…Экспедиция называется. Бомж. Сага жизни

Под недоуменным взглядом Вали, Лёша заплатил за книгу.

– Тяжёлая? – участливо спросила девушка.

– Своя ноша… – ответил недомолвкой.

– Давай в хозторге авоську купим?

– Идея.

– А почему у вас хребет зовут Кукульбейским? Что это означает? – спросила Валя у посетительницы магазина, роющейся в книжках.

– Тамарочка! Тут… по твою душу. Почему хребет Кукульбейский… спрашивают.

Из-за прилавка с вкрадчивой улыбкой губ выкатилась округлая моложавая дама с узким разрезом бурятских глаз и окатила геологов добротой сине-голубых зрачков, глубоко посаженных в округлое же лицо. «Точно школьный глобус с Байкалом» – поймал себя на мысли Лёша Бо.

– Кукульбейский… вы спрашиваете? Звучит это по-нашему, по-бурятски, – хуху, то есть синий, или, точнее, сивый… А означает «Синеющая гора». Возле озера Хуранор есть седловина, называется тоже хуху… Хухучелотуй. А вы наверно, геологи? Из Иркутска?

– А не скажешь, что он синий, скорее уж сивый… А Харанор – что означает?

– Кара – это черный, а нур – озеро… Получается Чёрное озеро.

– Это куда ни шло… Кара нуро и синё… Спасибо. – резюмировала Валя и повернулась к книжным полкам. Продавщица погасила синеву глаз и вернулась за прилавок.

– Мы геологи из Черемхово – сгладил Лёша бесцеремонность коллеги. У нас там тоже кара… уголь.

Вероятно, дурной пример заразителен. Валя, кроме эмалированной кружки, обнаружила в хозторге вещь, от которой – точь-в-точь как Лёша – не могла оторваться восхищённым взглядом. Это был бронзовый бюст опального барда Владимира Высоцкого, весом в полтора килограмма. Отлит, вероятно, местным умельцем – на любителя.

– Тебе зачем? – спросил Лёша, щелкнув пальцем по голове бронзового барда.

– Ты что, это же сумасшедшая знаменитость! – капризно возмутилась Валя. – Бюстики мама собирает. У нас коллекция из тридцати трёх знаменитостей. Такого нет. Мама умрёт от счастья! Но… у меня, кажется, денег нет.

– Кара… случай. Ладно, бери, я добавлю.

Из посёлка геологи шли воодушевлёнными, близкими по духу друзьями. Обоим улыбнулась сумасшедшая удача: отоварились раритетами. Солнце катилось к закату и синеющий сумрак от Кукульбейского хребта подгонял в затылки.

– Давай полетим? Мне ещё в баню успеть надо. – закинув фолиант псалтыри за спину, Лёша Бо быстрым шагом торопил спутницу.

– Давай – кто вперёд – до того распадка? – Валя вдруг сорвалась на бег, неожиданно быстро перебирая ножки.

У распадка, на кривом поворотике, геологи перешли на шаг, похохатывая, одолевая одышку. Бронзовый бард, прижатый к груди, оттягивал девичьи руки и явно тяготил Валю. Она тоже перекинула авоську на спину, но при ходьбе бюстик надоедливо болтался.

– Отдышалась? Давай спортивной ходьбой… до березняков?

– Ага… Покажи как?

Они затрусили по дороге, но вскоре прекратили это издевательство над собой, заходясь тихим хохотом.

– Давай твою болванку. Мне для равновесия… пойдёт.

– Какой… болванку… тебе? Это же наш битл! Да америкашки ему… как до Москвы пешком. Болванку нашёл! Да ты сам… – Валя мигом сменила смех на праведный гнев. Но – авоську с бюстом всунула в лёшину руку.

– Ты красивая, когда сердишься – смущённо обронил Лёша, примирительно заглаживая молчаливую паузу и размолвку.

Но сердитые губки спутницы ещё дулись, а личико розовело не то от закатного солнца, не то от порывов ветра. Но скорее всего, от неуклюжей лести наставника, отставшего на шаг, сутулящегося под авоськами с ношей.

– А ты дундук – снова запалила Валя огонь раздора, – Высоцкого обидел. Ты хоть слушаешь его? А сам так можешь?!

– Подержи авоськи, камешек в кед попал.

– Ладно, догонишь… – она вновь припустилась с пригорка, болтая авоськами и искрометно перебирая ноги. Внезапно обрушилась оземь, словно сбитая с ног пастушьим бичом. Громко вскрикнула, явно от невыносимой боли.

– Ты чо делаешь, ёш т-тывою маму, куда ты гонишь… – Лёша в два скачка домчал до неё, кандыляя босой ногой, размахивая кедом. – Ударилась? Что с тобой?

Искажённое валино лицо всерьёз напугало его. Она тихонько стонала, явно превозмогая боль.

– Лёш, что-то нога занемела.

– Какая нога? – он мысленно-радостно отметил это её первое «лёш».

– Левая, подвернулась.

– Здесь? Что чувствуешь? – он пальцами поверх трико ощупывал её лодыжку и сустав ступни, не решаясь двинуться вверх.

– Колено занемело… Ой, мамочка моя… да пусти ты… – она попыталась подняться, опираясь на его руку, но тут же оставила эту затею, выжимая из глаз слезы. – Что ты стоишь, дай руку!

Он подхватил за талию, почти рывком поставил на ноги. Валя, кривясь лицом и скуля, попыталась опереться на ногу. Боль была сносной. Девочка неожиданно улыбнулась и нервно хохотнула. Зажав в руке рукав его куртки, она попробовала сделать шаг, но тут же присела и завалилась на дорогу. Лёша не успел подхватить.

– Ну чо ты меня… роняешь… я что тебе… чурка?!

– Как нога… болит? Резкая боль, или саднит?

– Больно. Колено ноет.

– Перевязать надо – по-любому. Чем только? Идти сможешь?

– Сам… иди… Я тут умру.

– Это… Мне за машиной бежать, или как?

– Нет! Я здесь одна не останусь, и не мечтай.

Они замолчали. Сумрак степного вечера висел внизу, над Харанором, но огни ещё не горели. Слабый ветер лёгким дуновением приносил снизу шум и сухую прохладу. И почему бог не дал своему лучшему созданию крылья? Как бы пригодились сейчас. Затянувшееся молчание оба не решались прервать. Думали об одном.

– Это… я донесу тебя. Возьмёшь в руки авоськи? Или тут бросим?

– Ты чо – амбал? Я голая сорок пять весю.

– В общем так. Бери меня за шею левой. Правой – авоськи. Одну перекинь через мою шею и придержи левой же… Но сначала надо колено чем-то перетянуть.

– Чем конкретно? Трусами чо ль?.. Или бюзиком?

– Идея, бюзик-то крепкий?

Снова замолчали. Слушали тишину и посвисты ветра в шелестящих листьях березняка. На станции прогремел товарняк. Над головами в синеющем небе кружили два ворона.

Валя решилась.

– А… ладно, запусти сюда руку, там две пуговки – оттянула воротники штормовки и водолазки. – Давай, не тяни резину, не впервой, поди…

– Тебе?

– Ах ты гад! Тебе… счас как врежу… Отстёгивай давай…

– Ну, отстегну. А дальше?

– Дальше – не твоего ума дело. Отвернись!

Лёша Бо запустил руку под девичий воротник. Утреннее ощущение либидо, точно впрыск адреналина, пронзило его стократно. Во рту стало сладко и противно от блудливого чувства стыда и похоти. Двуликие янусы всколыхнули единую сумасшедшую взвесь в его теле. Пальцы не могли быстро справиться с пуговицами, их заколодило судорогой, как морозом, но Валя понимающе молчала. Наконец, он одолел пуговицы и быстро высвободил руку. Валя в мгновение ока справилась со своей: бюстгальтер взвился в её руке, и тут же повис на коленке.

– Давай, вяжи.

– Хорошо бы ещё резиночкой перетянуть.

– От трусов чо ли? На вот, платок носовой.

Связав авоськи, Лёша повесил их на шею. Левой рукой перехватил Валю за талию и легонько поставил на землю. Попробовали сделать пару шагов. Вероятно, резкая боль отступила и им удалось идти – на трёх ногах. Но вскоре Валя уже приступала на левую.

– По долинам… и по взгорьям… – пропел Лёша, пытаясь ободрить девушку – а вон там – выход первого пласта на поверхность…

– Да пошёл ты…

– Токо с тобой…

– Не зли меня, получишь…

– Так я о чём?

– Ах ты, пошляк.

Так они ковыляли по Харанорской долине, зубоскаля и переругиваясь. Его спину и шею давило авоськами, а на руках двухпудовой гирей повисала драгоценная ноша. Ей, «ноше», было жарко и временами особенно больно. Она сдержанно стонала, и стон этот он бесстыдно воспринимал, как постельное томление. Иногда его ошеломляла сиюсекундная мысль, что это может скоро закончиться – к сожалению. И он замедлял шаг, и незаметно прижимал её тело к себе больше, чем было нужно. И она – не роптала. Всхлипывала: не то от досады на себя, не то от приступа боли. «Вот так выносили раненных с поля боя» – подумал и хотел вновь пошутить Лёша Бо. Но смолчал, лишь улыбнулся внутри себя.

Уже стемнело, когда доковыляли до посёлка. У подъезда ближайшего дома Лёша попытался опустить свою ношу на лавку. Валя крепко вцепилась в него, повернулась в его руках и приникла – губами к губам… Её мокрое от слёз лицо горело жаром. Она тихонько стонала, и он не понимал, что с нею. И что с ним? Губами не решался ответить. Руки не мог отпустить. Вдруг она глубоко вздохнула, словно захватила запас воздуха и с силой впилась в его губы, теряя власть над собой. Она до боли целовала, от боли постанывала. И всю её колотило нервной дрожью так, что Лёша не на шутку испугался. Он осторожно опустил её на скамью, не отнимая губ. Опустился перед ней на колени. Авоськи душили шею. Но более того его душила Валя – объятьями. Конвульсии её тела потрясали силой страстности, точно в постели, точно в затянувшейся агонии любви… Лёша с ужасом подумал о том, что рано или поздно это закончится и – навсегда. И это её кратковременное эротическое сумасшествие нельзя будет испытать заново. Она одумается, застыдится, возможно, просто проклянёт его, очевидца… Шальная эта мысль побудила внезапно новый приступ страсти, теперь уже от него. Он оторвался от губ и зацеловал её мокрое лицо, удерживая в руках, словно букет роз. Она обвяла. Плакала, не освобождаясь из его рук, беззвучно и бессильно.

…В общежитии их потеряли. Но в поиски не пускались. Материли для профилактики. А когда объявились, никто не пытал что и как было. Вернулись и – спасибо. Валя прихрамывала ещё день. Мениск на коленке сдюжил, а потянутое сухожилие к её первой поездке на скважину заметно восстановилось. Между нею и Лёшей Бо никаких безумств более не происходило.

Глава четвертая. «Прощай, Харанор…»

«Он был влюблен два раза: один раз в СССР, другой раз в Люсю». Неизвестный умник

– Мой ход? Я ладью жертвую. Как говорится, за ладьёй не постоим… – Сашок Макаров исподлобья смотрел на Шкалика, не снимая пальцы с шахматной фигуры.

– Туру то бишь. – Шкалик ответил взглядом на взгляд.

– Нет, ладью. Меня так учили. Тура у турок, помнится… Не сделать ли короткую рокировку?

– Ходить будешь?

– Думаю.

Шахматный блиц затянулся. Митрич, Лёша Бо, быстро «сделанные» Шкаликом в своих партиях, стояли за спинами, ожидая развязки. Сашок проигрывал. Скрывая нервную дрожь, он не решался на жертву, но выхода из цейтнота не видел.

– А ты давно отца ищешь? Как потерялись? Мне кадровик все уши прожужжал, просил путём узнать. – Сашок всё-таки снял пальцы с ладьи и откинулся на спинку стула. Шкалик от неожиданного вопроса смутился. Геологи переглянулись.

Митрич почесал лысину. Преодолевая растерянность, Шкалик потянулся за фигурой, но ход не сделал и взял стакан с чаем. Отпил. Неопределённо повёл плечами.

– Ну, ищу… Кадровик причём? Предлагаю ничью.

– Согласен… – эхом откликнулся Сашок. Смешал фигуры на доске. И резко встал из-за стола.

Шкалик вышел следом.

– Э, коллега… А моя партия? – Оператор соскочил с кровати, недоумённо развёл руками и присел за стол.

Но Шкалик со стаканом в руке вышел в коридор. И не возвращался. За ним незаметно удалился Оператор – за компанию? Нехватка патрона в патронташе нарушает полноту композиции. Пустое место разит, как поражение. Митрич, поверженный Шкаликом, но выигравший у Лёши, выигравшему у Синицына, сел за партию с последним, нарушая уговор: играть на вылет. Игрок Макаров из состязания вышел, как тот патрон. Беззвучно, но с вонью. Почуял, что за своего не приняли. Или за рокировку? «Наверно, Лёша Бо проболтался про „Плиску“? Или, хуже того, наплёл про халяву. И всё неправильно понял, кол-лека… скудоумая. Важная миссия провалится в зародыше».

– А ты не знал, что он отца ищет? В душу полез, кадровика приплёл.

– Все чего-то ищут! Отца, сына, славу… Алые паруса… А зачем? Зачем он химеру ищет? Что изменится, если повезёт и найдёт, допустим, этого батяню? Вдруг министром окажется, знаменитым артистом, заслуженным геологом? Поможет с карьерой, с деньгами. А если – алкашом?.. Он хоть раз задумывался о цели своих поисков? О возможных результатах? Пётр Тимофеевич – не отец, но солидная кандидатура… Член партии. Говорит красиво.

– Причём здесь кадровик?

– Он его усыновить хочет. Сам в детдоме вырос. Возмечтал старичок на старости семью сделать… Как думаешь, Шкалик пойдёт на это?

– Он тебя в шахматы сделал? Чё тупой… такой… Шкалику его отец нужен, личный, слышь ты… Мамка завещала найти. Завещание – это бриллиант такой. Семейная реликвия. Он хочет батю найти как… не знаю… опору в жизни, что ли. Душу родственную, с кем… тоской поделиться, или счастьем. Ты Тюфеичу скажи: пусть Оператора усыновит. Этому точно батя нужен. Ну, или какое-нибудь шефство.

– А ты чё лезешь не в своё дело? – Сашок внезапно побагровел и предстал перед компанией в новом облике – оскорблённого агрессора.

– Кто тут лезет?.. Не ты ли, сексот конторский? – Лёша Бо взвился и ухватил Сашка за отворот штормовки. – Не ты ли вынюхиваешь, кто чем дышит? Тебя кто сюда звал?..

Сашок взвился резвее Лёши Бо. Также облапал лёшину джинсовку и рывком прижал дылду к стене. Оба вертанулись по оси, повалились в стену, с грохотом ударились о край стола с шахматами. Задели тычками тел вернувшегося Оператора, растерянно защитившегося от угрозы двумя руками. Но позади их подхватился Митрич, и в тот же миг схватил Сашка за шиворот и резко оторвал от Шкалика, прижал к себе.

– Э-э-э, петушки! Только без рук, а то ещё травму мне тут устроите. Кто на профиль пойдёт… Александр Григорьевич, успокойся… Лёша, ты что сорвался? Вот-те и блиц-турнил…

– Вничью партия вышла. Ты-то тоже Шкалику продул… – мгновенно успокоившийся Сашок, отряхнул штормовку и вышел из комнаты. Леша Бо, потирая ушибленную руку, присел на свой вьючник, злопыхая междометиями.

Блиц закончился потасовкой. Оператор не сыграл с Митричем. Победитель не сразился с претендентом… В шахматной баталии – блицтурнире – не случилось завершения. Геологи, растерянно подхватившиеся с места, застывшие в нерешительности, по завершении схватки со смешками попадали в кровати, с книгами в руках, с пикетажками, не дооформленными на скважине. Конфликт рассосался в минуту. Лёша, спустя четверть часа, стоял на коленях, скособочившись над вьючником, разглядывал тавро неизвестного этноса. Ушибленное место саднило. Руки потрясывало мелкой дрожью. Бормотал, вместо матов, несуразные слова:

«Хара-нор… кара-пуз… за-бор… пара-шют…”. Шепот его, точно шаманское заклинание, гипнотизировал… Дремали. Слушали шамана… “ Про-щай, Хара-нор… зна-ешь… за-будешь… дос-танешь… чек-лага… Тур-га… Кукуль-бейка…»

Сашок Макаров, вернулся в комнату, разделся, лёг под одеяло. На волейбольные баталии он не ходил.

Митрич вышел поискать Шкалика. Не терялся тарас: сидел на ступенях крыльца, качая кружку на мизинце.

– Ничья у нас в блице – признался Митрич Шкалику, примостясь рядом. – Это что теперь получается? Сашок на контору работает? Про халтуру вынюхивает, Тюфеичу досье поставляет… Ты знаешь, а Валя Фролова родственница Тюфеича. Да и Миркину, вроде… Если донесет дома – нас сгноят на Колыме.

Шкалик неопределённо передёрнул плечами. Не нашёл что ответить.

– Слушай, значит, не зря диссиденты за рубеж бегут?.. Там за халяву, наверно, не преследуют? Капитализм же. Заработал – получи…

– И нам не заплатят?

– Между нами, мальчиками, говоря, я вообще против халтуры.

– В смысле?

– Почему я, техническая интеллигенция, должен рабочим… тут прирабатывать? Западло мне. Даже за лишние бабки. Сидят там, в конторах, чаи гоняют. О геофизике вовремя не подумали! Меня подставляют…

– Это ты о… Миркине?.. О Труханове? Думаешь, они всемогущие? Или суда боишься?

– И о них тоже. Могли загубить проект. А позднее горняки-добычники мою фамилию проклинали бы.

– Не смертельно.

– Не каркай.

– Думаешь, посадят? Значит, не в деньгах счастье. Зря я подписался.

– Не в их количестве. Ты не тушуйся. Пробьёмся. За нами Храмцов стоит, Синицын Виталька. Да и сам Миркин, вроде, в курсе. А тебя кадровик Пётр Тимофеевич, говорят, в экспедицию перетаскивает, там Буянова менять надо: стареет дедок… Та же Валя проболталась.

– Валя Фролова приемная дочь Тюфеича, вроде… Миркин тут не причем. А меня поменять на Буянова… Не… У меня не законченное. – вяло отозвался Шкалик.

– Закончишь, какие твои годы. А там и отца отыщешь. В экспедиции шансов больше. Ну, я пойду. А ты по бабам? – Митрич хитро улыбнулся и ушёл. Шкалик остался сидеть, уронив голову в колени. Что творится в его душе – галактика знает.

Митрича, вернувшегося в комнату барака, обуревали слухи, бродившие по харанорскому захолустью: Чингисхан тут вражду сеял, гураны зло затаили, тарбаган нора бежит… Но главный в эфире слух – контора ГРП взбунтовалась против «халтуры». Вот и Сашка прислали – для расследования преступного сговора. Не то кадровик Волчкова по наущению Тюфеича след взяла, не то бухгалтер Татаринцева глубоко роет. Валю Фролову заслали… Хисамов приезжал. Зачем, если здесь Виталька Синицын с вешками для ВЭЗ бегает?

– Виталий Константинович, зачем-Хисамов-то приезжал? – не удержался Митрич от законного вопроса.

– Водку пожрать. – Виталий Синицын, ртуть белобрысая, на ответы быстр, как и на прочую работу. Немного заполошный, заплетающийся даже в языке, но добряк, каких свет не выдумывал, обо всём судил наотмашь. Эту его смесь – искристость и мягкотелость – знали все и пользовались, словно щи из него хлебали. А он не торговался. Жил на всю синицынскую, не заботясь о добре и зле.

– На Сашку где сядешь, там и слезешь. Лучше бы магниторазведку нам сделал, а то девахи питерские до зимы не справятся. То Лёшку им дай, то Женьку…

– Лёшку-то они для другой надобности просят.

– Он чо им – бык племенной? А как же этот… с Букачачи? Не обеспечивает? – мужики хохочут. Ох и злоязычное племя. Им только дай кость погрызть. Кобели! А девчонки хорошие – и Валька, и Малышка, и Танюшка Нарва – симпатичные, общительные, покладистые, для общего блага хамство терпят.

Лёша Бо не находит места. Взгромоздился на подоконник, в пикетажке пишет: «Малыш играет гибель Трои… Лошадку из папье-маше Меж гаражей тайком устроив, – чужую, чьих-то малышей… И что-то там, внутри коня?…». Выше строчек – посвящение: «Л. Ходыревой». Допишет – подарит, как замыслил, Люсе. Почему не Вале? О которой думает беспрестанно, смущаясь мысленно… до алых щёк.

Митрич на всё смотрит с иронией и нежностью. Его стихия, человеческая. Он и сам, Митрич – Алексей Дмитриевич Осколков – неимоверный человечище: плотный, сбитенький, солидный, как очеловеченный Будда, с головой, лысой до зеркального блеска, напичканной легендами, слухами, байками, и просто словцами. Афоризмы как искры сходят с его острого язычка.

Девчонки-геологини дюже гарные. Люся Ходырева, Жданова Люда, Казимирчик Света… Покуривают, заразы! Лёша у них поставщиком сигарет заделался. Заканчиваются терпкие, с фильтром, – переходят на болгарскую «Шипку», или даже «Приму». И снова Лёша, в поездках на Шерловую Гору, или в Борзю, покупает им по блоку. Работают на одни сигареты! Хорошо, что в кафе кормят «под зарплату».

Ввечеру на волейбольной площадке Митрич застал всех, за исключением Сашка и Оператора – эти спортом не интересуются.

– Товарищи геологи, а где Оператор?.. Вы мне за него головой отвечаете!

– Алексей Дмитрич, достали… – Света Казимирчик скорчила гримасу.

– Они с Виталием Константинычем в шахматы играют, под окном, на лавочке. Кажется, на интерес. – обмолвилась Люда Жданова.

– Успокоила чуток, а то я холодным потом покрылся – Митрич блаженно поглаживал живот. – На какой интерес? Надеюсь, не на пиво? Кстати, я придумал… Напишу роман под названием «Мёртвые души Харанора». Это будет второй том, который Гоголь сжёг. А мёртвые души – это будете вы все. Каждому дам своё имя. И тот, кто Оператора прозевает, или водку ему притартает, будет в веках так разукрашен, что… свинья позавидует. Предупреждаю, чёрт побери…

– Э-э-э, Митрич, ты что нас пугаешь? Сам-то кто в романе будете? Чичиков, наверно? – Казимирчику палец в рот не клади.

– А Оператор – кто будет? – фабула будущего романа Лёшу Бо заинтересовала. – Наверно, Хлестаков?

– Ты романы спутал… Хлестаков – из «Ревизора» – уточнил Митрич.

– Ой, все Гоголи! – восхитилась Люся Ходырева.

– Хлестакова, маэстро, с этого… гастролёра списывать будешь? – стоял на своей фабуле Лёша Бо, кивая известно на кого.

– Алексей Дмитрич, а ты напиши лучше продолжение «Идиота» – внёс свою лепту Шкалик – Чур, мне главную роль…

– Все тут гоголи, как Люся сказанула. Петухи и курицы. Все чо то выкобениваются, будто… как их там… куклы на верёвочках. И дёргают их… дёргают Дуремары вышесидящие. То за того парня вкалывай, то за развалину в орденах голосуй… А как шмотки с рук купить захочешь, или книги на барахолке, то – низя: фарцовка, контрабанда, устои рушишь… – зашлёпал Митрич полными губами.

– Ага… Или винил с битлами купить. Высоцкого, кстати… Или ту же Ларису Мондрус. Ну и что, что в Израиль сбежала? Может, у неё там хахаль завёлся! – поддержала Митрича Света Казимирчик – Алексей Дмитрич, а вы можете мне на книжной барахолке Солженицына купить?

– Скажи ещё мемуары Троцкого. Сама туда загремишь. – урезонил девичий запрос Лёша Бо.

Дмитрич озадаченно пожал плечами. Посмотрел в сторону лавочки, где должен находиться Оператор. Разговор внезапно погас. Все разошлись с площадки – домой, на сон.

Закатное солнце завалилось за угол барака. Сумерки втиснулись в комнаты общежития, словно размытое сновидение: ни звука, ни блика, ни запаха. Наверно, так несметное чингизидовое нашествие до полной ужасающей тьмы заполоняло пеплом и дымом обречённую долину. Никто не успевал воплотиться в хомячка-пищуху, шмыгнуть в нору, в песок, в непроглядную ночь. Пропадали в веках пропадом.

В полуночной тиши скреблась осатаневшая мышь. Хомячок, освободившийся от степного писка? Ветка осины, скребущаяся в окно?.. Шкалик пытался заснуть. Не было сил раздеться и упасть под одеяло. «Митрич умный… – думал он, вспоминая вечер на площадке. – Лысый интеллигент, возможно, будущий писатель, которого силой устава заставили торчать с этой дыре и делать чёрную работу. И все мы тут халявщики, даже Синицын. И все согласились… за деньги. Как чичиковы… Продажные твари! Почему так устроен мир?» Тихонько побарабанил пальцами по оконному переплёту, спугивая ночной шум.

Вернувшись с завтрака, спешно собираясь в поле, Лёша Бо вдруг взвизгнул:

– Э-е-е-й! Люди! Где мой калькулятор? Вот тут лежал вечером. Даже, утром, кажется, тут был… Это что за шуточки?

Калькулятор Б3—05М, электронное чудо техники, поставленный в партию и впервые полученный в обиход геологов, исчез бесследно. На лёшин крик, негодующе-растерянный, заглянули девчонки из соседних комнат. Общими усилиями перетрясли все закутки комнаты. Тю-тю. Не для того его крали, чтобы обнаружился под кроватью… Пропал бесследно. Времени искать и вести следствие не было: подошла вахтовка со сменой бурильщиков-помбуров. Похватали вещи, загрузились в салон.

– Надо было поворожить: «мышка-мышка, поиграй да отдай…» – пошутил Митрич. – Не горюй, Лёша, найдётся: он же несъедобный. Не тут, так где-то всплывёт! Кто мог взять, а, пацаны? Вроде все свои… люди.

– Как говорят, в детективах, ищи, кому выгодно – высказался бурмастер Валера Елдышев. – Или у кого мотив имеется.

– Не пойман – не вор. На кого тут подумаешь? На любого из вас… – откровенно высказался Лёша. – А как мне теперь перед начальством отчитываться?

– Тут скопом виноваты. В том числе и ты среди подозреваемых ходить будешь. – умный Митрич говорил, что думал. – Предлагаю каждому написать объяснительную. Кто, когда и за кем… на завтрак пошёл. Когда и за кем вернулся. Потом сверим. И объяснительные в контору сдадим. Пусть следователи разбираются. Если до следствия дойдёт. Вещь всё-таки. Не найдётся, тебе платить придётся.

– Не-е. Не заставят. – обнадёжил Шкалик – они обязаны охрану обеспечить. Сейф выдать. Права у нас есть: экономистка в вузе учила. Заставить нельзя, но по собственному согласию – можно.

– Хм-м… Нельзя, но если сильно хочется, то можно? – съязвил вопросом Валера Елдышев.

– У Татаринцевой не выкрутишься – обречённо заявил Лёша. – Да и не в деньгах дело: кто всё же мог стибрить, а? Кому выгодно? Неужто завидки взяли? Но скоро всем выдадут такие считалки, не сомневаюсь…

– Не связан ли этот случай со вчерашней вознёй? – неожиданный вопрос Митрича выявил прямой намёк на Сашка Макарова.

В салоне замолчали. Кража калькулятора обнаружила новую реальность – вор среди своих. Поганое вызвала чувство.

– Виталий Константинович, а нам точно заплатят за халтуру-то?