Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 7. Материализм. Часть 2

Конечно, можно рассмотреть возможность того, что данные, содержащиеся в нашем восприятии, имеют равную ценность, так что, возможно, пространственные моменты, например, должны быть выделены из совокупности данного и, поскольку они в силу своей специфики доступны совершенно иным образом, чем качества измерительной детерминации, должны быть, следовательно, взяты за основу визуального построения в первую очередь. Но это соображение подменяет вопрос о логических предпосылках принципов научного исследования вопросом об обосновании и соответствующем выборе детерминантов. Нельзя отрицать, что здесь есть существенная проблема, и следует подчеркнуть, что она неизбежно должна занять место исходной, если мы хотим сохранить вывод о том, что рациональный характер механического объяснения природы ведет к нереальности качеств. Но несомненно, что центр тяжести аргументации теперь смещен в другую область и что аргументация, соответственно, должна прибегнуть к другим средствам обоснования.

Если допустить, что средства мысли, с помощью которых исчисляющий ум вырабатывает из многообразия явлений понятие о мире опыта, отличаются по своему специфическому характеру от материала, для понятийной формулировки которого они служат, то чисто понятийное познание, конечно, может быть отделено от чувственного восприятия; но оно остается чисто формальным и не имеет объективного значения до тех пор, пока определенные величины, данные в чувственном восприятии, не используются в его исчислении. Восприятие пространства также принадлежит к этому данному содержанию, и поэтому на основании этого противопоставления нельзя отстаивать отделение качеств от количеств в смысле метафизического определения ценности. Однако если теперь попытаться отделиться от материала самой данности, чтобы получить элементы конструкции для «чистого взгляда», то первый вопрос заключается в том, возможно ли вообще такое отделение пространственных данных от качественных. Можно ли также полностью игнорировать мотивы, стоящие за ним, и являются ли эти мотивы на самом деле достаточными основаниями. Во-первых, это, очевидно, не лишено определенного значения: можно ли считать пространственные определения настолько изолированными от остального содержания чувственного восприятия, чтобы они могли представлять количества, необходимые для рационального построения, как действительно свободные от качества элементы? Не лишено исторического интереса отметить, что Декарт пришел к той же или схожей проблеме, хотя формально он ее не признавал. Хотя, согласно разработанным принципам, он должен был бы объявить чувственные образы формы столь же относительными и субъективными, как и качества, имманентная логика материи, которая ничего не знает и не может знать об идеях более высокого порядка, заставляет его в конце концов искать эти высшие идеи в самом чувственном восприятии, очищенном от качеств.20 Действительно, чтобы доказать предпочтение пространственных определений перед другими, он иногда заходит так далеко, что использует тот самый аргумент, с помощью которого перипатетики [последователи Аристотеля – wp] отделили пространство от конкретных качеств как перцептивное содержание, общее для различных органов чувств в сенсуалистическом рассуждении.21

Новейшая психология в настоящее время, насколько разногласия доходят до деталей, склонна на основании многочисленных и важных анализов22 предположить более тесную связь пространственного момента с содержанием ощущения, чем это предполагается здесь рационалистической школой. Так называемая нативистская школа в психологии, в фундаментальном обосновании которой вряд ли могут возникнуть серьезные сомнения, доказала, что пространственный порядок ощущений каким-то образом дан им как имманентная особенность. В трансцендентальной эстетике можно вполне признать эпистемологическое положение о том, что понятие протяженного многообразия является условием этого научного определения, и при этом отвергнуть психологические взгляды, на которых основывается изложение Канта. Напротив, показав, что связь пространственного момента с чувственными данными, с одной стороны, особенно в зрении, гораздо более тесная, чем допускает Кант, а с другой, как и в обонянии, гораздо более слабая, чем это следует из формул Канта, можно с полной ясностью подчеркнуть чисто логическую составляющую понятия пространства, которая одна только и является априорной.

Этот результат, который может считаться для нас несомненным, по крайней мере, в той мере, в какой этого требует наш вопрос, благодаря выяснению психологических фактов, может быть прояснен с другой точки зрения. Аргумент, выдвинутый от Галилея до Локка и Канта в пользу разделения пространственных и качественных компонентов восприятия, должен, согласно сказанному, содержать ошибку. Нетрудно раскрыть происхождение той соблазнительной видимости, которая его окружает.

Доказательство в его исторической форме очень просто. Оно восходит к тому факту, что мы никак не можем представить себе тело без протяженности, 23в то время как тепло, цвет, звук, запах и вкус ничуть не трудно вообразить оторванными от него. Теперь не вызывает сомнений, что в определенных пределах такая абстракция возможна. Физик, исследуя воздушные волны, может полностью пренебречь ощущением звука, которое они могут вызвать в рецептивном органе. Эти звуковые волны, которые являются не гипотезой, а результатом реальных наблюдений, не требуют никакого рассмотрения чувства слуха для их однозначного определения. Совершенно вторично и не имеет никакого отношения к природе объективного процесса то, что определенное количество колебаний сопровождается звуковыми явлениями. Но этот класс случаев, к которому относится и пример с теплом, приведенный Галилеем, нельзя безоговорочно считать типичным для всех природных явлений. Напротив, обсуждение обстоятельств, по которым здесь возможна абстракция, учит нас, что существуют определенные пределы для игнорирования качественных аспектов явления. Вибрирующая частица воздуха, очевидно, мыслима в отрыве от любого сопровождающего ее звука, поскольку форма зачатия, которую мы обычно, возможно, обязательно берем за основу, сама по себе не имеет тональной детерминации. Если мы вообще ищем визуального представителя формул аналитической механики, мы представляем себе процесс колебаний оптически; и точно так же, как визуальный образ является полным во всех своих частях, в нем присутствуют все части, необходимые для построения процесса, в той мере, в какой он является видимым. Когда мы смотрим на тело, от которого ощущаем воздействие тепла, или на колокол, звуки которого мы слышим, эти объекты не даны нам в первоначальном единстве их различных воздействий, которые мы затем разлагаем на их самостоятельные компоненты, но дело в том, что, наоборот, соединение сенсорных данных различных органов чувств в единство объекта является лишь результатом опыта, рефлексии; действительно, строго говоря, только наука учит нас, какие звуковые впечатления должны мыслиться вместе с ходом кривой. Если мы можем адекватно определить вещь или процесс через сенсорные данные круга качества, то это ничего не говорит о том, что мы можем отделить от него ассоциативные данные других связанных с ним кругов качества. Аргумент будет решающим только в том случае, если удастся показать, что абстрагирование форм от содержания возможно в пределах одного и того же круга качеств. Когда мы рассматриваем вибрирующую хлопушку колокола, которая является причиной определенного звукового явления, мы не просто выделяем пространственное содержание, но молчаливо предполагаем в нем по крайней мере определенную красочность; звучит ли она или не звучит, сладкая или горькая, приятная или неприятная на вкус, теплая или холодная, никак не обозначается зрительным образом и поэтому не обязательно должна предполагаться в нем на основе оптического восприятия. Но вопрос в том, способны ли мы также мыслить цветом, сохраняя при этом пространственное восприятие.

Для проблемы в этой более узкой и единственно оправданной версии одна группа чувств может быть исключена с самого начала; в случае запаха, например, момент пространственности едва заметен, в случае звуков он спорный. Здесь достаточно показать, что, по крайней мере в случае оптического восприятия, утверждение о возможности отделения качеств от количеств подразумевает недопустимую подмену понятий. Когда Галилей говорит, что наше воображение (immaginazione) не может представить материю без формы и фигуры (figurata), в то время как нет никакого принуждения думать о ней как о белой или красной, необходимо провести двойное различие. Во-первых, несомненно, что когда мы говорим о вещи как о твердом теле, мы обязательно должны представлять ее в виде формы; но определенность формы не обязательна. С другой стороны, приписывать телу определенный цвет, конечно, произвольно или случайно, но красочность в целом, включающая также яркость, не может быть отнята у него. Я могу делать это как угодно: фигура всегда представляется мне в поле зрения как цветная, или как темная на светлом фоне, или наоборот. Конечно, это качество может быть проигнорировано при использовании и обработке фигуры, конечно, ее геометрические свойства могут быть представлены в символической форме, но качество как таковое никогда не исчезает для зрительного восприятия. Точно так же, если того требует цель исследования, я могу размышлять исключительно о качестве увиденной поверхности, не принимая во внимание ее форму и факт ее протяженности. Но поскольку все эти моменты всегда даны одновременно и в связи друг с другом, я не могу аннулировать один из них сам по себе, не аннулируя при этом и другие. Только конкретная детерминация изменчива для каждой области независимо от детерминации другой.

И то, что здесь было сказано в психологическом смысле о пространственном зрении или о видимых поверхностях, теперь относится в целом и объективно к содержанию опыта. Нигде мы не можем определить форму событий из данного, будь то в чисто геометрических или чисто механических терминах. Если стремиться к полноте наблюдения, то становится очевидным, что каждая вещь, каждый процесс содержит моменты, которые связывают его не только с пространственным контекстом. «Чисто механических процессов», – коротко и резко выразился Мах24, – «не существует». В реальности, казалось бы, чисто механические процессы всегда связаны с тепловыми, магнитными и электрическими изменениями; а чисто механические процессы – это абстракции по отношению ко всему содержанию опыта, абстракции, которые могут быть выделены из других фактов только в символической форме.

Это ни в коем случае не означает объективности качеств. Даже если наша чувственность заставляет нас всегда представлять количества и качества в неразрывной связи друг с другом, реальность все равно может быть свободна от качеств независимо от нашего восприятия. Пространственные свойства, которые проявляют сенсорные свойства, могли бы соответствовать положению дел, аналогичному пространственному порядку, в то время как количественным свойствам не соответствует ничего подобного, или же мы могли бы описать их объективную причину только с помощью пространственных определений, которые, однако, сами по себе мыслимы только в качественном обличье. И в этом нет никакого противоречия, если только скрытое пространственное расположение, которое должно объяснить специфическое качество определенного чувства, например, чувства зрения, в его возникновении и определенности, не воображается с помощью того же чувства. Если, например, последние частицы, скажем, электроны, через колебания которых возникает цвет, достаточно определены электрическими или тепловыми свойствами или их массой, то нет больше никаких оснований представлять себе эти частицы как цветные, даже если хочется думать о них ярко. Здесь тот факт, что мы обладаем большинством органов чувств, помогает избежать неизбежного в противном случае противоречия.25 Но даже если у нас остается возможность гипотетически предположить, что реальность свободна от качеств, обоснование этого предположения не может быть основано на отношениях между количествами и качествами, как они даны в нашем чувственном восприятии. Неверно, по крайней мере в психологическом смысле, что «цвета вовсе не являются необходимыми условиями, при которых объекты могут стать объектами чувств только для нас»; скорее, для каждого конкретного чувства необходимо определенное качество, чтобы объект мог стать объектом именно этого чувства. Есть ли у качества в объекте, как и у его формы, противопоставление или аналог – это, конечно, другой вопрос. В любом случае очевидно, что тот, кто отвечает на этот вопрос отрицательно, должен прибегнуть к другим доказательствам, чтобы оправдать себя.

Так, для Галилея, Декарта, Гоббса и Бейля глубочайшие причины, приведшие их к формированию доктрины субъективности чувственных восприятий, лежат в другой области. Даже если верно, что количества, точнее, пространственные определения, немыслимы сами по себе и без определенных качественных свойств, они все же являются необходимыми структурными элементами механически объясняющего естествознания. И поскольку теперь оказывается, что создаваемый ею рациональный контекст достаточен для объяснения всего, что есть в явлениях, требующих объяснения, качества должны быть исключены из нее как лишнее, мешающее явление. Возможно, можно представить себе идеальную систему, в которой все круги качеств понимаются сами по себе и независимо друг от друга и представлены в своем закономерном поведении. Теория природы Аристотеля – исторически самая значительная попытка решить эту задачу. Но Средневековье тщетно пыталось найти решение. Напротив, великая идея, выдвинутая в XVII веке, состоит в том, что научное покорение природных процессов зависит от редукции качеств друг к другу, в том смысле, что те детерминации сущего, которые доступны измерению и могут быть таким образом выделены, понимаются как независимые переменные, от которых, как считается, зависит совокупность качеств. В построенной таким образом материальной системе, где правят только давление и удар, где движение порождает только движение, а все изменения являются вариацией количественных детерминаций, нет места краскам, звукам и запахам, которыми наивный человек наполняет мир. Они как бы уходят из общей репрезентативности, становятся лишними. Только предпосылка о статических и динамических отношениях может адекватно объяснить все явления, которые они предлагают. Но поскольку они являются тем, что мы переживаем и что никакая наука не может уничтожить для нас, они теперь переносятся на субъективность человеческого разума как сбивчивая видимость этих движений: Осознание их нереальности является следствием обобщения механического метода.

В этой аргументации, восходящей к объяснительной ценности механического естествознания и лишь приписывающей ему существование требуемой им объективной реальности, можно выделить различные стороны, которые сами по себе открыты для рассмотрения и суждения. С одной стороны, с точки зрения эмпирического исследования, следует признать, что пространственные моменты образов, возникающих в нашем чувственном восприятии, соответствуют объективному пространственному порядку, который, на основании достоверных наблюдений и выводов, можно рассматривать как их причину, существующую в объекте. Ибо понимание неотделимости качественных элементов от их количественной формы, которое Юм и Беркли успешно защищали против абстрактной процедуры Локка, действительно доказывает, что пространственные и качественные детерминации должны рассматриваться как существа одного и того же порядка; но оно не доказывает, что они имеют только субъективный или чисто психический характер существования. Только при условии, что содержание ощущений было признано внутренними феноменами независимо от размышлений о методах научного мышления – условие, которое, однако, не может быть доказано без сомнения, – вывод о субъективности пространственных элементов также был бы убедительным. Но это очевидная круговерть – выводить из неплодотворности качеств для целей объяснения природы их субъективность, а затем, на основе психологических рассуждений, субъективность также и количества, от которого только что были отделены качества как элементы особого достоинства. Но если оправдание научного исследования (объективно установить рациональную связь как субстрат чувственных явлений) не подлежит сомнению, то утверждение, что только количества имеют реальную ценность, следует отличать от этого предположения, которое обусловливает плодотворность всякого здорового исследования. Ибо мы, конечно, должны признать, что субъективность чувственных явлений, из которых научная конструкция вырабатывает объективный мир, еще ни в каком смысле не доказана. Если предположить, что возникновение цветов как объективного явления связано с определенными колебаниями или электромагнитными возмущениями светового эфира, то вполне понятно, что оптические восприятия должны обладать свойством быть цветными, поскольку мы получаем зрительные восприятия, по крайней мере в нормальном смысле, только благодаря распространению этих возмущений на сетчатку глаза. Тем не менее, исходя из этого предположения, мы были бы вправе отрицать наличие цвета у самих материальных объектов, которые преломляют лучи, попадающие в наши глаза. Если бы, кроме того, все известные нам качества были таким образом параллельными явлениями процессов среды, находящейся между нашими органами чувств и объектами раздражения, мы могли бы, возможно, вывести из наших восприятий определенные пространственные порядки и механические отношения по отношению к этим объектам, но у нас были бы все основания считать существование этих качеств в них крайне маловероятным. Тем не менее, эти качества должны рассматриваться как объективные, если рассматривать их в контексте всего природного процесса.

2. Аргументы механического взгляда на природу

[Продолжение]

Механическое объяснение природы в его универсальной форме, разработанное в XVII веке, теперь также в корне отрицает эту возможность. Звук, который я слышу, имеет реальность только во мне как разумном существе или в моей душе. «Хлопушка в колоколе не имеет в себе ничего звукового, а только движение и только вызывает движение во внутренних частях колокола; поэтому колокол имеет движение, но не звук. Это движение передается воздуху, а воздух обладает движением, но не звуком. Он передает это движение через ухо и нервы в мозг; а мозг имеет только движение, но не звук.26 Так Гоббс в классической форме описывает связь процессов, которые механическое объяснение природы подменяет внешней реальностью.

Декарт впервые нашел великую формулу для обоснования правоты такого взгляда на вещи: она дана во всей структуре его системы, поскольку он шаг за шагом переходит от общего сомнения в реальности всего существующего к реконструкции мира из его элементов, необходимых для мышления. В этом гипотетическом разрушении мира и сотворении мира, которое Гоббс и особенно Бойль затем развили в соответствии с его методологическим содержанием, 27прорывается современное сознание суверенности разума. А поскольку конструктивное мышление протекает экономически, то в качестве элементов конструктивного контекста оно выбирает исключительно количества. Образы мира, которые показывает нам восприятие, не являются реальными: существует только то, что содержится в них, что делает возможным их построение. Соответственно, поскольку математическая физика их не требует, качества исключаются из необходимого систематического контекста событий.

Разложим это рассуждение на отдельные части. Во-первых, введенное здесь понятие количества требует некоторого пояснения. Совокупность предпосылок, на которых математическая физика основывает вывод своих предложений, конечно, можно подвести под собирательное название величин, поскольку они рассматриваются как измеримые элементы. Но в реальном и самом узком смысле этого слова количественно измеряемыми являются только пространство и протяженность. Мы можем измерить только пространственные расстояния, 28даже длительность и изменения во времени могут быть определены только как функции пространственных положений. Нашей универсальной системой измерения является пространство, и тот факт, что только оно поддается количественной оценке, оправдывает право видеть в нем первичное свойство всей природной реальности, которое делает измерение и точную науку возможными в первую очередь. Исходя из этого понимания, Декарт разработал требование, чтобы телесная субстанция мыслилась исключительно как протяженная в длину, ширину и глубину, и чтобы протяженность пространства была ее единственным и существенным атрибутом, поскольку все остальное, что приписывается телу – твердость, вес, движение, протяженность – предполагается.29 В то же время это была задача теории природы, которая никогда прежде не рассматривалась в таком единстве, но и никогда впоследствии не подвергалась нападкам. Ибо теория материи на этой основе, хотя и положила начало величайшему перевороту в физическом представлении о природе, не выдерживает критики даже в качестве идеала.

История механики неопровержимо учит, что к предпосылкам ее построения относится нечто большее, чем простое протяжение, – факт, который уже в эпоху Декарта Галилей, развивая свое понятие импульса, и Гоббс, развивая свое понятие конатуса, приблизили к философскому сознанию. Даже в рамках чисто механической концепции необходимо предположение о реальности, которая не обладает простым протяжением; и в этом проявляется прогресс науки, который имел место в создании динамики, что эта реальность также становится доступной для математической обработки, т.е. для представления функциями пространственных положений. Но это конструктивное отношение к пространству не означает сведение его к простым величинам. Это отношение становится еще более ясным, если мы рассмотрим положение механической физики по отношению к другим наукам о природе. Здесь – по крайней мере, на уровне наших знаний – к специфически механическому поведению вещей добавляются другие способы поведения, которые, во всяком случае, пока, а может быть, и навсегда, не могут быть объяснены механическими условиями; достаточно вспомнить область магнитных и электрических явлений, которые настолько не желают подчиняться механическим понятиям, что их собственный и универсальный характер проявляется все более отчетливо. Немаловажно и то, что подходы, с помощью которых устанавливается связь между качественными явлениями хода природы и измеряемыми величинами, в некоторых случаях находятся в пределах заметного произвола. Если, например, мы измеряем разность температур по разности объемов, то не безразлично, какое теомоскопическое вещество мы берем за основу, ибо эти вещества содержат свои собственные законы и пределы, которые вполне можно учитывать, делая выводы о тепле из наблюдаемых в них определений. 30То, что мы можем представить все или, по крайней мере, большинство чувственных данных (запах и вкус практически еще исключены) механической системой, возможно, дает нам право говорить о механической структуре мира; но это даже не дает нам права считать, что мир качественных явлений может быть полностью представлен их отношением к механическим процессам или что они могут быть представлены в механических идеях; тем более из этого не вытекает обязанность рассматривать качества как вторичные и случайные по отношению к механической системе.

Как пространство относится к механике, так и сама механика является нашей системой измерения по отношению ко всей совокупности природной реальности, и мы должны быть осторожны, чтобы не вывести из этого факта больше, чем непосредственно в нем содержится, если для этого нет других причин, и не отождествлять то, что мы измеряем, с тем, что измеряется. Тот факт, что мы определяем отдельные события, которые посредством чувственного восприятия представляются нам качественными, по их количественной стороне, то есть по их пространственно-временным характеристикам, а также по их механическим эффектам, сам по себе не означает, что только эти моменты, выделенные для целей научного расчета, реальны. И античности, и Средневековью было известно, что при чисто качественном проявлении процессов в природе происходят и механические изменения как их причины или следствия. Когда Аристотель описывает эти последствия как побочные эффекты, которые производятся не самими качествами, мыслимыми как объективные, а скорее телами, в которых они находятся31, это, конечно, выражает состояние знания, в котором значение механических связей для представления реального еще скрыто. Но, тем не менее, следует отметить, что такого же мнения придерживались и в той области, где связь между качествами и механическими процессами представляется гораздо более очевидной, а также была признана гораздо раньше в своей значимости. Античная теория музыки уже официально заявила об этом, Аристотель включил это в свою психологию, а Средние века были знакомы с предложением Витрува о том, что появление и движение тонов всегда связано с дрожанием воздуха и колебаниями звучащего тела. Тем не менее, я не знаю ни одного философа после Аристотеля или схоластики, который, основываясь на этом понимании, рассмотрел бы возможность того, что звук – это лишь мысленная реверберация, реакция души на поступающие движения. Является ли он субстанцией или случайностью, является ли он физическим, протяженным или раздвоенным нематериальным, является ли он покоящимся качеством, присущим звучащим телам, инструментам, и только вызывается из них вибрацией или производится непосредственно воздушной волной: вот вопросы, которые занимали школы, в которых практиковалась натурфилософия, стоиков и эпикурейцев, а затем прежде всего перипатетиков. Даже для Кеплера звук, хотя он и подчеркивает познавательную ценность количественного в нем во все времена и тем самым создает основу для его методологической обработки, все же является, как свет и другие качества, видом immateriata, который, согласно его четкому объяснению32, следует отличать от движения воздуха, который только доносит звук до уха. Аналогично, Бэкон описывает вибрацию воздуха в звуке только как необходимое условие его производства; он всегда поддерживал фактичность качеств как объективное существование.33 Только Горльдус и Галилей, но прежде всего Мерсен, 34высказали и обосновали чистую субъективность звука.