Три лилии Бурбонов

Затем, как это было принято у испанских монархов, приехали все члены многочисленных советов и хунт при полном параде, сопровождаемые своими чиновниками и эскортом, чтобы засвидетельствовать своё почтение принцу. Карл принял эту пёструю толпу, насчитывавшую несколько сотен человек, стоя у накрытого бархатом стола под балдахином из серебряной ткани в королевских покоях монастыря. За ним виднелся пустой трон, а стены покоев были увешаны богатыми драпировками и картинами, среди которых были портреты короля Якова и его советников. Упоминается, что принц был в своей английской одежде и обладал «изящной фигурой» («bizarro en el talle»). Когда вошли члены советов, он вышел на середину комнаты и снял шляпу. Каждый помпезно представленный чиновник преклонил колени и попросил разрешения поцеловать руку принца. Но Карл вместо этого грациозно клал руки ему на плечи и поднимал его с колен.

В целом впечатление, производимое принцем во время его пребывания в Испании, было превосходным, и повсюду было замечено, что он никогда не пользовался преимуществами испанской вежливости, которая предоставляет всё в распоряжение гостя, в отличие от Бекингема и других английских придворных, прибывших в Испанию. Действительно, поведение этих гостей, и, особенно, дерзость Бекингема, очень скоро вызвали отвращение у серьёзных, учтивых испанцев.

В полдень, когда советники удалились и заняли свои места в процессии, грохот барабанов и труб возвестил о прибытии в монастырь испанской гвардии в оранжевом и алом, за которой следовала немецкая гвардия в малиновом атласе и золоте, с белыми рукавами и шапочками с плюмажами. Затем прибыл муниципалитет Мадрида с большим количеством городских чиновников, одетых в оранжевый атлас с серебряными блёстками. Идальго и гранды следовали парами во главе с принцем Эдуардом Португальским и графом Вильямором, причём все высокопоставленные дворяне блистали атласом, бархатом и золотом, сидя на своих эффектных андалузских лошадях.

 Филипп покинул свой дворец, когда большие часы во внутреннем дворе – одно из чудес Мадрида – пробили час, и кружным путем добрался в своей карете до боковой двери монастыря. До трёх часов Карл и король дружески беседовали, а затем, когда был дан сигнал кортежу трогаться, они одновременно вскочили на коней.

Под звуки барабанов, свирелей, кларнетов и труб возглавили процессию судьи, чиновники, придворные и знать, герольды, стражники, пажи, лакеи и конюхи. Затем появились на лошадях король и принц под балдахином из белого дамаска с золотом на серебряных шестах, которые несли шесть офицеров. Должно быть, они смотрелись хорошо, поскольку были совсем молодыми людьми и прекрасными наездниками. Оливарес и Бекингем бок о бок следовали за ними, а затем появился большой отряд испанских грандов с английскими послами и офицерами. Было также замечено, что Карл по примеру короля снимал шляпу всякий раз, когда проезжал мимо церкви или священного образа, что произвело на толпу хорошее впечатление.

Кавалькада проехала по улицам, богато разукрашенным и заполненным ликующими людьми, а затем – по площади Пуэрта-дель-Соль и улице Майор к древнему Алькасару на утёсе, с которого открывался вид через равнину на заснеженные вершины Гвадаррамаса. По пути следования показывали национальные танцы и комедии до тех пор, пока не приблизился принц, в честь которого исполнили особые танцы, от которых он пришёл в большой восторг.

Во дворце Филипп IV представил принца жене, но когда тот попробовал обратиться к Изабелле по-французски, та шепнула ему, что этикет запрещает ей разговаривать на родном языке. Позже, даже получив на это разрешение мужа, королева предупредила Карла:

– Никогда больше не пытайтесь говорить со мной, потому что в Испании принято преследовать всех дворян, заподозренных в ухаживаниях за супругой короля.

В тот же вечер королева прислала принцу штуку белого льна для сервировки стола и нижней одежды, а также роскошный халат и туалетные принадлежности в надушенном ларце с золотыми ключами.

Филипп IV сам проводил Карла в его покои и превзошёл самого себя в приёме своего гостя.

Глава 5

Англичане (продолжение)

На следующий день муниципалитет Мадрида устроил с большим размахом бой быков. Огромная площадь Пласа Майор была окружена трибунами, и каждый из балконов высоких домов, выходящих на площадь, был увешан малиновым шёлком и золотым сукном и заполнен дворянами и дамами. Королевские балконы на втором этаже муниципальной пекарни украсили богатыми драпировками, балдахинами, занавесями и балюстрадами. У каждого совета и коллегии была тоже своя трибуна. Англичан разместили на специальном помосте, установленном на углу улицы Горечи, что вызвало множество сатирических комментариев. Когда всё было готово и под аркадами собралась толпа, на арену выехали кареты и, сделав круг, остановились у центрального входа пекарни, ведущего на балкон королевы. Здесь Изабелла сошла на землю, одетая, как и сопровождавшая её инфанта, в коричневый шёлк, расшитый золотом и усыпанный драгоценными камнями, в то время как белые и коричневые перья их щегольских шляпок были усыпаны бриллиантами. С ними пришли два инфанта, Карлос, в чёрном бархате и золоте, с бриллиантовыми цепями и пуговицами, и мальчик кардинал-инфант Фернандо в пурпуре. За ними следовали десятки дам, затем офицеры гвардии и, наконец, «большая компания испанских и английских дворян, придворных, грандов и сопровождающих». Затем подъехали Карл и Филипп. Принц Уэльский был одет в чёрное с белым плюмажем на шляпе и восседал верхом на гнедом коне, в то время как король в строгом коричневом костюме ехал на серебристо-сером скакуне.

– …обе лошади своей величественной статью как бы показывали, что они осознают ценность своей ноши, – пишет придворный хронист.

За ними следовали Бекингем и граф Оливарес с английским послом, государственными советниками, придворными дамами и гвардейскими стрелками.

Изабелла и Мария сидели на балконе справа и отделялись только перилами от соседнего балкона, который заняли король с братьями и принц Уэльский. А Бекингем, Оливарес и другие английские и испанские дворяне находились на балконе слева. Зазвучали трубы и сотня лакеев в коричневых камзолах с развевающимися серебряными лентами очистила арену. Затем появился герцог Сеа на сером коне, сопровождаемый пятьюдесятью лакеями в камзолах из серебристой ткани и штанах палевого цвета, в шапочках с серебряной нитью, а за ним следовала группа знаменитых тореадоров. Герцог низко поклонился королевскому балкону, после чего принц Карл тоже обнажил голову. И так, вельможа за вельможей, каждый со своими людьми и множеством слуг в восточных одеждах, проходили перед королём и его английским гостем. Каждый из них убил копьём по быку, и, хотя некоторые из вельмож находились на волосок от гибели, никто из них не пострадал. Когда коррида закончилась, пошёл сильный дождь, и тот же хронист сообщает, «что среди падающих потоков воды появились пажи с факелами, которые заливали светом царство тьмы».

Празднества по случаю торжественного въезда Карла в Мадрид длились три дня: комедии, музыкальные концерты, турниры, иллюминация и фейерверки сменяли друг друга. Даже Бекингем был ослеплён этим великолепием, о чём и сообщил в письме к своему господину, добавив:

– Мы чуть не забыли сказать Вам, что первое, что сделали, прибыв во дворец, это навестили королеву, где между Вашим ребёнком и леди возникла ссора из-за отсутствия приветствия; но мнение Вашего пса (т.е. Бекингема) таково, что это искусственная вынужденная ссора, чтобы в дальнейшем породить большую доброту.

Ещё в этом письме, написанном на следующий день после официального въезда, взволнованные гости забыли рассказать королю, что его Малыш имел возможность впервые видеть инфанту вблизи в течение нескольких часов. Поэтому к нему была приложена маленькая записка, нацарапанная наспех: «Сам малыш Карл так тронут до глубины души, что признаётся, что всё, что он когда-либо видел, перед ней (инфантой) ничто, и клянётся, что ради неё готов идти в бой. Я (Бекингем), не теряя времени, попытаюсь ускорить их соединение, которым доставлю удовольствие ему, ей, Вам и себе, получив, таким образом, возможность как можно скорее припасть к Вашим ногам; ибо никогда ещё никто так не жаждал оказаться в объятиях своей возлюбленной. Итак, испрашивая Вашего благословения, я заканчиваю, Ваш покорный раб и пёс Стини».

Тем не менее, переговоры не продвинулись ни на шаг. Разрешение на брак из Рима всё не приходило, и Оливарес под этим предлогом отложил переговоры. Тем временем принц Уэльский, похоже, действительно влюбился в инфанту. Как пишет Джеймс Хауэлл, в июле раз в неделю во дворец приезжали комедианты, и Изабелла и Мария смотрели представление, сидя под большим балдахином, в то время как Карл находился по правую руку от королевы, а маленький кардинал-инфант – по левую руку от сестры:

– Я видел, как принц в течение получаса неподвижно смотрел на инфанту в задумчивой позе созерцателя, которая, несомненно, была бы утомительной, если бы не его влюблённость…

Эндимион Портер тоже писал своей жене вскоре после прибытия Карла в Испанию:

– Принц проникся такой симпатией к своей невесте, что теперь как будто ему всё равно, на чём будет настаивать папа римский.

В свой черёд, граф-герцог убедил Карла принять участие в диспуте в монастыре Святого Иеронима об истинности католической религии и поручил всем наиболее значимым придворным священнослужителям обратить принца в истинную веру. А английскому католическому священнику по имени Уоллсфорт совместно с братом Франсиско де Хесусом была поручена та же миссия в отношении Бекингема, но, хотя это ни к чему не привело, они оба утверждали, что фаворит Якова I был еретиком только по политическим мотивам, а в душе оставался католиком. Но если Карл, вроде бы, молча согласился с аргументами священников, то Бекингем твёрдо заявил, что не должен позволять принцу продолжать дискуссию. В ответ Оливарес предупредил его, что любая попытка провести протестантских капелланов в апартаменты принца во дворце будет пресечена силой.

Справедливости ради стоит заметить, что граф-герцог, хотя и заявлял о своём желании устроить этот брак, никогда не пытался скрыть, что он может быть осуществлён только на совершенно невозможных для Англии условиях. С самого начала испанцы не верили ни словам, ни клятвам короля Якова, потому что знали его слишком хорошо.

– Дела должны предшествовать словам! – постоянно повторял Оливарес.

Испанская сторона настаивала на том, что к английским католикам должно проявить терпимость, а парламент обязан отменить уголовные акты королевы Елизаветы I против них ещё до того, как инфанта покинет Испанию. Хотя Яков I обещал многое, но было ясно, что он не сможет принудить к этому англичан.

Карл обычно проводил послеобеденное время с Филиппом IV или Оливаресом, наблюдая за поединками по фехтованию или другими видами спорта из окна дворца. Ещё он гулял в саду, охотился на кабана или принимал участие в соколиной охоте, хотя отказывался сопровождать короля и двор в их частых посещениях монастырей или в религиозных процессиях, наблюдая за ними из-за оконных ставен или кожаных занавесок кареты. Утро он проводил за изучением испанского языка или письмами, а вечерами часто посещал королевскую семью, чтобы увидеться с инфантой.

Один из таких визитов, в день Пасхи 1623 года, описан в дневнике Бристоля:

– Утром принц попросил разрешения отплатить за визит… который ему нанесли накануне, и, соответственно, около четырёх часов пополудни ему была назначена частная аудиенция у короля, с которым он пробыл недолго и… выразил желание нанести визит королеве, и вскоре король… в сопровождении всех вельмож и главных министров двора, повёл его на другую сторону площади, которая находится в противоположной стороне дворца, и там застал королеву и инфанту вместе, в сопровождении всех придворных дам. Это случилось в первый раз, когда Его Высочество лично навестил инфанту, там стояли четыре стула: на средних сидели королева и инфанта, по правую руку от королевы сидел принц, а по левую от них всех сидел король. Когда принц сделал королеве несколько комплиментов… в знак благодарности за те милости, которые он получил от неё с момента своего прибытия ко двору, в связи с чем Его Высочеству было угодно призвать меня (то есть Бристоля) в качестве переводчика, он встал со своего стула и направился к инфанте, которая послушно поднялась, чтобы выслушать его.

После обмена любезностями принц сообщил Марии:

– Великая дружба, существовавшая между Его католическим Величеством и королём, моим отцом, привела меня ко двору, чтобы лично выразить это признание и заверить, со своей стороны, в желании продолжать и приумножать то же самое.

– Я рад по этому случаю поцеловать Ваши руки, миледи, и предложить Вами свои услуги, – затем любезно добавил Карл.

На что инфанта ответила:

– Я высоко ценю то, что сказали Ваше Высочество.

– Я был обеспокоен, – продолжил принц, – узнав, что в последнее время Вы, миледи, были не совсем здоровы… Как Вы провели Великий пост и как Ваше здоровье сейчас?

– Теперь я здорова, и к услугам Вашего Высочества.

Затем Карл вернулся к своему креслу и снова сел рядом с королевой, с которой он обменялся несколькими короткими комплиментами. Наконец, все они встали и с большой учтивостью откланялись.

Как раз в это время пошла с молотка великолепная коллекция погибшего графа Вильямедьяны, и Карл купил большое количество картин. Лопе де Вега рассказывает, что принц Уэльский «собирал с замечательным рвением все картины, какие только мог, платя за них избыточные цены». Вероятно, он перенял это хобби у Филиппа IV, питавшего особую любовь к живописи. Хотя королю Испании едва исполнилось восемнадцать, он унаследовал изысканный вкус и уже успел заказать свой первый портрет гениальному Диего Веласкесу, ставшему в этом же году придворным живописцем.

Чрезвычайно медленное ухаживание за невестой вскоре надоело Карлу, и несколько недель спустя, вероятно, ободрённый общей распущенностью и свободой, которые он видел в общении полов в Испании, принц нарушил королевский этикет, попытавшись пообщаться с инфантой неофициально.

Хауэлл изложил эту историю в письме Тому Портеру:

– Не так давно принц узнал, что инфанта имела обыкновение иногда по утрам отправляться в Каса-де-Кампо, летний домик короля на другом берегу реки, собирать майскую росу, он встал вовремя и отправился туда, взяв Вашего брата…

С помощью Эндимиона Портера (чьё жизнерадостное лицо, написанное Ван Дейком, можно видеть в Прадо) Карл вскарабкался на стену и спрыгнул в сад. Он увидел инфанту, идущую к нему по тропинке, и обратился к ней со страстными и возвышенными речами, но она взвизгнула и помчалась прочь. Затем прибежал пожилой маркиз и стал умолять принца уйти – иначе он, телохранитель инфанты, может потерять свою жизнь или свободу. Он отпер садовую калитку, и Карл ретировался.

Хотя для принца и его друга это приключение не имело никаких последствий, испанцы с каждым днём всё больше были недовольны поведением англичан. Бекингема обвиняли в том, что он приводил проституток даже во дворец и приставал к актрисам, которые выступали на сцене во время комедий. В то время как люди из свиты принца Уэльского всячески демонстрировали своё презрение к испанским обычаям и изо всех сил старались оскорбить их религиозные чувства.

Граф Гондомар, как мог, пытался сгладить эти конфликты и даже помог освободить нескольких англичан, находившихся в руках инквизиции в Толедо и Севилье. Однажды, когда он разговаривал с королевой, та спросила:

– Лондон также многолюден, как Мадрид?

– Да, мадам, – весело ответил бывший посланник, – по крайней мере, был многолюдным, когда я уезжал, хотя, сейчас, как я полагаю, там почти никого не осталось, кроме женщин и детей, ибо все мужчины, как при дворе, так и в городе, были готовы обуть сапоги со шпорами и уехать сюда.

Действительно, вслед за Карлом многие англичане потянулись в Мадрид. Яков I даже отправил туда своего шута Арчибальда Армстронга (Арчи) с толпой молодых придворных, привёзших принцу и Бекингему из Лондона новую одежду, включая костюмы кавалеров ордена Подвязки, и великолепную коллекцию драгоценностей для подарков. Причём Арчи имел шумный успех у испанцев, обожавших шутов. Хауэлл утверждал, что ему пожаловали больше привилегий, чем кому-либо, и неоднократно приглашали развлекать неприступную инфанту. Таким образом, шут виделся с Марией куда чаще Карла и безнаказанно выводил её из себя разговорами о Непобедимой Армаде (испанском военном флоте, в 1588 году потерпевшем поражение от англичан).

На еженедельных представлениях комедий во дворце стулья предоставлялись только членам королевской свиты. Дамы, по обычаю испанского двора, сидели на подушках на полу, а кавалеры стояли сзади. Это не устраивало ни Бекингема, ни графа Карлайла, ещё одного фаворита Якова I, которого король тоже прислал в Испанию в помощь сыну и Стини. Хауэлл пишет о том, с каким трудом Карлайлу удалось добиться аудиенции у инфанты, которую англичане уже называли «принцессой Уэльской»:

– …его привели в комнату, где инфанта величественно восседала на высоком троне в окружении своих дам: милорд, с его манерами, движениями и подходами, не смог добиться от неё даже малейшего кивка, она всё это время оставалась неподвижной, как образ Девы Марии…

Оба кавалера злились из-за того, что считали пренебрежением к своей особе. Бекингем, конечно, был вынужден остаться, но Карлайл и многие другие в раздражении покинули Испанию ещё до наступления жары.

Тем не менее, Якова I уверили, что на пути к свадьбе принца Уэльского нет никаких серьёзных препятствий. Флот, который должен был доставить инфанту и её мужа обратно в Англию, был готов в апреле отплыть в Испанию, и глупый король был занят улаживанием мельчайших деталей путешествия для удобства своих «милых мальчиков». Наконец, в конце апреля в Мадрид пришло известие, что разрешение на брак находится на пути в Испанию, хотя папа выдвинул новые требования в пользу английских католиков. Невзирая на это, Бекингем попросил немедленно отправить английский флот в Ла-Корунью, чтобы с триумфом вернуться в Англию вместе с инфантой. Однако вскоре обнаружил, что всё не так просто, ибо Оливарес был твёрдо намерен не допустить этого брака, и поводом для отсрочки послужили новые требования Святого Престола.

Тогда Бекингем написал письмо Якову с просьбой прислать следующий документ, заверенный его подписью: «Настоящим мы обещаем словом короля, что всё, что ты, наш сын, пообещаешь от нашего имени, мы выполним».

– Сэр, я признаю, – приписал, в свой черёд, Карл, – что это большое доверие; и если бы это не было простой необходимостью, я не был бы таким смелым.

Излишне говорить, что слабый король выполнил их просьбу, «чтобы вы могли быстро и счастливо вернуться и очутиться в объятиях вашего дорогого папы».

Получив этот документ, принц и Бекингем при содействии Бристоля, Астона и Коттингтона предстали перед специальной комиссией, назначенной Филиппом IV. Обсуждения продолжались в течение нескольких недель. Напрасно англичане указывали на невозможность согласиться с требованиями Рима о немедленном введении религиозной терпимости в Англии. Бекингем терял остатки терпения и обвинял Оливареса во всех грехах. Наконец, в конце мая он вступил в открытый конфликт с графом-герцогом, пригрозив немедленно уехать с принцем и отказаться от всяких переговоров.

– Что касается лично Вас, сэр, – нагло заявил он испанскому министру, – то Вам не следует считать меня своим другом. Вы должны ожидать с моей стороны всевозможного противодействия и враждебности.

На что граф-герцог ответил, что он охотно принимает предложенные ему условия. А испанские придворные после данного инцидента стали выказывать Бекингему отрытое презрение.

Этот гневный протест фаворита Якова I вполне устраивал испанцев, и после долгих притворных просьб со стороны Филиппа IV и Оливареса было решено, что Карл останется в Мадриде, по крайней мере, до тех пор, пока английский король не ознакомится с пунктами, на которых настаивал папа, и не пришлёт свои инструкции. Коттингтон поспешно отбыл в Англию, увозя с собой документ с требованиями папы. В очередном письме, написанном Карлом и Бекингемом Якову I и переданном Коттингтоном, они всё ещё выражают надежду, что король может согласиться с этими условиями, хотя они не осмеливались сделать это сами. Король Англии был в отчаянии. Оливарес ловко повернул все переговоры в сторону религиозных требований и совершенно не затронул вопрос о возвращении Пфальца, который был близок сердцу Якова. Ответ короля был характерен для него:

– Мои милые мальчики, ваше письмо… сразило меня наповал! Я боюсь, что это очень сильно сократит мои дни… Но что касается моих советов и указаний, которых вы жаждете на случай, если они не изменят своих требований, то, одним словом, вам следует как можно скорее уехать, если вы сможете получить разрешение, и отказаться от всяких переговоров… Увы! Теперь я горько раскаиваюсь в том, что когда-либо позволил вам уехать. Я забочусь только о том, чтобы однажды снова заключить вас в свои объятия. Дай Бог этого! Дай бог этого! Дай бог этого! Аминь, аминь, аминь! Я заявляю, что вам будут так же сердечно рады, как если бы вы добились всего, чего хотели… и да благословит вас Бог обоих, мой милый сын и мой единственный лучший милый слуга…

Пожалуй, у бедного короля в Англии было больше неприятностей, чем у его сына в Испании, из-за выступлений пуритан против брака принца Уэльского с инфантой. Тем временем Карл и Бекингем продолжили борьбу за изменение условий брачного контракта, а Оливарес, поддерживаемый своими теологами, всё ещё настаивал на том, что бракосочетание может быть отпраздновано условно в Мадриде, чтобы быть подтверждённым в будущем, когда будут введены в действие меры в пользу английских католиков. Однако события следующих нескольких недель испанские власти истолковывали совершенно иначе, чем англичане. Так, испанцы утверждали, что встречные предложения и поправки Карла были всесторонне рассмотрены различными комиссиями, в то время как принц отверг без колебаний все предложения Оливареса во время прощальной аудиенции.

Прощание с Филиппом IV было назначено на 17 июля 1623 года, вечер. Но когда Карл с Бекингемом и всей свитой предстал перед королём, то, к великому изумлению и ужасу Бристоля, он выразил намерение принять условия, выдвинутые испанцами в отношении религии, и от имени своего отца обязался обеспечить их выполнение. В Рим снова были срочно отправлены курьеры, чтобы получить окончательное согласие папы на слегка изменённые условия, принятые Карлом, и какое-то время испанский двор, якобы, рассматривал его брак с инфантой как уже свершившийся.

Такова версия испанцев, но в последнем письме принц и Бекингем, естественно, заверяли короля, что по их требованию условия брачного контракта были значительно переработаны.

Спустя несколько часов после этого в Мадрид прибыл курьер с безапелляционным приказом Якова I о возвращении его сына. С печальными лицами Карл и Бекингем сообщили Оливаресу, что король Англии приказал им немедленно возвращаться.

– Как, – спросили они его, – принц может подчиниться приказу, не жертвуя браком?

Ответ министра заключался в том, что есть два хороших способа завершения этого дела и один плохой. Первые два – либо Карл должен вернуться в лоно Церкви, либо жениться «по доверенности», предоставив испанцам уладить все вопросы с Римом. Плохим же было торговаться и стоять на своём до последнего.

– Что касается первого (т.е. обращения), – сообщал Бекингем своему повелителю, – мы полностью отвергли его; а что касается второго, то он (Карл) признался, что если бы он был королём, то сделал бы это… Последнее же он признал невозможным, поскольку Ваш приказ был безапелляционным. В заключение он (Оливарес) оставил нас с обещанием подумать об этом; и когда я, Ваш пёс, проводил его до двери, он попросил меня подбодрить… Вашего ребенка. По нашему мнению, самое долгое время, которое мы можем здесь пробыть, – это месяц, и то при условии, если привезём с собой инфанту… Мы ещё раз умоляем Ваше Величество… отдать приказ об исполнении всего этого (т. е. об отмене всех уголовных актов, направленных против католиков).

Несмотря на свои опасения, Яков I созвал совет в Уайтхолле в воскресенье 20 июля. После приёма двух испанских послов, он принёс клятву перед ними и католическим священником в присутствии Коттингтона и двух государственных секретарей соблюдать все условия чернового брачного контракта, составленного в Мадриде (в котором английским католикам была обещана свобода вероисповедания). Но когда король уже садился в свою карету, чтобы отправиться в испанское посольство и принести там тайную присягу, по словам испанского посла, лорд Эндовер, измученный долгим и стремительным путешествием из Мадрида, «появился в дверях, как привидение», и вручил Якову письмо от Карла и Бекингема. В нём говорилось, что испанцы настаивают на отсрочке отъезда инфанты до весны, желая получить согласие папы на изменённые условия и дождаться полной отмены указов, направленных против английских католиков. Должно быть, Яков теперь ясно понял, что его перехитрили. Он только что торжественно поклялся принять все условия испанцев, не получив от них никаких гарантий, в то время как его наследник находился в их руках.