…Экспедиция называется. Бомж. Сага жизни

– Т-ты чо, д-д-дура, глаз выткнешь! Заигрываешь? Тут больниц нет, только аптека… – И порывисто соскочив с кровати, Венька запустил лучину в обратную сторону…

Гы-гы-гы с обеих сторон волной потрясли атмосферу.

– Евгений Борисович, а я фюзен от кларена отличить не могу… Колупаю ножичком, даже бритвочкой, а всё никак… Что мне делать?

– Ильченка, а ты пиши везде «дюрен», и морду ботинком делай… быстро вставил свою лепту Жила. – Да и никто их не отличает, даже… сам Болото, и… Шкалик. Скажи, шеф?

– Отличаю. А Константиныч подавно. Он меня и обучал. А тебе, Людмила Даниловна, назначаю наставника в лице геолога Ковальчук. Она тебя на раз-два натаскает.

– Она отказывается, головой вон машет… А ещё, Евгений Борисович, меня буровики не слушаются. Буровой журнал не дают. Говорят, башь на башь – и что это значит? Я им и шипку и боргес даю, а ящики керновые… сама таскаю… И вообще я домой хочу. – Ильченко деланно всхлипнула.

– Ира, уйми там свою з-землячку, – мирно попросил Венька, – чуть поленом не заколола.

А я-то шо? – по—хохлацки бойко отозвалась Людка Ильченко – Я ничо не сувала…

– Так у тебя нету… ничо – подхватил реплику Санька Крестовников – ну, хоть молотком поверти…

Люда Ильченко взвилась на кровати и тут же упала на другой бок. Глубоко задышала. Её деланный всхлип грозил и впрямь перейти в рёв. Стройная, складная и порывистая, словно оживший оловянный солдатик, девчонка пугала окружающих скорой переменой настроений. В сумасбродной её головке ещё не уместились нормы и правила оптимального поведения и – мучали… мучали…

– Кончайте вы там… с намёками. – Нина Ковальчук, старшая среди девчонок, взрывчато-смешливая и с беременностью неизвестного происхождения, строго следила за нравами барака. Выпускница свердловского вуза, она невероятным стечением обстоятельств, или непостижимой логикой поведения, оказалась в Черемховской ГРП, быстро освоилась, прижилась в общежитии, поднаторела в работе. Не шибко вдумчивое начальство её, застав в очевидном интересном положении, но по принципу незаменимости, направило в очередную командировку. Женщину на сносях – в щелясто-сквозящий балок, выстывающий к утру, словно алюминиевый чайник, – на мартовский ветродуй и каждодневную битву с тяжелючими керновыми ящиками…

– Ильченка, та ни бери в голову… Это они сдуру бесятся. Ты же знаешь… – манерно успокаивает Ира Шепель.

– Мы ни на чо не намекаем… Без намёков ясно, зачем вы сучки вышибли… Пойду, однако, з-заделаю…

– Кому заделаешь?.. – тихо пробормотал, не сдержался Крестик.

– Не кому, а что… Сучки, б-б-блин! А то глаза выткнут. – Он и впрямь встал, сгреб с подоконника гвозди и принялся забивать их над каждым глазком сучка. Повесил на гвозди полевые сумки.

– Смолькин! Весь сон перебил… – пожаловалась Ира Шепель. Ну, я те завтра дам!

– А мне… – невнятно пробормотал Крестик. И подхватился: – Кстати, про аптеку… Кто со мной в библиотеку хотел? Заодно и в аптеку заглянем…

Саня Крестовников, как всегда заразительно и ехидно хихикая, стал торопливо одеваться. Секунды раздумывал Венька. Встал с кровати и Шкалик, обмозговывая внезапную мысль. Жила не реагировал. Ластиком он тёр-тёр пикетажку, уничтожая следы временных записей.

– А шо, в Солонечной театра нет случайно? – среагировала уже оправившаяся от досады Людка Ильченко. Вероятно, Санькина затея её зацепила. – А планетария? Я б всий душой…

– …Пурга!.. Как зверь она завоет…

Приятен рокот хрипотцы.

Пуржит мелодия гобоя.

По декам взвизгивают псы… – снова принялась за своё Нина.

– Токо баня… без душа. – притушил Людкины страсти Шкалик. Он тоже оделся и всматривался в зеркало у рукомойника.

– Молоток брать будем? – снова заразительно хохотнув, вспомнил Крестовский. И вынул из баула сувенир, подаренный на пятидесятилетие ГРП, который по традиции геологи полевой группы возили с собой.

Парни ушли. Жила, затерев пикетажку до глянцевого лоска, улёгся спать. Библиотекарши и аптекарши его не интересовали. С чего бы это?

Девчонки тоже погасили свет. Сумрак подступающей ночи окутал геологический барак, пробиваясь в него через решётки оконных проёмов и пару не заколоченных Венькой сучков – в девичий будуар.

В аптеке геологов не ждали. Аптекарши, толстенькая и худенькая, Тамарка и Ирма, две лаборантки на практике, одна из которых поселилась, как требовалось по договору, прямо на рабочем месте, пили нескончаемый чай. Больше дел не было. Сюда и днем-то мало кто заглядывал. Аптечный дом, пропитавшийся специфическим запахом, и ничем другим не отличавшийся от сельских построек, стоял в центре деревни, обособившись специально для удобства жителей и заезжих посетителей. Калитка, крылечко, на котором висела выцветшая вывеска, крепкая дверь со щеколдой. Парни стояли перед ней, не решаясь войти, подталкивая друг друга.

– Чо просить-то будем?

– Как чо?.. Спирт, конечно…

Дверь внезапно распахнулась. Под ноги парней кинулась ухоженная дворняжка, незлобиво тявкающая на непрошенных гостей. Её отодвинули девичьей ногой. Тамарка, внезапно смутившись, молча глядела на остолбеневших парней.

– Здрасьте… Мы за йодом…

– Ага, нам бы литра три…

Тамарка молча растворилась в проёме. Парни, помедлив, вошли следом, обходя собаку. Очутились у прилавка. Девчонки стояли рядом, на изготовку, как бравый солдатский редут.

Шкалик неожиданно широко улыбнулся. Девчонки слегка оттаяли.

– Ну, чо вам надо-то, говорите? – спросила Ирма. В свете лампочки щёки её рдели фиолетовым румянцем, а во рту блистала металлическая фикса.

– Нам бы йоду – попросил Шкалик.

– И горчишников пачки… шесть… – нашёлся Крестик. – Это срочно. Радикулит что-то шалит. Извините, что разбудили.

– Да мы и не спали. У нас рабочий день до десяти вечера. И я вообще не здесь живу. – Ирма отошла к стеллажу с препаратами, а Тамарка обиженно оправдывалась.

– А йоду вам сколько? У нас тара разная.

– Можно… литра т-три? – внезапно обозначил запрос Смолькин. – Меня Веня зовут. А вас как?

– Что?.. Три… банку целую, что ли?.. У нас же в пузырьках по 50 грамм.

– Слить надо…

Ирма принесла упаковки горчичников. И вернулась к стеллажу, вероятно, за пузырьками.

– Вы скорее выбирайте, мы закрываемся уже. Томе ещё домой идти… – Женька, краснея и заикаясь, заговорщическим шёпотом начал:

– Девушка, у вас есть… ну, эти?

– Какие эти?

– Ну, такие в пакетиках… по четыре копейки?

– Презервативы, что ли? – внезапно, ничуть не смутившись, на всю аптеку гаркнула скромница. – Сколько? – и выдвинула ящичек-поднос.

– Нам нужно тысячи три или хотя бы две, если можно, – внезапно зардевшись, пролепетал Шкалик.

Глаза у аптекарши округлились, едва не за рамки оправы, лицо вытянулось. Казалось, на мгновение она лишилась дара речи, разглядывая Шкалика с головы до…

– А вы в вузе проходили, где это применяется? Умеете этим пользоваться? Могут утратить срок годности.

– Знаю в общих чертах – скромно заявил Шкалик. – Если у вас есть, то попрошу отоварить.

Девушка высыпала содержимое ящичка на прилавок и принялась пересчитывать пакетики.

– Ой, девушка… Вы простите его… паря шутит. Он шутник у нас неимоверный!

Она выжидательно и гневно замерла у прилавка, в белом халатике, чепчике, словно рекламный манекен на обложке зарубежного журнала. Да и обе они, не от мира сего изящные созданьица, несмотря на некоторую угловатость, вдруг взбудоражили воображение черемховских геологов. Явно недеревенские. Работали вдвоем, ночевали тут по очереди, словно посменные сторожихи, согласившиеся с навязанными условиями. В охрану, вероятно, привлекли-прикормили собачонку.

– Это Веня. А меня Александром зовут. А его – Шкалик… А вашу собачку как кличут?

– Я Женя Шкаратин. А Шкалик – это они так… привыкли. – попробовал реабилитироваться Шкалик. – Я отца ищу. У вас, в деревне, случайно, нет таких… по фамилии Сивкин, или Кельсин?

Девчонки переглянулись и внезапно прыснули.

– Это Джульетта у нас – призналась, смутившись, Ирма.

– Вам йод нужен?.. Или презервативы? – переспросила Тамарка, проницательная аптекарша, засомневавшаяся в клиентах.

О геологах аптекарши наслышаны. Давно поджидали их визита с целью отоварить, но, главное, познакомиться. Геологи – как космические пришельцы. Легенда века нарисовало их обаятельный образ: кучерявая бородка, загорелая физиономия, что ещё… Говорят, зарплата, как у главбуха продснаба. Но главное – то, что стояло в центре образа: романтика профессии! Или профессия романтики?..

– У нас в Свердловске был один Ельцин, из начальства… – Первой отозвалась и растаяла Ирма. – Да и сейчас есть… А в деревне немного кого знаем. Мы на практике. Вы в библиотеке спросите. Там всех знают… А чаю не хотите?

– Ага, чаю, – подхватилась и Тамарка, – заварили, а выпить не успели. Не выбрасывать же добро.

– Нам бы ещё спирту… молотки протирать… – Крестик показал сувенир. Его блеск – сверкающий никелем, с гравировкой – впечатлил аптекарш наповал.

У нас медицинский, – робко сообщала всё ещё сомневающаяся Тамарка.

– Само то. Медицинским солиднее будет, – согласился Крестик и поднырнул в проём под прилавок.

– А где чай?

– Ой, да, конечно! Сюда проходите… – Тамарка откинула крышку прилавка и пропустила задержавшихся, менее решительных геологов.

Они присели за круглый стол, где чуток остыл кипяток в эмалированном чайнике, лежали печенья, стояло деревенское дегтярное мыло. Девчонки засуетились, тайно переглядываясь и смущённо прыская. Собака обескураженно отошла в угол, где у неё было логово в большой картонной коробке.

…Так они сидели посреди заснеженной Сибири, юные души, вступающие во взрослую жизнь, совсем ещё неотёсанные, неумелые; пили чай, изучая друг друга, словно торговцы и покупатели человеческого рынка. Солонечная – малая деревушка среди березняков и пахотных полей – приютила молодых специалистов, заброшенных сюда отцами-управленцами, в несусветную глушь и на временное прозябание. Угольная провинция назначена проявить свой производственный норов: снести к чёртовой матери все эти березняки, степные долы, пахотные угодья, да и самую утлую деревушку, несоразмерную с планами государственного размаха. Одно снести и разрушить, другое спланировать и построить. И неизвестно ещё что лучше: провинциальная девственность мира, либо его индустриальная перспектива…

В дверь громко постучали. Собака вскинулась и затявкала. Девчонки сникли и замолчали. Ситуация обещала быть пикантной: это же деревня…

– Я выйду, – решил Шкалик. – Скажу закрыто.

В дверях он громко спросил:

– Кто зубится? Аптека после десяти часов закрыта.

– Э-эй, ты кто такой? Где аптекарши? Нам их надо…

– Сказано – заперто. Приходите завтра.

– Я счас дверь вынесу! Позови Тамарку… Джульета, цыц, это мы тут… – собака послушно смолкла.

– Это медучреждение. Охраняется государством. Тронешь – сидеть будешь… – строго погрозил Крестик.

– От ка-а-зёл!.. На Тамарку запал… Ну, ты у меня схлопочешь… Мы тебя покараулим… Выйдешь, куда денешься…

– Зуй, в натуре ждать будем? Давай выкурим?

– Соломы надо…

– Можно и сена. Погоним на ферму… – за дверью стихло.

Шкалик вернулся в аптеку.

– Слышали? Какие-то местные поджигалы нас пристукали… Ножом пугают…

– Это Зуй, верзила ужасный, с друганом Яшкой измучили нас ухажёрством…

– Отобьёмся, – заразительно хихикая, успокоил Крестик. – Девчонки, не дрейфь… Может, у вас переночуем? Углов да закутков хватает?

Перепуганные аптекарши молчали. Всё хорошо сложившееся внезапно рухнуло. Словно потолок треснул и просел.

Шкалик демонстративно поставил чайник на печь-голландку.

– Эх, жаль, гитарку не прихватил, попели бы… – огорчился Крестик.

– Меня хозяйка дома ждёт. Волноваться будет. Мне идти надо. – Обмолвилась Тамарка, но с места не двигалась.

– Я тебя п-провожу, – внезапно решился Веня Смолькин. – Собирайся, чай только попьём…

Тамарка продолжала сидеть, словно не в силах принять решение. Навернувшиеся на ресницы слёзы, Венька аккуратно смахнул ладонью. – Ну, чего ты, дурёха, да я этого Зуя… У меня разряд… Мы пошли! – Последнее он сказал решительно и настойчиво, для всех ушей.

Пара оделась и направилась в дверь.

– Мне, однако, в библиотеку надо, – внезапно засобирался Шкалик. Он давно понял, что девчонок только две. И он, Шкалик, – третий лишний… И как-то неправильно получается, если Смолькина в деревне одного оставлять…

Девчонки умолчали, что библиотека по будням закрыта.

– Пошли, – скомандовал Шкалик, накинул полушубок, и они втроём вышли. – Молоток возьмите? – но никто не обернулся. Санька закрючил за ними дверь.

Оставшись одни, едва знакомые молодые люди молчали, думая об улице. Джульетта громко сопела, не прислушиваясь к ночи, в которой брехала ещё одна одинокая собака. Тикал аптечный будильник.

– Библиотека… да и почта замкнуты на щеколды. Ставни на болтах… – Задумчиво обронила Ирма. Вертела на пальце хвостик косицы. Думала о ситуации – А как он отца потерял? Может, на войне погиб? Чтобы найти – читать газеты надо. И писать. Письма, например. Запросы.

– Глубокая мысль…

– А ты как думаешь? Как найти иголку в стоге сена?

– Запросто. Сено перебрать по соломинке… Чем Шкалик и занимается.

– Мне хочется ему помочь. Кто-нибудь ему помогает?

– Он никого не допускает. Надо заслужить доверие… А ты порывистая… Тебя как зовут-то, фея?..

– Ирма – она даже не улыбнулась. Лишь тяжело выдохнула. Саня Крестик аккуратно снял с неё чепчик. Поправил прядь волос, скатившуюся на щеку.

– Красивая…

– Правда?

– …и нежная…

– А хочешь… я тебя от радикулита полечу? – внезапно молвила Ирма. Санька заразительно хихикнул и посмотрела ей прямо в зрачки… Ответил ему затаённый страх…

– Очень… я об этом с детства мечтал. У меня запущенный… случай.

Ирма покрыла всю Санькину грудь горчичниками, а он её в отместку – горячими поцелуями.

Глава седьмая. Солонечная новелла

Из дневника Митрича

«Вчера узнал подробности убийства Саши Михайлова: погиб мгновенно и нелепо. Слухи, бродившие все трагические дни по конторе, невозможно было понять умом. Убийство – это к бабке не ходить. Хоть и непреднамеренное.

Валера Елдышев, на буровой, сквозь шум гудения дизеля, глотая горячий чефирок, путанно бубнил мне:

– Начальником у нас теперь Волнин, а замом по снабжению у него стал – Шувалов. Дело же было после праздника… После девятого мая. Я пошёл в отпуск, зашёл к Волнину в кабинет и спросил у него, кто меня заменит, пока буду в отпуске. Он мне говорит, за тебя останется Шувалов, передай ему ключи от сейфа, и все бумаги по транспорту. Я так и сделал, всё передал, но перед тем как уйти, надо было занарядить на вахтовку Урал-375 и отремонтировать будку, потому что была неисправна, болталась на раме. Я об этом сказал им обоим: и Волнину, и Шувалову. И ушёл в отпуск.

А на Урале у нас работал Толя Тужилкин. А Шувалову надо было возить навоз на дачи… У нас был бортовой Зил-131. И вот Шувалов возит навоз… А надо же возить смену на участок… Что они делают: в бортовой Зил-131 ставят фанерную будку! Она ничем не закреплена и прыгала по кузову. И девятого мая надо везти в будке смену на участок в Паршевниково, через Алёхино, по пади. В общем, или скорость была приличная, или сильный ветер. Наверное, и то и другое. Но будка вылетела вместе с Сашей Михайловым – он один там сидел… Его и накрыло этой будкой… до смерти. – Валера проговорил это зло и извинительно, точно чувствуя и какую-то вину. Я ничего не ответил. Через паузу Валера добавил – …Состоялся суд. Рассмотрел следственное дело. За рулём сидел Толя Тужилкин. За транспорт и буровую бригаду отвечал Шувалов. А у Шувалова жена была следователем… Никто в ГРП не знает, что там им присудили, кажется, выплачивать семье пострадавшего от виновных Тужилкина и Шувалова по двадцать процентов от зарплаты. Ну и меня немного потаскали. Но я был ио механика, и в отпуске.

Гул дизеля и бряцанье вертлюга утомляли слух. Буровой мастер Елдышев и я в ожидании водовозки, пробавляясь чайком, не понимали непостижимые миры. Жизнь человека – полушка. Так же как, впрочем, и жизни оставшихся в живых. Земля пухом Саше Михайлову…

Что чувствуют шуваловы и прочие виноватые?

Что чувствует Люся Михайлова, вызнавшая всю драму до деталей?

Как нам жить с этим?..

Лёша Бо выехал с полевой группой на помощь Гусенкову. Вчера простились по-семейному: посидели за милую душу. Лёшина жена, Валюшка, угостила шафранчиком! Настойкой от «провинского производителя», питьём чудного вкуса и запаха… «Там дистилят с цедрой от десяти апельсинов пяти лимонов, и сок из пакетика шафрана» Не пробовали? Валюшка на последних месяцах ходит… Куда деваться – работа, тудыть твою…

Понимаешь, это странно, очень странно…

Не такой уж я законченный чудак.

Я гоняюсь за туманом, за туманом,

И с собою мне не справиться никак.

Люди посланы делами,

Люди едут за деньгами,

Убегая от обид и от тоски.

А я еду, а я еду за мечтами,

За мечтами и за запахом тайги.

Лёша как-то уживительно-быстро стал особенно близким. Книга тому причиной. Библиофильство то бишь. Мы с ним на одной волне. Все киоски в городе прикормили… Кое-что достаётся по блату. Но Лёша Бо обошёл меня: борзо воспользовался иркутскими связями. Нашёл настоящего жучка, какого-то Выборова, библиомана с иркутского чёрного рынка. Работает в тресте Востсибуголь горным инженером, учится в Инязе. И с темпланами издательств всего Союза знаком плотно, и подписки делает на широкий ассортимент литературы. Какой-то новый Юдин. К тому же бывший черемховец.

Этот жучара накрепко привязал нас к центральному Черемховскому книгомагу… и даже к Гришевскому… Во даёт парень! Последним субботним днём взял Лёшу с собой на иркутский рынок, чтобы сориентировать в книжных развалах. Взахлёб полчаса рассказывал мне, как жучки меняют откровенную макулатуру на раритеты: литературные памятники, сокровища лирической поэзии, отдельные тома из серии всемирной литературы и собраний сочинений редких авторов… В цене – мемуары крупных военачальников, например, маршала Жукова… Лёша считает не зря съездил: выменял лишний том «Коня рыжего» на том Стропаролы. Мне привёз томик стихов Бальмонта.

Сегодня Лёша уехал с Жилой, Смолькиным, Саней Крестовниковым и девчонками-геологиньками – кинули их на прорыв: Гусенков завалил керном. А я сижу, скучаю по Бо. По Валиному шафранчику… Моя поездка в Бородино – не раньше той недели… Бо… Бо… Это случайно?

Из источников «близких к Щадову» (пресловутый Ю. Выборов) удалось узнать:

Объект доразведки лежит на территории Рыбинского района Красноярского края. Вокруг него – населённые пункты: село Бородино, Рыбное, деревня Солонечная и город Бородино. Станция Заозёрная.

Местность слегка всхолмлённая, в основном посевные и сенокосные поля. В долинах рек и по заветерьям цепляются за жизнь заросли кустарников и берёзовые рощицы. Ближайшими крупными водотоками являются реки Барга, Кан, Камала, Рыбная. Что за реки не знаю, не бывал. Расспрошу потом у рыбаков.

Где-то здесь же заложен закрытый (как Ангарск), новый город, кажется, тоже Заозёрный под номером тринадцать. Чем там занимается люд – страшный секрет. Скорее всего, та же химия. Находится где-то на Транссибирской магистрали, а с Бородино и разрезом «Бородинский» соединены железнодорожной веткой. Есть и неасфальтированная грунтовка протяжённостью около двадцати кэмэ. Непосредственно через месторождение, где мы работаем, пролегает автотрасса Иркутск-Красноярск. На юге, в десяти-пятнадцати кэмэ от эмпэи, проходит ветка «трассы мужества», железной дороги Абакан – Тайшет. Самые первые сведения об угленосности района опубликованы во второй половине XVIII в. ученым-путешественником С. Палласом. Книги его частично изданы, есть в Краеведческом музее Иркутска. В 1830-м году на этом поле обнаружены признаки месторождений бурого угля. В конце XIX в., геологи Геолкома Горного департамента России выявили на месторождении промышленный угольный пласт, назвав его «Бородинский».

В 1930-х годах здесь начались капитальная разведка и разработка угольного месторождения. В ситуации с войной и послевоенными планами восстановления разрушенного народного хозяйства в 1945 г. Госкомитетом обороны СССР решено строить поселение для горняков будущего угольного разреза. Точнее, бараки для зэков и жилые дома для ИТР.

Первооснователями посёлка были бывшие военнопленные советские солдаты, репатриированные в СССР (вызволенные из Франции и нацистских лагерей смерти) после поражения фашистов в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг. Первый эшелон первого вызволенного контингента высадился 8 августа 1945 года в составе полка на станции Заозёрной. Высадился почти на голое место. И наутро контингент приступил к работам. Следом подошли эшелоны со строительными материалами. И новые партии зэков. Затем в посёлок стали приезжать завербованные со всех волостей, в основном из западных областей и республик СССР так называемые «работники по оргнабору». Энтузиасты и романтики, охотники за длинным рублём.

С 1949 года в Восточной Сибири СССР царило ГУ «Енисейстрой». Существовало до 1954 года. В 53-м не стало Сталина. XX съезд КПСС развенчал его культ. И этот ГУ, кажется, запретили. Разрез стали называть «Бородинский». Его приняли в эксплуатацию в 1949 г. Здесь к тому времени уже обустроен посёлок угольщиков. Жили в бараках, одноэтажных домах. Первыми горняками были, очевидно, те же бывшие зэки.

Кстати сказать, как рассказал жучок Юрка Выборов, нобелевский лауреат Фритьоф Нансен, работавший в тридцатых годах верховным комиссаром Лиги Наций, делал отчёт по делам репатриации военнопленных из России. А раньше, якобы, он присутствовал в 1912 году на футбольном матче в Красноярске, в честь столетия со дня победы в войне 1812 год, где рассказывал краеведам о том, как сибиряки воевали с Наполеоном и какую оказывали помощь Кутузову.

Выборов считает, что название «Бородино» посёлку присвоено неслучайно. Получил и назван в честь села Бородино, известного в истории сражения в Отечественной войне 1812 года. Наше сибирское Бородино – было изначально одним из двадцати двух казённых поселений, построенного для ссылки солдат лейб-гвардии Семёновского полка. Солдаты провинились… и выступили активно против жестокого обращения с ними командира Шварца и других офицеров. И по указу Александра I сосланы в Сибирь навечно. Событие известно, как мятеж от 16—18 октября 1820 г. в привилегированном Семёновском полку. Среди этих «нещастных» были и сибиряки из Енисейского пехотного полка, воевавшие в составе русских войск в войне 1812 г. Их было – ни много ни мало – около двадцати семи тысяч. Сибиряки – пять сибирских полков и две батареи – участвовали и в Бородинском сражении, защищали знаменитую батарею Н. Н. Раевского, описанную Львом Толстым в «Войне и мире». В мемуарах одного французского генерала, не запомнил фамилию, написано: «…упорствовали до остервенения. Было видно, как они, не теряя мужества, смыкали свои ряды перед нами, и, несмотря на то, что их беспрестанно отбрасывали, они под предводительством своих генералов снова вступали в битву и шли умирать у подножия окопов, возведённых их руками». Потрясают качественные оценки «не теряя мужества» и «под предводительством своих генералов», как свидетельства о ратной русской славе. Вспоминаю школьное «Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спалённая пожаром, французам отдана? Ведь были схватки боевые, да, говорят, ещё какие, недаром помнит вся Россия про день Бородина?»…

Примечательно, что на карте СССР, России ХХ в., в шести километрах от села Бородино появилось ещё одно Бородино, названное в честь исторического Бородинского сражения. Посёлок также построен солдатами, на этот раз советскими (гримаса судьбы!), которые, выжив в фашистском плену, возвращены на родину по окончании Великой Отечественной войны. Репрессиями лишены гражданских прав и так же, как семёновские лейб-гвардейцы, помимо своей воли сосланы в Сибирь, на разработку угольного разреза. Рабочий посёлок горняков-угольщиков, строителей и эксплуатационников разреза назван именем Бородино.

Величественная и драматическая история! Дважды проявилась, восславив название сибирских поселений, умышленно названного русскими сатрапами для ссыльных патриотов и героев двух отечественных войн. Кстати, теперь один из Бородино, как ни странно, наиболее крупный населённый пункт в СССР, ознаменованный в память победоносного сражения фельдмаршала Кутузова в Отечественной войне 1812 года. Жители, вероятно, гордятся, если знают об этом.

Ну а Нансен… Что Нансен? 13 мая 1930 года, ушёл из жизни – знаменитый норвежский полярник, политик, дипломат. Надо бы где-то добыть и почитать его дневники. Попрошу Лёху Бо. Пусть выпросит у Выборова. Хотя бы почитать.