Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 7. Материализм. Часть 2

В конце концов, эти возражения, по крайней мере, на данный момент, не имеют значения в отсутствие всех позитивных теорий, которые их устраняют, и поэтому мы также можем воздержаться от обсуждения их последствий в терминах натурфилософии. Более значимым, однако, является другое возражение, которое может быть и было фундаментально направлено против предположения о механическом корреляте ощущений. Оно вытекает из концепции значения функций нашей нервной системы, которая получила развитие под названием доктрины специфических энергий. Согласно ее первоначальному, самому крайнему варианту, впервые изложенному Иоганном Мюллером, «ощущение – это не проведение в сознание качества или состояния внешних тел, а проведение в сознание качества, состояния какого-либо чувствующего нерва, вызванного внешней причиной, причем эти качества различны в различных чувствующих нервах, чувствующих энергиях».51 Таким образом, в ощущениях мы получаем «не истины внешних вещей, а реальные качества наших чувств», поэтому можно сказать, что «нервный мозг освещает себя только здесь, звучит только там, чувствует себя здесь, обоняет и пробует себя там».

Высказывание Мюллера следует понимать именно в том смысле, который заставляет нас предположить его формулировка. Ведь помимо того, что подобные формулировки повторяются в разных местах его различных работ, он также прямо выступил против интерпретации, придающей иной смысл фактам, на которых основывается учение о специфических энергиях. Уже великие мыслители XVII века утверждали, что воспринимаемые качества изначально должны быть локализованы в воспринимающем теле, что они также могут быть вызваны несравнимыми с ними причинами, и это было общеизвестно среди физиологов-современников Мюллера. В своих гениальных анализах световых и цветовых явлений Пюркинье, в частности, также исследовал зависимость их развития от механических, электрических и органических раздражителей. Но, по его мнению, адекватный стимул может быть продемонстрирован и в этих случаях: механическое воздействие, например, приводит глаз «в интимное колебательное движение». Свет, возникающий во время этих колебаний, частично в нервном мозге самого глаза, а частично в непосредственном окружении, становится ощутимым».52 Доктрина о специфических сенсорных энергиях направлена против такого взгляда, который полностью совместим с предположением об объективности качеств. Напротив, постулируя, что «определенные непространственные силы или качества» присущи сенсорным нервам, «которые стимулируются и проявляются только причинами ощущений»,53 она тем самым выводит и «энергии света, темноты, цвета», и нервы, как продукты или имманентные свойства которых эти силы должны рассматриваться, из контекста механической системы, в качестве которой вся остальная неорганическая природа предстает перед научным образом мышления. С этой точки зрения уже невозможно говорить о связи ощущений с материальными, четко определенными процессами как об их механическом корреляте. Мюллер фактически называет введенные им специфические энергии ощущений «энергиями в смысле Аристотеля». 54Теперь не должно быть никаких сомнений в том, что эти нервные энергии являются загадкой для механического объяснения природы. Если сенсорным нервам приписываются специфические силы, которые, поскольку они исчерпываются специфическими ощущениями, не могут быть описаны физиологически или вообще механически, то эти нервы и их функции никогда не могут быть описаны и объяснены средствами механического естествознания. Слово «энергия» – это название эффекта, который для нас совершенно непрозрачен и непонятен. Очевидно, что эта предпосылка требует серьезного ограничения механического взгляда на природу; строго говоря, тот, кто выступает за нее, уже не может принять механический взгляд на мир в том смысле, в каком он выражен в теориях физики и химии. Напротив, если значение фундаментальных идей, содержащихся в учении Мюллера о специфических энергиях органов чувств, которое не было им разъяснено, будет развито в общих чертах, то возможность примирения с точным мышлением может быть достигнута только посредством качественной энергетики, развитой прежде всего Оствальдом. Если, однако, этот выход используется для того, чтобы сохранить понятие энергии чувства в понимании Мюллера, то, как объясняется, необходимость придерживаться требования бескачественной конституции по отношению к остальной природе отпадает. Если же признать обоснованность механического объяснения природы, то предположение о специфических, механически неопределимых силах, этот остаток квази-гилозоистической концепции [что жизнь есть свойство материи – wp], оказывается несостоятельным. Поэтому совершенно логично, что Лотце настаивал перед лицом неясной концепции энергии Мюллера, что проблема энергии имеет только чисто физиологическое значение. «Ощущения никогда не являются достижениями нерва или центрального органа, но души; поэтому название специфических энергий никогда не должно быть связано с вторичной идеей, что в природе нерва и его упрямстве заложено то, что он постоянно ощущает свет и звук. Единственное, что может быть подвергнуто дальнейшей критике, – это более определенно выраженное положение о том, что каждый нерв, какими бы ни были действовавшие на него стимулы, может быть отнесен только к одному классу физических состояний, исключительно ему присущих, и, соответственно, может передавать импульсы душе только для производства одного класса ощущений». 55Если не принимать во внимание положение и деятельность души, указанные в этих словах, то, конечно, нельзя отрицать, что именно в этом пункте физиология, руководствующаяся духом механического мышления, не допускающего введения таинственных принципов силы, отделяет себя от более мистического взгляда на природу. В самом деле, если нервам вообще можно приписать специфическую силу, то она должна быть специфической с чисто физиологической точки зрения; тот факт, что материальные процессы в наших нервных органах сопровождаются ощущениями при определенных условиях, не имеет значения для физиологического исследования; ощущения служат для него лишь знаком возникновения определенных явлений, которые иначе, т. е. непосредственно, не наблюдаются нашими средствами. Однако тот факт, что они сопровождаются еще и чем-то другим, что нельзя определить механически или химически, не является характеристикой, тем более отличительной. Скорее, спецификация характеристик должна быть уже распознаваема в чисто материальном поле. Именно в этом смысле развивалось физиологическое исследование Иоганна Мюллера. Может показаться странным, что осознание фундаментального различия между господствующим в учении Мюллера о специфических сенсорных энергиях понятием и тем расширением, которое нашел Гельмгольц, появилось только в последнее время: то, что теория резонанса, например, находится в самом резком контрасте с учением, как действие или реализация которого, в частности, она рассматривалась первоначально и также Гельмгольцем, вряд ли может быть подвергнуто какому-либо сомнению в настоящее время.56

То, что представляется в нем как специфическая энергия для отдельных звуковых ощущений, – это уже не какая-то таинственная сила чувствительных акустических волокон, «энергия в смысле Аристотеля», а просто физический закон системы струн, эквивалентом которой можно сделать базилярную мембрану, принимать только те из возникающих звуковых волн и реагировать на них, резонируя с ними, на которые они настроены. Таким образом, специфическая энергия каждого волокна улитки – это ее собственный период колебаний, который можно определить механически и который, согласно законам физики, делает понятным разложение общей волны на синусоидальные колебания и объяснимым разложение звука на слух. И даже если, возможно, сомнительно, что условия улитки и, прежде всего, размеры и тонкие свойства тканей рассматриваемых частей позволяют передать этот конкретный закон физического резонанса, работа Гельмгольца, тем не менее, кажется, наметила путь, по которому может пойти только физиология, если она попытается внести ясность в темные представления об энергии и виталистическом взгляде на нее. В этом смысле, безусловно, следует согласиться с Герингом57 и Розенталем58, когда они расширяют понятие энергии таким образом, что оно в конечном итоге включает в себя все конституции наших органов, благодаря которым они способны к определенным действиям. Таким образом, в сенсорной физиологии объяснение с помощью специфических энергий означает лишь импровизацию с помощью символов, которые сами по себе не вводят никаких таинственных форм силы, а лишь содержат фиксацию материальных условий, изначально недоступных нашему знанию. Если постулат, выраженный в понятии «энергия», мыслится как выполненный, если, как в гипотезе Гельмгольца о клавиатуре улитки в ухе, представляется некое физически понятное представление о необходимых материальных свойствах, то необходимость говорить о неких энергиях отпадает. На этом продвинутом уровне понимания они становятся ненужными и излишними. Учение о специфических энергиях органов чувств заменяется, как метко замечает Вайнман59, учением о специфической структуре физиологических носителей ощущений.

3. Аргументы физиологии

[Продолжение]

Теперь, однако, акцент так называемого закона специфических сенсорных энергий в физиологических терминах заключается прежде всего в доказательстве того, что – какой бы ни была энергия в конечном счете – она все же является специфическим представлением, то есть формой естественного действия, реализуемого исключительно в нервной системе или, точнее, в волокне или ганглии коры головного мозга. Даже если предположить, что ощущениям приписывается определенный механический или химический процесс, молекулярный процесс, закон гласит, что нервный элемент, который следует рассматривать как средоточие энергии, способен только на одну, лишь интенсивно градуируемую функцию, независимо от того, каким образом он может быть возбужден. Но в контексте нашего рассмотрения достаточно прежде всего признать ту однозначную классификацию, которую мы признали общим условием для рассмотрения качеств как природных явлений. Ибо при этом условии невозможно избежать перехода к дальнейшему предположению, что параллельная связь между материальными процессами и качествами возможна и даже вероятна и за пределами более узкой области нервных процессов. Если ни психологическими, ни эпистемологическими аргументами нельзя доказать, что ощущаемые качества, содержание органов чувств, являются исключительно психическими, и если, с другой стороны, реакция нервов на раздражители происходит точно так же по механическим законам, как реакция всякого ценного предмета, то по правилам всякого предмета в мире, то по правилам всякого методического исследования, то необходимо допустить и аналогичные сопутствующие явления качественного характера в неживой природе, где происходят процессы, сходные с теми, которые происходят в нервных элементах. Насколько простирается сходство нервных процессов, являющихся коррелятом ощущений, с другими формами действия, можно было бы установить и определить только после полного исследования того, что следует понимать под специфической энергией в каждом конкретном случае; а поскольку в настоящее время нет ни определенных, ни даже сколько-нибудь полно сформированных представлений об этом, мы должны воздержаться от более подробного рассмотрения возможных здесь и важных для концепции природы выводов с философской точки зрения. Но с тем же правом, с каким обычно предполагается существование материальных причин наших ощущений, мы можем говорить о специфически качественной их природе.

Но состояние физиологических знаний, и прежде всего тот общий характер, который господствует над тенденцией новейшей физиологической теории, позволяет нам по крайней мере в одном направлении продолжить и объяснить введенную таким образом линию мысли. Если учение о специфических энергиях органов чувств подчеркивается на основании фактов так называемой неадекватной стимуляции, что материальные процессы, непосредственно определяющие ощущения, являются односторонними изменениями состояния определенных нервных образований, то можно подчеркнуть, что эта точка зрения уже не может претендовать на бесспорную обоснованность. В том смысле, в каком Мюллер сформулировал и выразил этот закон, он не может быть правильным и в отношении этой стороны. Если бы действительно объективный, адекватный стимул был совершенно безразличен к эффекту, производимому в нервах, если бы между ощущениями и вызывающим их стимулом в нормальном ходе событий не существовало функциональной зависимости, то нам пришлось бы жить в постоянной суматохе ощущений, в хаосе впечатлений, при постоянном воздействии всевозможных стимулов на концевые разветвления наших нервов, что не позволило бы нам распознать порядок, согласованность и закономерность в любом пункте. 60Ориентация в мире, как мы его воспринимаем, была бы невозможна. Чтобы избежать этих несостоятельных выводов, вытекающих из предположения, что нервы однозначно реагируют на любой стимул, Мюллеру, вопреки его собственным заявлениям, пришлось признать более тесную закономерную связь между физическим стимулом и ощущением. По его словам, разница в качествах одного и того же ощущения зависит от разницы в стимулах.61 И действительно, прогрессивные исследования в некоторой степени ограничили и поколебали утверждение Мюллера о том, что природа раздражителя совершенно безразлична для ощущения, возникающего в нерве. Прежде всего, все больше признается и уточняется значение специфической диспозиции (согласно термину, введенному Нагелем) органов чувств, в соответствии с которой они особенно восприимчивы к определенным видам стимулов. Даже внешний аппарат органа чувств, если он вообще развит, в значительной степени приспособлен к адекватным стимулам, либо потому, что его структура затрудняет проникновение неадекватных стимулов и поэтому действует как селектор при встрече с комплексными стимулами, либо потому, что он способен обеспечить преобразование неадекватных стимулов в адекватные. Эта мысль, которая находится в полном согласии с результатами истории развития, уже объясняет большое количество фактов, которые Мюллер приводил в пользу предположения о непосредственном вызывании ощущений неадекватными стимулами. Кроме того, реализация этого принципа, провозглашенного Гельмгольцем, оказалась несостоятельной в рамках отдельных кругов качества. Новейшие теории цвета неизменно предполагают наличие различных зрительных веществ в одних и тех же нервных элементах и, следовательно, различие в способах их реакции, соответствующих различиям в стимуляции, а для чувства слуха также необходимо приспособление отдельных фаз к стимулу, по крайней мере, в определенных пределах. И, наконец, история развития органов чувств в животном царстве ясно показывает, что специфические формы реакции не следует рассматривать как жесткие и неизменные функции, и с этой точки зрения, возможно, было бы целесообразно сформулировать так называемый закон специфических сенсорных энергий в более общем виде с Вундом как принцип адаптации сенсорных элементов к раздражителям. Конечно, сенсорные восприятия как таковые не развились, хотя своеобразное и далеко идущее сходство, существующее, например, между некоторыми ощущениями запаха и вкуса, а также ощущениями кожи, можно, по крайней мере, рассматривать как эмпирическую аналогию дифференциации отдельных серий качеств от общей основы. Конечно, если опыт заставляет нас приписывать нервным элементам специфические представления в смысле постоянных и единых функций, то между различными развитыми элементами должны существовать определенные структурные различия. Но существенное отличие этого взгляда от взгляда Мюллера состоит в том, что конкретные материальные конституции подчиняются общим законам природного контекста, предполагающим их постепенное развитие.

Однако можно поставить под сомнение и необходимость допущения вообще каких-либо постоянных структурных различий, подобных тем, которые наблюдение пока не смогло обнаружить. Фактические данные, на которых основывалась доктрина Мюллера, очень неполны. Нагель, после тщательного рассмотрения разнообразных точек зрения, которые необходимо принять во внимание, и которые Мюллер не рассматривал в полном объеме, приходит к выводу, что известный на сегодняшний день материал содержит только один единственный случай реального, четкого подтверждения неадекватной стимуляции; это получение вкусовых ощущений при механической, химической и электрической стимуляции центральной культи вкусового нерва. 62Можно добавить, что даже в этом случае не исключается принципиальная возможность того, что это может быть случай опосредованного раздражения, как бы оно ни определялось, например, образованием продуктов химического распада; физика и химия показывают многочисленные аналогичные случаи производства одного и того же изменения состояния под действием различных причин.

В связи с таким положением дел не следует отбрасывать вопрос о том, не следует ли после признания зависимости отдельных качеств от раздражителей рассматривать модальность ощущений, по терминологии Гельмгольца, также как функцию нервных элементов в том смысле, что не формы материального процесса в них, а сам факт его протекания является решающим для определения класса ощущений. Согласно гипотезе, которая, однако, весьма проблематична, формы колебаний звуковой волны или частичных волн, на которые она делится, сохраняются в акустических волокнах и могут по-прежнему вызывать в них явления сложения и интерференции. Если мы на мгновение признаем правильность этой идеи, то возникает вопрос: связано ли возникновение и существование звуков с этими формами колебаний в акустическом волокне как таковом, так что аналогичные звуковые явления можно предполагать и везде, где происходят подобные периодические изменения, или же решающим для содержания ощущений является тот факт, что эти формы колебаний возникают в слуховом нерве и именно в этом нерве? В той мере, в какой ограничивается теорема Мюллера о безразличии стимулов к успеху ощущений, необходимость, если она вообще есть, решать вопрос в последнем смысле уменьшается.

Действительно, тенденция современных физиологических исследований, выраженная Гельмгольцем в его классических работах, идет еще дальше. Гельмгольца иногда упрекали в том, что в своих гипотезах и теориях он слишком сильно руководствовался физическими соображениями и прямо переводил физические условия, достаточные для возникновения определенных ощущений, в физиологические условия. На самом деле очевидно, что и трехцветная теория, и гипотеза резонанса выросли из физических соображений и опыта. Теперь можно отказаться от специальных вспомогательных предположений Гельмгольца. Но все альтернативные теории, возникшие до сих пор, в принципе имеют одно и то же направление; они пытаются представить себе те материальные процессы, которые должны рассматриваться как определяющие ощущения, по аналогии с процессами, которые можно понять в соответствии с известными законами физики и химии. Так, теории слуха, в частности, в той мере, в какой они оставляют в деталях почву концепции Гельмгольца, характеризуются тенденцией представлять физиологическую акустику как частный случай физической акустики; ибо критерий, доказывающий их физическое происхождение, применим к ним всем: они используют физические модели, которые, как предполагается, позволяют явлениям, наблюдаемым в звуковых явлениях, производиться независимо от какого-либо нервного органа. В случае со световым ощущением ситуация несколько менее благоприятна; но и здесь во взглядах постепенно произошли глубокие изменения, которые пока не привели к окончательному решению. Аналогия между светом и звуком оказалась весьма плодотворной для развития теоретической физики; но в области физиологии, похоже, возникли значительные различия. Можно рискнуть сделать общее предположение, что материальный коррелят световых ощущений не того же рода, что и изменения состояния, то есть что это не вибрации эфира или электромагнитные процессы, которые мы называем светом в физическом смысле.63 Зависимость световых ощущений от эфирных волн очень сложна, и поэтому все больше укрепляется убеждение, что они вовсе не опосредованы непосредственно, а скорее всего химическими процессами, которые и должны рассматриваться в качестве фактического коррелята. Теперь, помимо описания субъективных явлений, наши знания о действии света на такие сложные и легко разлагаемые вещества, как супонированные зрительные субстанции, слишком незначительны, чтобы дать объективную дедукцию того, что дается в субъективных выводах даже в той приблизительной форме, до которой, несмотря на некоторые трудности, продвинулись теории слуха. Но путь к прояснению ситуации через изучение фотохимических эффектов света представляется вполне осуществимым и отнюдь не безнадежным.64

Если предположить, что эта физическая тенденция в рамках физиологии оправдана, то можно сделать вывод, что ссылка на определенную структуру, основанную на нервной системе, для объяснения качеств является излишней, по крайней мере, в отношении поставленного здесь вопроса. Если можно представить все особенности в возникновении качеств через физические и химические процессы в соответствии с общепринятыми законами природы, то, очевидно, больше нет необходимости приписывать отдельное значение месту реализации этих процессов для эффекта ощущения. Сенсорный аппарат или нервные структуры будут рассматриваться лишь постольку, поскольку они содержат особые условия, определяющие модификацию или трансформацию формы стимула в коррелятивный процесс. Но именно по этой причине мы были бы вправе вывести из качеств, данных одновременно с этими конечными процессами, также и качественную природу тех процессов, частью которых они являются, лишь модифицированной частью.

И для этого результата физиологии органов чувств, что возникновение ощущений непосредственно обусловлено материальными процессами, начатыми в периферическом органе, то, что до сих пор было установлено о значении и функции центральных частей нервной системы, отнюдь не оказывается настолько неблагоприятным, что представляется необходимым его коренной пересмотр. До сих пор широко распространено предположение, что место происхождения ощущений следует искать исключительно в более центрально расположенных частях, будь то подкорковые центры или ганглии коры головного мозга. Но даже если отбросить предрассудки, проистекающие из метафизического образа мышления, согласно которому ощущение или вызывающий его коррелят должны быть направлены к некоему центру, «месту сознания», поскольку связь души с телом в конечном счете можно представить только как пространственную, даже доводы в пользу этой точки зрения, почерпнутые из опыта, не могут считаться полностью достоверными доказательствами.

Прежде всего, попытки экстирпации и явления центральных поражений, а также исследования элементарных структур центральных органов, которые единообразно приводят к локализации, по крайней мере, элементарных функций в центрах мозга млекопитающих, не обязательно означают, что зрительная и слуховая сферы должны рассматриваться как исключительный очаг ощущений света и звука. Сам факт, что у некоторых позвоночных и в других группах животного царства, где восприятие световых ощущений нельзя отрицать, условия совершенно иные, должен вызвать оговорки против столь далеко идущих выводов.

Более того, значение этих центров представляется гораздо более всеобъемлющим; если бы у них не было другой функции, кроме как просто повторять возбуждения, возникающие в периферических органах, чтобы обеспечить их эквивалентом ощущений, это дублирование было бы роскошью в устройстве нашего тела, аналога которой не существует. Но осознание того, что эти центры являются в то же время областями, где совместно работают разнообразные функции, необходимые для осуществления реального перцептивного процесса, такого как акт зрения, полный учет функциональных и анатомических условий делает все более вероятным, что в них следует видеть прежде всего регулирующие устройства, с помощью которых поступающий с периферии стимул интегрируется в систему поддержания всего организма. Неповрежденная деятельность этих центров была бы, однако, необходимым условием для возникновения полноценного восприятия, но ничто не мешает нам считать физиологический стимул уже сформированным в органе таким образом, что он может рассматриваться как носитель определенного качества ощущений. Центральные процессы могут тогда, с точки зрения их психологической ценности, служить основой для процессов дифференциации и т. д., содержащихся в каждом акте восприятия; в то время как возбуждения, подлежащие дифференциации, сами предварительно формируются в периферическом органе.65

Тем не менее, возможно, что эта точка зрения, которую вполне можно назвать теорией тождества,66 поскольку объективные изменения, производимые внешними воздействиями в терминальном аппарате сенсорных нервов, тождественны содержанию производимых ими ощущений, может потребовать некоторой коррекции. Например, сами факты ощущений могут содержать особенности, говорящие в пользу более центрального происхождения ощущений. Действительно, было высказано предположение, что ахроматическое восприятие только света, в отличие от реального ощущения цвета, основано на центральных условиях, так что в нашем органе зрения два аппарата как бы соединены последовательно, а Гольдшейдер и фон Крийс недавно предположили, основываясь на пороге, существующем для распознавания отклонения от бесцветности, что, возможно, развитие цветного ощущения связано с межнейронными преобразованиями.67 Пока не представляется необходимым выдвигать аналогичную гипотезу в отношении восприятия звука, поскольку единственный феномен, который до сих пор рассматривался, – факт слияния – еще не до конца изучен. Ни чисто психологическое объяснение этого явления, например, в смысле Вундта68, ни чисто физиологическое или, как правильнее сказать, физико-физиологическое объяснение в смысле Эббингауза69 еще не могут считаться опровергнутыми во всех отношениях, не считая того, что ценность других теорий слуха, таких как гипотеза Эвальда, еще не была проверена в этом контексте.