Три лилии Бурбонов

Кроме того, фаворит короля не прилагал никаких усилий, чтобы расположить к себе Изабеллу, и его отношение к дамам в целом было откровенно наглым и презрительным. Он был полон решимости не допустить никакого посягательства на свою власть и намеренно пытался уменьшить влияние королевы, поощряя внебрачные связи Филиппа.

Тем не менее, Изабелла была не единственным членом королевской семьи, чьего влияния на короля опасался Оливарес. Два юных инфанта, брата Филиппа IV, постепенно взрослели: старшему, Карлосу, уже было двадцать лет, а кардиналу-инфанту Фернандо – восемнадцать. Сохранились любопытные меморандумы, составленные министром по поводу братьев короля, которые ясно показывает, что он пытался удержать свою власть над королём, возбуждая в нём подозрения к родственникам. Похоже, что по настоянию фаворита Филипп даже назначил комиссию, возглавляемую, разумеется, Оливаресом, для рассмотрения и представления доклада о том, что следует сделать для будущего обоих инфантов.

Особенно важным, по мнению министра, был подбор слуг для них:

– Мы должны подходить к этому, принимая во внимание характеры и склонности их высочеств. Мы считаем, что дон Карлос отличается лёгким и уступчивым нравом, и что он будет вести себя так, как могут пожелать те, кто находится рядом с ним. Но в доне Фернандо можно увидеть большую природную живость, которая с небольшой помощью может разгореться до такой степени, что причинит серьёзный вред, который мы должны попытаться предотвратить.

Осторожный Оливарес и его приспешники явно не собирались пускать всё на самотёк, пока младший брат короля не станет неуправляемым:

– Для Фернандо лучше всего будет продолжать оставаться в лоне Церкви; но не подниматься на более высокие ступени, чем в настоящее время, ввиду престолонаследия. Пусть у него будет достаточно денег, но давайте будем осторожны, чтобы не пробудить его дух и честолюбие, дав ему власть, которую даёт слишком большое количество средств, и не позволим нам в нашей щедрости к нему обманывать бедную паству и других епископов. Или же дадим ему епископство Оранское и пробудим в нём рвение (к миссионерству) в Африке, как в кардинале Хименесе.

Этот проект, однако, не был одобрен комиссией, поскольку стремление к миссионерским военным экспедициям могло побудить инфанта отказаться от духовного сана.

– Или мы могли бы назначить его генеральным инквизитором, чтобы привлечь его к государственным делам, как это было сделано с принцем Генрихом Мореплавателем. Но хуже всего то, что он ещё очень молод, а инквизиция – очень серьёзное дело. Или мы могли бы отправить его во Фландрию или даже ввести в Государственный совет здесь; но если бы мы это сделали, нужно было бы вводить и Карлоса, что не можем сделать по многим причинам. Карлоса, конечно, нужно женить или заставить заниматься какой-либо активной деятельностью, чтобы он был занят и не причинял вреда, пока Бог не укажет нам, что с ним лучше сделать. Но в настоящее время для него нет подходящей принцессы.

В конце концов, была принята последняя рекомендация Оливареса, а именно убрать с дороги Фернандо, отправив его во Фландрию. Но даже это было сопряжено с подозрениями и трудностями:

– Тамошний народ хочет собственного принца. Старая инфанта (Изабелла Клара Евгения, тётка короля, управлявшая Испанскими Нидерландами) может оставить ему трон после своей смерти, и фламандцы могут использовать принца, чтобы завоевать и удержать независимость от Вас Вашими (то есть Филиппа) собственными руками, а этого, конечно, следует избегать.

Хотя комиссия не пришла к определённому выводу, Оливарес в частном письме королю рекомендовал, чтобы Карлоса в будущем сделали вице-королём Сицилии, а Фернандо отправили во Фландрию вместе со старыми мудрыми советниками. Следует заметить, что министру всё же не удалось настроить короля против его братьев.

Будучи подозрительным по натуре, после возвращения двора в Мадрид фаворит быстро обнаружил, что атмосфера там была менее благоприятна для него, чем до отъезда короля. Изабелла, как регентша, в отсутствие Филиппа пользовалась большой властью и уважением, и дворяне, священники и дамы, окружавшие её, могли говорить смело всё, что думали о графе-герцоге. Желая поднять свой авторитет и привести своих врагов в замешательство, Оливарес решил нанести им удар. Король, как известно, был ленив и любил удовольствия, возлагая всю тяжёлую работу на своего фаворита, от которого он полностью зависел. Поэтому министр прекрасно понимал, что без его руководства его повелитель стал бы совершенно беспомощен, и угроза его отставки всегда заставляла Филиппа повиноваться. Таким образом, никакой шаг не мог бы быть более эффективным для того, чтобы заткнуть рты критикам, настроенным против фаворита, чем его протест против пренебрежительного отношения короля к своим обязанностям.

Осенью 1626 года Оливарес опубликовал в Государственной газете «Письмо от графа-герцога Его Величеству, в котором он настоятельно призывает его самостоятельно рассмотреть и уладить текущие и частные дела, не спрашивая мнения совета и, прежде всего, мнения графа-герцога, с тем, чтобы сам король мог взять под полный контроль государственные дела и правительство».

На что Филипп IV ответил покаянным письмом: «Граф, я решил сделать так, как Вы меня просите, ради Бога, себя и Вас. Ничто не сравнится с Вашей смелостью по отношению ко мне, ибо я знаю Ваше рвение и любовь. Я сделаю это, граф, и возвращаю Вам этот документ с таким ответом, чтобы Вы могли сделать его семейной реликвией Вашего дома, чтобы Ваши потомки могли научиться разговаривать с королями по вопросам, затрагивающим их славу, и чтобы они могли знать, какой у них был предок. Я хотел бы оставить его в своих архивах, чтобы научить своих детей, если Бог даст мне таковых, и других королей, как они должны подчиняться тому, что справедливо и целесообразно. Я, король».

Тем не менее, трудовое рвение короля длилось не долго. То ли из-за беспокойства о делах государства, то ли из-за любовных излишеств летом 1627 года Филипп IV серьёзно заболел в Мадриде. Вдобавок, 21 июля умерла его дочь Мария Евгения. Хотя Изабелла уже снова была в положении, исходя из её предыдущих неудачных беременностей, королевство могло остаться без прямого наследника. Больше всего прав на престол было у дона Карлоса, внешне и по характеру удивительно похожего на своего старшего брата. Но при всей своей слабохарактерности этот инфант не был другом Оливареса. Наоборот, первый министр лишил его всех доверенных лиц, большинство из которых приходились родственниками герцогу Лерме. В частности, сестра последнего была гувернанткой Карлоса. Однако не он, а юный Фернандо, отличавшийся от старших братьев большими способностями и пылкостью, возглавил недовольных, когда граф-герцог выгнал его из покоев, примыкавших к апартаментам больного короля, чтобы заселиться туда самому.

По мере того, как Филиппу становилось всё хуже, инфанты, поддерживаемые недовольной знатью, уже больше не скрывали своего гнева в отношении королевского фаворита.

– Причём многие ненавидели его так сильно, что даже желали смерти королю, дабы избавиться от него, – вспоминал Новоа, один из придворных.

Отчего Оливарес совсем пал духом и тоже заболел (вернее, симулировал свою болезнь, согласно тому же очевидцу). Мадридский Алькасар словно превратился в осиное гнездо в ожидании смерти короля и падения фаворита, хотя последний тайно предпринял некоторые меры, чтобы взять под контроль правительство и умилостивить королеву и дона Карлоса.

В то время, как Оливарес лежал в постели, в спальню вошёл его слуга и сообщил, что король пришёл в сознание и его состояние улучшилось.

– Кто так говорит? – воскликнул министр, вскочив с постели.

– Доктор Поланко.

– Тогда немедленно пришлите ко мне доктора Поланко!

Не питавший особой любви к высокомерному фавориту, лекарь, хоть и с опозданием, явился на его зов и сухо и сдержанно доложил о состоянии здоровья короля. По его словам, Филиппу IV действительно стало лучше, хотя он вряд ли сможет пережить ещё один кризис. Впрочем, были и другие придворные врачи, более обходительные, чем доктор Поланко. Вскоре один из них вошёл в покои графа-герцога и радостно сообщил, что здоровье короля действительно пошло на поправку и что он хочет видеть Оливареса. При этом известии фаворит, словно по волшебству, сразу выздоровел и через несколько минут был уже у постели Филиппа. С противоположной стороны стоял юный кардинал-инфант, который обменялся с Оливаресом полным враждебности взглядом. В то время как Карлос был сама кротость и бескорыстно радовался тому, что королю стало лучше. После нескольких слов приветствия Филипп IV сказал, что он нуждается в отдыхе.

Граф-герцог удалился, встревоженный проявлением открытой ненависти к нему со стороны дона Фернандо. В теперешнем состоянии неопределённости он не осмелился поссориться с братом короля, самым умным членом семьи, и с помощью покорности и заверений в преданности вскоре сумел добиться примирения с ним, решив про себя при первой возможности удалить из Мадрида неудобного принца.

Изабелла была в отчаянии, когда вскоре здоровье её мужа снова ухудшилось, несмотря на всё новые мощи святых, которые привозили, чтобы приложить к телу короля, отчего его спальня стала похожа на склад тряпья и костей.

Наконец, чудо, о котором все молились, было явлено босоногим монахом из Остина, «который принёс эту замечательную и чудотворную реликвию – маленькие хлебцы святого Николая, принятые королём из рук монаха с горячими молитвами и мольбой о божественной помощи и милосердии, отчего король выздоровел». Оливарес не пощадил тех, кто поверг его в такую панику, пока король лежал больной, и те планы на будущее, которые составили враги министра, были представлены Филиппу как измена против него самого.

– Ах, сир, – сказал он во время своей первой долгой беседы после выздоровления короля, – у нас было тревожное время. В будущем мы должны держать ухо востро.

– Да, без сомнения, – вяло согласился король.

– Что касается меня, – продолжал министр, – то я уже едва не был выброшен из окна. Инфант Фернандо, сир, в очень плохих руках!

– А как насчет Карлоса, – спросил Филипп, – он в лучших руках?

Но хотя король прислушался к слухам об измене в отношении врагов Оливареса, он был слишком добр, чтобы допустить какие-либо суровые меры против своих братьев. И фавориту пришлось пока отложить свою месть. Чуткая совесть короля, как обычно, мучила его во время болезни и выздоровления. В последующие годы, когда бедствие за бедствием обрушивались на него и его семью, у него сложилось твёрдое убеждение, что гнев Небес, излившийся на его страну и на тех, кого он любил больше всего на свете, был ужасным возмездием за его личные прегрешения.

По крайней мере, его первая тяжёлая болезнь стала причиной появления одного любопытного документа, датированного 14 августа 1627 года, в преамбуле которого говорится, что он составлен для успокоения совести короля:

– Если я причинил какой-либо ущерб или утрату собственности кому бы то ни было в силу любого моего действия или приказа или иным образом, я желаю, чтобы пострадавшим было предоставлено возмещение ущерба…

А 31 октября королева произвела на свет четвёртую дочь Изабеллу Марию Терезию, умершую на следующий день.

Неизвестно, чем болел Филипп IV, хотя Хьюм намекает, что симптомы напоминали сифилис, и что следствием неразборчивости короля в любовных связях могло быть «обилие венерических заболеваний». Возможно, это было причиной преждевременной смерти его детей? А, может, дело было в привычке Габсбургов заключать близкородственные браки? Тем более, что матери Филиппа и Изабеллы были двоюродными сёстрами.

Глава 7

«Ла Кальдерона»

Испания буквально сходила с ума по театру, а Филипп и его жена с энтузиазмом следовали моде. Актеры, или театралы, как их называли, были очень популярны. У них было даже своё собственное место сбора на углу улицы Леон, которое называлось «Прогулка лжецов», где они расхаживали с важным видом, вызывающе покручивая усы, хвастаясь комплиментами короля во время последней постановки во дворце и обмениваясь колкостями с поэтами. Среди последних можно было частенько видеть знаменитого Франсиско Кеведо в его огромных очках в черепаховой оправе и строгой чёрной одежде. Там же, на виду у всех, прогуливались драматурги: «феникс остроумия» великий Лопе де Вега, Августин Морето и Педро Кальдерон де ла Барка.

Два столичных соперничающих театра, Корраль де ла Пачека и Театр де ла ла Круз, состояли из больших внутренних дворов, обнесённых домами, которые обычно принадлежали владельцам театров. В дальнем конце располагалась приподнятая сцена с выложенным плиткой карнизом. Перед занавесом стояло несколько скамеек, защищённых от солнца и дождя тентом. На этих местах разрешалось сидеть только мужчинам, в то время как на открытом пространстве позади них другие зрители, заплатившие меньшую сумму, наблюдали за представлением стоя. По левую руку на первом этаже находилось нечто вроде закрытой галереи, называемой «казуэла» («сковородка для тушения»), где размещались женщины. Как и на английской сцене того времени, некоторым из наиболее привилегированных кавалеров разрешалось сидеть на табуретках прямо на самой сцене. Из плотно зарешёченных окон домов, окружающих внутренний двор, аристократия наблюдала за пьесой и зрителями, оставаясь незамеченной. Эти окна соответствовали комнатам («aposentos») с отдельными входами и с лёгким доступом к сцене, что давало бесконечные возможности для интриг. Кровавые разборки даже между высшими аристократами Испании из-за актрис были частым явлением.

Власти часто предпринимали попытки подавить скандалы и злоупотребления в театрах, которые, хотя спектакли всегда проходили при дневном свете, были неизбежны. Например, мужчинам во дворе или в яме было запрещено разговаривать с женщинами в касуэле или на сцене, актрисам не разрешалось надевать маски, и во время представления в зрительном зале всегда должен был дежурить альгвазил.

Королю, согласно придворному этикету, не полагалось посещать публичные театры, и он должен был удовольствоваться представлениями в Алькасаре и других дворцах, где дважды в неделю ставились комедии, но на самом деле он был постоянным посетителем обоих театров, конечно, инкогнито и часто в маске, как это было модно в то время. Там он сидел в одной из отдельных комнат, невидимый за плотно зарешёченным окном, высматривая новую красавицу на сцене или в касуэле. Постоянная сеть агентов в главных городах информировала Оливареса о появлении новой хорошенькой актрисы на провинциальной сцене, чтобы её можно было привезти в театры столицы и представить взору короля.

Иногда королева тоже посещала инкогнито общественные театры в сопровождении Инес де Суньиги, которую 7 октября 1627 года Оливарес назначил камер-фрау королевы.

– …судя по рассказам очевидцев, – пишет Хьюм об Изабелле, – …её вкусы, во всяком случае, в эти радостные ранние годы её жизни, были не слишком утончёнными.

По его словам, королева была не только «страстной любительницей боя быков, но и одобряла во дворце или общественных театрах развлечения, которые сейчас считались бы грубыми». Для неё по вечерам в садах Аранхуэса устраивались ссоры и драки между деревенскими девками. А ещё, рассказывают, когда она находилась в одном из решётчатых залов общественного театра, на пол или в казуэлу выпускали змей или ядовитых рептилий, и «весёлая краснощёкая молодая королева» смеялась чуть ли не до истерики при виде зрителей, в панике покидающих театр.

Смею заметить, что, судя по её портретам и свидетельствам большинства современников, Изабелла не была ни весёлой, ни розовощёкой, и даже ранние годы, которые она провела в Испании, не были для неё «радостными». Да и «грубые» развлечения, вроде бы, не соответствовали её характеру. К тому же, хочу привести отрывок из повествования священника Барьонуэво, правда, относящийся к чуть более позднему времени:

– Его Величество приказал, чтобы на следующий день на комедию пришли только женщины, причём без фижм; сам он собирался прийти вместе с королевой и смотреть сквозь жалюзи своей ложи; тем временем приготовили мышеловки с более чем сотней хорошо откормленных мышей для того, чтобы выпустить их в самый разгар спектакля, как в партере, так и на балконе…

Выходит, именно король так развлекал жену? А Изабелле приходилось подстраиваться под его вкусы?

Известно, что она любил живопись и когда Филипп IV посещал мастерскую Веласкеса (а делал это он каждый день, когда находился в Мадриде), то часто брал с собой королеву. Другое дело, что позировать из-за живости характера она не любила, и художник жаловался, что для своего известного конного портрета Изабелла нашла для него только «полтора сеанса».

Великие испанские поэты, в том числе, Педро Кальдерон, которого король лично посвятил в рыцари ордена Сантьяго, воспевали её в своих стихах:

Всех цветов прекрасней чистый,

Хрупкий, нежный цвет лилеи,

Цвет лилеи – Королева.

Известно, что Изабелла всегда смиренно и с достоинством относилась к изменам своего мужа. Только раз она почти вышла из себя, но не опустилась ни до членовредительства, ни до подбрасывания сопернице ядовитых гадов, хотя та была простой актрисой.

Впрочем, Филипп не делал различий по сословиям, его любовницами могли быть простолюдинки и дамы из высшей знати, замужние, вдовы, девицы, и даже монахини. И он предпочитал красивую горожанку уродливой аристократке. Хотя отношения короля с женщинами были недолгими, с одной из них он поддерживал связь почти два года. Любимую пассию короля звали Мария Инес Кальдерон (однофамилица известного поэта) по прозвищу «Ла Кальдерона». Причём сведения о её жизни очень противоречивы. Вот что говорит о происхождении и ранних годах её жизни французский писатель Анри де Кок в своей книге «Жизнеописания прославленных куртизанок разных стран и народов мира»: «Родившись в Мадриде 15 августа 1611 года, от бедняка, по ремеслу носильщика, и «conchita» (странствующей плясуньи) Mapия Кальдерон, сирота в семь лет, была воспитана актрисой, Mapией де Кордова, – более известной под именем Амарилис, – которая выучила её читать по одной из своих ролей.

В двенадцать лет Кальдерона знала наизусть четвёртую часть пьес Лопе де Вега, а Лопе написал тысячу двести пьес. Тринадцати лет она поступила на сцену в Кадиксе.

Пятнадцати она приобрела репутацию в Севилье в ролях ангелов, в autos sacramentales, называвшихся во Франции в XVI веке мистериями.

Наконец шестнадцати лет, в Мадриде, где она была уже три месяца, её заметили в пьесах «плаща и шпаги» (сара y espada), что в то время обозначало высокую комедию».

Однако сведения Анри де Кока крайне ненадёжны. Сейчас принято считать, что малютку нашёл на пороге своего дома мадридский ростовщик Хуан Кальдерон в 1611 году. Она была закутана в хорошее тёплое одеяльце, и рядом с ней лежало распятие, украшенное жемчугом. Внебрачная дочь какого-нибудь знатного сеньора или сеньоры? Вполне возможно! Ростовщик удочерил девочку, которую назвал Марией Инес, хотя у него самого, вроде, было не меньше пяти детей, в том числе, дочь Хуана. Некоторые считают, что именно последняя была любовницей короля. А, может, ему приглянулась сначала Хуана, а затем – Мария. Ведь Филипп IV обожал не только театр, но и молоденьких актрис, которых обычно поставлял ему Оливарес.

Так как Хуан Кальдерон кредитовал актёров и участвовал в организации театральных постановок, поэтому неудивительно, что его родная и приёмная дочери стали актрисами. Первой театральную карьеру, скорее всего, начала Хуана Кальдерон. Наверно, она родилась в 1605 году, вышла замуж за актёра Пабло Сармьенте и вместе с мужем впервые выступила на театральных подмостках в Вальядолиде, а позднее – в Мадриде, Севилье и Валенсии. И именно её игрой восхищался великий драматург Лопе де Вега.

Что касается Марии, то она дебютировала в шестнадцать лет в столичном театре Коррал-де-ла-Крус. Хотя большого таланта у неё не было, новая актриса понравилась публике. Тот же Анри де Кок описывает её как очаровательную брюнетку, однако на анонимной картине ХVII века под названием «Аллегория тщеславия», которая хранится в монастыре Дескальсас Реалес в Мадриде и на которой, как принято считать, изображена Ла Кальдерона, мы видим белокожую девушку в кресле с распущенными густыми рыжими волосами. Расчёсывая их, она смотрит в сторону зрителя, в то время как на столике справа, за которым стоит служанка, можно различить серьги, цепочку и подвески. По-видимому, эти украшения, как и роскошное платье актрисы из светлого атласа с цветами – подарки от тех, кто был восхищён её красотой.

– Её рост был средним, – свидетельствовал один из биографов «Ла Кальдероны», – а тело не соответствовало канонам… того времени, потому что она была довольно стройной. Но у неё была особая грация, голос, пронзительный и наводящий на размышления, который очаровывал до глубины души.

Выступая на сцене, актёры перемежали декламацию песнями и танцами. Танцевала Мария прекрасно, за что ей, вдобавок, дали прозвище «Марисапалас» в честь модной пляски, которую она обычно исполняла на сцене. По слухам, ещё до знакомства с королём девушка состояла в любовных отношениях с вдовцом дочери Оливареса, двадцатисемилетним Рамиро Нуньесом де Гусманом, герцогом де Медина де лас Торресом. Вот что говорит об этом графиня д’Ольнуа:

– …герцог де Медина де лас Торрес отчаянно влюбился в неё: у этого кавалера было столько преимуществ перед другими, что Кальдерона любила его не меньше, чем любили другие женщины.

Статный брюнет, Рамиро де Гусман после гибели графа Вильямедьяны считался первым донжуаном Мадрида, и, как утверждается в одном из анонимных произведений того времени, именно он обратил внимание Филиппа IV на Марию, «скрытую собственность, принадлежащую королю». Но лично я более склоняюсь к версии, что о Кальдероне своему повелителю рассказал Оливарес. Так или иначе, но именно во время своего дебюта в 1627 году актриса впервые привлекла к себе внимание короля. После спектакля Филипп зашёл к ней в гримёрку (или, скорее, её позвали к нему в зарешёченную комнату).

– …он влюбился в неё и в ту же ночь сделал её своей, вступив с ней в одну из самых прочных внебрачных связей, – свидетельствует французский посланник Берто.

– …Филипп Четвёртый… её… предпочёл одной из фрейлин королевы (дочери графа Хилара?), – добавляет графиня д’Ольнуа, – которая была так огорчена изменой короля, которого она действительно любила и от которого родила сына, что удалилась от мира в Лас-дель-Кальсас-Реалес, где подстриглась в монахини.

Тем не менее, по словам всё той же писательницы, Мария не сразу уступила королю:

– Что касается Кальдероны, то её симпатии полностью были на стороне герцога де Медина, она не послушала бы короля без согласия герцога: она рассказала ему об этом и предложила тайно бежать, куда он пожелает…

Увы, помня о судьбе несчастного графа Вильямедьяны, Рамиро разумно посчитал самоубийством открытое соперничество с королём и ответил своей возлюбленной:

– Я полон решимости уступить Его Величеству сокровище, на которое не в состоянии больше претендовать…

– Неужели Вы измените своей любви и проявите такую чёрную неблагодарность по отношению ко мне? – упрекнула его, заливаясь слезами Мария. – Вы счастливец, что можете распоряжаться своим сердцем, как Вам заблагорассудится, но я не могу сделать то же самое; и поэтому Вы должны продолжать навещать меня или приготовиться увидеть, как я умираю от отчаяния.

Так как Рамиро ещё не разлюбил Кальдерону, то пообещал ей, что сделает вид, будто уезжает в свои владения в Андалузии, а сам тайно останется жить в её доме. Таким образом, король и герцог месяцами делили одну и ту же женщину. Тем временем Филипп IV продолжал ходить на каждое представление с участием актрисы, но вскоре, якобы, предложил ей оставить сцену и поселил её в своём Мадридском дворце. А вот в последнее я не верю: вряд ли Изабелла допустила бы это. По другим сведениям, король купил ей домик на окраине Мадрида.

– Ни одна женщина не нравилась королю так сильно, как Ла Кальдерона, – продолжает французская писательница, – и он  был настолько очарован ею, что не скрывал этого, о чём свидетельствует один случай. Как-то актриса попросила своего царственного любовника позволить посмотреть ей на одно празднество из королевской ложи на Пласа Майор. Филипп IV разрешил, но об этом узнала королева и послала свою даму усовестить Марию, так что последняя была вынуждена удалиться. В ответ король, чтобы утешить любовницу, приказал воздвигнуть специально для неё под одной из арок на углу улицы Ботерос ложу, которую чернь назвала «балкон Марисапалос».

Вышеупомянутая графиня приводит также следующую историю, связанную с Кальдероной, в которую, кстати, она сама не слишком верила: «…король был отчаянно влюблён в эту актрису, и она забеременела одновременно с королевой; и, видя, что страсть короля к ней была настолько сильна, что она могла просить что угодно, она… заставила его пообещать ей, что… если у королевы будет сын, и у неё тоже, он поменяет младенцев местами… «Что Ваше Величество потеряет от этого? – якобы, убеждала Филиппа хитрая любовница. – Не будет ли по любому править Ваш сын, с той лишь разницей, что, любя меня, как Вы говорите, Вы будете любить его так же, или ещё больше». Она была остроумна, и король ни в чём не мог ей отказать; он согласился, и фактически дело было улажено… так что когда королева родила сына, а Кальдерона – другого, обмен был произведён».