ним и в воздухе; и Эвзапия действовала таким же образом.

Итак, кажется, что предмет можно поднять, вопреки закону тяготения, без контакта рук, которые только что на него воздействовали. (Доказательство уже приведено выше, стр. 5-8, 16.)

Круглый центральный стол, стоящий справа от меня, движется вперед без контакта к столу, всегда в полном свете, как будто он хотел бы взобраться на него, и падает. Никто не отошел в сторону и не приблизился к занавеске, и никаких объяснений этому движению дать нельзя. Медиум еще не вошел в транс и продолжает принимать участие в разговоре.

Пять ударов по столу, согласно условности, установленной медиумом, указывают на то, что неизвестная причина требует меньше света. Это всегда раздражает: я уже сказал, что я об этом думаю. Свечи задуваются, лампа выключается, но света достаточно, чтобы мы могли очень отчетливо видеть все, что происходит в салоне. Круглый стол, который я поднял и отставил в сторону, приближается к столу и несколько раз пытается на него забраться. Я опираюсь на него, чтобы удержать его, но испытываю упругое сопротивление и не могу этого сделать. Свободный край круглого стола сам по себе помещается на край прямоугольного стола, но, сдерживаемый своей треугольной ножкой, он не может достаточно очиститься, чтобы на него забраться. Поскольку я держу медиума, я убеждаюсь, что она не прилагает никаких усилий, которые были бы необходимы для этого стиля исполнения.

Занавес раздувается и приближается к моему лицу. Именно в этот момент медиум впадает в транс. Она издает вздохи и причитания и говорит теперь только в третьем лице, называя себя Джоном Кингом, психической личностью, которая утверждает, что была ее отцом в другом существовании и называет ее «моя дочь» ( mia figlia ). Это самовнушение, ничего не доказывающее относительно личности силы.

Пять новых кранов требуют еще меньше света , и лампа почти совсем прикручена, но не погашена. Глаза, привыкая к ясно-темному, еще довольно хорошо различают, что происходит.

Занавес снова раздувается, и я чувствую, что меня трогают за плечо, сквозь ткань занавеса, словно сжатым кулаком. Стул в шкафу, на котором стоят музыкальная шкатулка и колокольчик, яростно трясется, и предметы падают на пол. Медиум снова просит поменьше света , и на пианино ставится красный фотографический фонарь, свет лампы гаснет. Контроль строго соблюдается, медиум соглашается на него с величайшей покорностью.

Около минуты музыкальная шкатулка за занавеской играет прерывистые мелодии, как будто ее вращает чья-то рука.

Занавес снова движется вперед ко мне, и довольно сильная рука хватает меня за руку. Я немедленно тянусь вперед, чтобы схватить руку, но схватываю только пустой воздух. Затем я зажимаю обе ноги медиума между своими и беру ее левую руку в свою правую. С другой стороны, ее правая рука крепко удерживается в левой руке г-на де Фонтене. Затем Эвзапия подносит руку последнего к моей щеке и имитирует на щеке пальцем г-на де Фонтене движение маленькой вращающейся рукоятки или ручки. Музыкальная шкатулка, у которой есть одна из этих ручек, играет в то же самое время за занавеской в идеальной синхронности . В тот момент, когда рука Эвзапии останавливается, музыка останавливается: все движения соответствуют, как в телеграфной системе Морзе. Мы все развлекались этим. Эта штука была испробована несколько раз подряд, и каждый раз движение пальца совпадало с игрой музыки.

Я чувствую несколько прикосновений в спину и сбоку. М. де Фонтене получает сильный удар по спине, который слышат все. Рука проходит по моим волосам. Кресло м. де Фонтене резко дергается, и через несколько мгновений он кричит: «Я вижу силуэт человека, проходящего между мсье Фламмарионом и мной, над столом, загораживая красный свет!»

Это повторяется несколько раз. Мне самому не удается увидеть этот силуэт. Тогда я предлагаю г-ну де Фонтене занять его место, поскольку в этом случае я, вероятно, тоже его увижу. Вскоре я отчетливо различаю неясный силуэт, проходящий перед красным фонарем, но не узнаю никакой четкой формы. Это только непрозрачная тень (профиль человека), которая приближается к свету и исчезает.

Через мгновение Эусапия говорит, что за занавеской кто-то есть. После небольшой паузы она добавляет:

«Рядом со мной, справа, стоит мужчина: у него большая мягкая раздвоенная борода». Я спрашиваю, можно ли мне потрогать эту бороду. На самом деле, поднимая руку, я чувствую, как довольно мягкая борода касается ее.

На стол кладут лист бумаги с графитовым карандашом, в надежде что-нибудь написать. Этот карандаш перебрасывают через всю комнату. Затем я беру лист бумаги и держу его в воздухе: он резко вырывается у меня, несмотря на все мои усилия удержать его. В этот момент г-н де Фонтене, повернувшись спиной к свету, видит руку (белую руку, а не тень), рука видна до локтя, держащая лист бумаги; но все остальные заявляют, что видят только дрожание бумаги в воздухе.

Я не видел, как рука выхватила у меня пачку бумаги; но только рука могла схватить ее с такой силой, и это, по-видимому, не была рука медиума, поскольку я держал ее правую руку в своей левой, а бумагу с вытянутой рукой в своей правой руке, и г-н де Фонтене заявил, что он не отпускал ее левую руку.

Меня несколько раз ударили в бок, коснулись головы и сильно ущипнули за ухо. Я заявляю, что после нескольких повторений мне надоело это ущипывание; но в течение всего сеанса, несмотря на мои протесты, кто-то продолжал меня бить.

Маленький круглый столик, расположенный снаружи шкафа, слева от медиума, приближается к столу, взбирается на него и ложится поперек него. Слышно, как гитара в шкафу движется и издает звуки. Занавес раздувается, и гитару вносят на стол, положив на плечо г-на де Фонтене. Затем ее кладут на стол, большим концом к медиуму. Затем она поднимается и движется над головами собравшихся, не касаясь их. Она издает несколько звуков. Явление длится около пятнадцати секунд. Легко заметить, что гитара парит в воздухе, а отражение красной лампы скользит по ее сияющей поверхности. На потолке в другом углу комнаты виден довольно яркий отблеск грушевидной формы.

Медиум, который устал, просит об отдыхе. Свечи зажигаются. Мадам Блех возвращает предметы на место, убеждается, что лепешки из замазки целы, кладет самую маленькую на маленький круглый столик, а большую на стул в шкафу позади медиума. Заседание возобновляется при слабом мерцании красного фонаря.

Медиум, чьи руки и ноги тщательно контролируются г-ном де Фонтене и мной, тяжело дышит. Над ее головой слышен щелчок пальцев. Она все еще тяжело дышит, стонет и погружает пальцы в мою руку. Раздаются три удара. Она кричит: «Готово» (« E fatto »). Г-н де Фонтене подносит маленькое блюдо под свет красного фонаря и обнаруживает отпечатки четырех пальцев в замазке, в том положении, в котором они были, когда она сжимала мою руку.

Места заняты, медиум просит отдохнуть, и включается слабый свет.

Заседание вскоре возобновляется, как и прежде, при крайне слабом свете красного фонаря. О Джоне говорят так, как будто он существует, как будто это он, чью голову мы видим в силуэте; его просят продолжать свои проявления и показать отпечаток своей головы в замазке, как он уже делал несколько раз. Эусапия отвечает, что это трудное дело, и просит нас не думать об этом ни на мгновение, а продолжать говорить. Эти ее предложения всегда беспокоят, и мы удваиваем свое внимание, хотя и не говорим много. Медиум пыхтит, стонет, корчится. Слышно, как движется стул в шкафу, на котором находится замазка. Стул выдвигается вперед и становится рядом с медиумом, затем его поднимают и ставят на голову мадам З. Блех, в то время как поднос легко помещают в руки г-на Блеха на другом конце стола. Эусапия кричит, что видит перед собой голову и бюст, и говорит: « E fatto » («Сделано»). Мы ей не верим, потому что г-н Блех не почувствовал никакого давления на блюдо. Раздаются три сильных удара, как молотком, по столу. Включается свет, и на замазке обнаруживается отпечатанный человеческий профиль.

Г-жа З. Блех целует Эвзапию в обе щеки, чтобы узнать, не имеет ли ее лицо какого-нибудь запаха (стекольная замазка имеет очень сильный запах льняного масла, который остается на пальцах некоторое время). Она не обнаруживает ничего необычного.

Это открытие «головы духа» в замазке настолько поразительно, настолько невозможно признать без достаточной проверки, что оно на самом деле еще более невероятно, чем все остальное. Это не голова человека, чей профиль я различил, и бороды, которую я почувствовал на своей руке, там нет. Отпечаток имеет сходство с лицом Эусапии. Если бы мы предположили, что она сама его создала, что она смогла зарыться носом по щеки и по глаза в эту густую замазку, нам все равно пришлось бы объяснять, как этот большой и тяжелый поднос был перенесен с другого конца стола и осторожно помещен в руки г-на Блеха.