Между двух имён. Антология обмана. Книга 1

Освещённый алым мерцанием обжигающих лент, он понял, что в укрытии боле не было нужды. Странное, ниспосланное чьей-то волей пламя не задело его, нарочно обогнув по дуге, однако и двум незнакомцам, явившимся сюда первыми, вреда никакого не причинило: те даже не шелохнулись, увидев одухотворённое светило. Они всё так же стояли на месте, молча наблюдая за происходящим. И впотьмах, разбавленных кровью и оранжевым маревом, Вальтер различил очертания их лиц. После этого гнев поработил его душу. Принюхавшись к вони горелого мяса, он осклабился и твёрдым движением опустил палец на взведённый курок.

Выстрел всполошил всю округу. Поднялись птицы, затаившиеся в той части леса, до которой ещё не добралась огненная стена. Вороньё разразилось в траурном плаче, ворохом чёрных крыльев заслонив побагровевшую луну.

– Мама! – взвизгнула Джейн, едва поспевая за быстрым шагом Сесилии. Она бежала, запинаясь, и похрипывала, кашляя в перерывах между отрывистым дыханием и всхлипами. Голова кружилась от обилия цветов, а горло сдавливало жаром, и почему-то в лёгких было противно, немного липко и влажно, поэтому на подъязычную кость ежесекундно давил мокрый кашель, вырывающийся из маленького рта вперемешку с мокротой.

– Всё будет хорошо, Джейн, – просипела Сесилия, отводя заплаканный взор от учинённого ею бедствия.

Всё, что было ей дорого – лес, защищавший от гонений и преследований; трава, среди которой порой удавалось найти кусточки с ягодами; величественные, благоухающие свежим горьковатым ароматом ели, – погорело. Но иначе было нельзя: Сесилия сочла за долг остановить обезумевших губителей любой ценой, чтобы дать время не только Вальтеру, но и самой себе. Она не уповала на божественную милость, сознавая, что может не пережить эту ночь, однако неустанно неслась вперёд, надеясь спрятать свою девочку, зеницу своего ока и песнь своего сердца. Единственную надежду на то, что в будущем восторжествует попранная справедливость.

– Не отпускай меня и не оглядывайся, – сказала Сесилия, перекрикивая вопли ломающихся деревьев. – Всё будет хорошо!

Волна ядовитого тепла серпом прошлась по сникшей траве, нарисовав горящий узор на изорванном покрове земли. Ель, обглоданная ненасытным пламенем, воззрилась на Йенифер червоточинами в опалённой коре и, заскрежетав обугленными ветвями, грузно повалилась на тропу, подняв столп пыли. Пепел бросился в глаза, лишая зрения, забился под веки, изнутри устлал носоглотку, ощущаясь острой резью. Джейн закричала и отпрянула назад, попытавшись вырвать руку из ладони матери, но Сесилия обернулась и посмотрела на неё так проникновенно, что девочка в ту же секунду обрела худо-бедное самообладание.

В глазах Сесилии стояли слёзы, в прозрачной пелене которых отражался омерзительный огненный лик. Образина, приведённая в мир волей измученной чародейки, обнаружила её пороки и ныне говорила без слов, одной только надменной ухмылкой: «Ты, Сесилия, ответственна за этот пожар. Ты и твоё желание спастись. Стало быть, не веришь ты, что всё предрешено?»

Сесилия в отрицании замотала головой, невольно вступив в диалог со внутренним голосом.

Пламени её измученного сердца было, что ответить:

«Всё кончено».

Последнее слово осталось за ним. Огонь, властвующий и внутри, и снаружи, выбил из грудной клетки надежду, посеяв в ней сомнения. Сесилия не остановилась, продолжила уводить дочь всё дальше в тёмные дебри, но в измученный разум её закралась шальная мысль, погубившая немало судеб: старания, продиктованные лучшими пробуждениями, не имели никакого смысла, ибо хрустальный мирок, как и все его жители до единого, изначально был вложен в костлявые длани Смерти.

– Говорил я тебе: люди – слабое звено в подобных вопросах, – прошипел басовитый голос, принадлежащий одному из сумрачных силуэтов, не задетых огнём очищения. – Взгляни, сколь слабы они и немощны. Гибнут от простецкого заклинания.

Губы незнакомца двигались, и слова эхом разлетались по лесу, как если бы он говорил не просто близ Вальтера, а отовсюду.

– Воистину. На людей нельзя положиться. Убивать они горазды безыскусно: сразу похватали факелы и вилы, – отвечал второй вестник, принёсший горе в эти края, и его бархатный глас с вопиющим спокойствием излагал такие страшные мысли. – Думалось мне, что возьмём дом кольцом и в кратчайшие сроки закончим то, что начали. Но как бы не так.

Его осоловелые, совершенно лишённые жалости глаза светились золотом, уподобляясь оранжево-красным огаркам.

Вальтер не стерпел, выстрелил. И хлопок, взбудораживший лес, ознаменовал падение спесивого жнеца. Мужчина попятился, увидев, как второй незнакомец, придержавший обескураженного собеседника за талию, обратил на него взор. Пуля вонзилась в бок, распоров бледную, усеянную багровыми отсветами кострища плоть. Ныне искры, витающие подле изящных рук, превратились в брызги крови, алым жемчугом рассыпавшиеся по земной твердыне.

Гранатовыми зёрнами катилась смертоносная аль, оставляя бордовые следы на чёрном одеянии, и зияющая дыра, как средоточие рубиновых кристаллов, зияла в утончённом теле, которое не только не обмякло, но и не забилось в конвульсиях. Заря выплескивалась из гнилостной червоточины, уходящей в недра расколотого естества, пурпурное марево хлестало, как родниковый ключ, но предсмертная агония заметно опаздывала.

– Какая дерзость, – твёрдо, без хрипов и неуёмной дрожи, вскидывающей кадык, декламировал сражённый выстрелом хмырь, и рана его, словно у нечестивого, начала затягиваться.

Ельник, объятый пламенем, стрекотал полчищем горящих сверчков, рычал и пищал глотками сотни опалённых зверьков, змеился янтарными тенями по лицам, укрытым темнотой чёрных капюшонов. Разбушевавшееся золото выбелило в гладких сгустках правильные носы и тонкие губы, выразительные скулы, широкими крыльями выпирающие за пределы безликих полотен.

Когда выстрел нашел свою жертву, высокий силуэт пошатнулся, и покров с его головы частично спал, обнажив остроконечное ухо, белым пёрышком вынырнувшее из-под плотной ткани. Окровавленные пальцы тут же схватились за край тёмной материи и накинули её на холёный лик, небрежно завернув вытянутый ушной хрящ. Вычленив из кошмара, ставшего явью, эту незаметную, но чрезвычайно важную деталь, Вальтер пришёл в бешенство. Злоба слепила его, и он поддавался, ведомый ею. На деле всё было проще, чем он думал: по его душу, по души его супруги и дочери пришла не глупая и запуганная чернь, принявшая добрую чародейку за скверную колдунью, а люди, присягнувшие высокородным эльфам. Чванливые изверги ложными речами подчинили умы несчастных горожан своей воле, дабы не пачкать нежные ручонки в крови невинных, и теперь с упоением наблюдали со стороны за творившимся бесчинством.

Вальтер хотел выстрелить снова. Кровь лилась из широкой раны на выжженную землю, заливая её. Крупные капли несли в себе энергию жизни, и почва, впитывая их, покрывалась свежими зелёными ростками, которые тут же слизывало пламя, бросающееся под ноги.

– Уповать на людское здравомыслие – идея заведомо пропащая, – придерживая раненого союзника, незнакомец, заливающийся соловушкой, смеялся, помогая тому подняться. Его ладони, обтянутые кожей чёрных перчаток, покрывала вязкая красная жидкость, пышущая металлическим жаром и противной солёностью. – Впредь будь внимательнее.

Вальтер, обескураженный такой нерасторопностью злонравных путников, выругался, сплюнув густую слюну, и побежал прочь, не чувствуя ни страха, ни ноющей боли в хромой ноге, которую он торопливо подволакивал. Вот уж и впрямь деревянная колодка, а не конечность – устремившись к тропке, уходящей в догорающее лесное нутро, он споткнулся о корень спалённого древа и подвернул лодыжку. Колкая резь пронзила забитую мышцу, прошила её насквозь, но Вальтер не думал останавливаться: почти что прыгая на одной ноге, он минул стены родного дома. Их озарял всё тот же ненавистный алый свет, венозной кровью небес опрокинувшийся вниз, на землю. Огонь пробрался внутрь, без спросу распахнув дверь, и тело его, сплошь состоящее из голодных ртов, глодало кости деревянного косяка и пожирало прелестные, некогда радовавшие глаз наличники. Не пощадила разнузданная испепеляющая плоть и оконные рамы, расписанные неброскими узорами. Пламя хлынуло в избу неудержимой волной, накрыло магматической пеной стол, за которым совсем недавно обедала вся семья, затекло на узковатую кровать маленькой Йенифер и надвое перекусило супружеское ложе, похрустев деревянными ножками, изголовьями, подпорками и изножьями. Перьевые подушки вспыхнули и взорвались, рассеившись искрами. Перья, зажжённые огненной клюкой, тлели и растворялись в воздухе, пеплом оседая на покоробившемся полу, доски которого грызло не знающее меры пламя. От уютной обители вскоре должно было остаться одно пепелище – исполненный боли крик, напоследок отпущенный в пустоту.

Вальтер мельком взглянул на горящий дом, но злые слёзы всё же обожгли его воспалённые зеницы. Выродки, возглавившие толпу нелюдей, возомнили себя божествами. Они вершили правосудие над непокорными, над теми, кто не попал под их угодливые взоры. Они выносили смертные приговоры, основанные на пустых домыслах и жалких, отвратительных убеждениях. Но Вальтер не был бы собой, если бы смиренно взошёл на эшафот. Нет, для себя он решил, что утащит вслед за собой как можно больше людской пакости, если сгинуть в утробе огненной или пасть от руки эльфийских палачей будет суждено. Он собирался биться до последнего вздоха, до последней капли крови, плещущейся в его искалеченном теле.

Некоторые из людей, подговорённых ополоумевшими эльфами, уцелели. Покрытые ожогами и язвами, они выбирались из-под завалов, поднимались на ноги и бежали вслед за Вальтером, размахивая топорами и вилами, подобно безрассудным вурдалакам, которыми руководила первобытная жажда крови.

Он был вынужден охотиться на своих собратьев по жизни, по вере, но не по чести, ибо в тварях, таившихся за очеловеченными масками, оной отродясь не было. Вальтер отстреливался, и пули, с громовым хлопком выплюнутые дулом его ружья, раздирали широкие грудные клетки. Взрывались сердца и рёбра, и верные гончие юродивых, возомнивших себя судьями, валились ничком, даруя охотнику время, платой за которое были чужие жизни и грязь, навсегда прилипшая к рукам Вальтера. Умерщвляя животных ради пропитания, он не чувствовал себя убийцей, но теперь, забивая навьюченный скот остроухих проныр, он почитал себя за существо, ничем от них не отличающееся. И осознание этого изводило до омерзения.

– Держись подле меня, Гискард, – учтиво попросил неизвестный, обратившись к своему пособнику, Гискарду, в чью плоть врезалась обжигающая дробина. – Думаю, мне стоит сопроводить наших послушных щенков. Иначе они могут упустить добычу, – вожделенно прошептал он, зажимая ладонью рану в чужом боку.

Гискард, скрывавшийся в тени чёрных облачений, кивнул. Рана, от которой человек пал бы, вдоволь настрадавшись перед смертью, не доставляла ему никаких неудобств.

– Будь осторожен. Не наследи и ничего здесь не заляпай, – раненый жнец ухмыльнулся. Его взор был прикован к кровоточащей расселине, образовавшейся во плоти. Её медленно, но верно сшивали и стягивали золотистые нити благого свечения.

– Дражайший, огонь повсюду, – хохотнув, заключил незнакомец, чьё имя не было известно. А если бы и слетело ненароком с уст Гискарда, так ничего бы не прояснило. Да и значение имело бы ничтожно малое. – Он всё очистит. Своим гневом эта глупышка облегчила нам работу.

Скрипнули высокие кожаные сапоги, переливающиеся блеклыми цветами, словно иссиня-чёрные перья ворона. Неизвестный переступил с ноги на ногу, помог собеседнику прислониться к древу, не тронутому огнём благодаря сиянию, сосредоточившемуся вокруг эльфийских фигур.

– И то верно, – необычайно живо для сражённого пулей существа отвечал Гискард. – Видать, наши псы сильно её напугали.

– Право, я думал, что она спит, – с досадой пролепетал его помощник. – Кто ж знал, что её бессонница мучит.

– Не кручинься. Напуганная лань всегда резче скачет, – умудрённо протянул Гискард, ощерив зубы во мраке свисающего капюшона.

Эльфы рассмеялись, вторя друг другу. Их бархатные голоса слились в волну сардонического хохота, исходящего из самых недр прогнивших душ. Но их диалог не длился долго: стукнули каблуки, прочертив полосу на обданной жаром земле, и палач, которого не настигла охотничья ярость, пошёл к дому, вспыхнувшему, как птичий пух.

Красно-жёлтое свечение вырезало на его губах злорадную ухмылку. Пела и смеялась порочная душонка, через замутнённые сладострастием и властолюбием очи наслаждаясь открывшимся зрелищем. С пеплом и копотью вырывалась она наружу, оттиском победоносного торжества запечатлевая вид пылающих стен в памяти. Бесчестный отрок Авелина простёр руку к кострищу и позволил магическому огню, призванному отогнать его прочь, облизать ладонь и прикусить тонкие пальцы сквозь гладкую ткань перчатки.

– Ждите моей команды, – заискивающе, но не безвольно обратился он к своре гончих, посаженных на незримые цепи, и хмыкнул, увидев недоумение в маленьких и глуповатых глазёнках низшего сброда. – Я позову, если вы мне понадобитесь.

Незнакомец залихватски перебирал пальцами воздух, и всполохи чистого света мерцали между ними, словно ноты, пробуждённые щепетильными прикосновениями пианиста.

– Уясни-ка одно, элпф-ф, – небрежно прошипел высокий широкоплечий человек и хрипло посмеялся в ровную дорожку усов, порослью колючих волосков чернеющую под носом. – Я и мои люди не будем довольны, если вы, остроухие, с нами не рассчитаетесь. Или если попытаетесь соскочить, прикончить кого-нибудь из нас. Знаю я эти ваши штучки, – мужчина окинул свою братию борзым взглядом, и его прихвостни, обожжённые, но взбудораженные обещанными богатствами, издали боевой клич, синхронно пронзив небеса топорами и вилами.

– Будь моя воля, я бы и вовсе обошёлся без вас, однако мне приходится мириться с некоторыми… обстоятельствами и поддерживать, – незнакомец рвано выдохнул и, судя по затянувшемуся молчанию, закусил губу, – абстрактный нейтралитет. У нас с вами общий враг – эта ведьма. Вам уже довелось воочию лицезреть её способности.

Предводитель шайки людей, поступившихся своей человечностью ради наживы, покачал головой и низко гаркнул, расплывшись в сальной ухмылке.

– Так все ж вы, остроухие, магические отродья, – нахально протянул он и зачесал назад каштановые волосы, припорошённые пеплом. В алом свете короткие пряди казались охристыми, почти что красными. – Ну да ладно. У меня тоже козырь в рукаве имеется. Будь добр, держи у себя в памяти, – подступив ближе, мужчина по-хозяйски похлопал эльфа, закутанного в чёрную плащёвку, по плечу.

Тот не стерпел фамильярства, отшатнулся назад под дикий гогот неотёсанных мужиков, которым было весело и потешно наблюдать за смятением фиглярского жнеца.

– Руки, – прорычал плутоватый отрок Авелина, осклабившись во мраке ниспадающего на глаза капюшона. – Не я ответственен за гибель твоих людей, а огонь, насланный этой стервой. По окончании я с вами рассчитаюсь, будь спокоен.

Он брезгливо отряхнулся, сбил с плеча древесную труху и мелкие комки копоти, всем своим видом показав презрение и неуважение по отношению к людскому роду. Он работал с низшими и порочными из нужды и своего удобства, оттого и не видел в этом ничего зазорного, пусть червь сомнения и прогрызал дыры в сладковатом плоде разума.

То, на что пошёл эльф, было во благо. Он должен был излечить порочный нарыв, вскрывшийся на девственно-чистом теле благородного народа Авелин. Но не одним желанием покарать нахалку, поправшую честь своей семьи ради союза с человеком, подкреплялись его намерения. У незнакомца и впрямь были личные счёты.

Простившись с главарём банды, члены которой кровью вписали свои имена в это дельце, он побежал вслед за Вальтером, держась околицей. Поступь злонравного странника была мягкой и лёгкой, его шаги заглушали стоны снедаемых пламенем елей. Он затаился, чёрным пятном влившись в ближайшую тень, и принялся ждать рокового момента, когда охотник утратил бы бдительность.

Вальтер не знал, что сам направил хищника по нужному следу. Всё это время он был приманкой.

– Папа! – осипшим голосом позвала Джейн, обратив на своего отца остекленевший, затянутый белёсой пеленой взор.

Её глаза, налитые спелостью бордовых черешен, померкли: коричнево-малиновый цвет перешёл в медный. Слёзы, набрякшие горькими жемчужинами, разбавляли яркость тёмно-оранжевой радужки.

– Иди сюда! Скорее! – птичкой трепыхаясь в крепких объятиях матери, девочка рвалась вперёд, к отцу. Она хотела прижаться к его груди и разрыдаться, забыться в тепле его рук. Исчезнуть.

В груди Вальтера засаднило, протяжно и заунывно потянуло. Жилы его каменного сердца защемило, связало тугим узлом; червоточина, зияющая в нём, заполнилась сладким мёдом любви и семейного счастья. Вальтер осознал, как был не прав, понял, что до сих пор влюблён в свою очаровательную жену, как наивный и самонадеянный юнец, заворожённый красотой прекрасной девы. Он был нахален и глуп, когда заигрывал с эльфийкой, которая была на множество десятков лет старше него, но внешностью своей давала фору всякой краснощёкой девушке, рождённой в каменных лесах человеческого града.

Вальтер слабо улыбнулся своей дочери, впервые за долгое время сощурил глаза добрыми полумесяцами. Неглубокие морщинки лучами прорезали кожу в уголках его зениц. Губы дрогнули. Готовый заплакать, он сделал шаг навстречу Сесилии и Джейн, не обращая внимания на хаос, творящийся вокруг.

Как же сильно он их любил.

Несколько метров отделяло Вальтера от его семьи. Однако судьба подтасовала карты, выбросив туза – из темноты к мужчине бросилась тень, шелестящая длинным плащом и широкими рукавами мрачной накидки, похожей на те, которые обычно носили тёмные ритуалисты.

– Вальтер! – не своим голосом закричала Сесилия, раздирая глотку в кровь, но знойный ветер, прошедшийся поверх острых кольев пожарища, подхватил её возглас и унёс прочь, пеплом рассеив над бесплодными землями.

Средоточие первозданной энергии солнц обвило руку, облачённую в чёрный рукав и кожаную перчатку, до локтя, плотно обхватило её, впилось в плоть, спрятанную под матовым полотнищем ткани, и разгорелось, рассеяв пламенные иглы по всему своему изгибу. Горячая лоза сверкала, как золотой самородок, и слепила жёлтыми отблесками заплаканные глаза эльфийки. Чудовищная сила, заключённая в узкий поток золотистых искр, навсегда отпечаталась в отрешённом взгляде Сесилии. Она была беспомощна и уязвима пред ликом смерти, несмотря на свою давнишнюю веру в обратное. Её руки обессилели. В изящных пальцах бился слабый ток крови, а лицо, постаревшее на несколько лет, бесцветное и сухощавое, было искажено страхом. На впавших щеках судорожно играли желваки: Сесилия сжимала челюсти, не обращая внимания на зубной скрежет, ибо хотелось ей выдавить из своего ничтожного тела хоть что-то, хоть малую толику необоримой магии, принадлежащей ей когда-то.

Но судьба не смилостивилась над ней: былые силы не удалось бы возвратить вовек, и единственное, на что сгодилась Сесилия в этой неравной схватке – устроить пожар, погубивший неисчислимое количество растений и зверей, которые не имели никакого отношения к вероломству, творимому палачами. Она была ничем не лучше убийц, пошедших на злодеяние.

Всё случилось быстро. Незнакомец в чёрной, как ночь, мантии сжал кулак, огненный хлыст крепче стиснул его руку и со свистом рассёк воздух. Вальтер вновь взвёл курок, наставил дуло на неприятеля и яростно зарычал, возжелав его крови. Но выстрел не прозвучал.

Плеть, обагрённая цветами позднего зарева, взорвалась ослепляющим пламенем, которое кислотно-жёлчным сиянием разлилось по воздуху, по мглистому небу, заслонив собою луну. Конец воспылавшей лозы хлестнул Вальтера по лицу с такой силой, что тот пошатнулся и отступил назад, выпустив ружьё из рук. Ударная волна стихийной мощи отбросила оружие к ногам Сесилии, та едва успела увернуться, чтобы твердокаменный ствол не раздробил ей ступню.

Им нужно было бежать дальше. И Сесилия побежала, оставив своего мужа. Побежала, захлебываясь в безумном вопле и плаче, ибо в последний момент увидела, что сталось с Вальтером. С её вспыльчивым, но извечно любимым супругом, которому давала она клятву быть с ним и в горе, и в радости. До тех пор, пока смерть не разлучит их.

Плеть, сотканная из златой канители солнечных лучей, стесала мужчине лицо. Эльфийка сначала не поняла, что произошло, а потом увидела, как он, пошатнувшись, схватился руками за голову и закрылся от мирского жестокосердия. Вой ужаса встал поперёк горла, когда Сесилия узрела, что на одной руке мужа, той самой, которой тоже коснулся хлыст, боле не было трёх пальцев. Кровь стекала по изувеченной длани, указательный и безымянный пальцы были вырваны с корнем и отброшены прочь, на их месте белели алые обломки костей; большой же висел на клочке плоти, переходящем в мозолистую ладонь. Вальтер содрогнулся и тут же обмяк, его изуродованная рука отнялась от лица, и Сесилия явственно ощутила тошноту, давящую на подъязычную кость. Она не слышала крика своего дражайшего мужа, так как уши заложило от шума падающих древ, воинственной песни огня и свиста горящей плети. Она не слышала, но Вальтер точно кричал. И эльфийка благодарила Авелина за то, что тот пощадил её, позволив не слышать, как булькающие вопли вырывались из кровоточащей дыры, некогда бывшей ртом. У Вальтера не было лица. Не было глаз, не было рта. Носа тоже не было. Его мужественный, широкоскулый лик, который так любила целовать Сесилия, превратился в месиво из хрящей, костей и кожи. Тошнотворно запахло палёным мясом. Из заполненной жидким пурпуром глазницы сочилась расплавленная белёсая жижа – лопнул, не уцелев, левый глаз. Правый же утонул в чёрной расщелине век, наплывших на оголённую дыру в черепе. На месте носа с небольшой горбинкой, искусно подчёркивавшей волевой характер Вальтера, зияли отверстия, чуть вытянутые кверху. Они шкварчали, с трудом захватывая воздух, и надували кровавые пузыри, стоило изуродованному телу просвистеть вспоротой грудиной ещё один рваный вздох. Обветренные губы, которых Сесилия трепетно касалась кончиками пальцев и которые страстно кусала по молодости, бордовой лентой болтались на оторванной нижней челюсти. Та, вывернувшись и блеснув порозовевшими от крови зубами, держалась только на лоскуте почерневшей кожи. Ухо обуглилось, завернулось.

Вальтер промычал что-то, чавкая разорванным ртом.

То, как он упал, наконец-то отмучившись, эльфийка не увидела. В беспамятстве она подхватила ружьё и, стиснув ручонку дочери до хруста в маленьких пальчиках, ринулась вперёд, утаскивая её вслед за собой.

Зажмурившись, Джейн не стала свидетельницей жестокой расправы над Вальтером – простым человеком, бравым охотником и хорошим отцом. Но по крикам Сесилии, по запаху крови, отравившему раскалённый воздух, по визгу пылающего хлыста она поняла, что папы больше нет. Что-то оборвалось внутри. Нечто чрезвычайно важное было утрачено навсегда. Мечтам о рыбалке близ Хрустального Озера и походе на настоящее охотничье стрельбище не суждено было сбыться, ибо во всех детских желаниях, которые могли претвориться в жизнь, теперь отсутствовал самый главный и незаменимый элемент – Вальтер. Вальтер, чьё изуродованное тело лежало поодаль, обречённое сгинуть в разинутой пасти подступающего пламени.

Не помня себя от скорби, Сесилия бежала и криком поторапливала Джейн. Та повиновалась, нисколько не страшась командного тона матери. Так было надо.

Магический огонь, раззадоренный безграничной свободой, бушевал, словно шторм, колышущий морские воды: волнами накатывал на ели и кустарники, жгучими струями лился с небес на землю, разнося по округе плачь стихии, её замогильный вопль, которому аккомпанировали шумные дыхания запыхавшихся беглянок и древесный треск.

Мысок ботинка, испачканный в травяном прахе, легонько ткнул ногу растерзанного мертвеца. На розоватых губах взыграла улыбка: убедившись в смерти докучавшего охотника, что выступал в роли надоедливой помехи, обыденно словоохотливый незнакомец растерялся, не способный выразить своё восхищение. Бордовый, алый, изысканный багровый и простой, однако не менее элегантный красный цвета воплотились в изорванных плетью останках.

– Зря ты на неё позарился, очень зря, – прошептал эльф, будто бы испугавшись, что пылающие кроны подхватят его слова и понесут дальше, передавая следующим обожжённым ветвям.

И так до тех пор, пока послание не достигнет ушей Сесилии, одурманенной призрачным шансом скрыться в гуще хвойника. Надежда ускользала от неё, одурачивая. Иллюзорно она приближалась к страждущей эльфийке, манила её к себе, неотвратимо завлекая в ловушку.

– Она была тебе не по зубам. С самого начала, – благодушно приподнимая брови, жнец насмехался над телом, распростёртым на очерствевшей земле. Он равнодушно смотрел на свёрнутую, держащуюся на жалких лоскутах кожи челюсть. Усмехнулся с едкой иронией, приметив язык, галстуком вывалившийся из разорванного рта.