Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

Сгорбившаяся женщина с длинными власами подметала каменные подступы, неторопливо орудуя растрёпанной метлой. Тропа, ведущая к жилищу Вождей, была единственной облагороженной дорогой: её вымостили булыжником, который поблёскивал глянцевитой чернотой на рассвете и окроплялся небесной кровью на закате. На лицо незнакомки, напевающей за делом какую-то песнь, бросал тень капюшон, ниспавший на её лоб лиственным пологом. Пушистая метла, сплетённая из верёвки и засушенной полыни, скользила по гладким камням, и из-под неё сизыми облаками вылетала пыль.

Когда ветер махнул рукавом и поднял сероватую россыпь с земли, Джейн не сдержалась и чихнула. Пыль нещадно щекотала её нос.

– Как пыльно, – заключила она полушёпотом, понадеявшись, что её тихое возмущение оставят без внимания.

Но она запамятовала, что шла в сопровождении существ, обманчиво похожих на простых людей. Их слух и нюх были так же остры, как у животных, чьим домом была лесная глушь.

– Не пыль это, – с неожиданной радостью пояснила Пурга, тряхнув гривой белых, будто присыпанных мелом волос. На её бескровном лице проступил весёлый румянец, сгладивший углы алебастровых скул. – А пепел.

Джейн вопросительно изогнула брови, поперёк её лба пролегла морщинка, выражающая крайнюю степень озадаченности, и быстро разгладилась, не оставив на юной коже и следа. С первых дней своей жизни Йенифер любила хмуриться, отчего по прошествии многих лет выше её носа обещала появиться неглубокая линия. Она подчеркнула бы непримиримый и капризный характер, но до внешних преображений, вызванных зрелостью, девочке было очень и очень далеко. Она находилась в начале своего жизненного пути, у истоков своих мотивов и побуждений. Судьба переломилась, как прут, согнутый резко, до самого хруста. И что-то точно так же щёлкнуло у Джейн в голове.

– Точно. Неделя до пришествия осталась, – Зарница остановилась, широко раскинув руки, и взмахнула клюкой.

Её расщеплённым концом она начертила в воздухе какой-то символ, который тут же перечеркнула, резко опустив изогнутый жезл вниз.

– Совсем стара я стала, ежели о таком позабыла. Совсем негодна стала, совсем… – сбивчиво запричитала шаманка, растягивая окончания слов. Её глухой старушечий голос сделался неприятно звонким и скрипучим. Натужным. Казалось, что Зарница выдавливала глоткой безутешные изречения и порой гаркала, как хищная птица.

Смоль закатила глаза, Пурга посмеялась в кулак.

– Посторонись, Болотина, – рявкнула Зарница, коснувшись сухощавой дланью плеча женщины, метущей сор, и приблизилась к дверям.

Она занесла свободную руку и постучала четыре раза. Громко, с промежутками в несколько секунд. Затем шагнула назад, обернулась на Болотину, встрепенувшуюся от неожиданности. За делом погрузившись в свои мысли, она не обращала внимания на то, что происходило вокруг. Её глаза, вправду затянутые илом и зелёноватой тиной, беспокойно забегали по сосредоточенным лицам охотниц. Не сразу Болотина заметила девочку, совершенно ей незнакомую. Увидев её, она ахнула, разлепив искусанные, шелушащиеся на ветру губы. Её рот ощерился глубокой пастью, полной острых и кривых зубов. Обычно такое бывало при цинге или других хворях, порождённых хроническим недостатком полезных веществ. Да и сама женщина была болезненно худа.

Джейн вздрогнула, кожей ощутив колкость взора её запавших глаз.

– Что-о за-а прихвостня-я вы-ы сюда-а та-ащите-е? – с трудом ворочая язык, промычала Болотина и встала поперёк тропы, преградив девам дорогу.

Её голос булькал пропавшим киселём затхлых вод. Его пузыри поднимались на поверхность болотной заводи и лопались, наяву звуча кашлем и стонами.

– Не-е пущу-у-у! – Болотина выставила метлу вперёд. Лохмы её растрепались, подобно концу древней метёлки, взвились грязными водорослями и поползли из-под капюшона накидки, расшитой амулетами из целебных трав и скрюченных листьев.

Цыкнув, Зарница оглянулась назад и, яростно пробормотав какой-то заговор, указала клюкой на гневающуюся Болотину. Не хотелось и думать о том, чем закончилась бы их словесная перепалка, если бы тяжёлый засов не вышел из пазов, а прочные двери не отворились, развернувшись деревянным подобием крыльев.

Петли громко заскрипели. Из хижины пахнуло затхлостью, проросшим лишайником и въевшейся в древо сыростью. На пороге заблестел изумрудными пятнами мох.

– Что здесь происходит?

Сильный и властный женский голос прервал накаляющуюся перебранку и прогнал чащобную тишь, задавившую все сторонние звуки своей неподъёмной тушей.

Зарница ударила клюкой о землю и, кое-как разогнув согбенную спину, склонила голову в почтительном жесте. Её глаза, объятые оранжево-красными ореолами, потускнели и затуманились тьмой мутных зрачков. Болотина тут же умолкла, подавившись вдоволь растянутым слогом, закусила сухую губу и до ломоты впилась сморщенными пальцами в шершавую рукоять метлы. Согнав горсть пепла с вымощенной тропы в глиняную чашу, Болотина повернулась к незваным гостям спиной и продолжила мести улицу, завывая нескладную песнь. Теперь стало понятно, почему из её тягучего полушёпота нельзя было вычленить и словечка: фразы сливались в единую какофонию звуков, схожую с горестным плачем метели, одиноко скитающейся по пустым улицам холодными зимними ночами. Когда звенящий морозом воздух узорами проступал на оконных стёклах и снегопад белым пологом занавешивал извечно бодрствующую луну.

Женщину, пробудившейся надеждой показавшуюся в дверном проеме, смело можно было назвать луноликой: её бледное лицо ширилось на жилистой шее фарфоровым блюдцем и лучилось ледяной безмятежностью, свойственной ночному светилу. Она была скуластой и курносой; над её большими глазами неясного цвета не темнели густой порослью брови, ибо их попросту не было, отчего гладкий лоб казался выше, чем был на самом деле. Под нижними веками синели озёра усталости, и в их сизом мраке ветвились фиолетовыми стеблями вены. Не то серая, не то голубая радужка крупных зениц переливалась в желтизне солнечного света и словно мерцала искрами намытого хрусталя.

– Если решили вы побеспокоить меня и моего супруга, стало быть, дело срочное, – оставив темноту клубиться позади себя, женщина окончательно вышла на залитое светом пространство.

Её чёрные волосы масляно блестели в золоте угасающего тепла. Длинными прядями они были заправлены за отвёрнутый ворот мехового плаща, оборка которого широкими и тяжёлыми лоскутами бурого меха лежала на плечах. Обескровленная рука отодвинула край чёрной накидки и вальяжно описала пас. В воздухе тонкие перста очертили всех пришедших и замерли, указав на незнакомую девочку, невесть как вклинившуюся в ряды деревенских старожилов. Длань плавно опустилась вниз и скрылась за коричневой окантовкой плаща.

– Ваша правда, Матерь Луна, – обратилась к женщине Пурга, с трудом обратив на неё взор своих серебристых глаз.

Джейн едва удержалась, чтобы нервно не хохотнуть. Имена местных жителей были очень простыми и предсказуемыми – так она думала, пытаясь хоть как-то отвлечься от проблем, хлынувших штормовым валом.

– Посмею молвить без околичностей, – кашлянув, включилась в разговор Смоль, схватила Джейн за плечи и вместе с ней шагнула вперёд, навстречу неизвестности. – Мы нашли её во время охоты. Долго скиталась и совсем выбилась из сил. От неё несло гарью, ноги стёрлись в кровь. А в задубевших руках лежало ружьё.

– Совестно было нам её оставить, – подхватила Пурга и завела прядь седых волос за оттопырившееся ухо.

Луна внимательно слушала, не порицая, но и не выказывая одобрения. Её уши, поросшие короткой чёрной шерстью, торчали в стороны. Хвост не выглядывал из-под полы плаща.

Бывалая шаманка, сопроводившая нерадивых охотниц и маленькую скиталицу, закряхтела и качнула головой, решив сказать своё слово:

– Этот детёныш слаб и немощен. Проку никакого, из её костей и похлёбки не сваришь, – она покривила губы в ухмылке, сочащейся ядом лукавства. – Но мы отогрели её, выходили. Приключилось с этой девчонкой нечто страшное, здравому уму непостижимое. Одна в лесной утробе она погибнет.

Зарница приложила ладонь с узловатыми пальцами ко впалой груди и поклонилась, как могла.

– С людьми мы не в ладах, и вам об этом известно. Во имя Покровителя, зачем вы осквернили нашу обитель пришествием человеческого отродья?

Глас Луны колючей стужей пронёсся над присыпанной пеплом поляной. Её равнодушная отповедь никого не удивила, лишь слегка пригасила пламя уверенности в прикованных к её величавой фигуре взорах.

– Да где ж это человеческое дитя? – воскликнула Смоль и грубо приподняла волосы Джейн, открыв её остроконечное ухо. – Гляди, гляди сюда. Не знаю, каким образом, но уши у неё вот такие, – она держалась бодро и воодушевлённо и одновременно с этим приглушала внутренний огонь, не позволяя тому разгореться во всю силу.

Луна изумилась. Гладкая кожа на тех местах, где должны были быть брови, собралась двумя аккуратными складками – женщина нахмурилась, поджала губы, с интересом и предсказуемым недоверием воззрившись на девочку.

– Поди-ка сюда, – Луна простёрла руку вперёд и поманила Джейн пальцем, повелев ей приблизиться. – Поведай мне свою историю, – она скользнула пристальным взглядом по лицам межкровниц. – Я, так уж и быть, приму решение.

У Йенифер не было иного выбора, кроме как подчиниться и подойти. Ноги сами понесли её вперёд, к женщине, благосклонно разведшей руки в стороны. Луна словно хотела обнять её, но ледяная безучастность в её глазах отваживала от веры в иллюзию.

– Моя матушка вышла из Авелин, отец – из людей, – Джейн просто говорила, но голос её звучал так безнадёжно и потерянно, будто она оправдывалась за все прижизненные грехи своих родителей, приведшие к её появлению на свет.

Её горло простуженно сипело, на корне языка ощущался горьковатый привкус влажной мокроты. Джейн робела и пригибалась, как воробей, врасплох застигнутый ливневой завесой. Она хотела плакать. Зуд в уголках глаз уже нельзя было стерпеть, за нижними веками набухли прозрачные полосы слёз. Кровавые полукружия воспалённых сосудов залегли под бусинами зрачков, заключённых в ореховую кайму.

Нарыв на сердце вскрылся тонким стилетом витиеватых фраз и закровоточил, Джейн потёрла вспотевшей ладонью свою шею, потом коснулась груди и смяла тёплую накидку пальцами, с силой сжав плотную ткань в трясущемся кулачке. Оцепенение, до дна осушившее переполненную чашу переживаний, схлынуло, заместо себя оставив в груди тянущую опустошённость и зыбкое волнение, которое пустотой раскрылось в страждущем нутре, раззявило беззубую пасть и начало засасывать последние крохи бесстрастности, сдерживающей надрывные рыдания всё это время.

– Право, жили мы хорошо… А потом всё загорелось, и мама…

В карих глазах пламенеющей линией горизонта вспыхнул огонь, жаркой волной пригибающий деревья к земле и обращающий их в жалкие горстки пепла, подобные тем, которые смела в плошку Болотина. Свежий воздух попортил запах гари, выбравшийся из воспоминаний наружу. Заплаканные зеркала стали последним пристанищем бледному лику Сесилии, её посеревшим глазам, что когда-то таили в себе молодость цветущей ольхи. Она заклинала бежать, не оборачиваясь, и обнимала, принося себя в жертву бушевавшему пожару во имя жизни любимой дочери. Сесилия была обречена, Джейн понимала это тогда, сознавала и теперь, снизу вверх глядя на величественную женщину, лицо которой до нелепости напоминало блин. Однако в судьбоносные секунды, растянувшиеся в несколько вечностей, её добродушный лик виделся твердокаменным гончарным кругом.

– Она схуднула резко, поседела… Папенька ружьё схватил и убежал куда-то, мы тоже побежали прочь… – Джейн громко всхлипнула и с мольбой взглянула в серо-голубые глаза, что застыли напротив очагами призрачного хлада. – А потом что-то произошло, что-то убило папеньку… Не помню… – опустив уголки губ, она сморщилась и заплакала. Руками тут же поспешила утереть слёзы, но те упорно катились по щекам, соскальзывали в приоткрытый рот и утопали в меховом вороте.

Отдалённый шум живущей деревни мерк на фоне жалобного плача. Все молчали, даже Пурга не ёрничала. Она помрачнела, упрятала радостный блеск посеребрённых зениц в тени немого понимания и позабытой утраты, ночами приходящей в кошмарных снах и навязчивых воспоминаниях.

Стенания рыдающей девочки ничем не отличались от скулежа брошенного волчонка.

Пурга тоже рано осиротела. Сполна она хлебнула сомнительных прелестей жизни без матери и отца, без их заботы и ласки. Обдуваемый промозглым ветром, её лик заострился и чуть вытянулся, а в сверкающей белизне зениц забрезжила бессильная влага.

– Потом и бедную маму мою… Люди сразили, – Джейн надрывалась в плаче, и её узкие плечи дрожали, как водная гладь, потревоженная штормом. – Я о-одна осталась. Л-людям нет веры, – прорычала она, неожиданно для самой себя ощерив зубы, и захныкала, ощутив боль в покрасневших глазах. Слёзы обожгли щёки, прорезав на них солёные щербины.

Смоль взяла Пургу за руку. Бледные пальцы дрожали. Обе охотницы прониклись услышанной историей, нашли в ней фрагменты, до сердечных спазмов похожие на пережитые ими невзгоды. Людям и вправду не было веры.

Зарница согласно кивнула и четыре раза плюнула через плечо, таким образом выразив своё презрение ко всему человечьему роду.

– Матушка наказала мне по реке вниз бежать… Так я здесь и очутилась… – Джейн утёрла мокрый нос длинным рукавом и отступила назад, не поднимая глаз. Она была опустошена безутешной исповедью и едва держалась на ногах, слегка покачиваясь.

Все замерли в ожидании. Все, в том числе и Болотина, воззрились на луноликую Матерь в ожидании её единственно-верного и неоспоримого вердикта.

– Вижу, ты похожа на нас, дитя. Мы, как и ты, изгнаны и покинуты всеми, – Луна воздела руки к небу, потянулась ими к ярому светилу, пылающему огненным диском в облачной дымке, и её глаза озарились золотистым свечением.

Свет благодатью наполнил её голову, прояснил думы и двумя белыми всполохами разгорелся в серых очах. Показалось, что на мгновение луна сменила солнце, заслонив то своим серебряным ликом, и тучи вокруг неё рассеялись звёздной пылью. Однако лёгкая вуаль ночи спала, и дневное око вновь загорелось в вышине.

– Нас сторонятся, а матерей и отцов наших порицали, как и твоих. Прими мои искренние соболезнования. Твоя утрата чудовищна, – приблизившись к Джейн, Луна коснулась ладонью её влажной от слёз щеки. Изящная рука с тонким запястьем была холодной, но нежной и дарила освежающую бодрость, как молоко, выпитое после беспокойного сна. Её кожа, точно морская пена или белёсый сумрак, была гладкой и бархатистой, поэтому к ней захотелось приластиться. Словно эта женщина, для Джейн чужая и незнакомая, приводила в грешный мир смертных нежность её покойной матери, навеки пропавшей в посмертии.

– Спасибо, – Джейн кисло улыбнулась: ей хотелось отблагодарить милосердную Луну хоть как-то, но сил не хватало ни на слабую улыбку, ни на лёгкий поклон.

Впрочем, осыпать верховную защитницу здешних мест благодарностями пока что было не за что: дальнейший путь Йенифер по-прежнему не был определён.

– Всем вам известно, что детёнышу, лишённому хвоста и клыков, не место среди нас, – Луна отвела воссиявший серебром взгляд от девочки и окинула им всех присутствующих межкровниц, обратившись к ним. – Однако мне должно будет присыпать буйную голову пеплом, ежели я обреку её на мучительную гибель в мёрзлой чащобе.

Задержав взор на сникшей Пурге, она понимающе кивнула и снова посмотрела на Джейн, беспомощную и обнажённую душой в её глазах.

– Дай мне немного времени, дитя, и я найду тебе приют. Но до тех пор живи здесь, в спокойствии и здравии, – уже мягче сказала Луна, водрузив ладонь девочке на макушку.

Она потрепала её волосы и смежила уставшие веки, заставив померкнуть ночное сияние, охватившее синь больших очей.

– Спасибо, – только и смогла сказать Джейн, в неверии подивившись спокойствию на бледном лике.

Её не обнадёживали, ей не лгали. Речи Луны были исполнены чистейшей правды, которой можно было умыться и напиться, как родниковой водой, дарующей вожделенную свободу от жажды.

– Смоль и Пурга возьмут тебя под свою опеку как межкровницы, обнаружившие подкидыша.

Луна выставила ладонь вперёд, дав понять, что возражения не принимаются. Но Смоль и Пурга не думали спорить: они с душевным трепетом и благоговениям приняли обязательство, провозглашённое Матерью. Умелые охотницы не страшились лишнего рта в своей лачуге, тем более из обрывков истории Джейн они могли почерпнуть много интересного. В рутинной бытности и такое было за радость.

– А теперь ступайте все прочь, – Луна сделала шаг назад, во тьму своей хижины, и мрак, словно живой, расступился перед её светлым силуэтом, пропустив вглубь. – Мне следует разбудить мужа и донести до его ушей ваши россказни.

Это было последним, что вымолвила луноликая. Она небрежно махнула рукой, и двери, подчинённые её воле, со скрипом затворились, сомкнув свои створки. Луна исчезла в кромешной мгле. Зашла за тучу.

Джейн позволили остаться. Конечно, селиться в деревушке она не собиралась, а межкровники, испокон веков живущие замкнутыми общинами, не были готовы принять чужачку в свою стаю. Однако обещание Вождей помочь с переправой в иное, более пригодное для жизни бесшёрстного дитя место подкрепляло хрупкую веру в добро и справедливость.

Глава 14

Дни летели друг за другом листьями, сорванными ветром перемен с ветвей древа времени. Незаметно пронеслась пред глазами неделя, прожитая в межкровной общине. Существа, изначально показавшиеся пугающими и опасными, открыли Джейн другую сторону своих обычаев, удивительную и влекущую. Всё было интересно: и пляски посреди ночи вокруг костра, и песни на непонятном наречии, и замысловатые побрякушки да иные диковинки, которые ремесленники и мастерицы, покрывая ушастые головы капюшонами, продавали на большом рынке в далёком человеческом городе. Нравы изгнанников, вскормленных лесом, были жестки и суровы, как и те, кто им слепо следовал. Но Джейн примирилась с яростным пылом, постоянно горевшим в сердечном очаге каждого межкровника и каждой межкровницы. Она больше не боялась своих новых знакомых, наоборот, узнала их получше, умом потянувшись к их охотничьей культуре.

Например, брат и сестра, которых Йенифер по приходе в деревню увидела на крыльце одной из трухлявых лачуг, были обычными детьми, а не хищниками в невинных обличиях. Они были любопытными и непоседливыми, резво гоняли по заросшему чертополохом двору мяч из свиной плоти, мазали друг другу щёки пеплом и заливисто хохотали. Их отец, показавшийся из-за двери в уродливой маске, поклонялся межкровному Покровителю и верно ему служил. Он был не самым расторопным жрецом, который попросту не успел очистить череп от засохших остатков кожи и мяса. Джейн видела, как он прогуливался вместе со своими чадами вдоль покосившихся заборов. Тогда его супруга выбежала из гниловатой избы и, держась окровавленными руками за подол платья, громким возгласом позвала их к столу. Она произнесла пару понятных слов, остальное же затараторила на своём языке, при этом размахивала руками, чтобы её непременно заметили, а её зову вняли.

Тем днём Йенифер, с ног до головы укутанная в тряпьё, изучала окрестности деревни и расхаживала вдоль зыбкого брега Волчьего Языка. Она обернулась невзрачным и серым облаком, сотканным из тканей и меха, дабы её облик ничем не отличался от внешнего вида местных жителей. Названые сёстры и братья передавали из уст в усат слушок о прибытии бесшёрстного и безухого дитя, но никто в подробности не вдавался и не рвался проверить, правдивы ли были сплетни, ибо приближался важный для всей общины праздник – Чествование межкровного Покровителя. Их Покровителя.

Торжество надлежало устроить грандиозное, поэтому все начали готовиться к столь знаменательному событию заблаговременно: кожевники выделывали шкуры, попутно свежуя пойманную дичь; умельцы и умелицы, посвятившие жизнь созданию устрашающих масок из животных черепов, соскабливали с костей мясо и сухожилия, вытравливали на них узоры и символы, заговаривая каждое изделие неразборчивым шёпотом; девы и мужи, отвечающие за приготовление яств, разделывали кровоточащие туши, морившиеся в земляных погребах специально для этого празднества.

Зарница, несмотря на свой почтенный возраст, танцевала с вёрткостью молодухи и резво прыгала, подавая своим ученикам пример. Они не просто плясали, прославляя Всесильного, а репетировали какой-то ритуал, которому должно было пройти в точности до мелочей, без заминок и неурядиц. И глаза старой шаманки пылали азартом: в проведении сего действа она видела своё предназначение. Девушки и юноши, что ей были покорны, с такой же отдачей слушали и запоминали каждое наущение своей наставницы, боясь подвести её и расстроить. Их слаженные движения сливались в невидимую сферу тёмной и очень сильной энергии, главные составляющие коей – шаманка и её прихвостни – были неотделимы друг от друга. Они были связаны не боем барабанов, обтянутых кожей, и даже не танцем, а верой и желанием угодить таинственному Покровителю, которого в межкровном народе называли только так и никак иначе. Наверняка у духа этих мест было какое-то имя, но его не принято было произносить вслух. Или смертные последователи просто не знали, как кликать своё Божество. То могло им и не представиться.

Жизнь и Смерть – сёстры, появившиеся на свет из утробы своей матери донельзя похожими, практически одинаковыми – однажды подозвали Джейн к себе и предложили ей поиграть. Вблизи они казались обычными девочками, просто чуть изуродованными. Шрамы и рисунки, покрывающие их тела, не отталкивали, но заставляли недоумевать. Любопытство, свойственное многим детям, не оставляло Джейн в покое, и она, улучив подходящий момент, спросила у сестриц, почему те выглядели так необычно. Однако Жизнь и Смерть синхронно приложили указательный палец к губам и, не дав новой подруге ответа, рассмеялись. Несмотря на улыбки и искры в ясных глазах, уголки их ртов были опущены вниз, словно пришитые к коже. Присмотревшись, Йенифер увидела в глазах сестёр зачерствевшую обиду и неизбывную печаль. Они не молчали из упрямства. Им было больно рассказывать о происшедшем. Свои переживания упрятали они за радостными ликами и, взяв Джейн под руки, поволокли её вслед за собой. В течение вечерней прогулки девы перебрасывались шутками и уморительными прибаутками, а Йенифер внимала им и тихо посмеивалась, так выражая свою благодарность за долгожданную возможность отвлечься от пережитых мытарств.

При другом раскладе событий Джейн была бы в восторге от своих приключений, но пока что скорбь продолжала травить её душу, и всё время, что горечь утраты притуплялась, обещая не исчезнуть никогда, девочка, как было велено, жила вместе со Смолью и Пургой.

Пусть их изба была кривобокой, с треснутыми окнами и худой крышей, но в ней всегда было тепло, сухо и чисто. Ранним утром охотницы уходили в лес, а по возвращении в свою обитель наводили порядок в горнице, подметали хвойным веником пыль и сор, без страха выгоняя те за порог, и брались за готовку ароматного супа или нажористого рагу. Сырое мясо в компании Джейн они не ели: единожды её уже стошнило от металлического запаха ломтя окровавленной плоти, который задумчиво пожёвывала Пурга, по-царски откинувшись на спинку стула. Пришлось оставить окна настежь открытыми на несколько часов, чтобы кислое зловоние убранной рвоты выветрилось и перестало навязчивым душком тревожить чуткий нюх.

Поэтому теперь в котелке, опущенном в разогретый очаг, булькала сытная похлёбка.

Очередной день поприветствовал сонную Джейн полуденным солнцем. Она тёрла глаза, проспав около двенадцати часов, и сидела за столом, устало подперев голову. После затяжного сна в теле не было и капли бодрости, а в голове гудела пустота. Охотницы уже вернулись с ранней вылазки и вовсю хозяйничали, суетливо хлопоча над обедом да негромко причитая.

На Джейн они не могли нарадоваться: девочка была совсем неприхотливой, рано засыпала и поздно просыпалась, отчего соображать завтрак на неё не было никакой нужды, и подругам удавалось полакомиться излюбленным мясцом, которое они наскоро перехватывали на ходу, пока с песнью углублялись в лесные дебри.

– Уф, – Смоль утёрла взмокший лоб ладонью и, приблизившись к столу, упёрлась в него руками. Садиться она не торопилась: пребольно затекла спина, напряжённые мышцы саднило, отчего хотелось постоять и хорошенько потянуться, что она и сделала, широко и громко зевнув. – Харчи скоро будут готовы. Немного подождём, и всё.

Поправив рукой волосы, Джейн засмотрелась на острые клыки, лезвиями сверкнувшие в разинутом рту, и тоже зевнула, раскрыв челюсти до слёз в уголках сонных зениц. Из каштановой пряди, свесившейся на лицо, выпало перо и медленно, описав круг в воздухе, полетело вниз. Опустившись на край стола, оно было согнано прочь ребром детской ладошки.

– Ты что стоишь? Садись уже за стол, – кивнув подруге, Пурга расплылась в зубоскалой улыбке и поёрзала на стуле, устраиваясь поудобнее. Белый хвост высунулся из-под крепкого бедра и шевельнулся.