…Экспедиция называется. Бомж. Сага жизни

– Ой, малчиши! А куда поезд идёт? На юго-север или в… Западенцию?

– Тю… Сказилась чо ли… Ты, Ильченка, знаешь. откуда солнце встает? Геолог, лысен ту ми… – Андрюшка Жила энергично раскручивал матрас на полке, говорил, как на митинге, громко и убедительно. – Солнце светит прямо в глаз… затылок, то бишь… Значит, где запад? Иля, ты придуряешься? У тя по географии был учитель? Глобус, поди, пропил? Или бандера недорезанный?

– Отстань, сам дурак. Скажи: семь на восемь – шесть рублей?

– Ладно, квиты. Разливай! – присели за столик, осведомившись у проводницы о полустанке, достигаемым поездом в пять часов утра.

– Людка, молодец… молодица… лей горилочку, что тянуть… душонка трепещет…

– Какие-то жареные крев-ветки, а завёрнуты в «Правду». Что-то совсем полит-тическое! – Смолькин заикается, но выпивает первую и тут же избавляется от пауз и скованности. Но выпивает всегда одну – принцип. Саня Крестик не страдает недугом ограничения норм. Он бы-бы-бы… бард. И никакой, язви его… не геолог. И гитара в его руках, как обожаемая женщина… Девчонки кинулись к сайре в банке, как мотыльки к весёлому огоньку.

– Что вы смотрите так… из прищуренных глаз… – после второй рюмки Крестик посылает своё лукавое обращение Иришке Шепель. И плакала она, гитара, в его руках, как божественная скрипка… Ирочка рдеет, и вовсе не от санькиного внимания. Розовеет от избытка крови в голове, от гула счастья в груди, от трепета – одного из лучших человечьих качеств.

– Хорошо-то как, мальчики!

– …а мы не мальчики…

– Всё равно хорошо… сидим-едем…

Поезд грохочет во мгле.

Если бы не пить и не есть, да будильник взвинтить на полшестого, можно было не забыть, что под ногами… над головой… немного сквозит ветер, бегут рельсы, мелькают шпалы. Но уже заботы – забыты… Девчонки клонятся в объятия, и не контролируют состояние счастья, но заряжаются восторгом от парней. Буйствуют! Шикают, чурая друг друга, недоучки техникумовские.

А поезд торопливо укачивает люльки купе. Ай-лю-лю, ай-лю-лю… Сморило… укачало… развезло.

– Станция Бородино… Остановка вылезай-ка, – среди ночи зазывающим голосом доносит проводница. – Бородино. Остановка две минуты.

– Люди, Бородино!

– Что? Где? Уже слазить… скоро?

– Какую тебе… скоро! Поезд стоит две минуты!

Такие театральные сцены невозможно поставить в тесном купе. Пять спящих сомнамбул внезапно осознают: не сойдём – увезут в тьмутаракань. И начинается суматошная возня… В первые секунды, каждый, схватив чужой рюкзак, пытается впихнуть туда своё барахло… Потом команда Шкалика: «Грузи охапкой, там разберёмся…» Похватали всё, что уцепилось за пальцы. Последним выпулился Веня Смолькин, молчаливый и лихорадочный, с сумкой между ног, бутылкой в правой руке, и стаканом – в левой. Шкаликов рюкзак летит на перрон, а поезд уже набирает ход. Крестовников растерянно смотрит на ноги. Он бос… и без носков. Наконец, прыгает, вскидывая над головой гитару… Катапультирование… на лунную дорожку.

Благополучно сошли.

– …а ты чё с бутылью выколупываешься? – лучше бы молчала… Лучше бы Ильченко не ставила вопросы. В свете полустаночного фонаря увидели, что Крестовников бос… без ботинок, и даже без носков. А Смолькин… с сумкой в промежности… Но со «Старорусской» в правой, и стаканом в левой – руках…

– …когда успел налить? – допытывается Людка. Истерический гогот, смех с поросячьим визгом и хрюканьем, порвал станционную тишину. Громкое гоготание на всю станционную платформу. Немногочисленные пассажиры, сошедшие из других вагонов, и проводники с жёлтыми флажками в руках, оглядываясь на гам, не могут удержаться от улыбок. Засматриваются, как колоритная компания беснуется: попадали друг на друга и в свежевыпавший снежок, не в силах освободиться от удушающего чувства. Слёзы и вскрики, и тыканье пальцами в одиночную фигуру Смолькина, остолбеневшего и не расстающегося с налитой нормой: вторую не пьёт.

…На перроне никто не встречал. Рюкзаки переупаковали, двинулись по поселку наобум. Но на скамейках местного стадиона тормознули и разлили – по граммульке – «Старорусскую», для сугреву.

За благополучный аб-б-бордаж! – предложил Смолькин, которому на этот раз налили. Ещё раз, по инерции, хохотнули.

Когда развязанные языки довели до киева, раннее утро сменилось полуднем. На базе Гусенкова, в новосложенном балке, с фундаментами, засыпанными опилками, и односкаткой крыши, утеплённой толью и снегом, сквозь сизый папиросный дым им объяснили где и как перебиться грядущую ночь, пока в их полевом бараке вставляются вторые рамы и обшивается войлоком входная дверь. И дали проводника, топографа Коляна Зайцева.

Долго брели по колодистым улицам-переулкам сибирского Бородино. Наконец, Колян Зайцев завернул во двор без калитки. Скинул щеколду с дверей дома и вошёл первым.

– Тут буровички не хило жили, с… собакой Диком. А до них – маркшейдеры. У одного крыша поехала с перепоя. Его утром в колодце нашли – горячка. Вот на этом диване он и кончился. Дрова во дворе, вода в колодце… Ну, я пойду? – и в кромешной тишине Колян вышел, грохнув дверью.

Девчонки, ошарашенные образом и мрачной легендой особнячка, удалились из зала в горницу. Парни попадали на стулья.

– Ладно, я з-за дровами. – Веня очнулся первым.

– Может, по стопке? – предложил Шкалик.

– Давай. Девчонки, айда погреться… – И Крестик стал распаковывать рюкзак прямо на круглом столе, выставленном посредине зала.

Шкалик вынул кружки, водку, расстелил на столе «Правду» и разлил всю бутылку на шестерых.

– Венька, ты будешь?.. – Смолькин не отказался. Нарушил принцип. Он строгал лучины для растопки. Девчонки, словно куколки в фуфайках, вышли в зал и молча пялили глазки. Саня Крестик резал булку, сало и колбасу.

Что вы смотрите так, из прищуренных глаз, джентельмены, бароны и денди?… – после первой же дозы Крестик расчехлил гитару и рванул – высоко, форс-мажорно. И снова лукаво ласкал долгим взглядом Иришку Шепель.

– Я за двадцать минут опьянеть не смогла… – расслабилась и Ирка.

– …от бокала холодного бренди – фальшиво подпевала Люда Ильченко.

Скоро пели все, даже Веня Смолькин, уже не заикаясь и не комплексуя. Песня рванулась на свободу! Не пели – выкрикивали свои, накопившиеся внутри, неосознанные – тревогу и безысходность. Орали, перевирая слова и мелодии, забывая закусывать и выпивать. Гитара гуляла по рукам Крестика и Шкалика, словно разбитная девка. И так было хорошо, такое захватило чувство, такие вырывались эмоции, что не замечали хмельную слезу.

Спать попадали на полу и даже на диване с худой славой.

В далёком далеке, в своём чулане отдела кадров экспедиции, Пётр Тимофеевич систематически думал о них. Ему предстояло выпестовать из пацанов и девчонок настоящих профи: дюжих душой и телом, в меру умеющих и могущих, удачливых в поиске, разведке и… в личной жизни. Главных геологов и управленцев высокого разряда, годных для карьерного роста и продвижения. Системно мыслил: «Он, кадровик, по долгу службы и душевным качествам должен и может выполнить значимую, порученную ему государством и Миркиным, миссию. И выполнит! Свою лепту на процветание Союза внесет полной мерой!

В одной Черемховской ГРП их было – не всех упомнишь. Андрей Жила, и впрямь жила: мускулистый, порывистый и прямолинейный, как бык на арене. Ему карьеру не выстроить. Порушит вокруг и около, не свивая созидательное гнездо. Но в процессах незаменим дъявольски!

Вениамин Смолькин, настырный, ироничный трудяжка, заика с рождения и по существу. Не карьерист и этот… спец. Потенциал же сокрыт в повседневном подвиге. Откуда берутся такие упрямцы?

Александр Крестовников! Крест да и только… Крестик… Харизму впитал с молоком мамы. Неотразим, как суворовское ядро… штык… Один изъян – бардовское начало. Несовместимо с карьерой геолога. Как – зависимость…

А если из кого-то ничего не получится, что ж – издержки производства. Бракованных придётся стереть в порошок и распылить. Образно говоря. На самом деле они, непрофильные, пополнят неубиенную армию неудачников, до глубокой старости несущих на себе это клеймо. Кацияев, Болотников, Жила, Смолькин, Соколова, Казимирчик, Шепель, Ильченко, Старцева, Ковальчук, Жданова… Геологи, тывою мать… Переженятся, сопьются, поумирают, не состоявшись в своём высоком предназначении. Как и сам он, Тюфеич, кадровик «из говёшек», бывший геолог…

Шкаратин… что же? Как с этим кадром изощриться?»

Очнулся от полусна тягостных раздумий, напуганный шагами по экспедиционному коридору: кто-то вернулся с обеденного перерыва. Тюфеич заспешил за стол. Надо подготовить приказ на награждения геологов, передовиков производства – на грамоты, благодарности, занесения на Доски почёта. Так мотивируются, стимулируются – взращиваются! – кадры. До конца дня надо успеть согласовать кандидатуры с Главным геологом и подписать приказ у Миркина. Се ля ви.

«Евгения Шкаратина за высокие производственные показатели и в честь ознаменования 110-летия со дня рождения вождя мирового пролетариата, наградить почётной грамотой и повысить в окладе»… Как он там, мечта моя дерзкая?..»

Из дневника Митрича

Геология. Общие сведения. Орографический рельеф района Бородинского месторождения представляет собой слабохолмистую равнину, расчленённую на отдельные увалы системой левых притоков реки Кан. Абсолютные отметки рельефа над уровнем моря составляют 300—370 м, относительные превышения достигают 70 м. Поверхность в районе месторождения занята сельхозугодьями и небольшими колками смешанных лесов. Значения силы ветра изменяются от средних 2,4—4,5 м/сек. до максимальных 20—24 м/сек. Число дней в году с сильными ветрами составляет 23,4. Осадков в год выпадает 235—510 мм. Почвы промерзают до 280 см. Многолетняя мерзлота в районе не зафиксирована. Сейсмически район относится к зоне пятибалльных землетрясений.

В районе найдены и поставлены на баланс месторождения бутовых камней (Громадское, Бородинское, Филимоновское), глин и суглинков (Заозерновское, Северное, Южное и др.) известняков (Малокамалинское), песчано-гравийных смесей (Филимоновское, Ключевское), глияжей (горелых пород) по периферии Бородинского буроугольного месторождения.

– Геологическая часть… Описание взять у Лёши Бо. Особенно большой вклад в изучение бассейна внесли геологи-угольщики А. В. Аксарин, В. С. Быкадоров, К. В. Гаврилин, В. В. Косарев, К. Л. Коханчик, Л. В. Лабунский, В. И. Яцук и др. Наша лепта в эту огромную работу мизерна и будет, вероятно, малозаметна… Однако, мал золотник, но дорог. …А без меня, а без меня тут ничего бы не стояло…

Мы заехали и забурились на месторождении. Гусенков пытается успеть до зимы обустроить быт геологов в Бородино и Солонечной. Пока спецы живут в каком-то зачухонном сарае. Керн свозится к бараку, который летом занимали вербованые шофера на уборке сельхозурожая местного колхоза. Говорят, сгрудили в Солонечной три сотни ящиков. Скважины требуют срочного каротажа, а у нас не хватает специалистов. Еду на подхват! Встретимся с Лёшей Бо!»

…Гусенков привёз в барак почту для геологов. И лопаточки для конопатки щелей барака. Сутуловатый, медлительный, как крадущаяся рысь, в новой жёлтой дублёнке, положенной ему по штату, щерясь в белесые усы, он лыбился девчонкам-геологиням, выкидывая наземь привезённую поклажу.

– Э-гей, геолухи… Спасение утопающих, как говорится… Вот пакля. Первично затыкаете вручную, потом можно подбить киянками… Будет тёплый день – замажем глиной. Завтра привезу вторые рамы и плотника. Сколько метров керна сделали и сколько получилось проб? Храмцов интересуются… Чо сказать-то?

– А почему мы… затыкивать должны? Меня лично этому не обучали… – Нина Ковальчук, играя голосом возмущение, видом своим строит обиженную деву. – Почему я должна это… за того парня… терпеть? Я же не парень…

– По кочану. – осаживает её наигранный пыл начальник Гусенков. Ему Нину убеждать нет нужды: у него – план.

Керновые ящики заснеженными строками в несусветном хаосе хранения разметались за жилым бараком геологов. Последний их привоз в потоптанном снегу чернел трубами свежего керна.

– Ну, с почином, братцы? – деланно возгласил Крестовников.

– Тут костьми ляжешь. – омрачился Веня Смолькин, кинув смурным взглядом окрест. – Планы… у них, т-твыю м-маму! У меня семья, им живой папа нужен.

– Не парься, ссыкун! Члены разогреешь! – Андрюшка Жила реагировал намного оптимистичнее, в своём репертуаре. Он шагнул к рубильнику и рывком запустил дробилку. Столб чёрной пыли, словно бородатый джин, выплеснулся в изморозь воздуха. Шкалик покрутил пальцем у виска. Узкие глаза его заулыбались, словно заблистали стеклянные бусинки.

– Кончай ночевать, начинай приседания. – сквозь шум дробилки прокричал Андрюха и стал рукавом разметать снег с ближайшей стопки ящиков. Смолькин нехотя присоединился.

Им предстояло дробить и паковать в мешки керны с углем. За неполный прошлый месяц их скопилось несколько сот метров. Пробы, обработанные в лабораториях, обращались, в строгом технологическом порядке, в государственную перспективу. Их анализ, внесенный на карты месторождения, рисовал картины причуд природы: лунные пейзажи, звездные россыпи, то да сё, да понимай, как знаешь… Картины уходилы в ГКЗ, как кирпичики здания ГОСПЛАН. На солидные, черт бы их побрал, постройки.

– Давай, не зевай, шевели лаптёй! – самозабвенно кричал Андрюха, рывками сдёргивая полупустые ящики из стопки.

– Чё орёшь, д-дура… – лениво оборонялся Смолькин, не пытаясь перекричать шум движка.

Бородатые джины дробилки выскакивали, словно пробки из засургученной бутылки, рассеивались в студёном воздухе и плыли… плыли… пылили окрест.

Морозное утро светилось лучистым солнцем. Снежная целина засверкала жемчужным блеском. Слепило глаза и тешило угнетённую душу. Настроение поднималось, словно от рюмки водки, опрокинутой натощак.

– У меня реванш, Шкалик. Я тебя вечером в три хода обую. Береги ухи.

– Со мной не садись, Жила. С Нинкой – в чапаева – лучше.

– Э-ей, гроссмейстер, не дерзи. Точно обую. Я понял твои фишки.

– Я без поражений, говорил же.

– Ты, небеса повествуют, Миркина сделал? Врут? – приступил к допросу Крестовников.

– Миркин на ничью согласился. Гусенкова сделал. Теперь полушубок не выписывает.

– Так ты это… Храмцову накапай. Гусь нам ещё за побелку сарая должен. И за аврал этот пусть четверть ставит.

– …а какие у меня фишки?

Жила хмыкнул. Сделал на роже квазиморду и оттопырил уши грязными руками. Смолькин хохотнул. Крестовников повторил рожу. Шкалик улыбнулся.

– Давайте план гнать.

Геологи молча, сноровисто-сосредоточенно, словно кандальники во глубине сибирских руд, совершали навязанную миссию. Отбор кернового угля в ведро, засыпка в сопло дробилки, этикетка, мешок… Очередной интервал… И следующий ящик.

Через пять часов дробления пыль забила каждый глаз, нос, ухо. Лежала на плечах и спине… Слоилась на коленях брюк. Короткие смешки Жилы угасли, Смолькин подавил в себе вынужденную безысходность. Глаз Шкалика потускнел.

…За бараком геологов, на берегу Солонцов, стояли чучела покосившихся изб. Бани. Пополудни одна из них задымилась во все окна и двери.

– Баню… топит по-чёрному. Иди, Шкалик, договорись, а? – Жила хоть и утратил боевой дух, но ещё мыслил и вымолвил первое, что пришло на ум. Знал: Шкалику не откажут. У него фантастическая везуха! Чем берёт?

Шкалик отошёл от дробилки и принялся колотить шапку о колено, затем фуфайку и штаны. Смотреть на это было смешно, но коллеги лишь ухмыльнулась друг другу. И сорвались истерично хохотать, представляя, как Шкалик будет проситься на баню.

– Зря смеётесь! – с явной издёвкой в голосе, прокричал Жила. – Лёша Осколков по секрету сказал, что Шкалик скоро помыкать нами будет: пикетажки браковать, премии лишать… Труханов его на место Буянова ставит.

– Не бреши. Шкалик д-д-а помыкать? – изумился Веня.

– Почему не тебя, Жила? – оторопело изумился Крестик. – Ты-то нас бы по-свойски премировал! Я тебя через Гуся двину, хочешь? Давай подписи соберем?

– Да иди ты! – отмахнулся Жила. – Ты-то за гитару ревнуешь, а я про другое… Почему у нас можно с незаконченным… должность получить? Карьеру сделать дядиными ручонками! Заседать в конторах и нам инструкции гнать. Почему, например, ёшь в твою пуговку…

– Да потому как… – перпендикуляр! – прокричал Крестик – И пусть Шкалик будет! Хоть и с гитарой! Он не нормальный, но правильный, как… Иванушка-дурачок, в общем… – показал рукой вслед Шкалику, тщедушная фигура которого скрылась в предбаннике.

– Правильные дурачки, слышь ты, умник, только в сказках выигрывают. Да и то за счёт какого-нибудь волка. А ты, как видно, тоже теплое местечко присматриваешь?

– Язычок укороти, не то…

– Врежешь? Ручки гитарные у тебя. Побереги.

Крестовников внезапно выкинул правую руку, ударив в лицо Жиле.

– Получи!

Жила ответил ударом ноги в пах. Зажал мощной хваткой горло склонённого соперника и рывком опрокинул навзничь. Откинул на снег. Промокнул ладонью зашибленный глаз.

– Отойдь, паря! Рук не распускай… А это тебе ответная – коротким тычком кулака ударил Крестика под левый глаз.

– Сам сучара… – пробормотал Крестик, отшатнувшись от удара. – Дура ты жадная.

– Это кто тут вякает… Молчи лучше, Крест, пока зубы целые. Не нарывайся: живее будешь.

– Тебе виднее, – уклонился Крестик от препирательств. Поднялся и отошел к ящикам. – Ты, Андрюша, у нас не карьерист – альпинист. Этим все сказано.

.– А ты гитарист, может?..

– Ладно, проехали. Не злись. Зря я… Тебя никто в геологи не гнал. Сам выбрал. Надо же чем-то на хлеб зарабатывать. Альпинизм – это для души. Не так – скажешь?

– Не передергивай. Про блат говорили, а тебя вона куда понесло… Ты, блин, на гитаре мог бы башли закалачивать. А туда же – в геологи… А Шкалик отца ищет. О душе беспокоится. За это зарплату не платят. За какие же заслуги его вместо Буянова? Ладно, проехали.

Венька Смолькин с мешочками в руках растерянно наблюдал короткую схватку.

Они ещё минутку приходили в себя, наблюдали, как из бани вышли две фигуры, трудно различимые в лучах заходящего солнца. Желание дробить керн пропало. Образ возвращающегося Шкалика в глазах каждого внезапно преобразился: у каждого – по-своему. Но когда он вернулся, парни изумились и озарились его улыбкой.

– Замётано. Бабка пробдела и нам, бедолагам, затопила… По-чёрному! И банку самогонки обещала!

– Ну ты и… – удивился Крестовников.

– А он ей тоже пообещал, – ухмыльнулся Жила. – Смотри, Шкалик, не подведи геологию. На тя вся деревня смотрит.

– Этикетку не оставил, брак будет – заметил Саня Крестик.

– А ты не шпионь! За собой следи, …из прищуренных глаз… – допел он концовку, подражая Крестику-барду. И вскоре геологи включились в ритм своей работёнки. Выполняли план опробования угольных керновых метров, набурённых, слышь, читатель, в плановом порядке. Ибо – есть ГОСПЛАН.

Половина керновых ящиков ещё ожидала своей участи…

Банька пахла копчёным салом. Возможно, не сало, нарезанное в предбаннике, забило нос. Но запах и парной дух, перехватывающий дыхание, обжигающий уши и голые – без верхонок – руки, раз за разом вдохновлял парней: парились до обжига! Плескали кипяток на горячие камни, бугрившиеся в чугунной чаше, колотили друг друга берёзовыми вениками, матерились, кричали, хохотали. После первого пара выскочили на снег, попадали в его пышную белизну, повизгивая и покряхтывая. В предбаннике вдогон приняли по полстакана терпкой самогонки и – на полок! И снова плеснули камни кипятком, и схватились за веники… И – нагнав жару в голое тело – по набитой тропке кинулись в снег.

Баня ли брала своё, самогонка ли расслабила, только на полке почувствовали усталость, вышли в предбанник.

– Предлагаю вмазать за бабу Маню, затопившую нам баню. – Крестик налил в стаканы.

– А давайте за рывок?! Труханов нам премию выдаст.

– …ты губу-то зашей. Никто и не вспомнит.

– Не, так нечестно. Мы им за того парня… план перевыполнили…

– План, хм-м… По зарплате хоть бы раз перевыполнили! В газетах пишут «за того парня…”. Мы тут тоже за… тех пацанов? – снова ехидничает Саня Крестик.

– За тех… пусть генсеки и сексоты вкалывают. Ну, к-которые этих парней-то изобрели. Мне семью к-кормить надо. – чертыхается Веня Смолькин.

– А Павка Корчагин за что жилы драл? За премию, скажешь?.. – ехидно ёрничает Андрей Жила.

– А вот за Павку я бы в-выпил – и Веня тянется к кружке.

– А чо это у вас глаза посинели? – подметил Шкалик – как аметисты светят…

– Пусть не лезут – нашелся Крестик.

– А давайте за нашего Иванушку-дурачка! – предложил Андрюшка, хлопая по боку Шкалика. – За его карьеру!.. Может, зачтётся.

– Ладно, за бабу Маню! – нашёл, что ответить Саня Крестик – И за её баню! – И они снова пошли париться и оттирать въевшийся в кожу уголь.

Ночь напоминала черный уголь Бородино.

Глава шестая. Фюзен, кларен и сучковатость жизни

«И эта история будет предана забвению, поскольку не водилось на этой территории своего Олега Куваева». Неизвестный умник

Из дневника Митрича

«Геологоразведочные работы, как учили отцы-основатели, – комплекс геологических, геофизических и спецвидов исследований, предназначенных для промышленной оценки месторождений пол. иск. Геологическая съёмка, поисковые и разведочные работы, которые выполняются в полевых условиях. Это определение – для особо любопытных…

Для будущих краеведов, мемуаристов и просто педантов от геологии поясняю:

С 1970-х годов, точнее со второй половины, сверстан и запущен план освоения Канско-Ачинского угольного бассейна. Здесь огромные запасы углей высокого качества. В исторической справке Восточно-Сибирской геологоразведочной экспедиции указано, что «приказом Министра угольной промышленности №520 от 10.12.69 г. в составе Главного геологического управления создана Восточно-Сибирская ГРЭ с базой в г. Иркутске, в состав которой включены три ГРП, базирующиеся на самостоятельном балансе: Алтатская, Черемховская, Черногорская. «Востсибуглеразведка» – хозрасчётное предприятие, имеет счёт в банке, печать, штампы и бланки с фирменным наименованием. Основными задачами её являются: обеспечение разведанными запасами угля шахт и разрезов, в том числе ныне действующих, поставленных на реконструкцию, и новостроящихся. Обеспечивается эта задача именно путём проведения геологоразведочных работ. Приказом Министра угольной промышленности СССР №364 от 30.10.72 г. «экспедиция «Востсибуглеразведка» с 01.01.73 г. переименована в Восточно-Сибирскую экспедицию шахтной геологии, разведочного и технического бурения «Востсибшахтогеология», с выполнением прежних функций и задач». Но приказом Минуглепрома СССР №390 от 1.11.1973 г. Восточно-Сибирская экспедиция шахтной геологии, разведочного и технического бурения «Востсибшахтогеология» с 01.01.1974 г. переименована в Восточно-Сибирскую геологоразведочную экспедицию – «Востсибуглеразведку». В составе экспедиции остались хозрасчётные партии: Алтатская, Черемховская, Черногорская.

Мегетская комплексная геофизическая экспедиция по договору работала в Черемховской каротажной партии на полевых работах, в полевых условиях».

Зачем я всё это фиксирую – не знаю. Кажется, кто-то владеет моей руцей… Для романа пригодится».

Перегородка из свежеструганных сосновых досок высохла в первую же неделю. Хвойные её дух быстро улетучился. А потёки смолы желтели на белом тёсе, словно огородные гусеницы. Выделялись и коричневые сучки. Один из них Людка Ильченко вышибла геологическим молотком. Как раз напротив кровати Андрея Жилы. Подумав, повыбивала и другие. Скоро сучками, точнее дырками от вышибленных пятаков, заинтересовались все обитатели барака.

…Осточертело от накала

Пустопорожней болтовни.

О, Саня Крестик, чёрт лукавый,

Возьми гитару и – шумни… —

Нина монотонно цитировала лёшины стихи, шурша в полутьме листьями тетрадки… Крестик не реагировал.

– Нинель, кинь ластик… – Андрюшке лень поднимать задницу.

Ластик, перелетев перегородку, закатился под кровать Шкалика.

– Тьфу ты, мать, едрёна-вошь… Не могла в сучок сунуть?

– Чем она тебе с-с-сунет… – меланхолически заметил Смолькин.

– Пальчиками… пальчиком работать надо.

– Аг-га, головой работать надо.

– Голова не пролезет – засомневался Шкалик.

Последняя реплика вызвала за перегородкой истерический смешок.

В сучок Людка Ильченка просунула рукоятку молотка и вращала её, как автоматное дуло.

Истерический хохот взорвал мужскую секцию барака. Женская – не заставила себя ждать. И, переигрывая друг друга, обе половины людского рода закатились в лёгкой истерике. Смех стих. В сучок, напротив венькиной кровати, влетела тонкая лучинка от полена и едва не вонзилась Смолькину в щёку…