Германия: философия XIX – начала XX вв. Том 7. Материализм. Часть 2

При обсуждении этого предположения, однако, следует отказаться от фундаментально важного заблуждения, которое со времен софистов и скептиков вплоть до наших дней затуманивало проблему и не позволяло с самого начала прийти к здравому решению из-за неправильного подхода. Ведь вопрос о реальной ценности того, что дано в чувственном восприятии, нельзя путать или отождествлять с вопросом о его познавательной ценности. В этом также кроется проблема первого порядка; более того, с точки зрения теории научного знания методологическое прояснение вопроса о том, можно ли и когда, при каких условиях и в какой степени сделать вывод из видимости о том, что ее порождает, имеет центральное значение. Ведь науки о природе – это не просто свод правил, которые в описательной форме описывают порядок, сосуществование и последовательность всегда отдельных явлений. Как уже говорилось, они относятся к системе устойчивой реальности, которая вызывает появление сенсорных образов в наших органах. Таким образом, физика, химия и биология работают над созданием объективного контекста, который, будучи материальным субстратом наших восприятий, делает их объяснимыми. Но совершенно иначе стоит вопрос о реальности самих сенсорных образов; вопрос о том, соответствуют ли воспринимаемые качества аналогичным свойствам вещей, с которыми они связаны, может быть проблематичным и всегда оставаться таковым; но это не означает, что сами воспринимаемые качества выпадают из сферы естественной реальности.

Все возражения, которые скептики разных эпох выдвигали против знания объективной основы того, что проявляется в наших впечатлениях, могут справедливо существовать; но они не содержат решения о субъективности или объективности самих ощущений. Утверждение, что роза в действительности не является красной, совершенно неопределенно в отношении истинного места и истинной природы красноты. Почти все возражения, направленные против объективной познавательной ценности чувственных впечатлений, оставляют нетронутым их реальный характер.

Форма аргументации, впервые примененная к проблеме познания софистами, а затем усовершенствованная скептиками античности и призванная продемонстрировать обманчивость чувственного восприятия, в целом может быть описана как принцип относительности всех чувственных впечатлений. В конечном итоге он всегда направлен на доказательство того, что внешнее восприятие в каждом конкретном случае связано с большинством различных условий. Таким образом, к этой всеобъемлющей теореме об относительности всех ощущений присоединяются наблюдения над иллюзиями органов чувств, патологическими состояниями, отклонениями различных восприятий, будь то восприятия одного и того же чувства в разное время или разных лиц и чувств в одно и то же время. 6Качества кажущегося объекта обусловлены состояниями воспринимающего субъекта и поэтому не позволяют сделать вывод о том, что соответствует им в объекте как в том, что их порождает. Но это понимание, даже если его распространить на положение о том, что субстрат возникающих чувственных образов не имеет качества, поскольку не может быть определен качествами, проявляющимися в них, само по себе не содержит утверждения, что чувственные впечатления теперь должны пониматься как чисто субъективные, «внутренние» факты. Напротив, историческое развитие греческих и средневековых теорий восприятия показывает, что вполне возможно отрицать чувственные качества объектов, не приходя к выводу об их субъективности. Поэтому теорема относительности никак не подходит для установления субъективности сенсорных впечатлений в смысле их чисто феноменального существования. Несомненно, верно, что, как выражается Гоббс в самой резкой формулировке, воспринимаемое качество присуще не объекту, а только субъекту, и его доказательство, восходящее к явлениям отражения, но прежде всего к удвоению нашего глаза, с помощью которого мы можем в любой момент увидеть фактически простой объект дважды,7 столь же кратко, сколь и поразительно. Но у самого Гоббса она лишь создает предпосылку для дальнейшей аргументации, которая теперь должна показать, что воспринимаемое качество в самом воспринимающем есть не что иное, как определенное движение во внутренних частях мозга. Здесь мы можем обойтись без всеобъемлющей демонстрации, основанной на механическом наблюдении природы. Достаточно того, что Гоббс, включив другие соображения, формально признает неадекватность доктрины о том, что сенсорные впечатления имеют место в ощущениях, как обоснование их чистой субъективности. При этом отпадает аргумент, который приводился и до сих пор приводится в пользу отмены реальности различающихся чувственных содержаний на основании расхождения различных высказываний об одном и том же объекте. 8Мы не знаем, каковы абсолютные свойства вещей, и в любом случае мы не можем испытать их посредством чувственного восприятия, ибо последнее всегда показывает нам только аффекты нашей чувственности. Различия между восприятиями нормально видящих и дальтоников при взгляде на одну и ту же вещь, таким образом, не могут быть истолкованы как противоречие, которое делает невозможным объективное позиционирование чего-то цветного и, следовательно, является достаточным мотивом для вывода о том, что воспринимающий субъект убирает качественное сенсорное содержание в себя. Известный пример Локка о двойном ощущении тепла, которое человек может испытывать одновременно в обеих руках от одной и той же воды, наглядно демонстрирует эту путаницу. Видимость притворной несогласованности утверждений возникает только из-за того, что сенсорные ощущения обычно относятся к одному и тому же субстрату без ограничений; таким образом, однако, возникает невозможное суждение, что вода холодная и теплая одновременно. Но на самом деле объектом непосредственного суждения является только само ощущение; его отношение к объекту, который в то же время мыслится как носитель других атрибутов, – это дальнейший акт познания, который остается неполным и гипотетическим, а значит, и поправимым, пока не учитываются особые условия, основанные прежде всего на посреднической деятельности органов чувств. Разве модификация, которую стимул, исходящий от нагретой воды, претерпевает в сенсорных частях ладони – скажем, через заданную внутреннюю температуру кожи, что явно предполагает сам Локк, – не должна быть достаточной, чтобы свести на нет контраст между двумя сенсорными утверждениями?9 Конечно, воспринимаемое качество не должно рассматриваться как отражение соответствующих условий и свойств, существующих в фактическом объекте, ибо оно всегда дано только в нас, то есть в наших органах. Но непротиворечивое объединение восприятий в систему знаний о природе уже достаточно гарантировано точным рассмотрением путей и средств, с помощью которых мы вообще можем получать знания о природе. Физика требует для своей коррекции физиологии, но ни в коем случае не нужно устранять качества из природных явлений в целом, в том числе и из процессов в организме.

Центр тяжести проблемы реальности ощущений лежит в выяснении природы и вида существования действительно ощущаемых качеств. Теперь уже нет сомнения в том, что они имеют свое место в воспринимающем организме и поэтому не привязаны как таковые к объекту восприятия. Все мыслители сходятся в этом понимании, которое представляет собой реальную основу теоремы об относительности чувственных впечатлений: то, что ощущается, всегда является лишь эффектом или воздействием двигательных процессов в наших органах. Даже если предположить, что вещи обладают неотъемлемыми качественными свойствами, существующими независимо от их возможного восприятия, эти свойства остаются навсегда удаленными от человеческого восприятия. Как осязающая рука не «чувствует» предмет, а лишь испытывает колебания давления в нервных окончаниях в связи со сложными ощущениями напряжения и движения, так и видящий глаз не схватывает предмет посредством некоего дистанционного воздействия или невидимых тактильных нитей.

Мир переживаемой объективности находится внутри нас, в нашем организме; имеем ли мы вообще право и при каких условиях приписывать трансорганическое значение ощущениям, локализованным в нашем организме, – вопрос открытый. Если под доктриной субъективности чувственных восприятий понимать не что иное, как это отношение к субъекту, то она находит свое полное подтверждение в теореме относительности, ибо тождественна с ней. Однако как бы ни была важна эта теорема в других отношениях, она настолько мало способна дать обоснование субъективности чувственных качеств, что даже задача, решением которой мы здесь занимаемся, не имеет четкого определения. Ибо, выводя из нее в качестве следующего заключения дальнейшее соображение о том, что мы не познаем вещи по крайней мере в способе чувственного восприятия такими, каковы они сами по себе, она прямо ведет к новой проблеме, посредством которой первоначальная проблема ощущения затушевывается или, по крайней мере, предполагается решенной в форме, не даваемой одним только фактом относительности. Действительно ли качества присущи вещам как свойства, сохраняющиеся даже тогда, когда их носители изъяты из восприятия, или же они являются мимолетно возникающими или проходящими явлениями в чувственности чувствующих организмов, не имеет никакого отношения к вопросу о природе реальности качеств. Отношение здесь к понятию вещи и обсуждение трудностей, связанных с понятием несводимости, означают ненужное усложнение вопроса; в любом случае, его можно исключить из нашего контекста, как и любое дальнейшее определение свойств «движимого в пространстве». Ибо каким бы ни было решение относительно значения реальности ощущений: Даже если предположить, что существование ощущений исчерпывается тем, что они ощущаются, и что поэтому они не имеют постоянного отношения к системе вещей, все равно остается более общий вопрос о том, как следует понимать отношение вещей к их свойствам; ведь каждый взгляд на природу, даже механическое объяснение природы, должен предполагать некую конституцию в своих объектах или на них.10 Прежде чем мы сможем приступить к обсуждению отношения, существующего между качествами, принимаемыми за объективные, и их предполагаемыми носителями, необходимо доказать, что эти качества объективны сами по себе, т. е. не связаны с актом восприятия; и это исследование совершенно независимо от этого.

Поставленная таким образом задача, однако, может быть сначала рассмотрена в более общем аспекте. Где бы ни локализовались ощущения в организме, в периферических ли аппаратах или в центральных частях, возникает вопрос о связи между качествами и материальными системами. Для физиолога-аналитика мозг или нервный аппарат человека является частью пространственного внешнего мира. А поскольку точка зрения этого наблюдения – это точка зрения идеального наблюдателя, которому вся телесность дана только извне, как физический объект, то при рассмотрении возможности связи качеств с этими конкретными объектами перед ним встает более широкая проблема: допускают ли вообще физические объекты по своей природе существование качеств. Можно предположить, что концепция природной реальности, к которой мы вынуждены прибегнуть, принципиально исключает допущение качественных экзистенций.

Тогда не имело бы смысла думать о качественных ощущениях как о существующих даже в мире органическом, насколько он может быть подчинен этому понятию природной реальности, и как об объективных как для ощущающего индивида, так и для идеального наблюдателя. Доказательством субъективности чувственных восприятий в таком случае будет служить невозможность представить их как однопорядковые с материальной системой. Очевидно, что этот вопрос, поскольку он может быть поставлен в общем виде, требует и общего ответа. Однако в настоящее время мы откажемся от ограничения дискуссии реально ощущаемыми качествами и психофизическим процессом, но только для того, чтобы резче подчеркнуть этот факт в соответствии с его общей формой и иметь возможность определить применимые к нему теории в соответствии с их принципиальным содержанием. Если будет показано, что предположение об объективности качеств не находится в непримиримом противоречии с фундаментальными понятиями естествознания, то обсуждение вопроса о том, в какой мере качества должны рассматриваться как реальные и действительные, естественно, должно будет исходить из рассмотрения воспринимаемых качеств и их связи с представлениями организма.

Конечно, несомненно, что представление о природе как о механической системе, конечные основания объяснения которой определяются общими законами движения и которая требует сведения всех качественных различий также и к количественным, находится в противоречии с той картиной мира, которая может быть выработана на основе показаний органов чувств. Поэтому совершенно иная основа для обсуждения проблемы реальности возникла бы с самого начала, если исходить из более поздних попыток заменить механический взгляд на природу методом, который, не выдвигая гипотез о глубинных причинах явлений, стремится лишь к представлению закономерной связи самих явлений. Качественная энергетика, основанная Оствальдом, является наиболее важной попыткой такого рода. На ее основе элементы реальности не только могут, но даже должны быть поняты как нечто качественно характеризуемое. Именно поэтому Лассвиц фактически защищает право на выражение так называемого наивного реализма, который характеризует предметы как теплые, светящиеся и звучащие. 11Однако уже было указано, что, какова бы ни была долговечность и плодотворность энергетики в деталях,12 в любом случае феноменологический взгляд не будет взят за основу в дальнейшем. Сначала мы будем придерживаться механической концепции природы во всей ее строгости; проблема реальности качеств в пространственном мире должна быть атакована с ее точки зрения. Для нашей цели недостаточно отступить к агностической точке зрения, представленной качественной энергетикой, поскольку выигрыш в определенности, который дает знание закона, достигнутое на ее основе, значительно перевешивается неопределенностью, с которой общее мнение может теперь отважиться на реальную конституцию мира. Опытная реальность может занять свое законное место не путем отрицания механистического взгляда на мир, а только путем обсуждения ее отношения к системе реальностей, постулируемых наукой. В этом и заключается вопрос. Исключает ли мир, рассматриваемый как механическая система, качества? Если мы переходим от описания количественных отношений к тому, чтобы представить это воплощение признанных количеств как реальное, то утверждение, что только оно имеет право на реальность, можно отделить от раскрытия механической структуры мира. Существует ли такое противоречие между особенностями явлений, данных в нашем чувственном опыте, и их гипотетически выведенным субстратом, что их существование в едином пространстве немыслимо, невозможно?

2 Аргументы в пользу механического взгляда на природу

История философии породила целый ряд аргументов, которые сходятся в том, что концепция реальности природы, разработанная позитивными науками, действительно исключает предположение о качественно определенном предметном мире. Как бы ни были различны отправные точки, из которых исходят эти рассуждения, они сами различаются по строгости своих требований: Поскольку XVII век, в противовес простому описанию природы античности и фантастическим естественным системам Возрождения, выработал идеал объяснительного знания о природном контексте, который затем доказал право на его существование своими долговременными достижениями, кажется достаточным сослаться именно на этот идеал натуралистического духа, чтобы опровергнуть претензии ощущения на объективность. И действительно, великие мыслители, развивавшие в своих произведениях концепцию механического взгляда на природу в ее позитивном смысле и объеме, приводили и все существенные основания, которые можно вывести из этой концепции, для этого негативного суждения. В литературных дискуссиях и спорах философов, математиков и химиков, от Галилея до Локка, все возможные доказательства субъективности качественных свойств вещей, приводимые на основе механического объяснения природы, были настолько исчерпывающе обсуждены, что последующие времена вплоть до настоящего времени не добавили ничего важного с этой точки зрения. Проблема остается именно такой, какой ее сформулировали и по-своему решили основоположники нашей математической науки. Прогресс знаний в течение последующих столетий, многочисленные и столь необычайно значимые результаты не привели к пересмотру принципов исследования. И поэтому тот, кто берется за пересмотр исторически сложившегося и общепринятого в настоящее время решения, вынужден вступать в спор с теми аргументами, с помощью которых Галилей, Мерсенн, Декарт, Гоббс, Бейль и Локк когда-то отстаивали правоту нового учения.

Если разложить общий протест, содержащийся в концепции механической системы природы в противоположность чувственной концепции природы, на отдельные доказательства, которые фактически отделимы и могут быть представлены в закрытой форме, то первым важным аргументом является попытка вывести субъективность чувственного восприятия из того факта, что наука, поскольку она должна быть определена как система математико-логических предложений, может по этой самой причине только признать мысль как реальность. Выражаясь языком Декарта, эти рассуждения восходят к путанице и двусмысленности чувственного познания или воображения, и, доказывая, что только рациональное мышление способно уловить постоянное и существенное в изменчивых и мимолетных сенсорных явлениях, оно утверждает, что только эти установленные мышлением детерминации способны к объективности. Но качества не являются необходимыми для мышления. Они, как сформулировал Кант, «вовсе не являются необходимыми условиями, при которых предметы могут стать для нас одних предметами чувств», и поэтому они исключены из контекста рационального познания природы. Только числа, протяженность и математические определения остаются в качестве конструктивных элементов нашей теоретической картины мира.

Правдоподобность этого аргумента неоспорима, а его убедительность, я бы сказал, энтузиазм в отношении автономии интеллекта, который в нем победоносно проявляется, особенно узнаваема в эпоху, которая впервые нашла в математическом анализе великую помощь в расшифровке книги природы, написанной в треугольниках, кругах и геометрических фигурах, и в том, чтобы сделать структуру и устройство вселенной полностью прозрачными для расчетливого ума. Но исследование, которое рассматривает не столько этот идеал, сколько реальные факты, как они проявляются в индивидуальном психологически обусловленном мышлении и исторически существующих предложениях и методах научного исследования, должно, тем не менее, установить, что факты отнюдь не настолько просты, чтобы их можно было без ограничений свести к этой схеме.

Требование, чтобы объективация данного в объекты опыта осуществлялась рациональным мышлением, не является синонимом требования, чтобы в качестве предикатов этих объектов в конструкцию могли входить только детерминации мышления. Если логический идеал естествознания, как его понимал Декарт и как его понимал Кант, получает свою фундаментальную характеристику от этих мыслителей через свое отношение к математическому или геометрическому обоснованию, то этот идеал может считаться логически обоснованным по содержанию лишь постольку, поскольку понятие пространства, на котором он основан, понимается как творение мысли, каким бы образом оно ни было произведено, как интеллектуальное элементарное понятие. Аргумент Декартеса зависит от предпосылки, что геометрическое мышление возможно наряду и независимо от формальных образов, данных в чувственном восприятии, которое одно только и определяет закон объекта. Но эта концепция пространства, которая принципиально абстрагируется от конкретно сенсорного аспекта концепции пространства, чтобы подчеркнуть только чисто интеллектуальную форму, которую она видит реализованной в евклидовой геометрии, подверглась сильным оговоркам со времен Декарта, и возникает вопрос, Возникает вопрос, который был поднят, в частности, в связи с изложением Канта, является ли это различие между интеллектуальным и чувственным в концепции пространства на самом деле обоснованным, и не следует ли вместо этого сократить чисто логическое на значительную величину, в то время как доля чувственности, а именно чувственности в психологическом разуме, должна быть расширена на такую же величину. В любом случае, примеры, на которых основывает свою аргументацию Декартес, вряд ли могут доказать правоту этой точки зрения; скорее, кажется, что более точный их анализ неизбежно выведет за пределы положения, которое они призваны прояснить.

Декарт начинает с наблюдения за куском твердого воска, свойства которого, цвет, холодность, твердость и т. д., ясны и очевидны. 13Но если поднести его к огню, все эти свойства меняются, запах исчезает, цвет меняется, форма разрушается, размер увеличивается, он становится то жидким, то твердым; и если по нему постучать, он больше не издаст ни звука: Чувство-образ, которое я называю воском, стало совсем другим. И все же я утверждаю, и никто не захочет этого отрицать, что воск остался прежним, что его сущность, которая составляет его идентичность, осталась. Очевидно, что эта сущность не совпадает ни с одним из отдельных свойств воска, проявляющихся в органах чувств, и не является просто совокупностью всех их, запечатленной в имени. 14Поэтому чувственность не может дать нам никакой информации о ней. Но что же остается в качестве субстанциальной или сущностной природы воска после вычитания всех чувственных определений? Отвечает Декарт: Понятие этой самой изменчивости, которое может быть постигнуто только мышлением, потому что оно только постулируется мышлением. До этого момента анализ неоспорим и логически продолжен, что приводит к трансцендентальной логике Канта, который теперь определяет субстанцию как понятие понимания, с помощью которого становится возможным суждение, утверждающее тождество явлений в месте и времени. Но решающим моментом у Декарта является то, что он требует протяженности как существенного, как необходимого и фактически единственного необходимого атрибута ментального понятия субстанции, в той мере, в какой она действительна для реальности природы. И здесь кроется целый ряд трудностей, которые возникают повсюду в системе. Сначала может показаться, что пространственность не могла быть включена в число первичных детерминаций субстанции, поскольку форма воска была признана изменчивой так же, как и его качества в чувственном восприятии. Но Декарт признает и другое понятие пространственного размера, которое дается не воображением, а математическим мышлением. Идея многоугольника должна быть отделена от многоугольника, воспринимаемого органами чувств,15 так же как образ солнца, который я вижу, должен быть отделен от идеи солнца, которую создают расчеты астрономов, 16и действительно эти идеи в конечном счете основаны на определенных идеях, вытекающих из основных законов моего ума, которые Декарт называет врожденными идеями, notiones communes,17 и противопоставляет как третий класс двум другим, сенсорным идеям и тем, которые формируются нами. Хоббс уже заявил протест против такого использования языка, и его аргумент, который отнюдь не является простым спором слов, как понимает его в своем ответе Декарт, резко подчеркивает тот момент, от которого все зависит в данном контексте. Та вторая идея солнца, которую дает математическое рассуждение, не отличается от первой, чувственной, так, как утверждает Декарт; скорее, это лишь «дедукция на основе аргументов, которые учат нас, что идея солнца была бы во много раз больше, если бы ее рассматривали из соответственно большего количества». 18Другими словами, операции мысли, определяемые ее собственными законами, не ведут за пределы данного чувственного зрительного образа к новому, чистому зрительному образу. Объективность, содержащуюся в расчетах астрономов, можно представить себе только по аналогии с сенсорными данными, на основе которых производился расчет. Астрономическая концепция солнца – это воплощение правил представления сенсорных данных как связанных между собой таким образом, что реальное восприятие, осуществляемое в обычных условиях, становится объяснимым. Таким образом, несколько загадочная идея солнца второго порядка может быть разрешена исключительно на два компонента различного происхождения. Первый – это сумма законов, отношений и пропорций, которые относятся к солнечному телу в той мере, в какой оно мыслится независимо от наших чувств, и действительно, эти пропозиции могут быть выражены полностью без прямой ссылки на восприятие, поскольку они содержат только отношения и поэтому достаточно определены в своем формальном аспекте мыслью, которая всегда является относящейся и соединяющей.

Другой момент заключается в указании проводить в восприятии выраженные в них отношения – указании, которое может быть вообще невыполнимым, но которое также не является необходимым для действительного концептуального знания. Когда я говорю, что истинный диаметр солнца кратен некоторой земной мере, это суждение совершенно независимо от чувственного восприятия этой меры, а также от системы мер, единицей которой она является. Логическая предпосылка этого суждения не включает в себя концепцию пространства в его конкретно-чувственной форме; формальные условия его выполнения требуют лишь предположения универсальной системы положений, логическими характеристиками которой являются лишь «равномерность, конгруэнтность и простейшее отношение точки к точке, лежащее в основе аксиомы градусов»,19 и применимость арифметических операций, с помощью которых в этой системе подчеркивается определенное соотношение. Таким образом, конечно, воплощение детерминаций, которое может быть выражено таким образом нашей центральной звездой, есть нечто иное, чем перцептивный образ; но оно ни в коем случае не может быть описано как представление, как идея. Ибо только по отношению к возможному чувственному восприятию он приобретает объективное восприятие. Если мы хотим создать яркий образ солнца, не зависящий от случайности нашего местоположения, мы можем придерживаться только тех детерминант, которые даны в нашем местоположении в нашем сенсорном опыте.