Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

Джейн, ослеплённая малолетней наивностью, противилась принятию истины, попирала её, избегая разговоров о преступлениях эльфов Авелин против личности, против самой жизни.

Люди губили невинные жизни по незнанию, из страха за собственных чад. Они были сравнимы со зверьми, яростно оберегающими свои убежища и своё потомство от всего чуждого, непонятного и пугающего. Смерти они обращали во благо, а примитивность свою – в силу, которой сложно было противостоять. Толпы людей, вооружённых пылающими факелами, вилами и ружьями, переломили ход бессчётного количества судеб. Они были неудержимы, как штормовой вал, возвысившийся над лазурной гладью в лунную ночь. Враждуя с эльфами, опасаясь межкровников, сея гибель и разрушения, люди искренне верили в праведность своих суждений, защищали слабых и хворых из своих бесшёрстных стай. Они не сомневались в правоте, воспетой их старейшинами, однако не стремились сжить неугодных со свету.

Увидев кого-то странного, человек первым делом хватался за оружие и начинал обороняться, думая о своей семье. Эта черта была также присуща животному, загнанному в угол.

Люди несли боль, но не представляли столь явной угрозы. Чего нельзя было сказать о приспешниках Авелина.

Идеальные и высокодуховные создания, изолированные от земной черни непроходимыми лесами да острыми шпилями гор, варились в своём котле, воспитывая в себе чувство превосходства и исключительности. В отличие от хар’огцев, они не хотели водиться с другими расами, но и попросту игнорировать их существование не могли. Золотой град обагрялся кровью войн, что не были редкостью во времена Тьмы, когда в Авелинеле правил безумный деспот, ввергнувший во мрак тирании солнечную столицу.

Однако годы шли, с наскоком сменяя друг друга; деспотичные порядки уходили в прошлое, рождая из мглы светлое будущее. Поступившись жестокими принципами и догмами своего предшественника, Иммераль проводил активную политику по восстановлению мира между детьми Авелин, людьми и прочими расами, населяющими необъятные просторы прекрасного мироздания.

Но очарование и ум юного дарования, взошедшего на престол, не развеяли предубеждения вековечных приверженцев прежних общественных устоев. Они клялись новому королю в верности и услужливо соглашались с его предложениями днём, а ночью тайком, будто воры, покидали желтокаменные стены Авелинеля, выбирали из посрамлённых созданий жертв и измывались над ними. Долго, глумливо, беспощадно.

В перечне «недостойных жизни ничтожеств» числились люди, зверолюды, межкровники и некоторые другие малочисленные народцы, объединённые в общины, племена или культы. Самые отъявленные приверженцы радикальной идеи «Господства Чистокровных и Возвышенных» не чурались косо поглядывать даже в сторону хар’огцев, приведённых в этот мир волей Хар’ога – второго Вселенского Сына, брата милостивого Авелина.

Своих водных собратьев авелинцы невзлюбили из-за их равнодушия и снисходительного, лишь отчасти брезгливого отношения к простым смертным. Хар’агнецы всегда были отстранёнными и в раздорах на почве ненависти видели пустую трату времени. В сдержанной манере, им свойственной, они выразили одобрение Иммералю Торонату и поддержали его на первых этапах становления правителем. Это посеяло рознь между старожилами огненного народа и их братьями и сёстрами, укрывшимися на дне Хрустального Озера.

Порой Иммераль был слишком мягок и великодушен, чтобы признать очевидное: его подданные разделились на два лагеря. В первом лагере эльфы возрадовались упразднению противоправных законов вместе с ним, во втором – лицемерили и поносили молодого короля за его же спиной, в лицо жеманно улыбаясь да заливаясь певчей пташкой об уважении и обожании.

Джейн было опасно просто приближаться к златоглавой обители остроухих аристократов. Она нуждалась в признании короля, но пришлось бы из кожи вон лезть, чтобы его добиться, и маленькой девочке такое явно было не по силам. Бесспорно, она отличалась любопытством и прозорливостью, однако в глазах чванливых вельмож предстала бы обузой. Дитя, чью кровь сравнили бы они со сточными водами.

Подойдя к котлу, в котором шипела и булькала наваристая похлебка, Смоль оглянулась на Джейн. Она пыталась понять, было ли в этом детёныше что-то особенное. Внутренний стержень, способный вырваться наружу и пронзить врага в секунды смертельной опасности.

Закалённая огнём и холодом, Джейн выжила. Она была слаба и тщедушна, но, стало быть, и вправду могла на что-то сгодиться в будущем, раз уж Вселенная сжалилась над ней и одарила своим благословением, вдохнув жизнь в оцепеневшее тельце.

Черпак опустился в бульон, позолоченный маслом и травяным соком, утонул в мясной гуще и наполнился сытным супцом. Смоль разлила его по деревянным мискам, постучала половником по краю чугунного котла, стряхнула жирные капли и нетерпеливо облизнулась, вдохнув аромат, от которого протяжно заурчало в животе.

Скромная хибара вплоть до потолка заполнилась въедливым запахом яства. Голодно покусывая губу, Смоль снесла тарелки на стол и положила рядом с ними деревянные ложки. Они слегка разбухли от сырости, властвующей в погребе, и покрылись плесенью, которую Пурга старательно счищала накануне. В бытности своей охотницы столовыми приборами не пользовались, предпочитая отрывать мясо клыками, рвать сухожилия, обгладывать и обсасывать косточки, однако Джейн наверняка повредилась бы рассудком, изо дня в день наблюдая за кровавыми пиршествами, поэтому межкровницы пожалели её истерзанный ненастьями разум и отреклись от привычного уклада своей жизни. Но только на неделю. Ковырять отварную пищу ложкой и глотать маленькие кусочки было весьма утомительно. К тому же, мясо в бульоне теряло свой насыщенный вкус и кровавый смак. Оно делалось менее волокнистым и довольно мягким, из-за чего ныли клыки.

– Как вкусно пахнет, – проворковала Джейн, схватившись за ложку, и зачерпнула немного бульона.

Воспоминания о доме клином вонзились в зеркало действительности, разбив его вдребезги. Оказавшись за столом вместе со своими родителями, Джейн поняла, что снова утонула в бреду, мыслями вернувшись в минувший день. Сесилия готовила обед, и на крошечной кухоньке пахло совершенно иначе, по-домашнему. Стены не источали запах сырого мяса, что разделывалось в лачуге годами; в деревянных потолочных сводах не зияли дыры, затянутые паутиной, которую никто не старался убрать – видать, кое-как сдерживала дождевые капли.

Охотницы усердно корпели над едой, и Джейн понимала, что рагу, супы и другие изыски, отличные от излюбленного мяса, они соображали ради неё, чтобы она, несчастная деточка, не сидела голодной и набиралась сил. Йенифер была благодарна им за проявленное гостеприимство и доброту. Похлёбка пахла чудесно и наверняка обладала приятным вкусом, однако еда, приготовленная материнскими руками, была вкуснее всего. Джейн шмыгнула носом и сдержала колючие слёзы, поняв, что никогда больше не разделит трапезу со своими родителями.

Она поднесла ложку ко рту, подула и скорбно опустила взгляд. В лужице горячего бульона лежал остекленевший глаз, за кремовым шариком которого тянулась красная нить. Не то сухожилие, не то кожа – Джейн не знала, что это, а мёртвое око, сваренное с приправами и мясом, смотрело на неё в ответ.

– Смоль! – воскликнула Пурга, и её сердитый голос оттенило негодование. У неё в голове не укладывалось, как после огреха, связанного с запахом сырого мяса, подруга позволила столь явным потрохам добраться до тарелки их привередливого подкидыша. – Ты куда смотрела?! Снова ведь её напугаешь! – протянув руку к деревянной плошке, Пурга подцепила глаз когтями, впилась их остриями в мягкий шарик, упругий, как яичный белок, и поднесла к своим губам. – Джейн, отвернись-ка. Ты не ешь, так я съем.

Под приглушённые смешки раззадорившейся Смоли Джейн послушно отвела взгляд от Пурги, жадно облизывающей губы в предвкушении лакомого вкуса, и с ехидным прищуром воззрилась на черновласую охотницу, немо спросив о ситуации, ныне происходящей. Та пожала плечами и со смеху крякнула в кулак, когда Пурга надкусила перчёное око, и глазной сок, белёсый да маслянистый, брызнул ей в рот тонкой струёй, запачкал губы и каплями стёк по подбородку. Межкровница скользнула по влажным губам языком, слизала кисловатые жемчужины, протолкнула в клыкастую пасть потускневший глаз, сжала челюсти и прожевала его, не сводя довольного и насмешливого взгляда со Смоли, что прикрыла лицо ладонью, дабы не видеть, как обсасывались перемазанные в соке пальцы.

– О, хорошо пошло, – ударив кулаком себя в грудь, Пурга отрыгнула и показала сверкающие ножи волчьих клыков в диковатой ухмылке.

Смоль шлёпнула себя ладонью по лбу: откровенность названой сестрицы несказанно её удивила. Джейн, нервно улыбаясь уголком губ, возила деревянной ложкой по краю тарелки, размазывая тёмно-бордовую гущу с редкими вкраплениями зелени. Других сюрпризов на дне не оказалось.

Остаток трапезы все трое сидели в молчании. Пурга расправилась с обедом, звучно выхлебав содержимое чаши; Смоль тоскливо кусала черпачок деревянной ложки, скучая по сочным и волокнистым ломтям мяса. Бульон она выпила, а оставшиеся кусочки съестного уписывала всухомятку. Съев всё, она присосалась к краю кружки и сделала большой глоток, нетерпеливо, с жадностью странника, заблудившегося в пустыне, влив в свою глотку душистый чай. Чашка мгновенно опустела, по её стенкам растёкся коричневый налёт, а в приторных остатках плавали сушёные травы.

Джейн отобедала через силу: ей кусок в горло не лез. Костной решёткой вставал он поперёк горла и вязким комком подкатывал к корню языка, намереваясь спрыгнуть с него обратно в тарелку. Не глядя в миску, Йенифер съела всё, что в ней было, и откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. Ослабевший организм начало клонить в сон, она засопела, умиротворённо причмокнув губами, но из дрёмы её вырвал требовательный стук в дверь. Поверхностное дыхание участилось, Джейн встрепенулась, побоявшись повторения трагических событий.

– Не за-а-аперто, – расслабленно протянула Пурга и почесала затылок.

Скрипнули старые петли, дверь резко распахнулась, со свистом влетела в стену и, покачнувшись, замерла. На пороге показалась сгорбившаяся Зарница. Джейн поражённо выпучила глаза, подивившись увиденному: в теле древней шаманки вилась, густела и постоянно росла недюжинная силища. Зато охотницы и бровью не повели, посмотрев на свою вековечную наставницу с вопросом во взорах.

– Девоньки, – прядя изорванными ушами, обратилась к ним старица и распушила рыжеватый хвост, местами посеревший от проплешин, – к Покровителю уж жрецы воззвали. Началось.

Все вскочили со своих мест, как по команде, и, провожаемые пристальным взором старухи, вышли из дому.

Распахнувшись, дверь выпустила на полуденный, степенно сменяющийся вечерними колодками эшафот домашний сумрак, разбежавшийся по углам испуганными мышами. На крыльцо накатывала бесплотным водяным каскадом глубокая, вспучившая свои берега река, в которой сливались в единую грязную толщу не капли, обтесавшие золотую кайму, а межкровный народ, отражённый в смазанном лике безропотного повиновения и одичавшего предвкушения.

Грай по-воинственному радостных голосов реял над скопищем смуглых и натруженных тел, спавшей косынкой ушедшей ночи веял над маковками чёрных, каштановых и седых голов, покачивавшихся в такт неторопливому, но уверенному шагу сотни ног. Ремесленники и мастерицы, охотники и охотницы, шаманки, жрецы и иные приверженцы тайной веры в столь же загадочного Покровителя влачились по залитому солнечными слезами проулку огромной и уродливой сороконожкой, шуршащей бессчётным количеством лапок и пощёлкивающей плоской пастью в поисках желанного насыщения. Шарканье сапог, топот босых ступней, тяжёлая поступь ботинок с толстой и грубой подошвой превратились в бахающий и шуршащий сонм, который напоминал копошение тараканов, залезших под оттопыренную половицу.

В толпе, безликой и ошалевшей, брели плечом к плечу сёстры, помеченные кровавыми перстами двух верных подруг – Жизни и Смерти. Рядом с ними ковыляла женщина в меховом оплечье, что голосила когда-то у костра, заводя воющую мелодию. Под руку она вела межкровницу, которая тоже запомнилась мгновенно прояснившимся глазам Джейн. Тенью, закутанной в неизменный потрёпанный плащ, брела не то женщина, не то девушка, понуро опустив голову. Из всех дев, что тем злополучным днём пели вокруг костра, она была единственной, чьё лицо не удалось приметить. Становилось промозгло и жутко от лёгкой недосказанности, которая могла растаять при малейшем прикосновении к ней: надо было только развеять морок, терновым венцом свернувшийся вокруг сокрытых висков.

– Кто это? – спросила Джейн, настойчиво вцепившись Пурге в руку. Тонкие паучьи пальцы впились короткими ногтями в белоснежное запястье, бугорки ноющих костяшек вздыбились и напряглись.

Зарница повела ухом и прислушалась. Её вид, не по возрасту озорной, задубелый и скованный предельной внимательностью, говорил, что медлить было нельзя, и выражал недовольство секундной заминкой. Огарок красного глаза, зажёгшийся под седой прядью, уколол сребровласую охотницу прямиком в червоточины прикрытых очей.

– Да так. Жрица одна, – наотмашь бросила Пурга, переглянувшись со Смолью. Взор её блестел талой тревогой. – Пойдём-ка. Не хочется, чтоб нас все ждали. Гнусно это, не по-нашему.

Истина, о которой просили девичьи уста, была спешно утаена под удобным предлогом, унесена шествием, ползущим на вымощенную камнем площадь, ныне вновь устланную пеплом, что Болотина собрала, а затем, напитав животной кровушкой, размазала по гладким камням сырой копотью.

Джейн такой ответ не удовлетворил, однако она рта не раскрыла, молча смирившись с вопиющей несправедливостью. Спорить не хотелось: нутро подогревало любопытство, неуёмное и жадное до зрелищных игрищ, плясок и ритуалов, о которых юный ум не помышлял и потому не мог вывести в фантазиях хотя бы примерные наброски грядущего, не имея о чём-то столь диком ни малейшего представления.

– Уж больно ты мала, Джейн. Изнеможешь спросонок и после обедни, пока дойдём, – с высоты своего роста пробормотала Смоль, пригнувшись к заспанной девочке, которая прибилась к их троице голодным и беззащитным щенком. – Полезай мне на плечи. И не боись, они у меня крепкие.

Вековечная шаманка противно кашлянула, приоткрыв сухие губы. Из чёрной щели скрипом дверных петель вырвалось дыхание, предвещающее гневную отповедь.

– Как ты плясать с ношей этакой собралась-то? – Зарница указала расщеплённым наконечником клюки на взволнованную Джейн. – На кой вы её с собой берёте! Знаете ж, что чужачке здесь не место. Уж сегодня точно.

Смоль закатила глаза, руками обхватила онемевшую девчонку за талию и, пригнув голову, взгромоздила её себе на шею. Усадив на широкие плечи, шероховатыми ладонями придержала её болтающиеся ноги за лодыжки.

– Да я так спляшу, что челюсть твоя ворчливая отвалится от удивления, – поправив чёрные пряди, Смоль позволила себе дерзкую, но не обделённую почтением усмешку. – Можешь в этом не сомневаться.

Придержав подругу за локоть, Пурга повела её в бурное течение плотских вод. Джейн вплелась пальцами в копну тёмных волос, чтобы не упасть, и посмотрела вперёд, поверх голов, знаменем возвысившись над грудой бредущих тел.

Вытряхнув из своих зениц искры разворошённого пламени, Зарница сплюнула вязкую слюну себе под ноги и, разразившись недовольным бормотанием, присоединилась к своим воспитанницам, вклинившись в живой поток.

Животные узы, цепями незримыми повязавшие руки тех, кто толкался и кучковался в неустанно бредущем потоке заблудших душ, были так крепки, что не брал их ни топор здравомыслия, ни серп одиночества, избранного прижизненным путём. Все – и отшельники, и краснобаи – объединились, навострив нелепые уши, которые были наградой за смешение кровей. Алые эссенции разных оттенков слились в упаднический нектар и лопались маслянистыми пузырями в костях, жилах и плоти межкровного народа, единого в своих бедах.

Непризнанные и отовсюду изгнанные, кочевали нелюди, шествием влачась по мрачной улице, и их хвосты задирались вверх, из-за чего столпотворение превратилось в канделябр, горящий разноцветными огоньками. Резная подставка с зажжёнными фитилями неслась, пересекая пролесок набекренившихся домов; каждый язычок пламени, опущенный в её чашу, подёргивался и трепыхался, объятый волнительным предвкушением. Джейн тоже была таким огоньком. Янтарной искрой, отлетевшей от мирового костра и растаявшей в лесных дебрях, в которых затерялись и особняком обжились подобные ей: помершие, остывшие, порицаемые и познавшие горечь гонений, тошнотворный вкус яростных слёз и жёлчи, от голода и бессилия вставшей поперёк горла.

Девочка, появившаяся на свет в результате союза эльфийки Авелин и человека, не была одной из межкровников, однако, сидя у Смоли на плечах, слушая хор сосредоточенных дыханий, рыков и грузных шагов, она чувствовала себя частью грядущего действа. Она была с ними, со всеми ними, грубыми, неопрятными, но не обделёнными сочувствием и пониманием. На миг Джейн почудилось, что и у неё из-под волос вылезли треугольные уши, но то был лишь порыв ветра, налетевший на тёмную макушку и хохолком поднявший непослушную прядь. Аккуратные росчерки телесного цвета, отходящие длинными отростками от покрасневших ушных раковин, были на месте. Изяществом, присущим детям Авелина, они напоминали Джейн о матери, о том, что она и вправду существовала, а не была желанным видением, обманом, нагло исказившим сиротливые воспоминания. Сесилия передала своей дочери наследие Солнечного народа, подарила ей частичку себя, продолжая жить памятной чертой в её внешности.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.