Обнаженное и Сокровенное

Это продолжалось минут пять, в течение которых Евлампий случайно уронил на пол цветочный горшок и чашку с остатками кофе, частично сорвал штору, больно ударился коленкой о спинку дивана и пару раз наступил Василисе на лапу.

В конце концов, голубь, беспорядочно кружа по комнате, подлетел к журнальному столику и, каким-то образом выдернул из канцелярского прибора, стоящего здесь же, несколько бумажек с записанными на них телефонными номерами. После чего он все-таки вылетел в открытое окно.

– Ну, начудил! – развел руками Евлампий, разглядывая комнату после внезапного вторжения непрошенной птицы, но в этот момент его кошка Василиса подошла к одной из бумажек, которые выдернул голубь из общей стопки, и которая единственная из всех упала со стола на ковер. Мяукнув, кошка стала царапать ее лапой. После нескольких ее таких движений, бумажка перевернулась, обнаружив написанный на ней номер телефона.

Открыв от удивления рот, старец взял бумажку, на которой его размашистым почерком было написано: Андрей. Тел. 88-77-34.

***

Когда раздался телефонный звонок, Андрей только вошел к себе в комнату. Расстегивая на ходу мокрую от весеннего дождя куртку, он взял радиотелефон со стола и приложил к уху.

– Але.

– Семинарист Андрей? – прозвучал в трубке знакомый надтреснутый старческий голос. – Это Евлампий тебя беспокоит. Мир тебе.

– А-а, отец Евлампий! С миром, с миром.

– За этот вечер я уже раз пять пытался до тебя дозвониться. Тебя что, дома не было?

– Да, я только вошел. Вы бы мне на сотовый позвонили.

– Ты же знаешь, что я еще старой закалки. Не понимаю я эти ваши современные штучки. Ты, лучше, послушай. У меня здесь такое произошло!

Евлампий рассказал историю с голубем.

– Так вы звоните мне потому, что на этой бумажке был мой номер телефона? – Удивленно спросил Андрей.

– Ну, да. А чего бы я названивал тебе в первом часу ночи? Я просто уверен, что это какой-то знак свыше. Извини, но я свою кошку знаю. Она сроду себя так никогда не вела.

– А зачем я, собственно говоря, понадобился? – растерянно спросил молодой священник.

– Я думал, это ты мне скажешь, зачем я тебе нужен. Я себе, понимаешь ли, спокойно пил кофе, никого не трогал. Ко мне, ни с того ни с сего, врывается это крылатое чучело и начинает здесь летать, как у себя дома. Потом он из целой пачки листочков с разными заметками и записками каким-то образом цепляет одну-единственную бумажку с твоим номером, роняет ее посреди комнаты и улетает, а моя Василиса подходит и переворачивает ее. И что ты на это все скажешь?

Тут Андрея осенило.

– Отец Евлампий, так может, нам нужно к вам за помощью нужно обратиться?

– Во-во, я это и имею в виду. Я тебе, наверное, для чего-то нужен, если Бог захотел, чтобы я тебе позвонил?

– Да-а! – Семинарист был весьма озадачен. – Я бы, пожалуй, сам никогда на вас не подумал.

– Не подумал, не подумал… Ты давай, выкладывай, в чем дело. А потом мы уже будем думать. Время за полночь, а он думает.

Евлампий никогда не отличался особенной вежливостью.

Андрею ничего не оставалось делать, как рассказать настоятелю монастыря о своем разговоре с Эдиком.

Священник слушал, не перебивая. Иногда он глубоко вздыхал, или по-старчески кряхтел и покашливал. Когда семинарист закончил, он еще какое-то время шумно дышал в трубку, а потом глубокомысленно сказал:

– Я сразу понял, что это неспроста. Не мог такой парень, как Эдуард, заняться дешевым флиртом. А когда выслушал эту девушку, почувствовал, что она ему точно от Господа. – Евлампий глубоко вздохнул и спросил. – Значит, ты хочешь, чтобы я повенчал его и благословил их брак?

– Если бы не ваш звонок, отец Евлампий, я бы не осмелился к вам обратиться.

– А к кому бы ты обратился, интересно?

– Да, в том-то и дело, что не к кому.

– Конечно! Все боятся Макария, как огня? Вот ты, если бы был уже священником, ты бы пошел против воли благочинного? Ты же, насколько я знаю, для Эдика самый близкий друг?

Евлампия всегда уважали за его честность и прямоту.

– Думаю, что нет.

– Вот именно! И я тебе говорю, что, если ты, его лучший друг, не решился бы на это дело, то тем более никто другой не решится. Так что, пришлось бы ему либо забыть про свадьбу, либо отказываться от священства. Так-то вот.

– Что же делать, отец Евлампий?

– Что делать, что делать? Спать ложись. Утро вечера мудренее. А я завтра позвоню… хотя дело и так ясно. Кроме меня защищать и благословлять его просто некому. По статусу я единственный, кто может не послушаться Макария в таком серьезном деле. Но… видно это неспроста, что я его духовный наставник, а не наоборот. Так что, я хоть и старик, но все еще настоятель монастыря. Мне ни людская молва не страшна, ни церковные интриги, ни епархия. А это дело, как я вижу, от Бога. Непонятно только мне все это. Зачем Господь Эдику такую жену дает? Она-то, конечно, девушка хорошая, но ведь, хлебнет он с ней еще горюшка. Ну, да ладно. Бог высок. Ему видней. Так что, давай, бывай здоров.

Не дождавшись, когда Андрей ответит, Евлампий повесил трубку со свойственной ему бесцеремонностью.

***

Без всякого настроения Эдуард вышел на амвон и пропел предназначенное на этот день место Священного Писания. На душе у него было очень тяжело. После окончания службы ему еще было поручено поговорить с двумя молодыми студентами, он же думал только о том, как бы поскорее все закончить и пойти домой.

Эдуард не знал, как объяснить свое состояние. Странная тяжесть навалилась на него после собрания епархии, и он ничего с этим не мог поделать. Обычно ему нравилась та часть службы, когда он обращался к людям с проповедью. Вдохновенное слово легко лилось из его уст, затрагивая человеческие сердца до слез. Однако в этот раз он просто взял проповедь одного из святых отцов и прочитал ее с бумажки, так как на большее у него просто не было сил.

Наспех побеседовав с двумя первокурсниками о значении водного крещения, Эдуард хотел уже отправиться домой, но перед уходом решил все же зайти в часовню. В последние дни он находил утешение только в молитве и в общении с Глорией. Ее он старался не расстраивать своими проблемами, но ему не удавалось скрывать свою печаль, если он предварительно не молился. Поэтому Эдуард шел в часовню и через слезы изливал свою душу в небо, после чего ему становилось хоть как-то легче и хватало сил на что-то еще.

Он не помнил, сколько времени провел в молитве, но, когда закончил и обернулся, позади него на коленях с закрытыми глазами стояли старец Евлампий и его друг Андрей, которые тоже молились, беззвучно шевеля губами. Эдуард вздрогнул от неожиданности, удивленно глядя на настоятеля, а отец Евлампий, услышав, что тот перестал молиться, открыл глаза и посмотрел на него.

Видимо у семинариста был очень озадаченный вид, поскольку Евлампий широко улыбнулся и благодушно сказал:

– Мир тебе, Эдик.

– С миром, – растерянно ответил Эдуард, не зная, чего ему ожидать от внезапно появившегося священника.

– Да ты не бойся. – Успокаивающе продолжил старец. – Я не кусаюсь. Может, и кусался бы, да звание не позволяет. Хи-хи. У меня к тебе дело есть.

– Дело? Какое дело?

– А это ты сейчас услышишь. Мне думается, что ты будешь доволен.

Евлампий снова захихикал, как будто речь шла о хорошем ужине и, не поднимаясь, сел на полу, удобно вытянув ноги вперед.

– Ну, что ты на меня так смотришь? Я же не экспонат какой-то. Я – старый Евлампий, пришел к тебе по делу. Что тут такого странного? Ты мне вот что скажи, у тебя есть кто-то, кто мог бы тебя повенчать с этой, как ее, ну в общем, невестой твоей?

Опешивший Эдуард отрицательно замотал головой.

– Вот об этом я и хотел с тобой поговорить.

Евлампий, как ни-в-чем-не-бывало, стал рассказывать о своих недавних приключениях, о разговоре с Андреем, о том, что он собирается повенчать Эдика и Глорию, и чихать он хотел на общественное мнение церковной братии и т.д. и т.п. От старого священника исходила какая-то отеческая любовь, забота и теплота, так что буквально через минуту такого разговора сердце Эдика оттаяло, наполнилось радостью, и ему захотелось плакать и смеяться одновременно. Волна необъяснимого спокойствия и облегчения окутывала его с каждым словом настоятеля, бесследно смывая все его печали и страхи.

В конце концов, измученная и истомленная душа Эдика растаяла, как воск, и он, уткнувшись лицом в ладони, заплакал, как ребенок. Ничуть не смущаясь таким поведением, Евлампий пододвинулся к нему, и так уже сидящему на полу, и по-отцовски обнял его, беззаботно продолжая свою незатейливую речь. Наблюдая за этой сценой, Андрей достал носовой платок и стал вытирать текущие по его щекам слезы радости за друга.

Вскоре дело было решено. Евлампий заверил Эдика в своей поддержке, и теперь оставалось только назначить день свадьбы и предварительного венчания.

– Звони, дорогой. Меня дома легко застать, особенно по вечерам. Как только вы решите, когда вас венчать, я тут как тут. Ну, давай, будь здоров.

С этими словами Евлампий пожал Эдику руку, кряхтя, поднялся и, захватив с собой Андрея, вышел из часовни, оставив его одного.

Наполненный благодарностью, Эдуард обернулся к алтарю и замер от изумления: солнечный луч, пробившись через узкое окно часовни, падал на отделанный золотом алтарь так, что тот весь сиял, отбрасывая яркие переливающиеся брызги света на пол, как раз в том месте, где стоял Эдик.

Глава 6

В маленьком храме «Воскресения Христова» было как никогда много народу. Зал был украшен для праздничной церемонии венчания, и то тут, то там появлялись сестры-помощницы, продолжающие подготавливать что-нибудь очень важное в общей картине предстоящего торжества. Во всех царило радостное возбуждение, ведь женился семинарист Эдуард – молодой и любимый всеми проповедник, и друг старца Евлампия, настоятеля Зареченского монастыря. Посмотреть на это событие пришло больше народа, чем на любой другой христианский праздник. Когда двери открылись, зал тут же наполнился, и многие из пришедших остались стоять на улице, поскольку зайти внутрь уже было просто невозможно.

Отец Евлампий, взявший на себя проведение всей службы от начала до конца, в том числе и самого обряда венчания, немного волновался, что было странно для такого опытного священника.

Виновника торжества – семинариста Эдуарда – и его загадочной избранницы пока видно не было. Они находились в отдельных помещениях и готовились к венчанию. Она была одета, как положено, в изящное ослепительно белое платье, отделанное кружевами, а он в праздничную священническую рясу, сшитую специально для этого торжества.

«С сегодняшнего дня у меня начинается совершенно новая жизнь, – думала Глория, – я больше никогда не буду прежней».

Громкий праздничный колокольный трезвон оповестил всю округу, что в храме «Воскресения Христова» начинается утренняя служба, и отец Евлампий начал торжественную церемонию призывом к молитве. К удивлению, и самого пожилого священника, и всех собравшихся, как только прозвучали первые слова молитвы из его уст, собрание охватило необыкновенное вдохновение и сладкое предчувствие чего-то сверхъестественного. Никогда в жизни старый монах еще не ощущал ничего подобного. За свою жизнь он провёл множество обрядов венчания и служб, но такое с ним случилось впервые. Как только он начал речь, всё его существо наполнилось необычной энергией, и слова полились рекой. Когда он вдохновенно провозгласил: «пусть выйдет жених из чертога своего, и невеста из горницы своей», и Эдуард с Глорией вышли на специально приготовленный для этой цели помост, собравшиеся неожиданно разразились аплодисментами, ни разу не звучавшими здесь за всю историю существования этого храма, а в тело самого Евлампия ударила какая-то тёплая волна, похожая на порыв ветра, так, что священник едва устоял на ногах.

«Ого, вот это да! – Подумал он. – Похоже, здесь происходит что-то потрясающее»!

Трехчасовая служба пролетела почти незаметно. Из всего, что говорил Евлампий, Эдуард запомнил только один вопрос: «Согласен ли ты брат Эдуард взять в жены сестру Глорию и быть ей верным мужем, беречь её, защищать её, заботиться о ней, никогда не оставлять её, и делить с ней и радости и горести, и беды, и победы, и болезни и здоровье?»

Когда Эдуард ответил «Да», по всему его телу прошли приятные мурашки. В сердце своём он знал, что никогда не изменит своему обещанию верности Глории. Ещё он помнил, что такой же вопрос был задан Глории, и когда она, восхищённо глядя на него, ответила «Да», её глаза наполнились слезами, после чего Евлампий предложил им поцеловаться, и, о какой удивительный миг! Её губы подарили ему самый восхитительный поцелуй.

***

Поздно ночью Глория, удобно устроившись в объятиях мужа и благодарно улыбаясь, нежно сказала ему:

– С того времени, как я узнала тебя, вся моя жизнь полностью изменилась. Мне кажется теперь, что раньше я вообще не жила. Я существовала, но ничего не понимала в этой жизни. Только теперь я вижу, как прекрасна жизнь на самом деле. Как прекрасно любить и быть любимой. Это так сильно отличается от всего, чем я жила раньше. Почему я не знала этого? Мне так жаль, что я столько времени потратила даром.

Эдуард погладил жену по плечу и так же нежно ответил:

– Не нужно жалеть о прошлом. Перед нами прекрасное будущее. Что было, то прошло.

– Скажи, но почему, – она заглянула ему в глаза, – почему ты выбрал именно меня? Разве мало вокруг других женщин? Ты, чистый, святой человек выбрал меня… ту, которая с сомнительной репутацией. Почему?

Какое-то время Эдуард просто смотрел в эти огромные, прекрасные глаза, и ему на память вдруг пришли слова Иисуса Христа: истинно говорю вам, что мытари и блудницы вперед вас идут в Царство Божие. Улыбнувшись своим мыслям, он задумчиво ответил:

– Это не я выбрал тебя. Это Бог выбрал тебя и сказал мне жениться на тебе. Это Он дал мне любовь к тебе, потому что Он возлюбил тебя еще раньше. Это Он заботится о тебе, и приготовил для тебя прекрасное будущее. А я… я всего лишь был Ему послушен, хотя любовь, которой наполнено мое сердце, это настоящая любовь, пламенная и всеобъемлющая.

Глория замолчала, размышляя над словами Эдика, похожими на какую-то неведомую ей поэзию, а затем недоуменно спросила:

– Но почему тогда Бог выбрал меня? Зачем я ему нужна такая? Чем я это заслужила?

– Разве тебе от всего этого плохо?

– Нет! – почти вскрикнула Глория. – Мне очень хорошо. Мне ни с кем и никогда не было так хорошо, как с тобой! Ты… ты потрясающий! Ты – лучший во всех отношениях. О таком мужчине, как ты, можно только мечтать! Я… я просто не понимаю, за что это мне?

– Это не за что-то. Это просто так. Я не думаю, что мы, люди, можем до конца понять любовь Божью к нам. Это просто немыслимо, как Он за нас страдал на кресте. Никто из нас не заслужил такой любви. Так что, я думаю, самое правильное, это просто принять ее, как есть, и быть благодарными Ему за это.

Глория еще какое-то время поразмышляла над словами мужа, а затем потерлась носом о его щеку и незаметно для себя уснула, удобно устроившись у него на плече.

***

…Звонок в дверь

«Ну, кто там еще?» – раздраженно подумала Глория, стоя за кухонной плитой и готовя обед.

На ходу вытирая руки о фартук, она пошла к двери, размышляя о том, как не вовремя иногда приходят гости.

Открыв дверь, она увидела улыбающегося алтарника Тита и женщину по имени Людмила из их церкви.

– Ой, здравствуйте! – смутилась она.

– Здравствуйте-здравствуйте! Батюшка попросил меня вам помочь, – приветливо улыбнулась Людмила.

Глория еще больше смутилась.

– Да, что вы, Людмила э-э…

– Сергеевна, матушка, Сергеевна. Хотя я думаю, можно и без этих официальностей.

Глория еще больше смутилась и несмело продолжила.

– Мне кажется э-э… мой супруг немного преувеличивает. Вам совсем не стоит обо мне так беспокоиться.

– Стоит, стоит, матушка. И не спорьте, – тоном, не терпящим возражения, ответила Людмила, скидывая туфли и уверенно снимая с Глории фартук. – Виталик сходит в магазин, а я приготовлю обед, ужин, или завтрак, в общем, все, что только нужно, и с детьми побуду, а вы отдохнете как следует, матушка.

– Да, ладно, какая я вам матушка? Лучше, просто Глория.

– И то правда. По возрасту это я вам скорее в матери гожусь. Но знаете, принято ведь так. Хотя, если вам удобнее, то можно и просто Глория. Тогда я просто Людмила.

Она тепло и заговорщически подмигнула. От нее так и веяло материнской теплотой и принятием. Чем-то, чего так всегда по жизни не хватало Глории.

– У меня Петр еще в школе, а Маша в детском саду. Только Павлик дома, но я его сейчас уложила.

– Вот и прекрасно. Я с ним побуду, а вы скажите Виталику, что нужно купить, и идите отдохните, пока сынишка спит.

Широкоплечий, голубоглазый, аккуратно подстриженный блондин Виталик, которого Глория раньше знала лишь, как алтарника Тита, все это время безмолвно стоял в коридоре с застывшей на лице натянутой улыбкой.

«Красивое имя… Да и парень тоже красивый. Я и не знала, что это сын Людмилы», – подумала она, а вслух сказала:

– В магазин мне лучше сходить самой, а то я так сразу не соображу, что купить. Мне по месту проще сориентироваться.

– Ну и отлично! Тогда Виталик сходит с вами и донесет тяжелые сумки.

– А если Павлик проснется?

– Не переживайте, мамочка. Я шесть лет проработала в детском саду и семнадцать лет в школе. Так что опыт работы с детьми у меня имеется. Я слышала, вам в поликлинику нужно? Как раз, пока я буду хлопотать по кухне, вы сможете сходить. А Виталий мне поможет…

Глория только вздохнула, не то с облегчением, не то с растерянностью, не находя аргументов для подтверждения своих беспокойств.

***

На столе светелки горела одна свеча. Кто-то зачем-то зашторил жалюзи, которые почти полностью останавливали доступ света в помещение, и теперь здесь царил полумрак. Лишь небольшая полоска света, пробивающаяся из-под жалюзи, падала на стол, где лежала открытая библия отца Осии.

Он подошел и посмотрел на открытую страницу, на то место, куда падал свет из окна. Высвеченный отрывок из книги Левит гласил:

Великий же священник из братьев своих, на голову которого возлит елей помазания, и который освящен, чтобы облачаться в священные одежды, не должен обнажать головы своей и раздирать одежд своих; и ни к какому умершему не должен он приступать: даже прикосновением к умершему отцу своему и матери своей он не должен осквернять себя. И от святилища он не должен отходить и бесчестить святилище Бога своего, ибо освящение елеем помазания Бога его на нем. Я Господь.

«Что это? – подумал Осия. – Я, вроде бы, не открывал это место Писания…»

Он какое-то время размышлял, а затем, повернув жалюзи, чтобы в светелку проник свет, сел на стул и решил внимательно прочитать всю двадцать первую главу, чтобы лучше понять, что в ней говорится.

Однако, стоило ему только взглянуть на текст, как его мысли снова возвратились к его отношениям с Глорией. В какой-то момент он заметил, что в который раз машинально перечитывает главу с самого начала, но никак не может понять ее смысл.

Глубоко вздохнув, Осия возвел глаза к потолку и мысленно произнес:

«Господи, я никак не могу сосредоточиться на Твоем Слове. Эта ситуация с утра выбила меня из колеи».

Он снова опустил взгляд на страницу, и его глаза опять выхватили слова из текста: «…даже прикосновением к умершему отцу своему и матери своей он не должен осквернять себя. И от святилища он не должен отходить и бесчестить святилище Бога своего, ибо освящение елеем помазания Бога его на нем…».

У него екнуло сердце, и он снова прочитал главу от начала до конца, но на этот раз вникая в смысл прочитанного.

«Ага! Это… что же получается?! Священник, когда он на службе, не должен позволять себе никаких лишних эмоций и чувств, потому что он поставлен служить людям?! Даже, если речь идет о самых близких и родных?!» – подумал он, и тут же вспомнил свою сегодняшнюю вялую и невыразительную проповедь, и удивленные глаза прихожан, слушающих его.

Что-то до боли знакомое было во всей этой ситуации…

«А, вспомнил! Со мной уже было такое… – подумал он. – Когда я слишком сильно переживал о нашем будущем, перед тем как Евлампий предложил свою помощь. Тогда я тоже не мог проповедовать, а просто прочитал проповедь по бумажке».

Осии стало стыдно. Он понял, что принял семейную ситуации слишком близко к сердцу, и позволил ей завладеть его чувствами.

«И что же мне делать? – мысленно снова взмолился он. – Она же моя жена. Я же не могу игнорировать ее желания?»

Внезапно к нему на память пришла какая-то история, которую ему читали в детстве, где странствующий восточный философ предложил кому-то залезть в «волшебный» мешок, чтобы исполнилось любое его желание, но при условии, если тот не будет думать о черной обезьяне. Ну, и, конечно же, «не думать» о черной обезьяне, когда тебе сказали этого не делать, никак не получалось.

Осия усмехнулся.

«Я понял, Господи. Трудно не думать о черной обезьяне, но можно начать думать о каком-нибудь… белом попугае».

Он подошел к окну и, распахнув его настежь, выглянул во двор. На улице цвела сирень и чудным образом пели птицы.

Осия взглянул на часы.

«У меня есть целых полчаса времени. А пройдусь-ка я… прогуляюсь вдоль набережной!» – подумал он, снял рясу, накинул на плечи куртку и вышел на улицу.

***

Они молча вышли из квартиры и вошли в лифт. Глория почему-то испытывала сильный дискомфорт оттого, что она сейчас едет в лифте с Виталиком, а затем ей еще и придется идти с ним в магазин.

«Что скажут люди? – подумала она. – А муж… что скажет он?»

Она так и не проронила ни слова, пока они спускались до первого этажа, и так же молча она шла до самого магазина, шагая очень быстро. Алтарник Тит за ней еле поспевал. Чувствуя ее напряженность и где-то интуитивно догадываясь, почему она так себя ведет, он в какой-то момент перестал торопиться, и чуть отстал, подумав, что, главное, это оказаться рядом, когда она даст ему тяжелые сумки, а пока можно идти и спокойней.

Шагая позади и глядя на ее фигурку, красивые стройные ноги, свободно падающие на нежные плечи волосы, он подумал:

«Ах! Хороша женщина! Красивая жена у отца Осии… мне б такую!»

Ему показались эти мысли неприличными и неуместными, но, поскольку никто не мог заглянуть ему в голову, он даже не попытался с ними бороться, и все дорогу продолжал ее разглядывать и оценивать.

Зайдя в магазин, Глория взяла корзину с колесами, и отправилась вдоль рядов, наполняя ее продуктами.

Оглянувшись и увидев, что Тит находится рядом и внимательно за ней наблюдает, она сдержанно улыбнулась ему и… продолжила набирать продукты.

«На этот раз у меня есть мужчина, который легко справится с тяжелыми сумками, так что, можно набирать много»! – подумала она.

Мысль: «У меня есть мужчина», – немного ее покоробила, но она не стала на ней зацикливаться, так как ей нужно было заниматься делом.

Когда корзина была полна, она кивнула ему и пошла на кассу.

Пока она расплачивалась, Тит сложил все в пакеты, и Глория не могла не обратить внимания, как он все грамотно распределил; твердое на низ, мягкое наверх, однородное с однородным. Даже она по-женски не сделала бы лучше.

«Какой молодец! – подумала она. – Все правильно делает. А Эдика мне пришлось этому учить, и он все еще не так аккуратен».

В этот миг ей стало очень тоскливо оттого, что с ней сейчас не ее муж, а какой-то другой молодой человек, который делает то, что мог бы делать ее родной и любимый Эдуард.

«Ладно! – отмахнулась она от этих нежелательных эмоций. – Спасибо, что послал помощника и помощницу. Хотя бы это хорошо!»

С легкостью подхватив оба тяжелых пакета, Тит быстро отправился на выход из супермаркета. Глория пошла следом, и только теперь обратила внимание, что он одет в темно-синюю спортивную майку, подчеркивающую его широкие плечи, мускулы на которых от увесистой ноши красиво вздулись, и смотреть на них было одно удовольствие.

«Какой красавчик!» – подумала она и тут же устыдилась таких своих мыслей.

Она вспомнила, что, когда впервые увидела мужа в обычной домашней обстановке, она тоже восхитилась его телом. И, хотя Эдуард не был крупным мачо с огромными мышцами, он был хорошо сложен, и его поджарое тело было красивым и мускулистым. Как оказалось, раньше он серьезно увлекался восточными единоборствами и, будучи священником, продолжал держать себя в отличной спортивной форме.

Тит был чуть крупнее. Этот вид его плеч напомнил ей один эпизод из жизни, и идя домой вслед за ним, она незаметно для себя погрузилась в эти воспоминания.

***

– Я же тебе сказала, тварь, чтобы ты была дома в десять ровно, – мать стояла в дверях, загораживая собой вход и презрительным взглядом меряя дочь. От нее шел сильный запах спиртного.